Холивар (джен)

Хорошо быть уверенным в своей правоте, не знать ни страха, ни сомнений. Мир чётко поделен на чёрное и белое. По ту сторону Барьера враги, по эту друзья. Прекрасно, когда есть цель в жизни, важная и нужная, наполняющая жизнь смыслом. И совсем уж отлично, если есть вера. Пусть жестокая и непонятная для других, но исполненная кристальной чистоты и силы для тебя.

Монолитовцы особо не стремились устраивать всем неверным холивар, но на показательные казни времени и средств не жалели. То неведомо как вырежут хорошо вооружённый патруль «Свободы» да насадят головы на колья в прямой видимости живых в назидание. Мол, мы предупредили. То посадят толкового снайпера, что не торопясь, по бойцу в день выкашивает вражеские силы.

Крик смотрел в прицел на врага и выжидал то самое откровение свыше, что заставляет палец нажать спусковой крючок в самый нужный и правильный для этого момент. Монолитовец присматривался к врагу не первый день, но свободовец на рожон не лез и наблюдал за Криком со своей стороны Барьера. До сегодняшнего дня, когда фримену вдруг вздумалось подставиться, как мальчишке.

Выждав ещё пару секунд, Крик тронул спусковой крючок, громыхнул выстрел. Истошным карканьем отозвались вороны, в ржавом лесу взрыкнули снорки, жалобно замычали кадавры. То ли озарение сегодня было неполным, то ли ещё по какой причине, но рука Крика дрогнула. Пуля вместо того, чтобы разнести голову врага вдребезги, угодила в ближайшее дерево и безобидно осыпала фримена градом щепок и кусков коры.

Свободовец словно бы очнулся и ушёл в сторону красивым, затяжным прыжком. И всё бы хорошо, но во время приземления что-то пошло не так. То ли свежее собачье дерьмо под ногу попалось, то ли ещё по какой причине, но нога фримена вдруг поехала вперёд без всякого его участия, а вторая задралась в облачное небо. Фримен по-птичьи взмахнул руками и впечатался задом в некстати подвернувшийся острый камень.

Раздосадованный неудачей Крик хотел повторить выстрел, но, глядя в прицел на нелепо раскоряченного врага, вдруг заржал так, что напуганные вороны снялись с дерева и улетели в лес от греха подальше. Свободовец, кажется, матерился, но до Крика словесные упражнения врага не долетали, о чём монолитовец, прямо скажем, очень жалел. Однако страдальческое выражение лица и богатая мимика врага доставили Крику несказанное удовольствие. Посмеиваясь, он наблюдал в прицел, как фримен медленно шкандыбает через кустарник обратно к своей базе.

На следующий день Крик шёл на свою подконтрольную точку уже с некой долей нетерпения. Во-первых, показательную казнь никто не отменял, а во-вторых, интересно опять же, как там враг после вчерашнего. Как оказалось, враг оклемался и даже подготовил план мести, которую при виде Крика немедля привёл в исполнение.

С той стороны Барьера раздался выстрел, и на голову Крику свалилось срубленное пулей гнездо псевдогнид. Это были безобидные и очень трусливые твари, но воняли они так, что скунсы плакали и бились в истерике. Матерясь сквозь зубы и поспешно натягивая противогаз, Крик пинком отбросил гнездо подальше и приник к прицелу. Рядом с тем местом, где кувыркался вчера беспечный фримен, на старой железной бочке из-под солярки был выведен белой краской счёт: 1:1. Крик усмехнулся. Ладно, вызов принят.

Весь день враг был чертовски осторожен и не показывался, но к вечеру, очевидно, устал и снова потерял бдительность. Совсем немного, но Крику хватило. Заметив за камнем фрагмент тёмно-зелёной формы, монолитовец пальнул по нему несколько раз, каждый раз немного смещая ствол. Большой зелёный лоскут, оторванный пулями, закружился в воздухе, а из-за камня выкатился свободовец и, сверкая голым задом на весь Барьер, бросился наутёк.

Крик сдёрнул противогаз и, не обращая внимания на вонь, хохотал так, что заболел живот. Потом осенённый внезапной мыслью, снова прицелился и несколько раз выстрелил. В результате чего счёт на бочке изменился на 2:1, а под ним образовалось матерное слово. Удирающий фримен остановился, взглянул на бочку и показал Крику в ответ неприличный жест, после чего возобновил движение.

В самом наилучшем настроении Крик смотрел в прицел на врага. Фримен был как на ладони, но устраивать показательную казнь пока не хотелось. Успеется ещё. А пока интересно, чем враг порадует его завтра?

Дымное небо хмурилось, огрызалось редкими грозовыми сполохами, швыряло на землю порывы холодного ветра. Натужно поскрипывали металлические конструкции, задумчиво и печально гудел башенный кран, на трубе ЧАЭС то и дело срабатывали электры. Воздух был насыщен запахом ржавчины, битума и палёной плоти до такой степени, что даже ветер оказался бессилен разогнать зловонные миазмы.

Самсон придирчиво осматривал новоиспечённых адептов, выстроившихся перед ним в недлинную шеренгу. Все они были недавно обращёнными и оттого по-щенячьи восторженными, нетерпеливыми. Казалось, махни Самсон рукой, отправляя парней химере в пасть, — пойдут не задумываясь. Все новообращённые были такие, а кто помоложе — особенно. Думалка у каждого салаги образовывалась позже, после жестокой муштры и испытания на прочность. Прежние имена прочно забывались вместе с прошлой жизнью и давались новые. А пока эти безымянные, безликие новички и были для клана глупыми, слепыми щенками, которых необходимо учить.

Салаги, выкатив глаза, наблюдали за начальством и не смели пошевелиться, дабы не вызвать на свою голову недовольства. Каждому из них сейчас отчаянно мечталось совершить подвиг. Доказать, что именно он и никто другой достоин доверия. Хотелось немедля мчаться в бой, рубить неверных, рвать голыми руками и зубами. Всё что угодно, лишь бы сбросить избыток священного восторга, который распирал изнутри.

Самсон видел новообращённых насквозь и знал, эту дурную энергию необходимо как можно скорее заменить на дисциплину, холодный расчёт и выдержку, иначе толку с таких адептов не будет. И их самих, скорее всего, тоже не будет. В роли тренажёра для салаг отлично выступали вояки ближнего и дальнего зарубежья с завидным упорством и периодичностью штурмующие ЧАЭС, Припять и Радар. Это было нечто вроде селекционного отбора, останешься жив, считай достоин. Жестоко? Для Большой земли может быть, но не для Зоны.

Каждый из новичков не понаслышке знал, что такое Зона, прежде чем стать новообращённым. Каждый бывал в перестрелках и близко видел смерть. Но одно дело короткая стихийная схватка и другое настоящая бойня с применением тяжёлого вооружения. У самых бывалых и достойных, бывало, крышу сносило, что уж говорить о новичках.

Первыми, как обычно, появлялись вертушки. Один только звук рубящих воздух лопастей, доносящийся, кажется, со всех сторон одновременно, способен нагнать лавину липкого ужаса. Это адская кара, перст Сатаны. Вертушки кружили над станцией подобно оголодавшим стервятникам. Взбив поверхность земли, перемешав её в чёрный, дымящийся фарш, перемолов всё живое, что не успело спрятаться, они барражировали над головами, прикрывая пехоту. Саму станцию не обстреливали ни разу, дураков не было, а вот окрестности…

Самсон успел дать щенкам пинка, чтоб попрятались в укрытия, а сам всё посматривал, как себя вести станут. Священный восторг из салаг выветрился при первом же залпе. Съёжились, сжались в комки все как один бледные, вспотевшие, взъерошенные. Судорожно сжимающие бесполезные пока калаши. Только один всё норовил выглянуть и разведать обстановку. Парня одёргивали, но он не унимался. Упёртый сучонок, одобрительно подумал Самсон.

Вертолёты только салагам казались неумолимой и неминуемой смертью. Адепты с «Иглами» не дремали и дело своё знали отлично. Для них это был ещё один обычный день, ещё одна привычная схватка. Атака винтокрылых машин захлебнулась, а на вздыбленной взрывами земле жарко полыхали две самые невезучие. Новички наконец-то покинули укрытия и набросились на отступающую уже пехоту, как саранча. Самсон наблюдал и делал выводы.

