Достойная плата (джен)

У Наполеона Соло в жизни было много не слишком приятных моментов. Он мог бы, пожалуй, выкинуть их из головы, вытеснить из памяти, но зачем? Они больше не бередили душу: все царапины и раны от них давно уже заросли, а рубцы, что остались, только делали душу прочнее. Все эти болезненные в прошлом случаи сделали Наполеона тем, кем он и являлся, и никаких претензий у Соло не было: результат его вполне устраивал. А кого бы он не устроил.

Соло выковал себя сам. Он сам решил, каким должен стать, сам проложил рельсы для собственного поезда, сам прочертил линию орбиты для своей планеты, если пожелаете. И установил на пьедестал свой главный постулат — не быть зависимым.

Не быть зависимым.

Деньги — синоним независимости, и Наполеон знал, как их доставать. Жизнь складывалась чудесно, потому что пьедестал оставался незыблем. Соло позволял себе привязываться к вещам и мелочам вроде дорогих костюмов и эксклюзивных часов, но никогда — к людям. Он умел очаровывать и увлекать, но не видел смысла в том, чтобы сближаться с кем-то дольше, чем на пару ночей. Ничего хорошего из долгих отношений — любовных, дружеских, да каких угодно — не выйдет. Он не создан для дружбы или любви. Он создан для того, чтобы, незаметно проскальзывая мимо людей, освобождать их от тяжкого бремени ношения украшений или содержания предметов искусства.

На самом деле, общество он любил. До определенного момента. Любил очаровывать, любил быть ярким, в центре внимания, под лукавыми взглядами женщин и заинтересованными — мужчин. Это было приятно — чувствовать, что ты интересен. До определенного момента.

Одиночество — тоже синоним независимости, считал Соло. Поэтому даже в толпе он — один.

Редко те дамы, с которыми он провел ночь, рассчитывали на что-то большее, чем еще пара ночей. Наверное, просто чувствовали, что он — одна из тех звезд, что светит, но не дает тепла. Или он был слишком ярок для тех, кто не опускается до одноразового секса. Черт его знает.

Он взрослел, становился старше, и пусть он был по-прежнему уверен в том, что орбита очерчена верно, ему становилось как-то... ну, пусть будет скучно. Может, немного одиноко. Совсем чуть-чуть. Его орбита не пересекалась с чужими, он был независим, свободен и совсем немного одинок. Ну что ж, достойная плата.

Потом произошло ЦРУ. Вторглось в его жизнь, но внезапно не слишком ее изменило. Соло стал почти свободен, почти независим, совсем немного одинок. Все было не так плохо, как могло бы быть, в конце концов, ему даже позволялось красть... в умеренных количествах. Ему не нравилось думать, что деньги из средства достижения независимости превратились в самоцель, но так, по сути, и было. Эти мысли он выкидывал из головы.

В общем, со своей зависимостью от ЦРУ Соло смирился быстро и как-то безболезненно.

Большевик был высоким, но не слишком приметным внешне. У него было приятное лицо с правильными чертами, но не особо запоминающееся. Зато взгляд резал не хуже ножа. Наполеон в ответ изучал его с двояким чувством: с одной стороны, с опасением — Большевик был той еще машиной для убийств, с другой — с отстраненностью, потому что его орбита всегда была далека от чужих орбит, не могла же она сойтись с Курякинской. Что бы там ни думали начальники разведок, а напарниками они не смогут стать никак — не те люди, не то время, не те взгляды. Нет, серьезно — он и Большевик? Да это просто смешно. Соло работает один, и проблемы решает тоже один.

Не нужен ему напарник, тем более такой проблемный. Сильный, но никакого изящества. Соло вполне способен справиться сам, у него этого изящества на двоих.

Тут Наполеон осторожно допустил мысль, что потому их и могли соединить в тандем, идея-то здравая — дополнить силу Ильи дипломатичностью Соло и артистизмом Габи. Но на деле Наполеон — прожженный одиночка, как и Большевик, видимо. Так что к черту такие идеи.

Они совершенно точно не могут работать вместе. Соло знает, как играть надо, а как — не надо, в отличие от своего коллеги из Советов. Курякин, видно, хорош только на поле боя, в притворстве он как слон в посудной лавке. Может, Соло слишком суров, может, Большевик просто теряется от того, что приходится работать с кем-то в команде, но как бы там ни было, а все едва не катится под откос из-за его несдержанности. С другой стороны, агент ЦРУ отомщен за то фиаско. Пусть дерется он не так хорошо, зато у него нет никаких проблем с отыгрыванием своей роли.

Вся эта миссия абсолютно абсурдна, они сталкиваются с русским лбами при каждом удобном случае. Впервые американскому агенту приходится делить работу с кем-то настолько отличным от него, с настолько противоположными взглядами на все, в том числе и на работу.

Хотя в целом они неплохо справляются, это Соло готов признать. До того момента, как грохнула сигнализация, и это его промах, и это он тоже готов признать. Но бегут они вместе, и на катере вместе, а вот в кабине грузовика Наполеон уже один, и ничего плохого в этом нет — его орбита не чета другим, она была специально прочерчена им так, чтобы не пересеклась с чужими. С Курякинской вот пересеклась, ну и хватит. Наигрались в напарников.

Он неспешно откупоривает вино, выпивает.

Что-то все-таки не так.

Рельсы проложены верно, состав наращивает скорость, потому что впереди никакой опасности и быть не может, ибо вокруг на много миль ни одного другого поезда не отыщется. Соло — машинист этого поезда, и ему, кажется, одиноко.

Вот дурак.

Может, все дело в том, что он слишком долго был один. Может быть, он устал от одиночества. Может, привык к этому угрюмому русскому. Может быть, ему кажется, что они могли бы стать... друзьями. Ну вдруг.

Чем чёрт не шутит.

Они настолько разные, что просто обязаны ими стать.

Поезд уходит на другую ветку, а может, просто сходит с рельс, как планета со своей орбиты, как Наполеон с ума.

Потому что он поворачивает ключ зажигания.

Он не задумывается о том, что будет дальше, в чем его выгода и правильный ли выбор он делает. Просто знает, то правильный.

Позже, сидя в кресле дяди Руди и видя за стеклом высокую фигуру в кепке, Наполеон думает, что пусть он теперь ни черта не независим, совсем не свободен, зато и больше не одинок.

Достойная плата.