Почитай отца своего (джен)

— Спасибо, Пим. — Николай Форсуассон шмякнул свой баул наземь и оглядел вымощенный плиткой вестибюль. Дом выглядел точно, как и всегда, только...

— Никки!! — раздался пронзительный вопль откуда-то сверху, и тут же топот ног и высокие голоски: — Он тут! Он приехал! Мама, он тут!

Уже секунду спустя на нем повисли дети, вцепившись в штанины и чуть не сбивая с ног. Пим же, негодник эдакий, просто стоял и глядел на это... совершенно невозмутимо.

— Петр, так нельзя! — одернул Эйрел своего младшего братишку, который уже принялся обшаривать карманы на кителе Николая.

Никки, усмехнувшись, поднял мелкого в воздух за пояс, отодвинув на расстояние вытянутой руки.

— Эйрел прав, — подтвердил он. — Тебе нужно еще попрактиковаться, если ты не хочешь на этих штуках попасться.

Мягко опустив своего сводного братца на землю, Никки наклонился обнять сестренок. Как это они так выросли? Его всего год дома не было.

— Никки? — услышал он голос матери и поднял голову. Она спускалась по лестнице с младенцем на руках. Погоди... что, еще один? И ему никто не рассказал? Нет... даже лорд и леди Форкосиган не настолько безрассудны, чтобы не ограничиться пятью детьми (шестью, считая самого Никки); наверняка это еще чей-то. Или дяди Марка с тетей Карин, или Марсии с Энрике. И все же было что-то правильное в том, что на руках у мамы был малыш; все годы которые Никки провел в особняке Форкосиганов, здесь вечно кишели младенцы и маленькие дети, а мама оставалась спокойным, невозмутимым центром этого хаоса.

И все это — и шумная, радостная возня мелких, и тихое, спокойное приветствие мамы, хотя ее глаза при этом сияли — означало, что он, наконец, дома. (Только, когда он сам был моложе, мама казалась ему выше...) Единственный, кого не хватало…

— Ого! Неужели это офицер-пилот Николай Форсуассон? — А вот и Майлз, низенький и лучащийся энергией, как всегда; вынырнул откуда-то с рулоном бумаг под мышкой и котенком, преследующим его по пятам.

— Пока еще нет, сэр, — поправил Николай, скрывая за улыбкой беспокойство: Майлз, как он заметил, прихрамывал сильней, чем год назад. — Но еще на год ближе к этому званию.

Майлз протянул ему руку в лестном, мужском рукопожатии. Ладонь вполовину меньше, чем собственная рука Николая, но твердая и отеческая. Но в эту секунду такой жест не подходил, слишком много чувств вызвало у Николая возвращение домой, и он по-родственному обнял отчима и мать.

— Я скучал по всем вам, — сказал он резковатым голосом, чтобы в нем не слышались растроганные слезы. В маминых темных волосах — и у Майлза тоже — появились первые ниточки седины. Еще год назад их не было.

* * *

Кухонную дверь Николай толкнул осторожно, потому что по другую ее сторону вполне мог спать котенок. Но нет, створка ни во что не уперлась, и, шагнув в кухню, Николай устремился прямиком к накрытому салфеткой подносу возле холодильника. В прежние времена матушка Кости всегда оставляла там что-нибудь, чем можно было перекусить перед сном. И, конечно же, там обнаружилась тарелка с крошечными пирожками с джемом и плотно закрытый кувшин с горячим пряным молоком, а еще целая миска превосходных золотистых абрикосов.

Мурлыча себе под нос, Николай прихватил тарелку и кружку, и повернулся к полускрытому сумерками столу. Ого! Вот так сюрприз. Он чуть не выронил свое ночное угощение. За столом перед пустой тарелкой уже кто-то сидел. Точнее, спал.

Николай улыбнулся.

— Майлз, — тихо позвал он, положив ладонь на маленькое, худое, обтянутое пижамной курткой плечо отчима. Удивительно, каким небольшим тот казался во сне, положив чересчур крупную для своего сложения голову на скрещенные руки. И он выглядел... нет, еще не старым, но старше, чем раньше. — Майлз, проснись.

Майлз рывком поднял голову и смущенно заморгал, глядя на Николая, потом потер глаза и, наконец, улыбнулся:

— Тоже не можешь устоять перед лакомствами от матушки Кости, да?

Николай, который уже уселся за стол и набил рот пирожками, кивнул:

— Не то чтобы мне не нравилось в училище, — сказал он, проглотив первую порцию, — но в этом году там стали еще хуже кормить.

Майлз сочувственно кивнул.

— Могу себе представить, — заметил он. Долгую минуту он разглядывал своего приемного сына. — Я тебе когда-нибудь рассказывал, как нанял матушку Кости?

Николай, снова с полным ртом еды, отрицательно помотал головой.