Один с воплями полосовал длинными очередями пространство, не особо заботясь о результате. Перед ним была цель, в руках автомат, из автомата летели пули. Что ещё надо? Другой, очевидно, уже высадил весь боезапас и теперь, как идиот, мчался врукопашную. Так и свалился, не добежав до врага. Самсон раздражённо поморщился и поискал взглядом упрямого салажонка.

Тот скукожился за бетонным обломком в полусотне метров. На первый взгляд казалось, что парень струсил и позорно прячется, но это было не так. Вот он высунулся, быстро окинул взглядом пространство. Над головой вжикнуло, парень поспешно пригнулся. Самсон прицелился и одним выстрелом снял не в меру ретивого вояку. Парнишка снова выглянул и Самсон вдруг понял, что он высматривает. Точнее кого. Командира неверных. Всё верно — отруби голову и всё тело падёт. С точки, где находился Самсон, военных было не видно — мешали подбитые вертушки. Монолитовец начал смещаться в сторону, строго следя и за обстановкой, и за развоевавшимися щенками. Скорчившийся за бетонным обломком парень, кажется, узрел-таки свою цель. Короткая очередь в три патрона, ещё одна и довольная улыбка на всю рожу. Добить остальных было вопросом времени.

Когда всё закончилось и измотанные боем новички снова предстали перед Самсоном, каждый получил отеческую затрещину и нецензурный комплимент. Зато упрямый парнишка прямо-таки лучился от гордости. Он свысока посматривал на уныло понурившихся приятелей и чуть ли не лопался от самодовольства. Когда Самсон подошёл к нему, парень радостно разулыбился, но радость была недолгой. Тяжёлая, полновесная оплеуха вернула его с небес на грешную землю.

— За что? — обиженно завопил парень. — Я вообще-то командира положил!

Самсон пожал плечами и съездил парню по уху ещё раз.

— Не уверен — не спеши праздновать победу, — сказал он и указал в сторону горящей вертушки.

Парень растерянно посмотрел и увидел того самого командира, который оказался всего лишь ранен. Он полз к ближайшему трупу за оружием.

— Что стоим, кого ждём? — спросил Самсон. — Или особое приглашение нужно?

— А? — тупо переспросил салажонок.

— Бэ, — нехорошим голосом сказал Самсон. — Иди, добей или надеешься, что другие будут подтирать за тобой до старости?

Парень громко сглотнул, перехватил автомат и направился к врагу. Стрелять в горячке боя было легко. Враги не являлись людьми, просто мишенями, подобно картонным уткам в тире. Но сейчас стрелять было жутко. Да, перед ним на земле лежал неверный, враг, отвратительное существо, посягающее на самое святое, на сам смысл жизни адепта — священный Монолит. Но как же трудно было в первый раз, глядя врагу в глаза, выпустить пулю. Парень справился, прогремел выстрел, военный дёрнулся и затих навсегда.

Новоиспечённый адепт отвернулся, скрывая позеленевшее лицо, согнулся в три погибели и принялся извергать на израненную землю свой завтрак. Самсон хмуро смотрел, но без осуждения. Он сам был таким когда-то и слишком хорошо знал: прежде чем узреть чистое сияние Монолита, дарованное лишь избранным адептам, нужно проползти на брюхе сквозь грязь, кровь и смерть. И нет в этом ни доблести, ни славы, ни всеобщего признания. Для истинного адепта важным было только смиренное служение Монолиту.

Эта история случилась в один погожий денёк в центре Зоны.

08:03

Окраины Припяти.

Вексель возвращался из разведывательного рейда в прескверном настроении. Не то чтобы случилось что-то плохое, просто монолитовец пребывал в таком настроении перманентно, почему и заслужил репутацию угрюмца, ворчуна и мизантропа. Векселя не мог развеселить ни яркий солнечный свет, ни подобранная мимоходом «Душа», ни толстенький, симпатичный крысиный волк, высунувший любопытную мордочку из кустов.

А когда монолитовец увидел большой отряд военных, прочно закрепившихся в бывшем детском саду, настроение и вовсе упало ниже некуда. Особенно раздражала бронированная морда БТРа, стоявшего в воротах детсада и что-то крупнокалиберное наверху. Вексель выключил ПДА, чтобы не отсвечивать, и принялся проводить рекогносцировку. Попутно он задавался вопросом — знает ли командование об этой военной напасти.

08:15

ЧАЭС

Командование уже всё знало. Более того, как раз сейчас бурно обсуждался вопрос — как лучше выбить вояк с захваченной ими территории. Получалось, что никак или с большими потерями. Оба варианта командование совершенно не устраивали. Военные окопались очень удачно и грамотно — не подкопаешься. Можно было конечно сровнять детский сад с землёй, но в нём хранилось несколько важных, секретных закладок, потерять которые очень не хотелось.

08:21

Припять, детский сад.

Набыченный капитан грозно нависал над беднягой часовым и строго втолковывал:

— Смотри в оба глаза-бль! При малейших признаках опасности поднимай тревогу-бль! Понял-бль?!

Часовой часто-часто моргал в ответ и вздрагивал, когда капитан брызгал ему в лицо слюной. Ожил солдат только, когда выдавшее инструкции начальство скрылось из виду. Воцарилась тишина. Прошло несколько минут. Тишина оглушала. Минуло полчаса. Было по-прежнему тихо. Потом часовой услышал негромкий «шмяк» и одновременно что-то несильно ударило его по шлему.

— Тревога! — заорал часовой, пытаясь одновременно смотреть в небо, на землю и по сторонам.

Боевые товарищи во главе с товарищем капитаном выскочили прежде, чем солдат закончил свою руладу. Все быстро рассредоточились по укрытиям и принялись азартно водить стволами, выискивая потенциального противника. Молчание автоматического пулемёта на бронированном монстре в воротах всполошённых солдат не смущало.

08:45

ЧАЭС

Командование, посовещавшись, приняло решение заслать к военным диверсанта. Пусть выведет из строя всё, что можно, а потом и повоевать можно. Пораскинув мозгами насчёт подходящей кандидатуры, бросились искать Векселя. Выяснилось, что он в рейде и ещё не возвращался. Командование высказало много непечатных слов и приказало подготовить другого.

08:46

Припять, детский сад.

— Ты идиот-бль?! — бушевал капитан, тыча пальцем, похожим на волосатую сардельку, в беднягу часового. — Это просто крыса-бль! Сраная, дохлая крыса-бль!

Часовой понуро молчал, занятый осознанием своего ничтожества. Откуда ему в голову могла прилететь дохлая, чернобыльская крыса, солдат не думал, ибо приказа такого не было. Крыса была крайне вонючая, уродливая и очень крупная. Прямо волкодав какой-то, а не крыса. Командир брезгливо пнул её и пророкотал:

— Похоронить-бль!

Один из солдат исполнительно схватил крысу за хвост, но хоронить было лень. Поэтому, дождавшись, когда начальство скроется из виду, парень просто зашвырнул мутанта под брюхо БТР.

08:59

Окраина Припяти.

Вексель опустил бинокль и, удовлетворённо хмыкнув, достал из рюкзака сухпай. Настроение слегка поднялось. Употребив продукт согласно инструкции, Вексель снова взялся за оптику, уселся поудобнее и приготовился наблюдать.

09:11

ЧАЭС

Подготовка к диверсии шла полным ходом. Выдавались инструкции, подгонялось снаряжение. Не переставая выражать досаду, командование каждые пять минут поглядывало на часы. Векселя ждали до последнего. Когда стало ясно, что все надежды тщетны, новому диверсанту дали отмашку отправляться на точку. Ну, как говорится, Монолит с нами!

09:20

Припять, детский сад.

Часовой усердно таращил глаза, высматривая среди бетона и древесной поросли потенциального противника. Было тихо. Часовой теперь поглядывал и вверх, чтобы не опростоволоситься ещё раз. Тишина сделалась абсолютной. Часовой напрягал зрение так, что перед глазами мелькали серые пятна.

