Дар на дар (гет)

— Всё хорошо?

— Всё просто замечательно, Гарри.

Конечно, она врала. Конечно, он делал вид, что верит. Ничего не могло быть хорошо — это проклятый медальон тянул из них все силы, оставляя после себя опустошение и бессильную злость. Злость настолько всепоглощающую, что она подобно кислоте разъедала человека изнутри, медленно его убивая.

Гарри держался, старался не кричать и не срываться по пустякам, но ни черта у него не получалось. Даже то, что они носили медальон по очереди, мало чем помогало. Каждый раз надевая его, Гермиона давала себе слово, что уж на этот раз справится и не позволит ему управлять собой, и каждый раз не сдерживала обещания.

Всё начиналось со снов: душных, ярких, полных теней и непонятного символизма. Это было похоже на падение длиною в жизнь.

Феникс сгорал и возрождался из пепла, слабый и беспомощный. Его пожирала змея, распахивая пасть и поглощая целиком, а затем обвивалась кольцами вокруг Гермионы.

Грелась.

Отдыхала.

Нашёптывала и искушала.

— Зачем тебе бороться со мной? Ты прекрасно понимаешь, что людям нравится, когда ими управляют и ведут за собой, — шипела змея, положив треугольную голову Гермионе на плечо. — Они с радостью перекладывают ответственность на чужие плечи при первой же возможности, чтобы потом, если вдруг что-то случится, было кого обвинять и критиковать. Было кого ненавидеть. Людям нравится считать себя хорошими, нравится выглядеть таковыми в глазах других.

— Это неправда.

— Правда, и ты это прекрасно знаешь. Людям нужен поводырь, который укажет путь. Так чем я хуже чиновников из министерства?

— Ты…

— Зло?

— Нет, я не это хотела сказать.

— Но ты об этом подумала.

Змея убеждала, спорила, заставляла сомневаться, а в один прекрасный день превратилась в сгусток дыма и исчезла.

С её исчезновением пропали и сны — единственное, что хоть как-то вносило разнообразие в жизнь Гермионы. Единственное, что заставляло её чувствовать себя живой. Их с Гарри скитания по Англии стали рутиной, опостылевшей и изматывающей. Когда пришла её очередь надевать медальон, она почти обрадовалась, втайне надеясь, что змея вернётся.

Не вернулась.

Зато появилось ощущение, что за ней, Гермионой, постоянно наблюдают. Изучают. Присматриваются.

Это было похоже на шепоток внутри, едва ощутимое прикосновение к щеке, на тень, постоянно следующую за ней. Как один сон сменялся другим, так и крепла уверенность Гермионы в том, что змея решила поиграть. Затаиться, а потом, когда жертва расслабится, атаковать.

* * *

В земле появился росток, который вытягивался, разрастался, превращаясь в дерево с пышной кроной. Зеленели листья, распускались цветы, жужжали пчёлы, собирая нектар, завязывались плоды, постепенно наливаясь соками, а потом дерево погибало. Медленно усыхало, оставляя после себя шуршащий ковёр из опавших листьев и костяк с сухими ломкими ветками.

Подойдя ближе, Гермиона увидела висящую на ветке сброшенную змеиную шкуру; в лучах заходящего солнца она сияла россыпью драгоценных камней. Не удержавшись, Гермиона подошла к дереву ближе, чтобы её рассмотреть, и… замерла, недоверчиво вслушиваясь в громкий размеренный стук сердца.

Прижалась к шершавому стволу — так и есть! — сердце стучало внутри погибшего дерева, словно оно было коконом для существа, находящегося внутри.

Для кого-то, с кем Гермиона не готова была встретиться.

* * *

Выпал первый снег, за ним пришла пора мороза, насморка и Рождества. В этом году не было ни ёлки, ни праздничных песен, ни подарков, завёрнутых в яркую шуршащую бумагу.

Ужин в кругу семьи заменил визит в Годриковую впадину, родных — надгробья Поттеров, а приветливую соседку с традиционными шоколадными кексами — Нагини и сломанная волшебная палочка Гарри.

Даже во снах, вызванных медальоном, было холодно и неприветливо. Дерево походило больше на надгробие, чем на кокон. Сердце внутри него стучало едва слышно, словно существо медленно, молчаливо умирало.

Змея не играла и не собиралась вредить. Она попала в беду. Что-то произошло в то время, когда Гарри носил медальон. Что-то настолько непоправимое и ужасное, что едва не убило осколок души Волдеморта.

