Обратный отсчет (джен)

Дождь только что прошел. Ее окно на уровне земли, и, сидя у стола, она видит шевелящуюся под ветерком траву, с которой сползают прозрачные капли с радугами внутри. К стеклу прижимается мелкий синий ирис с желтой сердцевиной. На его лепестках лежат самые крупные, самые прозрачные капли. Они как увеличительные стекла — если присмотреться, то видны все прожилки.

Смотри. Смотри. Контролируй дыхание. Ты расслаблена, в крови три миллиграмма телицина, сейчас пик действия. Телицин расслабляет, снимает стресс, заставляет внимание отвлекаться на детали, рассматривать любую мелочь будто произведение искусства. Телицин дает ощущение мира и покоя, лицо должно быть благостным. Внимательным. Улыбающимся. Подправить улыбку. Смотри на ирис. Смотри, смотри, вдох глубок, выдох замедлен, пульс семьдесят. Осталось еще три минуты.

Телицин всегда дают со сладким. Синяя капсула. Стандартный размер. Могли ли увеличить дозу? Могли ли увеличить дозу именно сегодня?

Спокойно. Смотри на траву. Смотри, как по зелени катятся серебряные капли, смотри, как солнце зажигается в ирисе. Вдох-выдох. Раз — пауза — два — пауза. Пульс семьдесят. Две минуты.

Никаких причин для паники. Никаких причин для перемены дозировки. Медикаменты подобраны давно, увеличение дозы повлияет на остальную схему. Нет никакой необходимости так рисковать.

Самая крупная капля медленно скатывается с лепестка, сияя и переливаясь, к стеклу, по стеклу, медленно, словно улитка, оставляя за собой смазанный след — вниз, к невидимой за рамой земле. Проследить взглядом. Обязательно внимательно. Очень внимательно. Но расслабленно — лицо расслаблено, тело расслаблено, руки лежат спокойно. Вдох-выдох. Одна минута.

Ошибка восприятия. То, что нам кажется важным, должно быть важным для окружающего мира. То, что нам кажется важным, обязано влиять на окружающее. И наоборот. Мы видим знаки там, где их нет.

Их нет.

Все как обычно — и ничто не изменилось. Распорядок дня не изменился. Как и должно быть. Они намеренно не придают значения тому, что он здесь, как и рассчитано. Им неоткуда знать, насколько важен сегодняшний день.

Траву шевелит ветер, и серебряные капли осыпаются вниз. Очень красиво. Улыбку на губы, самую малость.

Пик пройден.

Дыхание — глубже. Сбить ритм. Провести взглядом по траве.

После пика влияние телицина падает резко. Пульс семьдесят. Десять секунд. Внимание отстраняется от деталей. Замечаем оконную раму. Замечаем стол. Замечаем собственную руку.

Двадцать секунд.

Суеверия сильны. Мы любим цифры. Мы любим даты. Особые даты — начало чего-то и конец. Рождение и смерть. Начало взрослой жизни…

…Лея, Лея, тебе уже шестнадцать, четыре по четыре, совершеннолетие на Альдераане, так быстро, так быстро…

Резкий вздох — медленный выдох. Спокойствие. Расслабленность — особенно в плечах, особенно в лице. Медленно, ступенчато, просыпаемся.

Тридцать секунд.

Слежка за ней усилилась в первый день его визита. Усилится в последний. Но не сейчас. Все же в порядке. Все хорошо.

Она совершенно расслаблена и спокойна. Телицин прекрасный препарат, мягкий, нежный. К сожалению, вызывающий привыкание и накапливающийся в крови. Необходимы паузы приема.

Обычный день синей капсулы — завтра. Единственный сбой привычного распорядка. Но даже этот сбой укладывается в просчитанную схему. Конечно же, именно сегодня, когда же еще, у него совсем не было времени раньше. И не будет больше — подготовка к празднику завтра войдет в финальную фазу, присутствие гордого отца обязательно. Но не навестить ее он не сможет.

Минута. Конец активной фазы действия. Пост-эффекты сохранятся еще на три часа. Как раз достаточно, чтобы уснуть и не видеть снов. Было бы. Если бы она на самом деле приняла телицин.