Совсем рядом вдруг раздался негромкий писк. Солдат вздрогнул и скосил глаза вниз. Рядом с его берцем стояла столбиком большая крыса и любопытно принюхивалась. Снова пискнуло, и из-под БТРа высунулось сразу четыре крысиные морды. Мелькающие перед глазами серые пятна сложились в организованный крысиный поток, что неумолимо приближался к детскому саду.

— Тревога! — заорал часовой.

Выскочившие на вопли боевые товарищи во главе с товарищем капитаном готовиться к бою не стали. Они посмотрели на молчавший автоматический пулемёт, потом на часового.

— Скажи честно, ты дебил-бль? — рыкнул капитан, с любопытством оглядывая часового, словно перед ним была редчайшая и невообразимая мутация.

— Никак нет! — бодро ответил солдат, преданно глядя в налитые кровью глаза командира. — Крысы, товарищ капитан.

Начальство повернулось и с ужасом узрело серый поток во всю улицу, целеустремлённо двигавшийся к детскому саду. На автоматическом пулемёте умывалось с полсотни тварей, остальные пятьсот бегали по броне, пищали и щёлкали зубами.

10:01

Припять, подземный переход близ детского сада.

Диверсант прибыл на точку вовремя, но приступить к выполнению задачи не мог. Противника на месте не оказалось, а двор детского сада кишел крысами так, словно они устроили там флэшмоб. Если бы не сиротливо стоявший в воротах БТР с покосившимся пулемётом, монолитовец подумал бы, что противника не было изначально, а командование внезапно обрело чувство юмора.

Несостоявшийся диверсант стоял на месте, словно соляной столп, потрясённо глядя на зону экологического бедствия, коей стал бывший детский сад. Тут из-за угла вынырнул Вексель и прогулочным шагом направился к соклановцу. А того начали одолевать смутные сомненья. Когда Вексель подошёл ближе, несостоявшийся диверсант не стал разводить антимонии и спросил напрямик:

— Что ты сделал?

На быстрый ответ он не надеялся, но Вексель находился в самом приподнятом настроении, поэтому охотно поведал:

— Да так, подбросил им дохлятину.

— Так это из-за обычной падали? — изумился диверсант.

Вексель обернулся, с удовольствием оглядел дело рук своих и наконец, ответил:

— Ну, допустим не обычная. А самка крысиного волка, сдохшая во время течки. Они живые-то воняют — ни приведи Зона, а дохлые в три раза сильнее. Вот и сбежались к ней.

— Так нам теперь туда тоже хода нет!

— И что? — рассердился Вексель, снова впадая в своеобычное, сумрачное настроение. — Напалмом зальёте и всех делов. Давно пора санобработку провести, пока не загнулись от столбняка. Или ещё чего похуже. Развели тут заразу.

Диверсант предпочёл заткнуться. И так испортил герою дня настроение, так незачем усугублять. Понятно-бль?!

Снова бой, снова ярость схватки. Тяжёлая вонь пороховой гари забивает лёгкие, а вкус собственной крови из закушенной губы оставляет на языке мерзкое ощущение. Неожиданно резкий, свежий запах влажной земли кажется здесь неуместным, словно девственница в казарме. Передвижения противников напоминают движущиеся узоры в калейдоскопе, такие же геометрически чёткие, слаженные, составляющие единую картину.

Доберман двигался вместе со всеми, являясь частью общего калейдоскопа. Стрелял, припадал к земле, вдыхая наполненный смертью воздух, чувствовал в жилах пульсирующую ярость пополам с азартом схватки. Ему не впервой было идти на защиту священного Монолита.

Атаки равномерно накатывались, подобно океанским волнам, пока в небе не послышалось грозное «йумм-йумм-йумм-йумм». Вертушки. Сейчас пройдутся вакуумными снарядами, оставляя после себя первозданный хаос без единого признака жизни. Доберман заметил, как просигналили общее отступление, и вздохнул. Что ж, они проиграли битву, но не войну. Значит, так было угодно Монолиту.

Адепты отступали в ржавый лес, волоча за собой убитых и раненых — на поле боя не бросали никого и никогда. Доберман подхватил с земли тело погибшего собрата, но тут шарахнуло. Отступающие увидели, как Добермана с его ношей подбросило в воздух. Всё заволокло налетевшей чёрной гарью, и ахнул взрыв схлопнувшегося пространства. Когда дым рассеялся, стала видна перемолотая земля, усеянная тёмно-красными ошмётками и обрывками серого камуфляжа. Адепты отвернулись и растворились в лесном полумраке.

Доберман открыл глаза и сначала решил, что умер, и священный Монолит призвал его душу. В лицо бил яркий свет, слышался чей-то невнятный голос. Сознание стремительно прояснялось, только со слухом было неладно — звуки долетали искажёнными, с трудом узнаваемыми. Голос принадлежал солдату, который светил фонариком Доберману в лицо.

— Руки вверх!

Доберман скорее угадал, чем понял приказ и сморщился от резкой боли в черепе.

— Сам руки вверх, — огрызнулся он, безуспешно пытаясь нащупать оружие и анализируя возможности своего организма. Похоже, имела место лёгкая контузия, но, в общем и целом, он отделался на удивление легко.

— Ща застрелю! — настаивал вояка.

Рука Добермана нащупала камень. Недолго думая, монолитовец метнул его в голову противника, а ногой выбил из рук автомат. Солдат не упал, как было рассчитано, ибо камень на поверку оказался комком ссохшейся земли и сразу же рассыпался. Впрочем, это уже не имело значения. Доберман скрутил вояку и прижал к земле.

— Хотел бы — застрелил бы сразу, — веско сказал он. — На всё воля Монолита.

Монолитовец вытянул из-за пояса длинный шнурок и сноровисто спутал пленнику запястья. Потом поднял голову и осмотрелся. Окраина леса напоминала небрежно вспаханное поле с торчащими тут и там чёрными обломками деревьев. Невдалеке маячило несколько фигур в чёрных «Скатах» спецназа. От них монолитовца удачно прятал неохватный пень, но разоблачение было вопросом времени. Доберман поискал глазами труп в сером камуфляже, который он нёс до взрыва, но на поле боя были только трупы военных. Задерживаться больше не было смысла. Доберман цапнул трофейный автомат, вздёрнул на ноги его бывшего хозяина и скрылся в лесу.

Доберман понукал пленника короткими тычками стволом в область поясницы. Голова монолитовца время от времени непроизвольно подёргивалась — сказывались последствия контузии.

— Ты не бойся, — говорил он солдату, — мы тебя не больно убьём. Бритвой по горлу и в колодец.

— Пошёл ты, — недружелюбно ответил военный, не оборачиваясь.

— Да ладно, шучу, — покаялся Доберман. — На самом деле, парень, у меня для тебя потрясающая новость. Тебе предстоит узреть свет истинной веры.

Солдата передёрнуло, вся его напускная бравада рассыпалась в пыль.

— Я не хочу! — твёрдо сказал он. — Не заставите!

— А это в тебе бесы говорят, но мы бесовскую силу на раз-два изгоняем, — сказал Доберман и ткнул солдата стволом в поясницу, поскольку тот приостановился и попытался обернуться. — Шире шаг! Помни — ты идёшь к своему светлому будущему.

Вокруг Проповедника собрался весь клан, чтобы выслушать погребальное Слово и почтить павших братьев. Монотонный голос перечислял имена адептов, отправившихся сегодня в благословенную тень Монолита. Доберман со своей добычей на буксире присоединился к братьям и склонил голову. На него стали оглядываться. Солдат изумлённо таращил глаза, он был бледен. Последним именем, что назвал Проповедник, было имя Добермана.

— Да вот же он! — крикнул кто-то. — Покойничек наш.

Адепты завертели головами.

— Ба, и правда! Живее всех живых, Ленину и не снилось.

— Смотрите, он ещё и на ужин кой-чего приволок! — воскликнул какой-то остряк, указывая на пленника.

Солдат пошатнулся, лицо его приобрело редкостный зеленоватый оттенок. Доберман ухмылялся.

— А мы уж тебя похоронили. Долго жить будешь, Доберман.

— Не возражаю, — ответил Доберман, пожимая плечами.

Все засмеялись. Скорбь скорбью, но ведь сегодня Монолит явил им ещё одно чудо. Да будет он славен во веки веков.

