Эффект плацебо (гет)

* * *

Убей меня потом, но только не сейчас ©

В моем доме — пустота и тишина. Она переплетается с воздухом, растворяется в нем. Воздух давит на черепную коробку, будто пытается заживо совершить трепанацию черепа. Показать всем, какое там сейчас месиво. Какая там каша из чувств и чего-то неосознанного.

Моя жена целыми днями сидит на мягком пуфике у зеркала и читает одну за другой невнятные французские книги. Мне нет никакого дела до того, что в них пишут.

Совершенно.

Когда я напоминаю, что у матушки скоро день рожденья, и мы должны быть в Англии, а она равнодушно пожимает плечами, не отрываясь от книги, я понимаю, что мне нет никакого дела и до собственной жены.

Это пугает и настораживает. Я скребу волчьими когтями где-то внутри себя, пытаясь соскоблить со стенок (души? сердца?) остатки чувств. Не уверен, что получается. Тотальное самокопание никогда не являлось моей сильной стороной.

Поэтому молча встаю и отправляюсь собирать вещи. И мне нет никакого дела до причины, по которой моя безразличная жена со своими одинаковыми книжками решила не ехать.

Больше не могу дышать этим воздухом. И я отправлюсь в Англию.

Один?

Отлично, один.

Вспышка трансгрессии так отвратительно выворачивает суставы, что это почти доставляет большую боль. Но так отрезвляет, что, ступив на порог Норы, я смотрю на двери широко распахнутыми глазами, вглядываясь в мокрые от дождя доски так, будто на них кто-то огромными буквами написал: «Билл Уизли, ты…». Жаль, все слишком расплывчато, чтобы даже я мог прочитать окончание строчек. И вдвойне жаль, что они мелькают только в моей голове.

Мама бросает спицы и обнимает меня, я прижимаюсь к ней, снова ощущая себя тринадцатилетним мальчишкой. На целое мгновение. Но этого достаточно, чтобы почувствовать себя дома. И надолго забыть о Ракушке.

Наверное, Флер и сейчас сидит перед зеркалом с книгой. Стотысячной по счету, но совершенно неотличимой от кипы своих предыдущих подруг.

Отец поседел и как-то похудел. Он смеется, не открывая рта, и в глазах его при этом ничего не вспыхивает.

Рон непривычно серьезный. Он не делает глупостей и отказывается от добавки. Сова приносит ему письмо, и он молча отправляется его читать. Мама провожает его взглядом и пожимает плечами, едва заметно улыбнувшись.

В Норе так тихо, что ночью я не могу уснуть. Здесь должно ощущаться одновременное дыхание множества людей. Но в некогда полном доме только вздрагивает во сне мама, отец сидит перед камином с книгой и Рон скрипит пером. Я сажусь возле отца и молча смотрю на огонь.Кажется, даже пламя трепещет громче, чем живет это затухающее место.

Мне кажется, что Нора — это живое существо, и некогда полная жизненной силы, надежд, тревог, она состарилась и дремлет в кресле-качалке. А ножки кресла прибиты к полу. И оно не качается.

Отец советует навестить Джорджа. Дескать, он, конечно, придет на торжество, но ему будет приятно, если Билл зайдет раньше, просто так.

Я обещаю, что обязательно навещу брата. И поднимаюсь к себе, чтобы не засыпать до утра.

На кухне у Джорджа сидишь ты. Я помню твой внимательный, встревоженный взгляд. Пальцы, судорожно стискивающие волшебную палочку. Взвинченный голос, что-то доказывающий Гарри Поттеру.

Сейчас ты спокойна и приветлива, в глазах плещется тепло, руки доверчиво смыкаются на моей спине в приветственном объятии, а в голосе вроде как неподдельная радость. Я успеваю ухватить за хвост аромат, исходящий от твоих волос. Их так много, что было бы грех не уткнуться в них лицом. И я утыкаюсь, чтобы вдохнуть и через секунду отстраниться, пытаясь понять, чем ты пахнешь, и одновременно усаживаясь на стул, предложенный Джорджем.

Джордж улыбается уголками рта и на все вопросы отвечает просто: «Все в порядке». Ты молчишь и отходишь к плите, ставишь греться чайник.

