Deathbeds (гет)

В тёмной комнате их только двое. За право первого шага они сражаются уже какое-то время — часы на стене бьют четыре раза. В этой комнате, кроме стопки библиотечных книг и кровати нет ничего, что могло бы отвлечь одного из них. В любом другом случае — они бы всё равно сожгли друг друга своим присутствием. На запотевших от их дыхания окнах медленно исчезают надписи — последние следы её безумия. Её одиночество ещё никогда не приносило с собой столько болезненно — тошнотворной радости.

Он до серой пыли стирает все её попытки возразить, уничтожающе грубо касаясь холодными пальцами её щеки. А спустя секунду — невероятно нежно целует её улыбку. Доктор никогда не отличался особым терпением — только не с ней.

В комнате без света есть только кровать — последний свидетель их сумасшествия. Что им до неё — шёлковые простыни никому не расскажут о сжигающей их дотла необходимости быть ближе. Влажный след его руки на металлическом изголовье кровати не сможет поведать о том, как ещё минуту назад, Доктор нависал над Кларой, вдыхая каждый её стон и превращая его в свой крик. Контроль никогда не был его отличительной чертой — не в её присутствии.

— Видела такое раньше?

Вастра отрицательно качает головой, и прикладывает ещё одну, смоченную в холодной воде салфетку ко лбу Доктора.

Из длинных цепких пальцев выпадает пустой пузырёк.

Трещины на стене становятся безмолвными свидетелями.

Только на страницах пропахших плесенью книг хранится достойное объяснение их молчанию. Только их тяжёлое дыхание расскажет о сгоревших внутри спичках. Тушить пожар поздно — пепел уже забивает лёгкие до отказа, а вены горят огнём не слабее, чем сухая бумага.

За чертой разума нет ничего — Доктор сам в этом убедился. Он терпел поражение каждый раз, когда Клара тихо, с придыханием шептала о своей необходимости в нём.

Её пальцы выводят невидимыми узорами на спине его имя — настоящее имя — клеймо его полного поражения. Его — мучительно медленно ласкают внутреннюю сторону её бёдер. Доктор губами захватывает её крик, а затем возвращает его, когда Клара ловко переворачивает его на спину. Ей достаточно лишь одного движения вверх-вниз, чтобы почти лишить его здравого смысла. Он умирает в её постели, и возвращается к жизни с её поцелуем. Последний полёт в бездну ещё никогда не был столь

сладок.

— Он всё это принял? Весь пузырёк?

Дженни крутит в руках находку. Подобное она видела лишь раз в своей жизни, проходя медицинскую практику в лечебнице для «живых мертвецов». По официальной версии — таблетки помогали больным справиться с болью. Правду знали только немногие — морфий медленно уничтожал и без того прогнившие тела больных раком людей. Обычно, их последним словом было «ещё».

— Он выживет?

Вастра не находится с ответом. Лишь молча протирает покрытое испаринами лицо старого друга.

Пеплом рассыпается нежность у подножия кровати. Ей больше нет места в этой тёмной комнате, о ней, увы, уже не просят. Страсть рождается, как в последнем глотке хорошего вина — обжигающе смелом поцелуе на ресницах Клары.

Доктор до слепой, отвратительно неправдоподобной боли закусывает трещины на губах спутницы. Сухой, почти болезненный крик ломается на куски, и так же, как пепел, падает осколками бывшей нежности их ласк. Под пальцами Доктора тает последняя невинность, а затем, словно феникс из пепла, возрождается в Кларе сумасшедшим желанием с накалом в тысячи вольт. Иссушая друг друга практически до состояния обморока, они разделяют вдохи и выдохи вместе, двигаясь почти в сумасшедшем ритме.

Доктор прижимает Клару ближе, чем когда-либо, чувствуя необходимость в каждом миллиметре её тела, как умирающий нуждается в последней капле воды.

— Вопрос в другом, дорогая. Зачем ему вообще понадобилось это делать?

Дженни открывает окно, и впускает прохладный декабрьский воздух внутрь. Им определённо нужно было больше времени, которого у Доктора, к большому сожалению, не оставалось.

— Избавиться от боли, или наоборот, встретиться с ней…

— Первое откидываем по ненадобности — Доктор никогда не боялся боли. Он отрезает её от себя, умело расставляя границы между прошлым и настоящим.

— Но…

— Но есть только одна боль, которой он не противится. Даже больше — он ищет её.

Они стоят у окна какое-то время. Достаточно долго для того, чтобы заледеневшими пальцами чувствовать тепло кожи друг друга. Доктор обнимает Клару сзади, путаясь в её волосах, и медленно, с особым наслаждением выдыхает её имя. Бледная кожа покрывается мурашками от основания шеи и по всей спине.