День 1

Что-то с памятью моею стало,

Позабыл я прошлое своё,

Верой сердце резко воспылало,

Мне не нужно больше ничего!

Хотя не, вру, немного памяти не помешало бы. Ничего не помню. Может, водка палёная была? И чего это я стихами пишу?

День 2

Пришли какие-то люди, сказали, что я теперь брат, велели идти за ними. По-прежнему ничего не помню. Хорошо, что я нашёл родственников. Дом наш большой, просторный и труба на крыше прикольная. Мне нравится.

День 3

Сказали, что сегодня придёт Пионер, всё объяснит и всему научит. Сижу, жду. Пока ждал, много думал. Почему Пионер? Наверное, будет учить меня петь гимн, трубить в горн и стучать в барабан. Хорошо, люблю музыку.

Пришёл Пионер. Одного взгляда него оказалось достаточно, чтобы понять — музыки не будет. Всё время ждал, что он закричит «Халк хотеть крушить!» Обошлось.

День 4

Сегодня Пионер учил меня драться. Сказал, что иначе не стану полноценным адептом клана. Раньше я думал, что синяки маленькие, а они, оказывается, и на всё тело могут быть. Я похож на синего марсианина. В лиловую пятнышку.

День 5

Пионер говорит, что у меня получается лучше. Я тоже так считаю. Раз до сих пор не умер, значит, получается. Синяки пожелтели. Пионер при встрече со мной каждый раз складывает руки и говорит «коничива». Чего это он?

День 6

Сегодня попросил у Пионера оружие. Он сказал, что с оружием любой слабоумный олень сможет, а драться надо уметь. Велел врезать ему по морде, если смогу. Я не смог и получил в морду сам. Синяки уже не выступают. Кажется, привыкаю.

День 7

Прошла неделя, а я всё ещё жив. Странно. Сегодня смог дать Пионеру по морде. Он не заметил. Да как так-то?!

День 8

Пионер не пришёл, сказали — занят и велел отжиматься. Было скучно. Много молился.

День 9

Пришёл Пионер и сказал, что сегодня будем учиться рыть ямы. Я сказал, что умею. Он не поверил и велел доказать. Копал весь день. Вечером принесли деревянный нужник и поставили над ямой. Пионер первый раз похвалил и велел отжаться триста раз.

День 10

Очень болят руки, поэтому сегодня тренировали ноги. Бегал вокруг станции, пока не вытоптал глубокий ров. В перерывах молился. Или отжимался? Хотел врезать Пионеру по морде, но почему-то потерял сознание.

День 11

Весь день искал пистолет, ибо жизнь — это боль, и с меня хватит. Не нашёл. И верёвки нет. И яду. Решил убиться об стену. Выломал лбом два десятка кирпичей, но не умер. Да как так-то?!

День 12

Чинил стену.

День 13

Пришёл Пионер, сказал, что тренировок сегодня не будет. Играли с ним в вышибалы. Гранатой. Вы офигеете, но мне понравилось. Шумно, но весело. В перерывах отжимался и молился.

День 14

Учился метать ножи. Пионер говорит, что в неподвижную мишень даже слабоумный олень попадёт. Учился на псевдогиганте. Шумно. Но весело. Только много бегать приходится.

День 15

Пионер принёс две рельсы и велел согнуть одну. Пока я мучился, он из второй связал салфетку. Круто! Я и не знал, что он вязать умеет.

День 16

Весь день тренировался. Потом Пионер устроил спарринг. Два раза смог врезать ему по морде, но он опять не заметил. Пичалька. От огорчения не мог уснуть и всю ночь отжимался.

День 17

Я это сделал! С одного удара вырубил Пионера! Потом долго бил его ногами и рельсой. А потом проснулся. Опоздал на тренировку и получил по морде. Отжимался, пока не потерял сознание.

День 18

Пришёл в себя. Отжимался, помолясь.

День 19

Пионер сказал, чтоб я шёл получать оружие и форму. Теперь я полноценный адепт клана. Ура! То есть, хвала Монолиту!

День 20

Патронов не дали. Пионер говорит, что дадут сколько угодно, если я смогу врезать ему по морде, а пока обучение продолжается. Да как так-то?!

Осеннее ненастье разыгралось не на шутку. Порывы жестокого ветра вовсю гуляли по окрестностям Радара. Пригибали к земле жухлую траву, безжалостно срывали с деревьев остатки листвы, стегали холодным дождём уставшую землю. В глубине ржавого леса протяжно и тонко выла слепая собака, жалуясь на голод и стылый ветер. А небо всё хмурилось, плотно затянутое ровной, грязно-серой пеленой.

Выплывающий из-за кромки холма ооновский «Апач», раскрашенный в бело-голубые цвета, смотрелся в этом выцветшем мире неуместно и странно. На первый взгляд в облике Зоны ничего не изменилось, только едва заметно шевельнулись в слепых окнах заброшенного КПП серые тени. «Апач» повёл бронированным рылом, словно осматривался, а потом, напав на след, поплыл к КПП.

Зарокотал пулемёт, осыпая бетонный параллелепипед огненным шквалом. Слепая собака в лесу умолкла, а со стороны Барьера начали приближаться стремительные фигуры в тёмно-зелёных комбезах. КПП безмолвствовало, но в лесу один за другим рявкнуло несколько выстрелов. Пулемёт «Апача» взвыл, словно от боли, и замолчал, намертво заклиненный.

Едва убийственный огонь прекратился, грохнул выстрел ПЗРК, ракета зло клюнула «Апач» в бок. Вертолёт обернулся гигантской, огненной хризантемой, которая медленно осыпалась с небосвода на землю. Лес ожил. Навстречу надвигавшимся с Барьера свободникам спешил их противник — адепты клана «Монолит». Первые выстрелы вспороли сырой воздух, и на изрезанной морщинами, старой дороге развернулась бойня.

Фосфор двигался вместе с остальными адептами, постепенно зверея от запаха крови и ярости. Обезумевший, опьянённый угаром битвы, монолитовец стрелял, резал глотки, крошил черепа прикладом. Не было боли, не было страха. Только сотня целей перед глазами да кровавая муть в сознании. Он не боялся смерти, давно перейдя с этой дамой на «ты». Слишком часто Фосфор дарил её врагам, словно послушную шлюху.

Под подошвами чавкала холодная грязь вперемешку с горячей кровью, ноги скользили, норовили разъехаться в стороны. Фосфор не замечал, как сквозь намертво сжатые зубы вырывается звериное рычание. Не замечал простреленный бок, потерянный шлем и жестокий дождь, хлеставший лицо ледяными лапами. Фосфор был занят — он снова дарил смерть. Казалось, можно рассмотреть её, лёгкой поступью идущую впереди и собирающую привычную жатву. Вот только смерть — дама непостоянная, и в какой-то момент она повернулась к монолитовцу и ласково заглянула в глаза.

Фосфор остановился, словно ткнувшись в невидимое препятствие. «За Монолит! — вопило сознание. — Вперёд!» Адепт сделал шаг. Несколько пуль жадно впились в плоть, ещё одна выбила из рук оружие. Фосфор кашлянул, сплюнул на землю кровавый сгусток и, пригнув голову, словно шёл против ветра, снова шагнул вперёд. Рука машинально потянула из ножен длинное, блестящие лезвие. Смерть недовольно нахмурилась.

«Хрен тебе, сука. Видишь, я иду».

Навстречу монолитовцу из укрытия поднялся его враг. Серьёзные, враждебные глаза свободовца смотрели оценивающе и бесстрастно. Фосфор помнил эти глаза совсем другими — с весёлой искринкой и дружелюбием. Не здесь, не сейчас. В каком-то безумно далёком прошлом, подёрнутым таким плотным маревом, что Фосфор даже не был уверен, что оно не приснилось ему, это прошлое. Где-то там, может, в другой вселенной, может, в параллельном пространстве они были друзьями, соратниками, братьями по оружию. И там не было Монолита.

— Кореш, — одними губами произнёс Фосфор, пошатнулся и закашлялся. По подбородку потекла густая, горячая влага, быстро смешиваясь с дождём.