Ты слушаешь мой обрывочный рассказ о Ракушке. О ней нечего говорить. И откровенно не хочется. Гораздо приятнее наблюдать, как ты, заслушавшись, гладишь пузатый бок расписного маггловского чайника. Откуда он в квартире Джорджа?

Вы с братом о чем-то переглядываетесь. Ты смотришь на меня и серьезно, насупив брови, говоришь:

— Ты выглядишь усталым, Билл. Тебе нужно выспаться.

И вместо кофе завариваешь мне чай.

Я сижу у Джорджа целый вечер, грея руки о горячую чашку, рассказывая какую-то чепуху, слушая, как ты звонко смеешься, иногда касаясь плеча Джорджа, будто предлагая и ему посмеяться тоже. И иногда он улыбается чуть шире, чем до этого.

Я возвращаюсь в Нору и, на удивление, крепко засыпаю. А ночью мне снится ярко-зеленый луг, покрытый вуалью из пахучих цветов. Я иду, трава приминается под ногами, чтобы тут же подняться позади. Кто-то держит меня за руку горячей ладошкой. Маленькие пальчики цепко держатся, мягкие, тонкие, податливые. Кому принадлежит ладонь — не разглядеть. Но это и не важно. Мы просто идем вперед, глядя, как где-то вдалеке заходит за горизонт солнце.

Утром я просыпаюсь и отчаянно хочу понять, чья ладонь мне снилась, но быстро прогоняю эти мысли из головы, помогая отцу поставить стол, который вместит всех гостей, расставить стулья.

Гостей много, Нора наполняется шумом, и кажется, что все как обычно, как тогда, как… всегда.

Только вместо Гарри рядом с тобой и Роном сидит Джордж.

А вместо Фреда рядом с Джорджем сидишь ты.

Нет, с Поттером все нормально. Он что-то шепчет моей сестренке, накладывая ей салат в тарелку, где-то на другом конце стола.

Но все совсем не так, как раньше. В Норе. И в Ракушке тоже.

Где, черт побери, мой настоящий дом?

Надо бы общаться с родными, разговаривать, улыбаться, но я весь вечер наблюдаю за тобой. За тем, как ты ешь, как молча улыбаешься какому-то рассказу Гарри о работе, как смеешься вместе со всеми, слегка запрокидывая голову. И провожаю взглядом твои руки, касающиеся столовых приборов, собственных волос и почему-то рукава Джорджа.

Что-то внутри переворачивается каждый раз, когда твой взгляд направляется в мою сторону. И я отвожу глаза. Не успев лишь раз, непроизвольно расплываюсь в ответной улыбке. Потому что ты открыто и светло улыбаешься мне.

Когда ты покидаешь Нору, выхожу вслед за тобой в прихожую, не знаю, зачем. Обуваешь сапожки и не замечаешь фигуру у себя за спиной.

Поворачиваешься, чтобы взять пальто. Вздрагиваешь.

— Билл, все нормально? — ты обеспокоена. Не знаю, что такого написано на моем лице, но я как можно более равнодушно пожимаю плечами и вынимаю из кармана своего пальто носовой платок. Будто бы вышел за ним.

— Да, конечно, Гермиона. Был рад снова тебя увидеть.

— Да, я тоже. Хорошего вечера, Билл.

Небо над Норой серое, осеннее, поглощающее.

Небо над Ракушкой почти черное, и ветер пытается колыхать хоть что-то, но вокруг нет ничего живого — только каменный дом и каменный берег моря.

Я не считаюсь.

Флер тоже не считается.

В доме стоит отчетливый металлический запах, сразу ударивший в ноздри холодным кулаком. Я вздрагиваю, и зверь внутри меня вздрагивает тоже. Подбирается, принюхивается, готовится к прыжку.

Потому что в доме пахнет кровью.

— Флер? — окликаю с порога.

Воздух здесь по-прежнему густой, и его колебания почти касаются моего лица. Несколько долгих секунд ничего не происходит.

Потом жена появляется в гостиной из спальни. Она только из душа, дорожки воды стекают с кончиков ее волос и падают на пушистый махровый халат. Она дрожит, и в глазах ее испуг.

Она не ждала меня.