— Зачем ты это делаешь? — из кармана его пиджака Клара достаёт тот самый пустой пузырёк. Она крутит его в руке, словно от этого пузырёк по волшебству превратится в другой предмет. Доктор без особого интереса рассматривает знакомый предмет.

— Так я ближе к тебе.

На потолке образовывается первая трещина. Сквозь неё проходит колючий декабрьский мороз, касаясь открытого плеча Клары.

Холод, который впустил себе в душу Доктор — несравним с обычной лондонской зимой. Он куда больнее наносит удар в пустое отверстие, именуемое грудной клеткой. Потери, которые он несёт с собой — почти невосполнимы. Это не красивая боль, описываемая в дешёвых бульварных романах. Она уродлива, как чернила на белом листке бумаги и пугающе одинока — как вой дикого зверя холодной ночью. Бог знает, что, кроме разрушительной пустоты она ещё в себе несёт.

— Ты убиваешь себя.

— Может это то, чего я хочу.

— Ему хуже.

— Знаю, милая. Именно поэтому, нам надо вытащить его прежде, чем он останется там навсегда, — Вастра отбрасывает в сторону ещё одну книгу, и, наконец, поднимает с пола то, что нужно. Кое-где страницы сильно потрепались, а некоторые и вовсе отсутствуют, но требуемая информация с последних страниц никуда не исчезла.

Трещин на потолке становилось больше. Они корнями прорастают не только по поверхности — их уже гораздо больше внутри его тела. Путаются, словно красными нитями, рисуют, выжигают всё, что когда-то имело значение. Превращают в пустую оболочку, по капле крови выбирая всё живое и светлое, что поселилось в его душе с появлением в его жизни Клары. В сердце больше не горят свечи — теперь там только черные обуглившиеся ростки греховной боли, ядом проникающие в вены. Ростки отравляют реальность, превращают её в тяжёлую дымку, сыпят пустыми внутри, и обожжёнными снаружи осколками тяжёлого стекла.

— Ты чувствуешь боль вот здесь, — Клара подходит ближе и кладёт холодную ладошку на грудь Доктора. Несмотря на отвратительно-морозный воздух между их телами — её прикосновение прожигает не хуже горячего металла, а под ласковым взглядом тает последняя надежда на спасение.

— Моя боль — всего лишь вопрос времени, Клара.

— Времени, которого у тебя нет, — от её голоса рушатся стены. Падают обороны. Канат с треском рвётся, и безумный, сломленный судьбой канатоходец, без какого-либо сожаления летит вниз. Так умирают звёзды, как сейчас — терпкие, колючие слова на её губах. Так возрождаются империи — с немым криком её остывшего сердца.

— Я хочу остаться здесь.

— Нельзя.

Трещины паутиной разрастаются по стенам.

Вастра аккуратно отворачивает рукав чёрного пиджака Доктора. Замечает, насколько болезненно-бледной выглядит его кожа, и в спешке готовит требуемый раствор. Дженни суетится рядом с супругой, следуя каждому её приказу — на привычные нежности нет времени. Тёмная, как вино жидкость наполняет шприц, переливаясь сочными оттенками цвета внутри.

Игла входит под кожу в ту самую секунду, когда оба сердца Повелителя времени останавливают свой вечный бег.

В тёмной комнате их только двое. Один короткий взмах ресниц — четыре удара сердца. Один неуверенный шаг назад, во тьму — самоуничтожение. Книжные строки выливаются с пожелтевших от времени страниц на пол, окрашивая его и в без того чёрный, мутный цвет нераскрывшихся цветов сгоревших роз. Стены больше не душат, воздух им не нужен — они с жадностью глотают её слезы и его пустые обещания. Слова исчезают в вакууме. Кровать — единственный свидетель их безумия — распадается на молекулы, исчезает вместе с колючим снегом.

— Проснись! — Клара падает на колени там же, где уже некоторое время лежит Доктор. Холодная ладошка больше не чувствует ударов двух сердец — единственного звука в тёмной комнате после острой тишины — Спаси себя.

Её немой крик — последнее, на что она способна. В тёмной, абсолютно нереальной комнате умирает он — сама Клара умерла годом раньше. В этой комнате живёт он — воспоминаниями, она же потеряла свои гораздо раньше.

— Ради себя, проснись — она опускается головой на его грудь. Слушает умирающую в цепях пустоту, и шепчет, в последний раз, губами — лишь просьбу, мысленно — молитвами — Ради нас.

Вастра придерживает голову Доктора, пока тот пытается сделать первый глоток воздуха в реальность. Дженни накрывает его тёплым пледом, вслух делая короткое замечание о неестественной бледности его кожи.

Неделю спустя, после молчаливых и обеспокоенных взглядов Вастры и Дженни, коротких и редких проявлений каких-либо эмоций Доктора — он закрывает за собой дверь синей будки. В привычной тишине машины времени он шёпотом просит о помиловании. Сухие губы вторят «Ради нас».