В глазах свободовца мелькнуло изумление. Он нахмурился, всматриваясь в лицо врага, залитое кровью и изуродованное радиационной язвой. Недоумение на его лице сменилось искрой узнавания, а потом ужасом. Кореш с ненавистью посмотрел на свой автомат, швырнул его наземь и бросился к другу.

А на того навалилась боль. Или скорее Боль. Фосфор свалился на мокрую от дождя дорогу. Тело выгнулось, дрожа от предсмертных судорог. Окровавленные пальцы заскребли асфальт, срывая ногти. Смерть мстительно улыбалась, откровенно наслаждаясь его мучениями. А лицо её было лицом друга.

— Сука, — с ненавистью выплюнул Фосфор и замолчал навсегда. Так и осталось неясным — ругал ли он смерть, прибравшую, наконец, его к рукам, или судьбу, раскидавшую когда-то лучших друзей и вновь столкнувшую, но уже врагами. Наверное, обеих.

Кореш опустился на колени рядом с Фосфором. Глаза монолитовца безмятежно смотрели в пепельное небо. Искажённое ненавистью лицо разгладилось, а дождь смыл кровь и пороховую гарь. Свободовец до крови закусил кулак и тихо завыл. Из ржавого леса вторила ему слепая собака, и горел погребальным костром подбитый «Апач».

А потом ударил Зов. Боль, раздиравшая душу Кореша, отступила в дальние уголки сознания и затерялась среди пыльных скелетов. Свободовец бессильно уронил голову на грудь, а когда снова поднял, выражение лица неуловимо изменилось. Он провёл по лицу друга ладонью, закрывая глаза, и поднялся на ноги. Подобрал автомат и повернулся лицом к Барьеру. Всё изменилось. Белое сменило цвет и стало чёрным. А может, всегда было таким. Сейчас для Кореша существовала только одна истина — надо защитить Монолит. И отомстить за павших братьев.

Боевое дежурство — вещь скучная, но необходимая. Кто сдержит прущих к центру Зоны сталкеров? Кто защитит тайны Зоны? Только они, «Монолит». Вот и дежурили по очереди на снайперских точках толковые стрелки. На территории, подконтрольной клану, точки эти были оборудованы повсеместно, а уж в Припяти и подавно.

Город не умер, как казалось многим, забредшим сюда сталкерам. Припять жила, дышала, а брошенные людьми жилища давали приют многим странным тварям. Например, зомби. Было их в Припяти великое множество, пёрли и с Радара, и с Лиманска, и Янтаря. Толпами или поодиночке, но все они рано или поздно приходили сюда.

По подвалам кочевали бюреры. Вот уж где карликам было раздолье. Основательно загадив один подвал, они всем табором переходили в другой. Нередко можно было видеть длинную вереницу маленьких мутантов, шагающих через улицу, а над головами плыл левитируемый скарб и младенцы.

Вообще в Припяти было много антропоморфных мутантов. Город не желал пустовать, он хотел выполнять то, для чего его строили — давать приют людям. Вот и стала Припять раем для зомби, бюреров, изломов и прочих жутких тварей, произошедших от человека.

Одним ранним, туманным утром монолитовец Гризли направлялся на свою снайперскую точку в одной из квартир Припяти. Город дремал, закутавшись в молочно-белую пелену, и только изредка тихонько вздыхал во сне. Гризли миновал детский сад с одиноко стоящим БТРом в воротах и, разгребая ногами туман, свернул во дворы.

Мелкая древесная поросль тут вымахала почти в рост и стояла густой, тёмно-зелёной стеной. И вот в этих самых кустах почудился монолитовцу едва слышный шорох. Гризли остановился. Он остро ощущал чьё-то присутствие, и это было не животное. Взяв оружие наизготовку, монолитовец хотел прошить кусты очередью, но не успел. Ветки раздвинулись, являя миру радостно улыбающегося зомби.

— Превед! — прогундосил он радостно.

Вы когда-нибудь видели, как улыбается кадавр? Землистое лицо, испещрённое трупными пятнами, порезами и заляпанное грязью. Глаза, почти неразличимые на фоне этакой раскраски, бессмысленны и пусты. А бывает ещё и из носу течёт, если мертвяк свежий. Этот был свежий.

— Тьфу ты, чёрт! — сплюнул Гризли и опустил оружие.

К кадаврам, живым или мёртвым, монолитовцы относились лояльно. Без особой нужды не убивали, а бывало, и прикармливали из жалости. Считалось, что это новообращённые, не вынесшие благодати Монолита. Впрочем, блаженных любая религия любит, а зомби были именно на таком счету.

Гризли, однако, особой жалостливостью не отличался, поэтому без затей запихнул кадавра обратно в кусты и пошёл заступать на дежурство. Квартира, где обосновался монолитовец, находилась на третьем этаже. Она давно растеряла все двери, как внешние, так и внутренние, и была открыта всем ветрам. Зато расположение являлось стратегически выгодным.

Гризли сидел на перевёрнутом деревянном ящике у окна и раз за разом обводил глазами пространство. Туман постепенно рассеивался, открывая взору поросший жёсткой травой асфальт. Царила полная тишина и спокойствие. В какой-то миг Гризли уловил едва ощутимые колебания воздуха за спиной. Он сорвался с места, уходя в разворот. В дверях стоял улыбающийся мертвяк.

— Превед! — сказал он и втянул обратно в нос выглянувшую соплю. — Чо будем жечь?

— Сука! — выругался Гризли. — Задолбал уже! Иди отсюда, пошёл!

Тратить патроны на кадавра не хотелось, производить лишний шум тоже. К счастью, мертвяк не стал настаивать и двинулся к выходу, всё время оборачиваясь.

— Иди, иди, — прикрикнул Гризли. — Ещё раз придёшь, ноги выдерну. Понял, придурок?

Зомби радостно закивал, клацнул зубами и скрылся в подъезде. Как он умудрялся так бесшумно двигаться — уму непостижимо. Гризли снова уселся на ящик, но от спокойствия не осталось и следа. Наконец, он пересел так, чтобы можно было одним глазом смотреть на улицу, а другим в подъезд, но зомби больше не появлялся. Наверное, принял всерьёз насчёт ног.

Спустя какое-то время понадобилось Гризли отойти по естественной надобности. Осмотрев ещё раз улицу, он оставил на минутку пост, и почти сразу за окном раздалось жизнерадостное «превед». Монолитовец бросился обратно к окну и увидел бледного до зелени одиночку, ошарашено отбивающегося от знакомого уже мертвяка. Одним выстрелом Гризли упокоил сталкера. Мертвяк озадаченно посмотрел на распростёртое тело, потом повернулся к стоявшему неподалёку ржавому УАЗику и заорал:

— Превед!

Гризли всмотрелся. Ну, так и есть! Ещё один. Дождавшись, пока не в меру дружелюбный мертвяк выгонит сталкера из укрытия, монолитовец пристрелил и его. Кадавр пару раз обошёл вокруг мёртвого тела, потом поднял голову, увидал в окне Гризли и выдал:

— Кросафчег.

Гризли хмыкнул и крикнул в ответ:

— Молодец! Продолжай наблюдение.

Зомби вскинул руки вверх, словно сдавался в плен.

— Превед!

Монолитовцу уже начинал нравиться этот надоедливый засранец с его небогатым, но настораживающим лексиконом. Пусть ходит по улице и здоровается, типа, сигнализация. Зомби бродил под окном до вечера и надоел Гризли до смерти, поскольку, кроме него, здороваться было больше не с кем. С наступлением сумерек зомби исчез, наверное, отправился ночевать в одну из квартир. Ночную сырость кадавры не любили. С облегчением слушая блаженную тишину, Гризли достал сухпай.

— Превед, — застенчиво донеслось из подъезда. Монолитовец обречённо вздохнул и позвал:

— Ладно, иди сюда.

Зомби заглянул в квартиру, улыбаясь по своему обыкновению. В своих скрюченных пальцах он держал чью-то посиневшую ступню сорок пятого размера, от которой время от времени откусывал. Меж чёрных зубов застряли ошмётки гнилого мяса. Из носу безбожно текло.

— Как же ты меня достал, — сказал Гризли, без особого, впрочем, раздражения. — Жрать хочешь?