— Кровь. Откуда? — отрывисто спрашиваю я, окидывая ее беглым взглядом. Это не могут быть женские недомогания. Крови слишком много.

Флер молчит, глядя на меня с нечитаемым выражением лица.

— Я. Спрашиваю. Откуда. Кровь.

Не дождавшись ответа, иду на запах. Жена вздрагивает, когда я пролетаю мимо нее.

Простыни в спальне залиты кровью так, будто на них, как минимум, расчленили небольших размеров животное.

— Что за х*йня тут произошла?

Кажется, я это прокричал. Мозг разрывает от предчувствия чего-то нехорошего. Волчьи инстинкты просто воют, беснуются, расшатывают клетку.

— Что случилось? — повторяю, стараясь не закричать снова.

— Я… У меня был выкидыш, — выдавливает наконец Флер, не глядя на меня, глядя в пол, на собственные ноги.

Она говорит это и пошатывается, но я не бегу ее подхватить.

Я стою и ощущаю, как холодеют кончики волос, как ледяная корочка достигает головы, бежит с затылка табуном ужасающих мурашек.

— Прости, что?

— Ты слышал! — взвизгивает Флер, пошатываясь и тяжело падая в кресло. Она сидит криво, на боку, тяжело опираясь лбом о свою руку. Вода с волос теперь капает на диван.

Ледяная корка скатывается по плечам, ладони покрываются потом и тут же леденеют.

— У тебя. Был выкидыш. Вот тут. На кровати. Ты серьезно?

— По-твоему, я похожа на шутницу?

Я не могу поверить ей ни на секунду. Слишком испуганное выражение лица, бегающий взгляд.

— Что ты сделала?

— Билл! Перестань! Мне плохо!

— Что. Ты. Сделала.

— Билл!

Я кричу. Мне до ужаса хочется ее ударить, я даже вскакиваю, в два шага преодолеваю разделяющее нас расстояние, но со всей силы бью в дверцу подвернувшегося шкафа.

Осколки разлетаются в разные стороны, засыпая мне ботинки. Пара торчит в кулаке, и запах крови — совсем рядом, свежая, горячая, как кипяток, бурлящая — ударяет в нос.

Флер сжимается, закрыв уши руками, будто я говорю какие-то непристойности, всхлипывает и еле слышно произносит:

— Я избавилась от ребенка.

По ее лицу бегут крупные слезы.

А я стою и молчу, глядя на осколок стекла в своей руке, не представляя, что ей сказать. Ощущая, как по спине пробегают мурашки, а в мозгу что-то взрывается, разбрызгивая вокруг такие осколки.

В памяти так некстати всплывают теплые руки из сна.

Это не ее руки. Ее — липкие, холодные. Неприятные. И пахнут смертью.

Я разворачиваюсь и молча покидаю Ракушку.

Трансгрессировать во взвинченном состоянии — не самая лучшая идея, но это как-то не вспоминается. Подумав несколько секунд, я понимаю, что являться в таком виде к маме — идея еще хуже трансгрессии.

И я благополучно оказываюсь у порога квартиры Джорджа.

Я шел туда в надежде напиться с братом.

А дверь открыла ты.

Мама говорила, что последний год ты много времени проводишь у Джорджа. Помогаешь ему по дому. Скрашиваешь одинокие вечера. В общем, помогаешь не провалиться в черную депрессию. Я почти не удивлен увидеть тебя здесь.

Не удивлен, но обрадован. Подсознательно так сильно обрадован, что самому становится не по себе.

— Тшш! — шепчешь, прикладывая палец к губам и оглядывая меня широко раскрытыми глазами. — Джордж спит. Заходи, а я, наверное, все же его разбужу.

Что-то случилось, Билл? О, Мерлин!

Твой шепот все-таки срывается на полувскрик, когда на серый линолеум в прихожей падает капля крови с моего кулака.

Ты цепляешься за мой рукав и заставляешь поднять руку. Брови сходятся над переносицей, меня прожигает осуждающий взгляд.

— На кухню. Живо, — командуешь ты свистящим шепотом, решив, вероятно, не будить Джорджа.