— Нет, нет, — шептала Гермиона, пытаясь разломить казавшуюся такой хрупкой кору. — Тебе никто не разрешал! Слышишь?

Кора не поддавалась, оказавшись крепче стали и твёрже камня. Ломая ногти, царапая в кровь руки, Гермиона старалась вызволить существо. Пыталась спасти, сама до конца не понимая, зачем ей это.

Всхлипнув, Гермиона села на шуршащий ковёр из листьев рядом с деревом. Она ощущала себя слабой и бесполезной.

Ненужной.

Во сне у неё не было ни палочки, ни магии, ни сил, чтобы освободить существо. Казалось, надо радоваться, что оно погибнет — одной проблемой меньше и на крошечный шаг ближе к уничтожению Волдеморта.

Только не получалось. Ничего не получалось.

Гермиона не понимала, что с ней происходит.

В маггловских сказках любовь спасала от смерти, а добро всегда побеждало зло. В сказках для маленьких волшебников всегда побеждала магия: зло или добро — не так уж и важно. В реальной жизни побеждал случай и толика удачи, а что побеждало в снах, навеянных крестражем, Гермиона не знала.

* * *

— Если бы у тебя была собака, которая бы умирала, что бы ты сделал?

Гарри задумчиво посмотрел на Гермиону, затем пожал плечами:

— Смотря от чего умирала. Если от болезни — попробовал бы её вылечить, если бы на неё напали — спасти. Но у меня никогда не было собаки — Сириуса же таковым не считать? — поэтому, если честно, то я не знаю, что бы сделал. Не бросил бы — это точно, — честно признался Гарри, а затем спросил: — А как зовут собаку?

— У неё нет имени.

— Как так? То есть ты хочешь спасать кого-то, у кого нет имени? — спросил Гарри. Он выглядел удивлённым и немного растерянным.

— Это так важно? Знать имя?

— Конечно! Ты должна знать, кому хочешь помочь.

Но Гермиона не знала, кого она хотела высвободить из дерева. Волдеморта? Тома Риддла? Осколок души, покорёженный и озлобленный на весь мир?

Она не знала, и это пугало больше всего.

* * *

Имя — это дар. Дар, который мог как изменить, так и загубить жизнь человека. Гермиона прочитала об этом в одной из книг, но тогда лишь посмеялась. Человек — разумен, у него есть воля и способность самому творить свою жизнь, а не верить в суеверия и глупые предсказания.

Сейчас же, стоя напротив дерева в своём сне, Гермиона пыталась услышать биение сердца внутри ствола, но по ту сторону царила тишина.

Шагнув вперёд, Гермиона прижала руку к шершавой коре и робко позвала:

— Том!

Сглотнув, она прочистила горло и снова позвала, громко и требовательно:

— Том Риддл!

Ведь его настоящим именем было — Том, а никак не Волдеморт. Гермиона не верила в суеверия и прочие глупости, но сейчас была готова поверить во что угодно, лишь бы это помогло ей спасти существо.

Нет.

Человека.

Волшебника.

Он был прав — он не зло. Не большее, чем любой другой.

На коре появилась трещина. Одна, затем ещё одна и ещё. Гермиона попятилась, наблюдая, как древо ломается, превращается в труху и осыпается дюйм за дюймом, обнажая человека, спрятанного внутри.

Простая белая рубашка, чёрные брюки, босые ноги и болезненно-бледное лицо, как у узника, давно не видевшего солнца.

Человек вздохнул и открыл глаза, тёмные и настороженные, как у зверя, готового защищаться, если на него вдруг нападут.

Гермиона не собиралась нападать. Шагнула вперёд, протягивая руку, сама до конца не понимая, что предлагает. И он сжал её, сначала осторожно, словно опасался, что это может быть какой-то уловкой, а затем крепко, до боли, давая понять, что ни за что не отпустит.

— Том?

— Гермиона.

Она спрашивала — он утверждал. Конечно, это могла быть всего лишь уловка. Конечно, Гермиона не была настолько глупой, чтобы верить в безобидность человека, сжимающего её руку, но она не сожалела о сделанном.

Возможно, она пожалеет позже. Или никогда.

Здесь, в мире сновидений, между реальностью и выдумкой, время не имело значения, и Гермиона могла позволить себе надеяться на лучшее. И, быть может, поверить всем сердцем в то, что человек сможет измениться.

Поверить Тому Риддлу.

Он улыбнулся, словно прочел мысли Гермионы, и сказал:

— Можешь. В конце концов, я твой должник.