В дверь деликатно стучат. Здесь все так вежливы.

«Это не плен, дорогая, что ты? Что ты! Как только ты выздоровеешь, я буду счастлив…»

— Войдите, — говорит она. За дверью «ее» врач. В белом комбезе, белом платье-тунике и белой тряпичной маске на лице. Женщина-штурмовик от медицины.

— Миледи, к вам его высочество. Вы его примете?

— Конечно.

Она никогда не откажется видеть Бейла, как можно.

Бейл входит, врач исчезает, закрыв за собой дверь. Бейл улыбается. Он устал, напряжен и нервничает. Но не хочет этого показать.

Она расслаблена и спокойна. И благостна. Пост-эффект телицина. И ей совсем не хочется убить Бейла Органу. Впрочем — ей и в самом деле не хочется его убить. Ей все равно, что с ним будет. Главное, чтобы все удалось.

Но то, что в волосах Бейла прибавилось седины, ее радует. Улыбнемся.

— Рада тебя видеть. Как ты смог улизнуть?

— Падме…

— Ты же, должно быть, так занят.

— Я волновался…

— Но неужели шпионы лорда Вейдера не следят за каждым твоим шагом? Неужели ты не боишься привести его сюда?

Бейл вздыхает.

— Я хотел тебя поздравить. Сказать, что я так рад улучшению.

— Тогда, возможно, ты сделаешь мне подарок, Бейл? — Он напрягается, а она продолжает улыбаться. — Я хочу увидеть церемонию.

— Разумеется. — Бейл облегченно вздыхает, даже не скрываясь. — Я устрою скрытую трансляцию…

— Нет. Я хочу — своими глазами.

И его лицо черствеет, замирает.

— Ни в коем случае!

— Если хочешь, заткни мне рот, надень маску, что угодно. Я согласна на любые условия. Меня никто не узнает.

— Падме, ты не понимаешь… Это говорит твоя болезнь.

Повернуться. Сложить руки на коленях. Лицо спокойно. Эмоции приглушены, придушены. Легкое-легкое пуховое удушье.

— Давай подумаем логически, Бейл. Если ты прав, а я — нет, и лорд Вейдер — не Анакин, то он никак меня не почувствует. Он меня не знает. И не опознает. А если права я — то ты не должен был меня здесь держать. Но я не буду на тебя сердиться, правда. А ему я ничего не скажу. Скажу, что раньше не узнала. И все будет хорошо.

Бейл одними губами повторяет ее последние слова. Его лицо искажает гримаса.

— Перестань. Пожалуйста, перестань.

— Но я просто хочу увидеть Лею, Бейл. Я не буду искать встреч с Анакином. Я тебе обещаю. — Наклониться вперед, вцепиться умоляющим взглядом в его взгляд. Не отпускать. Пусть поддастся, заколеблется. И — поймет в последний момент.

Бейл отшатывается. Вытирает лоб ладонью.

— Падме, ты понимаешь, что одержима?

— Я хочу увидеть дочь.

— После визита мы устроим праздник только для своих. Тогда. Тогда и увидишь. Не раньше.

Она отворачивается к окну, кусая губу. Аудиенция закончена, Бейл Органа. Мы разочарованы. И грустны.

— Я сделаю трансляцию. Падме…

Она молчит, и Бейл, помявшись у двери, прощается и уходит. Вот и хорошо. Все хорошо. Все идет по плану.

Оставшиеся до сна два часа она смотрит новости. С самого начала ее заключения никто не ограничивал ей доступ к информации. Пассивный, разумеется.

«Это не плен, Падме».

Местные каналы все еще показывают прилет лорда Вейдера на Альдераан. В очень осторожных комментариях легко читается напряженность. «Что нужно тут Вейдеру? Не собирается ли он объявить о захвате планеты? Или убить всю королевскую семью прямо на церемонии?»

Конечно, ни один комментатор не говорит такую крамолу вслух, но ей — видно. Во взглядах, мимике, нюансах интонации — паника. Ужас.

Смешно.