Помогаешь снять пальто, не зацепив пораненный кулак. Хотя я прекрасно справился бы и сам, но ощущение твоих рук, мимолетно касающихся плеч, прожигает до самого сознания, заставляет вздрогнуть и чуть повести плечами, надеясь продлить прикосновение.

Ты ведешь меня на кухню, сажаешь на стул, достаешь какие-то маггловские пузырьки, вату.

Я молча терплю все твои манипуляции над собственной рукой, потому что понимаю — во сне рядом со мной шла ты.

— Может, все-таки расскажешь, что произошло, Уильям? — шипишь, глядя требовательно и строго.

Хватаю здоровой ладонью твою руку, протирающую ранки какой-то жидкостью, сжимаю тонкие мокрые пальцы.

Они теплые, живые.

— Флер избавилась от ребенка. А я даже не знал, что он вообще был, — зачем-то признаюсь.

И ощущаю, как на миг дрогнули пальчики в моей руке, а потом сжали в ответ.

— Что? О, Мерлин… Прости, Билл, я не должна была тебя пытать. Мерлин… Ты хочешь остаться у Джорджа ночевать? Да, конечно, что за глупости я спрашиваю. Я постелю тебе в гостиной, а Джордж завтра…

Я вижу в твоих глазах непритворное сочувствие, и от этого почему-то становится противно. Я неприятен сам себе, я не знаю, что делать, я разлюбил жену, а она только что убила нашего ребенка, я хочу целовать твои пальцы, а ты видишь меня второй раз за минувший год, а еще мы находимся в квартире у моего брата, к которому ты ходишь готовить ужин. Все это настолько бредово, будто происходит не со мной.

Я отпускаю твою руку, запуская пятерню себе в волосы.

— Спасибо, Гермиона.

— О, Билл, — произносишь и обнимаешь меня.

Я зарываюсь лицом в твои волосы и понимаю, что они пахнут лугом. Какими-то цветами и солнцем, ласкающим траву.

Ночью мы снова будем гулять по лугу, только с неба будет идти холодный проливной дождь.

Утром Джордж удивится моему присутствию. Но разрешит перекантоваться какое-то время. Отойти, все обдумать.

Мы пьем огневиски, сидя на полу возле дивана. Не хватает только камина. И тебя.

Ты возвращаешься под вечер, качаешь головой, окидывая открывшуюся картину.

Говоришь, что принесла мне мазь, но теперь ее нельзя использовать из-за алкоголя в крови.

Джордж засыпает на «моем» диване, не дождавшись ужина.

Я вхожу на кухню, ожидая увидеть тебя за плитой.

Но ты сидишь за столом с книгой, а рядом на подоконнике лежит стопка таких же книг.

Что-то во мне вздрагивает, заставляя дернуться всем телом. Но наваждение быстро проходит. Это не такие же книги. Совершенно другие. Совершенно разные. Толстые, старые, какие-то особенные трактаты. Конечно, что еще ты можешь читать? Не сопливые же французские романы.

А на плите что-то весело скворчит в сковородке, не нуждаясь в твоем постоянном присутствии.

— Чаю? — предлагаешь, заставляя вздрогнуть. Разглядывая книги, не замечаю, что ты уже давно смотришь на меня.

— Да, пожалуйста.

Ты завариваешь чашку, протягиваешь мне.

Я принимаю чашку, ловлю твою руку и прижимаю пальцы к губам.

Они слегка прохладные, мягкие и отчего-то подрагивающие. Рукав простой клетчатой рубашки чуть сползает, открывая тонкое запястье. Я подхожу ближе и прижимаю твою ладонь к лицу. Целую один палец, второй…

Ты вздрагиваешь.

— Билл! — голос хриплый, глаза — широко распахнуты, в них удивление и непонимание. — Что ты делаешь?

Поднимаю взгляд, и твои глаза распахиваются еще шире, хотя кажется, что уже некуда.

Подхожу почти вплотную и склоняюсь к твоим губам, успевая заметить во взгляде какое-то запредельное сочувствие.

Ты не позволяешь притронуться к себе, отворачиваясь, и губы соскальзывают по мягкой щеке.

Забираешь руку, давишь на плечи, заставляя сесть на стул. Повинуюсь, потому что ты прикасаешься ко мне, не прогоняешь и не отталкиваешь.