Зомби радостно закивал и в доказательство откусил от ступни большой палец. Монолитовец покачал головой и бросил ему сухарь. Мертвяк немедленно выплюнул палец, отшвырнул ступню и бросился к угощению.

— Нарекаю тебя Медведом, — торжественно сказал Гризли. — Будем практически тёзками… напарник.

Зомби мусолил сухарь и хитро улыбался.

Медведа и сейчас можно встретить в Припяти. Он неизменно пугает сталкеров, выскакивая из кустов с воплем «Превед, кросафчег! Есть чо?» Лучше угостить его сухарём или галетой, а то не отстанет, а на третьем этаже в пустой квартире находится его практически тёзка Гризли на обычном, ничем не примечательном, боевом дежурстве.

Каждый в Зоне не прочь стянуть то, что плохо лежит. Хабар, оставленный без присмотра — ничейный хабар. Этот принцип одинаков для представителей всех группировок, и «Монолит» не исключение. Только хабар у всех разный. Кто-то утащит банку консервов, артефакт или коробку патронов, а монолитовцам подавай Эпштейна.

Дошёл как-то слушок, что кто-то очень могущественный заказал Синдикату найти и доставить на Большую землю одного учёного, специализирующегося на аномальном вооружении. Ну как слушок. У «Монолита» была обширная сеть информаторов, раскинувшая щупальца по всей Зоне. Причём эти люди даже не подозревали на кого работают. Так что об Эпштейне и его трудах монолитовцы знали чуть ли не раньше наёмников, вот только тем до учёного было намного ближе.

Ранее Синдикат с «Монолитом» не сталкивались — нечего им было делить. Наёмники, работавшие по всей Зоне, за Барьер, однако, не совались. Поговаривали даже, что два могущественных клана сотрудничают, но, ясное дело, бездоказательно. Как бы там ни было, за Эпштейна «Монолит» был готов побороться, но по возможности без шуму и пыли. То есть выкрасть по-тихому учёного мужа и, не причиняя ему душевных и телесных страданий, доставить в условленное место.

Ну, было бы, как говориться, приказано. Страж снарядился и отправился на Милитари, где видели Эпштейна всего пару часов назад. Компания из четырёх наёмников и учёный обнаружились в богом забытой деревушке на восточной окраине Милитари. Страж залёг в подходящем месте и принялся наблюдать. С наступлением сумерек план действий был готов.

Страж обошёл деревушку и на вершине небольшой насыпи напротив дома, где держали учёного, выложил на землю из контейнера «золотой ломоть». Редкий артефакт, такие родились только близ ЧАЭС, распространял вокруг яркое, желтоватое сияние, хорошо заметное в темноте. Не успел Страж вернуться на исходную, как двое уже заглотили наживку и, прикрывая друг друга, направились к холму. Третий увлечённо за ними наблюдал, а четвёртый топтался в дверях хибары, где томился пленённый Эпштейн.

Страж тенью проскользнул вдоль стены и заглянул в окно. Отблески костра проникали со двора в тёмное нутро дома, и в их скудном свете был виден сидящий на полу, связанный человек. Стоящему в дверях наёмнику достаточно было слегка повернуть голову, чтобы увидеть пленника. Монолитовец миновал окно и проник в хибару. Учёный ничего не видел и не слышал, пока почувствовал на горле холод металла.

— Тихо, — сказал Страж еле слышно, — не вздумай орать, понял?

Учёный громко вздохнул и неловко кивнул.

— Зови сюда этого в дверях. — Страж отошёл и слился с тенью у стены. Эпштейн издал сиплое блеяние, откашлялся и, наконец, выдавил:

— Э-э-э, уважаемый…

Наёмник скосил глаза, убедился, что пленник сидит на месте, и снова потерял к нему интерес.

— Можно вас на минутку, будьте добры, — надрывался учёный. — Подойдите, пожалуйста.

Наёмник в дверях выказывал равнодушие и невозмутимость сфинкса. Страж забеспокоился. А ну как сейчас вернуться те двое? То есть перестрелять их конечно не проблема, но ведь приказано по возможности без шума и показательных казней.

— Матом умеешь? — тихонько спросил он учёного.

— Умею.

Страж сильно сомневался, но разрешил:

— Давай.

Эпштейну в этом незнакомце уже виделся нечаянный спаситель, поэтому к делу учёный подошёл ответственно.

— Слышь ты! — петушиным голосом воскликнул он. — Говно… это… радиоактивное…

— Чё? — В это короткое словечко наёмник умудрился вложить бездну изумления.

Довольный произведённым эффектом, Эпштейн окончательно расхрабрился и продолжил:

— Ты это… жертва акушерки, находящейся в состоянии тяжёлой абстиненции, отпусти меня! Это… оксид твою медь!

— Ты там умом тронулся, выпердыш учёный? — поинтересовался наёмник, входя в комнату. — Хули растявкался?

Краем глаза он заметил метнувшуюся к нему тень, но сделать ничего не успел. Раздался звук удара, и Страж тихонько опустил на пол бесчувственное тело. Потом быстро освободил учёного и скомандовал:

— В окно.

Уговаривать Эпштейна не пришлось, видать, истомился в плену. Только бедняга не подозревал, что просто перекочевал из одной неволи в другую. Эх, не зря говорили классики — любое горе от ума происходит. Учёный лихо сиганул в окно и свалился у стены с грацией куля с гнилым зерном. Тут же вскочил и заметался, не зная, в какую сторону бежать. Страж схватил его за шкирку и потащил за собой.

Учёный пыхтел, как паровоз, и топал, как рассерженный псевдогигант. Цеплялся комбезом за ветки и арматуру, спотыкался и норовил сунуться носом в землю. Они успели удалиться всего на тридцать шагов, как ночь вспугнул крик, полный страдания:

— Сука!

Замелькали лучи фонарей, крики раздавались совсем близко. Страж затолкал учёного в собачью нору, предварительно убедившись, что она пуста. Сам распластался рядом, благо бурьян вокруг был просто на загляденье. Наёмники бродили взад-вперёд, вспарывали ночь узкими лучами фонарей и переругивались хриплым шёпотом. Один прошёл совсем близко. Любопытный Эпштейн увидел, как Страж сделал неуловимое движение рукой, и контейнер с пояса наёмника перекочевал к монолитовцу. Туда же мгновением позже отправились и подсумки. Дождавшись, когда наёмники немного отдалятся, Страж извлёк Эпштейна из его укрытия и повёл сквозь ночную Зону.

В темноте здесь всё было не так. В воздухе то и дело вспыхивали разряды статики, крошечными молниями били в землю, змеились по траве. Мохнатые ели сомкнулись чёрной стеной, похожей на гребень гигантского дракона. Из тьмы выступило сгорбленное, крылатое чудовище. Гейгер угрожающе застрекотал, Эпштейн вздрогнул, холодея, но это оказался всего лишь брошенный вертолёт с уныло опущенными лопастями. Учёный потерял счёт времени. Было что-то нереальное в этом походе сквозь вязкую тьму.

На точке уже ждали несколько доверенных адептов. Страж сдал с рук на руки ничего не подозревающего учёного и растворился в предрассветном тумане. Эпштейн так и не увидел его лица. Синдикат впоследствии если и догадывался о роли «Монолита» в исчезновении учёного, то сделать всё равно ничего не мог. Уж слишком эффективным и опасным оказалось новое вооружение секты.

Стать легендой и прославить своё имя в веках хочет каждый. Один явно, другой втайне, не признаваясь даже себе, но прославиться хотят все. Амбиции заставляют нас создавать музыкальные шедевры, писать умные книги. Завоёвывать города и страны. Убивать людей сотнями изощрённых способов и помогать несчастным сироткам. Мы хотим, чтобы о нас говорили, чтобы нас помнили.

В Зоне стать легендой проще, чем на Большой земле и способов для этого сотни. Можно найти редчайший артефакт и сбыть его за бешеные деньги под завистливые взгляды ближайшему барыге. Можно возглавить группировку или, как вариант, умереть особо замысловатым способом. Хотя после старины Семецкого найти причудливую смерть будет нелегко.