Анакин — лорд Вейдер — пробудет всю церемонию почетным гостем и представителем Империи, наверняка будет вежлив и холоден, и, если Бейл не наделает глупостей, мирно покинет Альдераан. В его присутствии не зашифровано никаких целей — целью наверняка является реакция на его присутствие. Эти самые паника и ужас. То, что одного человека, без войск, без разрушителя на орбите, с минимумом свиты и охраны, достаточно, чтобы довести свободолюбивый Альдераан до истерики. Истерика объяснима, но уважения не вызывает, а жаль: Падме Амидала любила Альдераан, любила его народ, она это помнит. И теперь ей неприятно.

Она досматривает новости, выключает экран, медленно и размеренно готовится ко сну. Она все еще должна ощущать остаточное действие телицина. Она спокойна и расслаблена.

Но посреди ночи она «просыпается». Встает, проходит по темной квартире — свет ночью включается только в ванной, — в ванную комнату. Остается там на пять минут, потом из ванной же вызывает дежурных.

— Вы не могли бы прийти? — просит она, когда на вызов отвечает знакомый голос.

— Конечно. Как обычно?

Не сегодня.

— Будьте так добры, — говорит она.

«Как обычно» — это прийти к ней посреди ночи со стаканом розового молока и уложить ей волосы в одну из набуанских причесок. Ту, которую возможно собрать на шнурах и мягких шпильках. Этому «как обычно» — три года. Она перебрала всех своих медиков, — легко капризничать, когда за тобой приказ вице-короля: «Выполнять все ее просьбы, по возможности», — и остановилась, наконец найдя похожую на себя. По росту, сложению, цвету кожи и глаз. Конечно, эта медик тоже уверена, что ее скоро сменят. Они уже привыкли. И смена «фавориток», ночные вызовы и странные требования уже давно не кажутся странными. Привычное никогда не кажется странным.

Падме оставляет дверь открытой, чтобы врач нашла дорогу. Садится у зеркала.

Давным-давно, в другой жизни, ее апартаменты сенатора были куда меньше нынешней «палаты». Бейл не поскупился. Выбрал для нее элитную клинику. Элитную тюрьму, где никто не задает вопросов и нет смысла ждать суда.

На случай, если не получится, у нее припасены капсулы снотворного. Ровно пять штук в датападе. Ее камеру регулярно обыскивают, но никто не додумался развинтить датапад. Наверняка они полагают, что это невозможно. Что с них взять, они и понятия не имеют, сколько можно сделать с помощью пилочки для ногтей и интеллекта…

Если сегодня не получится, завтра не будет. И это хорошо.

Она представляет, как будет плакать Бейл, и сдерживает улыбку. Нельзя давать себе послабление, даже если ее не могут увидеть. В ванной нет ни камер, ни прослушки, она потребовала это у Бейла, и он согласился. Вряд ли в этом он ей врал. Ему все еще больно от собственного предательства. Но больница наверняка обошла запрет, из соображений безопасности пациента.

Анакин всегда говорил — если не знаешь, наблюдает ли за тобой противник, считай, что наблюдает. На месте главврача больницы она бы поставила инфракрасный сканер с детектором на случай, если пациент, к примеру, упадет. Или нападет на врача. Поэтому никаких резких движений. Плавно, медленно. Расслабленно. И — не убить случайно. Тепловой рисунок остывающего тела с живым не спутать, а форы и так будет слишком мало…

Она слышит, как в зале открывается основная дверь.

— Миледи, я по вашему запросу, — громко говорит ее «фаворитка». И, не дожидаясь ответа, движется к ней, в ванную. Как обычно. Падме выдыхает.

Спокойствие. Внимание к деталям. Тело расслаблено. Мышечных зажимов нет. Дыхание ровное. Пульс восемьдесят.

Врач входит в ванную. Закрывает за собой дверь.

Падме видит в зеркале, как врач подходит к ней, держа в руке стакан молока. Улыбается — видно по глазам — и кланяется. Падме наклоняет голову.

Этот танец отрепетирован до автоматизма. Сейчас молоко поставят перед ней, с еле слышным стуком…

— Благодарю.