Ты прижимаешь мою голову к груди, обхватив руками и гладя по волосам. Непроизвольно обнимаю в ответ, положив ладони на узкую спину, глажу острые лопатки.

С удивлением понимаю, что ты плачешь. Твои плечи трясутся, заставляя меня вздрагивать вместе с тобой.

— О, Билл. Все наладится. Просто потерпи. Ты сильный, ты самый взрослый, ты сможешь. Ты старше меня, помнишь? Ты настоящий мужчина. Тебе любая проблема по плечу…

Шепчешь какой-то успокоительный вздор, поливая мою макушку слезами.

— Гермиона…

Чуть отстраняешься, когда я касаюсь поцелуем твоего плеча, но продолжаешь успокаивающе гладить по волосам, как будто это я тут реву, а не ты.

— Билл. Вообще-то, если ты не знал… — всхлипываешь, глядя куда-то мимо меня, — я встречаюсь с Джорджем. И живу с ним. Здесь. Выпей чаю, пожалуйста. Тебе просто нужно немного отдохнуть.

Застываю, словно молния, не щадя, хорошенько ударила меня по макушке. С Джорджем? Встречаешься? А…как же Рон?

— А как же Рон? — повторяю вслух, с удивлением замечая, что охрип.

Усмехаешься, утирая слезы тыльной стороной ладони. Отступаешь на шаг, берешь со стола горячую кружку и почти насильно втискиваешь в мои пальцы, все еще цепляющиеся за твою рубашку.

— Мы давно уже не вместе. После школы… какая разница?

За дверью слышатся тяжелые шаги. Джордж появляется на кухне, и ты без слов открываешь дверцу холодильника. На свет появляется покрытая капельками конденсата бутылка с кефиром.

— Ты как всегда ужасно проницательна, малышка, — немного сипло выдает Джордж, принимая из твоих рук бутылку и мимоходом целуя твою ладонь, со сна забыв, что вы не одни.

— О! А чего это наш страдающий братец не спит?

— Может быть, потому, что ты занял его диван, Джордж? Не прикажешь же…

— Ни в коем случае. От него пахнет ракушками и водорослями. Будет еще потом простынь вонять этой морской дрянью…

Ты осуждающе смотришь на брата. Он усмехается и сонно хлопает глазами, пытаясь рассмотреть тебя в ярком свете люстры.

— Ладно, подоткни одеялко мистеру Уизли и приходи. Я постараюсь не уснуть.

Ты провожаешь Джорджа взглядом и смотришь на меня, будто извиняясь. За что? Это мне стоит попросить прощения. Как можно было не заметить…такое? Почему мама ничего не сказала? Хотя… по сути, это не первейшая информация, должная меня интересовать.

Мерлин, если бы только на месте Джорджа был Рон… Что за идиотские мысли. Не важно, Рон, Джордж, они оба — мои братья, и было бы верхом подлости и низости испортить счастье собственного брата.

Или разница есть?

Ты действительно поправляешь мне одеяло. И заботливо тушишь свет, выходя.

— Гермиона… — окликаю, когда ты стоишь уже на пороге комнаты.

— Да, Билл?

— Прости меня.

— Все хорошо. Постарайся отдохнуть. Доброй ночи, Билл.

* * *

Когда я трансгрессировал к Ракушке, на душе скребли кошки и происходили все те вещи, которые обычно описывают, когда человеку очень хочется повеситься.

Но повеситься мне не хотелось. Мне хотелось, чтобы Флер не было дома.

Однако, она сидела на своем обычном месте с неизменной книгой в руках.

При моем появлении она вскочила, отбросила книгу и как-то неуверенно, испуганно приблизилась.

— Билл? Ты вернулся?

Она была бледна и слегка взъерошена.

Я решительно сделала шаг навстречу, притянул жену за руку. Она подняла удивленные, широко распахнутые глаза.

— Прости меня! Прости, я… я была у матери, она говорила, что я еще так молода, что мы… что я не смогу стать хорошей матерью, пока не…

Я взял ее за подбородок и впился в губы поцелуем.

Нет, Флер, я пока еще тебя не простил.

Но пришло время сделать нам нового ребенка.