А ещё бывают безвестные герои. Подвиги их помнят, а имена начисто исчезают из памяти. Например, монолитовец по прозвищу Хомяк. Он не отличался ни особыми воинскими умениями, ни примечательной внешностью. Всё в этом парне было какое-то среднее, и можно только гадать, какие извилистые тропинки судьбы привели младшего научного сотрудника в клан «Монолит». И не сказать, что был он таким уж неудачником, иначе давно упокоился бы в ближайшей аномалии, но и везунчиком не считался. Но вечно происходило с ним что-нибудь эдакое. Об одном таком случае я и хочу рассказать.

Уж не знаю, какими судьбами, но оказался у Хомяка батон копчёной колбасы. В Зоне вещь редкая, ценная, а потому априори являющаяся валютой, за которую можно получить что-нибудь менее вкусное, но в разы полезное. Вот и таскал Хомяк везде эту колбасу в надежде удачно её пристроить. А потом забыл. Бывает, зашпарился человек, но дальнейшее могло произойти только с Хомяком.

Отправился он как-то патрулировать Лиманск, место тогда спокойное, но странное. Вот идёт монолитовец по улице с оружием наперевес и колбасой в рюкзаке и видит у дороги старую цыганку в цветастом платке. Топчется болезная, тычет клюкой в дорогу, а перейти не решается. Подняла она голову, увидела Хомяка.

— О, солдатик, — говорит, — переведи бабушку через дорогу.

Хомяк, конечно, сразу смекнул, что фантом это. Они тогда в Лиманске часто встречались, и обижать их было чревато. Зато за доброту и отблагодарить могли, схрон там ценный показать, о засаде предупредить, на артефакт навести полезный. Да и жалко бабку опять же. Хомяк поддержал её под локоток и перевёл на другую сторону улицы.

— Спасибо, яхонтовый, — прошамкала цыганка. — Давай, погадаю, всю правду скажу.

Не успел Хомяк слова сказать, как старая перечница схватила его за руку и давай вещать загробным голосом:

— Ждёт тебя, касатик, дорога дальняя да казённый дом. А в доме том опасность великая, убытки и смерть. Помни, спасение у тебя за спиной окажется.

Рассердился Хомяк, что цыганка ему плохого нагадала.

— Уйди, — говорит, — бабуля по-хорошему. Тем более ты и вовсе померла давно.

И ушёл. А старая ведьма долго хохотала ему вслед своим безумным смехом.

Прошёл Хомяк через весь город — тишина, ни живых, ни мёртвых, даже кадавры попрятались. К дождю. И точно, пошёл вскоре да такой мелкий, пакостный, что каждую нитку на одежде пропитывает. Укрылся монолитовец в многоэтажном недострое, решил переждать непогоду. Что там строили — теперь неизвестно, но явно какое-то учреждение. Казённый дом, в общем, ага.

Сидит Хомяк у костерка, греется, а тут выстрел. И винтовка — хрясть! — пополам. Хомяк в сторону отскочил и вляпался спиной в ком жгучего пуха. Рюкзак зашипел, как гадюка рассерженная, но смотреть было некогда. Выхватывает Хомяк пистолет, хочет выглянуть за угол и выстрелить, но зацепился рюкзаком за арматурину. А тут в небе сверкнуло и молния аккурат в недострой ударила, и пошёл электрический разряд гулять по арматуре в стенах. Гуляет, гуляет и лупит Хомяка прямо в рюкзак.

Аномальная защита на монолитовских комбезах ничего так, но тряхнуло всё равно знатно. Волосы дыбом, пистолет в сторону улетел. И хорошо, что улетел, потому как в нём патроны взрываться начали. Стоит Хомяк, трясётся, а сам про цыганку думает, мол, такая-разэдакая, нагадала всякое, а оно теперь сбывается.

И как будто мало ему было потрясений, поднимаются по лестнице казённого дома три типичных бандита. Увидали, что Хомяк монолитовец, и сначала струхнули, но очень уж вид у него был безобидный. Схватил его один утырок за плечо и хотел в морду сунуть, а Хомяк разрядом шарахнул. Не специально, конечно, просто много таких разрядов по комбезу гуляло, вот и случилась с бандитом неприятность.

Тряхнуло их обоих, рюкзак монолитовца порвался и все упали на пол. Хомяк рукой по полу шарит, хоть камень какой подобрать, и ложится ему в руку удобная дубинка. Парень вскочил и одного бандита — хрясть! — по башке, другому — тыдыщ! — в челюсть, а третьего берцем по гнусному рылу. Лежат бандиты, стонут, кровавую юшку сглатывают, а Хомяк смотрит — в руках у него не дубинка, а колбаса копчёная. От воздействия жгучего пуха, а потом молнии стала она крепче гранита, сама лёгкая, как пёрышко, но бьёт — будь здоров.

Хомяк трофейное оружие собрал, бандитам само собой казнь показательную, а колбаса та очень известная стала. Находили её и в Лиманске, и в Старой деревне, а то и ещё где. И всегда в самый отчаянный момент, на грани жизни и смерти. Всегда колбаса эта попавших в беду сталкеров выручала. Вот так. Герой остался безымянным, а дело его живёт и легендой Зоны считается.

Пленных согнали в сарай, как скот. В душной темноте было тесно, воняло рвотой, потом и кровью. Кто-то бредил, подвывая, словно раненое животное. Максим уже не понимал, на каком свете находится. Всё изменилось, мир встал с ног на голову с тех пор, как заработали антенны Радара. Максим слышал Зов даже сквозь вопли раненого, даже заткнув уши, даже во сне. Если можно назвать сном те редкие мгновения, когда он плавал на грани двух реальностей.

Изрезанные ладони саднили, в глотке было сухо и горячо, а раненый в углу выл так, что хотелось сдавить ему глотку, пока не замолчит навсегда. Максим медленно сатанел. От вони, тесноты, неизвестности. От Зова, ворочавшегося в подкорке. Когда бешенство достигло апогея, дверь распахнулась, впуская порыв холодного ветра.

Ветер пах ржавчиной, плесенью и ещё чем-то гадким, кислотным, но в сырой духоте сарая он показался невоносимо свежим и сладким. Они вышли из сарая, щурясь от серого, дневного света. Раненый остался лежать в углу, но замолчал. Может потерял сознание, а может умер. Везунчик.

Снаружи простиралось обширное пространство, заросшее серой, как пепел, травой. Прямо перед ними стояли несколько человек в неприметном сером камуфляже. Их узнали сразу. Такую форму носили адепты «Монолита». Чуть дальше виднелись кубические строения станции и вздымавшаяся в небо полосатая труба.

— Прежде чем вы будете приняты в клан и распределены по отрядам, — бесцветным голосом сказал один из адептов, — Совершенному угодно испытать вашу силу духа и готовность к служению.

Зов усилился, стал причинять боль. Виски ломило так, что мир выцветал, разваливался на части, а перед глазами плавал кровавый туман. Стало понятно, что любая попытка неподчинения ему просто взорвёт черепную коробку изнутри.

Адепты разделились, окружили кучку пленных и пошли в наступление. Те немного замешкались, но ответили. Один за другим падали пленники на траву, захлёбываясь кровью, давясь выбитыми зубами, ослеплённые болью и яростью.

— Встать, — последовал новый приказ.

Пленные выполнили распоряжение, скрежеща зубами и утираясь. Тех, кто не смог подняться, буднично пристрелили. Остальных повели к странным постройкам, похожим на вольеры из прочной, металлической сетки. Они соединялись в единую конструкцию с множеством ходов, ответвлений и всё вместе здорово смахивало на лабиринт.

— Ваша цель — выход на другой стороне. Вперёд.

Пленных затолкали в вольер, загрохотали решётки, и на время всё стихло. А потом они увидели это. Чёрная, аморфная тень перетекала по коридорам лабиринта, бесшумно струилась, приближаясь к онемевшим пленникам. Весь её облик, неуловимые движения и кажущаяся неторопливость прямо таки вопили о смертельной опасности. Химера. Паниковать и метаться никто не стал, но повисла над группой какая-то обречённость, покорность судьбе. Кто-то начал молиться.

— Нахер. — Максим скользнул в один из коридоров, противоположный тому, где находилась химера, и устремился на поиски выхода. Краем глаза он уловил, как ещё двое отделились от группы и последовали за ним.