— Только сегодня привезли, специально для вас, — говорит врач и отворачивается. Ей нужно найти шпильки и завязки для сложной набуанской прически. Пара секунд.

Падме набирает в рот молока. Вынимает левую руку из-под столика и высыпает в стакан белый порошок, который держала в ладони. Содержимое четырех капсул телицина. Берет стакан правой. Встряхивает. Вглядывается. Порошок почти незаметен в нежной пенке на поверхности молока.

Издает задушенный звук отвращения.

— Миледи? — вскидывается врач.

Резкая ломка привычного ритуала вводит в ступор неподготовленных людей. Врачей-психиатров готовят, но в элитной клинике мало пациентов и почти не бывает неожиданностей, и Падме рассчитывает, что они расслабились. Хотя бы с ней расслабились.

Она разворачивается к врачу и выплевывает молоко той прямо на грудь. Воздевает стакан.

— Вы хотите меня отравить! Там что-то подмешано!

Ошарашенная врач отступает на шаг. Завязки и шпильки падают на пол.

— Миледи, там ничего нет! Просто молоко!

— Вы считаете, раз я — пациентка, то вы можете делать что угодно? — шипит Падме.

Добавить агрессии. Еще добавить. Чтобы от нее отошли еще на шаг. А теперь встать.

— Я немедленно вызову Его высочество, и вам всем мало не покажется! Вы в сговоре с моими врагами!

Мало, действительно, никому не покажется, даже если в молоке ничего нет — Бейл не спустит ухудшения ее состояния, невзирая на причины. Ну же, ну же… Вокруг ночь, скандал никому не нужен, ты же умна, реши простую задачку, успокой пациентку. Это же так просто.

Врач берет себя в руки и улыбается.

— Миледи, — говорит мягко, — это, наверное, побочный эффект ваших медикаментов. Вкус некоторых продуктов может меняться. Мы обязательно обследуем вас утром, чтобы понять как убрать его. Я вас уверяю, здесь только молоко. Я пробовала партию, перед тем как налить вам. Если хотите, я попробую его сейчас.

— Я хочу, — говорит Падме, смотря врачу в глаза, — чтобы вы выпили его. Целиком. И если через пару минут с вами ничего не случится, тогда вы принесете мне еще один стакан. И я извинюсь.

Врач улыбается — да, все именно так просто, — и протягивает руку.

— Конечно, миледи.

Падме смотрит, как она пьет. И мысленно считает. Телицин — прекрасное лекарство. Но без капсулы принимать нельзя. Впитывается он мгновенно, через слизистую рта, и эффект будет не расслабляющим и мягким, а…

Врач заканчивает стакан. Ставит его на столик.

— Ну вот видите…

И пошатывается.

Падме хватает ее за плечи и усаживает на свой стул. И продолжает считать. Десять секунд на впитывание и первые эффекты. У врача расширены глаза — сознание уже раздроблено: слишком много деталей. Все кажется важным. Все слишком громкое и яркое.

— Ох, как неудобно, — говорит Падме вслух. На случай если прослушка все-таки есть.

Об эффектах четырехкратного превышения дозировки Падме знает мало. Пять лет назад этот запрос стоил ей повышенного наблюдения и регулярных обысков: врачи испугались, что она думает о самоубийстве. Она подыграла. И позволила себя «вылечить». Бейл был очень рад…

Тридцать секунд. Оцепенение. Дыхание врача редкое, но глубокое, пульс снижается. Голова падает на грудь. Теперь сопротивления не будет.

— Простите меня, — говорит Падме. — Давайте я соберу шпильки. Нет-нет, я соберу.

Она раздевает врача — быстро, еще быстрее. Не смазать след от молока. Не запачкать ничего больше. Если она неправильно рассчитала дозу, то вместо глубокой потери сознания наступит смерть, а вместе с ней — опорожнение кишечника. Нельзя допустить, чтобы униформа пострадала.

Она снимает с врача все, включая белье. Укладывает ее грудью на столик, придвигает стул поближе, чтобы не упала. И ждет — ждет — что сейчас откроется дверь и войдет дежурный, увидевший странные движения на инфракрасной камере. Одна надежда — они с врачом слишком близко и разобрать, что она делает, на картинке из цветных тепловых пятен невозможно.

Переодевается. Белье впору, даже лифчик подходит — лишь чуть великоват. Врачебная форма впору.

— Ну вот. Принесите мне молока, все же. И еще раз извините.

Две минуты.

Маску на лицо, пропуск на пояс. С левой стороны, как у врача. Посмотреть в зеркало. Взять стакан. Проверить пульс врача. Есть. Едва заметный. И ровный. Прекрасно.

Падме разворачивается и выходит из ванной. За пределами палаты находится неизведанная территория — она только видела снимки клиники в Сети и пару раз проходила по коридорам до процедурных. Но и того, что она знает, достаточно — если она не ошиблась совсем уж фатально.

Спокойствие. Она — врач, без меры раздраженная на пациентку. Она проходила по этим коридорам тысячу раз. Ей нужно сменить одежду и совершенно ни с кем не хочется разговаривать.

Она выходит из своей камеры, за спиной закрывается дверь. Перед ней — дежурный пункт ее крыла, за стеклом. Дежурный врач — молодой мужчина, без маски, — смотрит на нее поверх экранов, и Падме видит, как его брови ползут вверх. Заметил ее облитую униформу. Падме раздраженно отмахивается, поднимает вверх стакан, и дежурный строит преувеличенно сочувственную гримасу.

Падме поворачивается и шагает по затемненному коридору в сторону, противоположную процедурным. Самое важное решение. И наименее обоснованное. Если она ошиблась сейчас, если сделала неправильный вывод из внешней архитектуры здания… Но дежурный продолжает сидеть в своем закутке. И никто не окликает ее.

Коридор пуст. В этом крыле самое большее еще одна палата, больше не влезет, уж слишком роскошные условия. И два врача на двух пациентов — вполне достаточно.

Где-то должны быть шкафчики врачей. Падме нужны деньги и карточки — пешком до дворца отсюда не добраться. Наверняка они ближе к выходу из крыла. Выход же из ее крыла должен быть отдельным: не входил же Бейл с черного хода — и тем более, через основной вход лечебницы.

Вместо зала шкафчиков она находит именные личные гардеробные совсем рядом со входом. Отпирает дверь личным пропуском. Меняет верхнюю робу на чистую. Набрасывает сверху куртку и перекладывает денежные карточки и документы в карман. Сжимает электронную сигарету в пальцах. Более чем обычный повод выйти наружу: в ее отделении курят все, хоть это и совсем не приветствуется.

Капюшон куртки на голову.

Охранник у двери на нее даже не смотрит, только руку поднимает — с тремя пальцами.

Три минуты на перекур от больших его щедрот.

Падме кивает.

Судя по плану, по фотографиям, за этим выходом должен быть сквер. И обычный жилой квартал. Белые невысокие башни, сады и искуственные речки. Но, возможно, это не так. Возможно, за сквером еще одна стена и еще один пост. Все еще может пойти не так, не расслабляться. Не расслабляться.

За дверью — сквер. Хорошо освещенный. И хорошо вытоптанная дорожка ведет от выхода к ближайшему дереву. Падме спокойно проходит по ней, прячется за стволом от камер — как и все врачи-курильщики, судя по утоптанной земле, — выжидает тридцать секунд. И плавно направляется к выходу из сквера. Стараясь держаться в слепой зоне камер. Вряд ли охранник смотрит на нее. Но мало ли. Очень хочется побежать, но это будет худшим из решений.

Заворачивает за одну из башен. Где-то здесь должна быть остановка общественного транспорта. Где-то здесь серебряной змеей бегает автоматический монорельс до самого центра Алдера.

Она верит, что выбралась из клиники, только когда поезд — почти пустой — трогается с места. Падме садится к окну, прислоняется виском, натягивает на лицо капюшон. Врач сразу после смены, обычная же картина, ведь ничего странного…

До центрального вокзала — семь минут. Оттуда не больше пяти, чтобы добраться до дворца. И тогда, если ее пропустят…

Она не думает, что будет потом. Только бы увидеть. Убедиться, что на самом деле жив.