Стены из металлической сетки мелкали и качались перед глазами, сливаясь в сверкающий хоровод. За спиной заорали безнадёжно и страшно, как может кричать человек, испытывающий нечеловеческие страдания и ужас. Они бежали, падали, обдирая кожу, поднимались и снова мчались сквозь лабиринт.

А следом перетекала из коридора в коридор чёрная тень. Вот свистнул воздух, разрезаемый чудовищными когтями, и отчаянный бег одного из них прекратился. Пленник хотел закричать, но из разорванного горла вырвался только придушенный клёкот. Хлынула алым потоком кровь изо рта, оторванная рука повисла на лоскуте кожи, из проломленного черепа медленно вываливалось мозговое вещество. Максим рванулся назад, схватил оторванную руку собрата по несчастью и бросился назад.

— За... зачем? — выдохнул его спутник. Глаза у него были отчаянные, наполненные безумием.

Максим промолчал, сосредоточенно обдирая с трофея окровавленную плоть и обнажая свою цель — лучевую и локтевые кости. Выломав обе, он отшвырнул в сторону кровоточащие остатки. Одну кость зажал в зубах, а вторую стиснул в скользкой от крови руке.

Выход был близко. Но химера оказалась ещё ближе. За миг до удара Максим бросился на пол и, пока химера рвала его спутника, скользнул под её мохнатое, чёрное брюхо. Разум тонул в бешеном, неудержимом желании убить, сожрать, рвать зубами, но выжить. Даже Зов на мгновение померк перед этой всепоглощающей жаждой жизни. Максим заорал и всадил обе кости в шкуру химеры, в область её сердец.

Мутант заревел басом, постепенно переходя на ультразвук. Залитый кровью с головы до ног, Максим ужом вывернулся из-под воющей от боли химеры и, оскальзываясь, устремился к выходу. На последних метрах он оттолкнулся и кубарем выкатился из лабиринта. За его спиной с грохотом опустилась решётка, злобно и разочарованно взвыла раненая химера.

У входа Максима уже ждали. Зов больше не причинял боли, теперь он дарил спокойствие и умиротворение. Максима больше не было, он умер там, в лабиринте. А вместо него родился адепт Химера.

Человеку свойственно мнить себя венцом творенья, хозяином огромной планеты. Такая у разума особенность — неуёмная фантазия. Природа неоднократно ставит задаваку-фантазёра на место, но это не мешает ему и дальше предаваться фантазиям. Но природа, как всякая любящая мать, не слишком строга, а вот Зона в отместку за плохо выученный урок может и розгами отхлестать, как грозная учительница.

Штуцер, Буба и Сумрак пришли в Зону разными путями и познакомились в одном из многочисленных баров предзонника. Сходили в ходку, другую, сдружились да и уговорились держаться друг дружки. Были они молоды, бесшабашны, не верили ни в бога, ни в чёрта. И везло им просто нереально.

В тот день возвращались приятели с очередной ходки, весёлые, довольные друг другом и Зоной. Контейнеры полны, дорога хорошо видна, мутант спокоен и ненавязчив, а опасности скорее будоражат азартом кровь, нежели пугают. Время шло к вечеру, пора было подумать о ночлеге. Сверившись с картой, сталкеры убедились, что должна вскоре появиться заброшенная деревушка.

И точно, через несколько сотен шагов показались чёрные, скособоченные халупы. Единственная улица раскисла от грязи, заборы поросли отвратного вида скользкой плесенью, а во дворах царствовал бурьян. Капли дождя скользили по уцелевшим стёклам в окнах, вызывая неприятное впечатление, будто дома плакали. И такая угнетающая атмосфера повисла над деревней, что хотелось бежать отсюда куда угодно, на ночь глядя, лишь бы подальше от этой вселенской безысходности.

Штуцер, Буба и Сумрак остановились у крайнего дома, не в силах заставить себя двигаться дальше. Одиноко, так одиноко. И холодно. Буба утёр навернувшуюся слезу и растерянно осмотрелся. Он никак не мог понять, отчего так раскис. Ну, деревня и чёрт с ней, мало они заброшенных деревень видели? Ответ пришёл одновременно и ему, и Сумраку.

— Пси-атака!

Теперь в головах ясно чувствовалось чужое присутствие, слабое, но вполне отчётливое. Когда получилось отделить свои и навязанные мысли, стало немного легче. Штуцер приготовил пару гранат, остальные настороженно водили стволами. И тут в тишине послышался звук. Едва различимый, тоненький, словно под домом мяукала кошка. Не сговариваясь, сталкеры двинулись на звук, вошли в дом и сгрудились у погреба.

Там что-то возилось, сопело и попискивало. Чувство тоски усилилось многократно, но парни пока справлялись. Сумрак осветил фонарём тёмное нутро погреба, и все потрясённо застыли. В дальнем углу, на куче грязного тряпья лежал и сучил ножками голый, тощий младенец. Пацан. Вот его лицо скривилось в жалобной гримасе, но он не заплакал, а тихонько запищал, замяукал, словно брошенный котёнок. Головы людей пронзила новая порция тоски и горя.

— Это он, — прохрипел Штуцер и добавил с непонятной ненавистью: — Контролёрский выродок.

Ведомые неведомой рукой, они спустились в погреб и столпились возле младенца. Сейчас, вблизи его отличие от человеческого ребёнка было очевидно. Непомерно большая голова сидела на тощем тельце, покрытом струпьями. Уши отсутствовали, а вместо них зияли две багровые, идеально круглые впадины, прикрытые белёсой плёнкой. При каждом вдохе и выдохе, плёнка вздувалась и опадала. От младенца отчётливо несло звериным запахом.

— Мразь, — сказал Буба с отвращением и достал нож.

— Спятил? — возмутился Сумрак, словно очнувшись. — А если сейчас его мамаша придёт? Да и ребёнка убивать… зачем?

— Это ты спятил, — вмешался Штуцер. — Не ребёнок это, а щенок. Мутантский щенок, понял? Отойди.

Сумрак вспомнил запредельное одиночество, веявшее от этого существа, и понял, что не сможет убить. Парень заступил приятелям дорогу.

— Нет, — просто сказал он, но чувствовалась в этом коротком слове непреклонность и окончательность принятого решения.

В глазах Штуцера и Бубы изумление постепенно сменялось обидой, непониманием, неприязнью и наконец, неприкрытой ненавистью. Трудно сказать, почему так. Может, их ненависть оказалась сильнее дружбы, а может, и не было никакой дружбы. Завязалась драка. Сумрак мало что мог противопоставить двум бывшим приятелям, особенно после сокрушительного удара прикладом по черепу. Теряя сознание, он успел увидеть, как Буба хватает мальчишку за ногу и поднимает в воздух.

Тьма была наполнена звуками. Шорохом дождя, скрипом ставень на ветру. Сумрак понял, что находится уже не в погребе. А ещё кто-то жалобно скулил на одной ноте, наполняя мир вокруг отчаянием и болью. Сумрак слушал, вспоминал, холодея, и мечтал вернуть всё назад. Он открыл глаза, повернул голову и осмотрелся. Неподалёку сидели на мокрой земле Штуцер и Буба. Лица их были спокойны и безмятежны, только широко открытые глаза вопили от ужаса. Штаны у обоих были мокрыми. Сумрак, морщась от боли, повернул голову в другую сторону и вздрогнул.

На крыльце сидел взрослый контролёр. Баюкал, прижимая к груди, безвольное окровавленное тельце и скулил, скулил, не переставая. В голове невольно мелькнула мысль — не вяжется такой жалобный звук с этой грозной и жуткой тушей. Словно услышав эти мысли, мутант замолчал, поднял голову и посмотрел, кажется, прямо в душу.

«Зачем?»

«Прости».

«Зачем?!»

«Я не знаю. Было страшно. Надвигалась темнота».

«Боишься темноты?»

«Да».

«Я покажу тебе свет».

В голове Сумрака что-то болезненно напряглось и, тоненько звякнув, лопнуло. И возник Свет. Далеко, далеко на севере, там, где цеплялась за косматые облака труба станции. Сумрак видел его даже с закрытыми глазами. Свет манил, звал, обещая спокойствие, умиротворение и ответы на все вопросы.

«Теперь видишь?»

«Да».

«Иди».