…Охранник клиники спохватится через пять минут. Возможно, подождет еще три. Наверное, выйдет. Еще пять минут на передачу информации. Еще пять — и врача обнаружат. По самому оптимистичному расчету — четверть часа форы. После — сообщат Бейлу, и, разумеется, охране дворца. Всем известна ее обсессия. Ее найдут с легкостью, если Анакин ничего не придумает…

Увидеть бы. Остальное неважно.

Она считает минуты и смотрит на табло, отсчитывающее остановки. Спокойствие. Пока все хорошо и время все еще есть. В клинике не готовы к ее побегу, они расслаблены и растеряются. Они окажут помощь ее жертве. Конечно, сначала окажут помощь…

Что бы ни было, все уже закончилось. Снотворное у нее с собой. Если ее поймают, завтра не будет. Она вырвалась насовсем.

…Как жаль, что ночь и не видно гор. Альдераан очень красив. Посмотреть бы. Вспомнить…

Не расслабляться.

До вокзала две минуты. Оттуда пять минут по пешеходной скоростной эстакаде до публичного уровня дворца. Когда она еще жила во дворце, она так добиралась до водопадов. Как обычный человек, на омнибусе с верхнего уровня вокзала. Всего лишь полчаса лету.

Водопады вспоминались четко — а вот смотрел на них будто бы совсем другой человек. Кажется, ее тогда волновала какая-то глупость. Диктатура, республика. Удастся ли Бейлу организовать сопротивление.

Как же сильно все меняется, когда человек, которому ты доверял полностью, запирает тебя в клинику для безумной элиты. И приходит на тебя любоваться. Как в зоопарк. И один раз проговаривается, сам того не заметив. И ты понимаешь, что тебе врали в самом важном — ради республики и демократии. Наверное. А скорее всего, ради мести.

Но ей тоже есть теперь за что мстить.

…Узнает ли ее Анакин, такую? Она сама бы себя не узнала. И руки бы, наверное, не подала.

Неважно. Все это неважно, это говорят усталость и схлынувший адреналин. Рано рефлексировать, Падме. Соберись. Вот сейчас…

«Центральный вокзал. Это последняя остановка, просим вас покинуть поезд».

Падме покидает поезд.

Огромный белоснежный зал прибытия пуст, только пара людей спешит куда-то. Падме неспешно идет к эскалатору, а в голове ее истаивают украденные минуты. Но она не торопится. Она — врач после дежурства, она устала и у нее нет сил торопиться. Ничего необычного. И даже в том, что она идет на эстакаду, нет ничего странного: дворец всего лишь одна из остановок, за ним — элитный жилой квартал. Хорошие врачи на Альдераане получают много.

Ее никто не останавливает.

Несколько пар на эстакаде с непривычки кажутся ей толпой. Она стоит на быстрой линии эстакады, смотрит на проплывающий мимо город и не видит, как на краю ее зрения целуется молодежь.

Рядом останавливается мужчина в богатой накидке, какое-то время тоже смотрит на город. От него странно пахнет.

— Тяжелое дежурство, да?

Падме вздрагивает. Бросает на него взгляд и кивает.

Не похож на полицейского. И время еще есть. Еще целых четыре минуты! Но кто знает…

— Может, расслабимся? — И тут она вспоминает этот запах. Дорогой алкоголь, конечно же.

— Увы, — говорит она ровно. — Меня муж ждет.

— Тогда извините! — Мужчина широко улыбается. — Повезло ему, ну! Вы точно не?

И, получив подтверждение, церемонно откланивается и удаляется.

Падме улыбается. Как странно было говорить «муж». В открытую.

Улыбка сползает с ее лица, когда впереди появляется дворец.

Ну, вот. Вот — почти. Три минуты осталось.

Через парк камней она идет быстро, по-деловому. У нее очень важное дело. Не терпит отлагательства.

— Мне нужно видеть лорда Вейдера, — говорит Падме охране третьего публичного входа в дворцовый комплекс. Самый близкий к Церемониальному крылу, куда, согласно медиа, поселили Вейдера со свитой. — Немедленно.

На нее смотрят с большой усталостью. Наверняка она такая не первая сумашедшая.

— Послушайте, — начинает охранник, но она не дает ему закончить.

— Это личное дело.

— Днем, в общем порядке, — цедит охранник. Еще бы, пришла тут. С личным делом к лорду Вейдеру и без доступа. Конечно, так ей и поверили.

— Это касается его жены, — говорит Падме.

И любуется впавшим в ступор человеком. Ну же. Ну. Ты обязан передать по инстанции, но мало ли. Имел ли ты вообще право об этом знать? Мало ли что. Мало ли.

Умных не ставят на охрану публичных уровней.

Охранник смотрит на нее три секунды и кивает.

— Подождите.

Падме ждет.

Сейчас все решится. Успела ли она? Кого позовет охранник? Хорошо если начальника смены…

Через три минуты — все, время вышло, — к посту подходит юноша в имперской адъютантской форме, и Падме усилием берет под контроль всполошившееся сердце. Это — человек Анакина. Еще совсем чуть-чуть…

— Мадам, — говорит адъютант, — вы уверены в ваших словах?

— Абсолютно.

— В таком случае, мы сейчас пройдем в мой кабинет…

— Нет, — говорит Падме. — Я ничего не буду говорить вам, я не знаю, кто вы такой и насколько вам можно доверять. Я все скажу лорду Вейдеру лично.

Адъютант рассматривает ее пристально — минус три секунды — и чуть пожимает плечами с видом «это ваши похороны».

— Если так, пройдемте.

Падме проходит через сканер — ни взрывчатки, ни оружия не обнаружено, но снотворное у нее отбирают, — и следует за ним по очень знакомым коридорам. Только бы теперь не наткнуться на Бейла.

Впрочем, сейчас Бейлу не до прогулок по коридорам, где-то сейчас ему должны позвонить. Пожалуйста, Бейл, оцепеней. Не поверь. Задержи звонок охране дворца еще на две минуты.

Адъютант проводит ее сквозь охрану — альдераанскую и имперскую, — через приемную, в которой, несмотря на ночь, сидит секретарь.

— Милорд уведомлен, — говорит адъютант, остановившись у двери. — Вы уверены?

Падме молча кивает. Она боится не справиться с голосом.

Адъютант впускает ее в комнату и закрывает за ней дверь.

Вейдер стоит у окна — черный силуэт на черном. Его дыхание забивает все звуки.

— У вас есть сведения… — начинает он. И осекается.

Падме сбрасывает с головы капюшон.

Вейдер смотрит на нее, не шевелясь, а у нее в ушах колотится кровь. И в первый раз приходит мысль, что она могла ошибиться. Она же все-таки могла ошибиться…

Вейдер шагает к ней, вытянув руку. Падме закрывает глаза.

Что угодно. Но пусть, пусть — сейчас.

Как же она устала. Если она ошиблась, то пусть ее убьют сейчас, пожалуйста.

И почти всхлипывает, когда обтянутые кожей пальцы касаются ее лица. Едва-едва.

— Падме, — выдохом. — Падме… Жива. Ты жива.

Она слепо качается вперед, ее прижимают к жесткому доспеху, тяжелая рука ложится на плечи. Кажется, ее трясет.

Она не ошиблась.

— Ты жив, — шепчет она. — Я сразу узнала. На том параде. Пятилетия Империи. Сразу.

У нее получилось. Получилось.

— Что с тобой сделали? — Он прижимает ее теснее.

— Так заметно? Бейл решил, что я сошла с ума.

Пауза.

— Что?..

— И как верный друг, — нет сил удержать застарелую обиду, и та прорывается в интонацию, — он меня лечил. В полной тайне, разумеется.

— Вот как. — В голосе Анакина холод и приговор.

— Не убивай его, — просит Падме, едва сдерживая смешок. Это истерика, от резкого сброса напряжения. Для нее нет времени. — Лея его любит и не простит.

— Лея Органа.

— Наша дочь, — говорит Падме, улыбаясь в его броню. — Поздравляю, ты отец. Дважды. Но я не знаю, где наш сын.

Два цикла респиратора проходят без слов. Падме, прижавшись щекой к груди Анакина, слушает его сердце. Сила, что с тобой сделали? Что сделали с нами?

— …Почему?

— Мне сказали, что он умер при рождении. Но Бейл однажды оговорился, сказал «дети». Я думаю, мне соврали. Чтобы я не искала его.

— Я найду.

Она улыбается его спокойной, абсолютной уверенности. И расслабляется в кольце его тяжелых рук. Если бы можно было так стоять вечно.

Но проходит десять секунд, и Вейдер отпускает ее, отходит на шаг.

— По охранной системе дворца прошла ориентировка.

Падме кивает.

— Медленно они среагировали. Я думала, у меня будет на две минуты меньше.

— Опиши маршрут побега.

Пока Падме описывает, Вейдер притягивает к себе датапад и что-то набирает. Наклоняет маску, когда она заканчивает.

— Хорошо. Тебя почти никто не видел. И скорее всего, не видел лица. Мы здесь две минуты. Безумную самозванку я бы допросил. Полторы минуты на считку сознания…

— И остаток времени на ее медленную смерть, — заканчивает Падме. — Какого рода ужас мне изобразить, прежде чем ты меня вырубишь?

Вейдер проводит пальцами по ее щеке.

— Ты так доверяешь мне?

— Главное, — Падме улыбается, — не подхватывай меня, когда буду падать. Иначе поза окажется неестественной.

* * *

Она приходит в себя на военного образца кровати в медицинской нише — назвать это отсеком невозможно. Гудит двигатель.

Падме поворачивает голову. Рядом стоит давешний адъютант и смотрит на нее в упор.

— Добро пожаловать в мир живых, миледи. Теперь ваше имя — Рана Телир. И пока вы не сделаете пластику, вам придется носить грим. Или шлем.

— Ничего не имею против шлемов, — говорит Падме и садится. — Куда мы летим?

— На флагман. Рана Телир приписана к аналитической службе милорда.

— А что случилось с… пациенткой?

— Прискорбный несчастный случай. Мы, разумеется, взяли на себя все хлопоты по кремации тела.

— Наверное, вице-король был очень огорчен.

— Очень, — кивает адъютант и протягивает ей датапад. — Милорд сказал, вы захотите лично убедиться, насколько.

Падме не может сдержать улыбки. Ах, Анакин, ты всегда умел делать подарки…

— Полный брифинг мы проведем на флагмане, — говорит адъютант. — Предвосхищая вопрос. Милорд прибудет послезавтра.

— Благодарю вас.

Когда адъютант выходит, Падме утыкается в датапад.

Реакцию Бейла она просматривает десять раз. И каждый — словно глоток свежего воздуха после затхлой пещеры.

К остальному содержимому датапада — секретным политическим данным, — она обращается уже на флагмане, и оно занимает ее на два дня. До самого возвращения Анакина.

— Ты ведь не собираешься прятать меня вечно? — спрашивает Падме. Это ее первая фраза за пять минут. Она боится, что Вейдер отстранится, разомкнет объятия, но он не двигается.

— Нет, — отвечает он. — Но признание тебя и наших детей сопряжено с некоторыми сложностями.

— Которые сидят на троне. Я правильно понимаю расклад сил?

— Абсолютно.

— Я надеюсь, — она прижимается ближе, — ты уже начал планировать переворот?

Резкий смешок-выдох.

— То, что он будет не демократический, тебя не смутит?

Падме задумывается. Раньше ей было это важно. Очень важно. Возможно, когда-нибудь ее приоритеты вернутся, хоть она не представляет, как. Сейчас же…

— Я хочу, чтобы получившийся в результате мир был справедлив, — отвечает она наконец.

— Это невозможно гарантировать.

— Я знаю. Скажи мне, что ты попытаешься, и я тебе поверю.

Вейдер отстраняется — чтобы посмотреть на нее прямо.

— Падме. Я сделаю все возможное. Ты будешь править галактикой вместе со мной?

Это звучит, словно еще одно предложение руки и сердца. На этот раз — от лорда ситхов. Падме улыбается.

И говорит: «Да».