— Ну, началось все с Айвена... Хотя нет. — Майлз вздохнул, глядя куда-то в пространство, и Николай понял, что эта история обещает быть не такой уж забавной. Или, во всяком случае, не просто забавной. — Началось все с чертовых припадков, а они начались после криооживления, а в самом начале была иглограната...

Всю эту историю Николай уже знал, в самых общих чертах, но ни разу не слышал ее в подробностях из уст отчима. Он слегка поежился, вспомнив о том, какой узор из переплетающихся шрамов покрывает грудь его отчима, и завороженно вслушался в начавшийся рассказ Майлза.

— Один курьер СБ, лейтенант Форберг....

Рассказ был таким же запутанным, как и сетка шрамов, и часть его явно проходила под грифом "особо секретно"; Николай был не до конца уверен, вправе ли Майлз рассказывать ему это. Но они двое имели давний опыт, как хранить секретов друг друга.

С другой стороны, что ж, за последние десять лет сам Никки бывал инициатором не менее опасных приключений: взять хотя бы ту историю на Долгом озере с лошадьми, шлюпкой, Эйрелом и Хелен...

**

Усыновить Никки Майлз официально предложил лишь раз: точнее, дать одиннадцатилетнему мальчику свою фамилию (но, слава богу, не риск когда-либо наследовать графство). Они втроем — Никки, мама и Майлз — уселись в Желтой гостиной, на том самом месте, где проходило столько Серьезных разговоров. Никки с мамой устроился на диванчике, и она держала его за руку — хотя Никки был уже слишком большой для подобных глупостей, — а Майлз сел напротив. Все трое волновались.

— Решать только тебе, Никки, — сказал тогда Майлз, с той подкупающей, присущей только ему искренностью, на которую не можешь ответить ничего, даже если хочешь. — Я не могу — и не буду — просить тебя отказаться от твоей фамилии, и не претендую на то, чтобы занять место твоего папы, если ты только сам этого не захочешь. Я хотел, чтобы ты знал: я… я люблю тебя, и был бы горд назвать тебя своим сыном. Но что бы ты ни решил, мы все равно — одна семья. Сейчас и всегда.

Никки тогда почти согласился. Он любил папу, конечно же, и чтил его память, но Майлз был... Майлзом: легенда СБ, оплот честности и его сообщник по охоте за лакомствами в кухне по ночам. Майлз учил Никки ездить верхом и управлять флайером; Майлз убедил его, что он сможет вырасти и воплотить в жизнь свои мечты; Майлз научил его чести, показал, как не сдаваться и сражаться, когда знаешь, что прав, даже если в тебе нет и пяти футов росту. И как держать свое слово.

И Майлз сделал счастливой маму Никки.

Поэтому Никки серьезно подумал, не глядя ни на маму, ни на Майлза, и чуть было уже не ответил "да".

Но, странным образом, его удержало от ответа это "я люблю тебя". Папа никогда не сказал бы такого — ни разу не говорил, как это помнил Никки; это мама уверяла его, что они оба с отцом его любят, но Никки помнил в основном их крики и ссоры. Если папа любил меня, решил по тщательному размышлению Никки, то это потому, что я его сын. А Майлз... хочет, чтобы я был ему сыном, потому что любит меня. Ну, может, потому, что он любит маму — но ведь Никки тоже любит маму, и оттого — Майлза. "И это значит... значит, Майлз будет меня любить, даже если я скажу «нет». Как и мама."

Так и было, верно?

И еще одно. Майлз упомянул, что Никки надо будет отказаться от своей фамилии. Отец Никки ее опозорил, хоть это и засекречено: и хотя сам император Грегор решил, что честь Тьена Форсуассона обелена его смертью, но все равно: если Никки будет носить эту фамилию, он будет смотреть на эти вещи по-другому.

Стать Николаем Форкосиганом, как ни привлекательно это было, означало потерять всякую возможность заставить уважать имя Николая Форсуассона. Совсем недавно он дал свое слово Форсуассона императору; это было важно тогда, и сейчас тоже важно.

— Я хочу, — выговорил он наконец, и помедлил, осторожно подбирая слова, как того заслуживала ситуация. — Я хочу оставить себе мою фамилию. Так что... спасибо, сэр, но нет. И... — это было сказать труднее всего, ощущение было, словно ему всего пять лет, а не его полные достоинства почти-двенадцать; но есть такие вещи, которые надо обязательно сказать. Он произнес это быстро, почти пробурчал, глядя в пол, но всё же сказал: — Я тебя тоже люблю.

Мама стиснула его ладонь. Он осмелился поднять на нее взгляд в надежде, что не рассердил ее или, чего хуже, не расстроил. У мамы в глазах были слезы, но она улыбалась, и Майлз, когда Никки встретился с ним взглядом, тоже улыбался.

* * *

— Что, правда? Дядя Айвен и дядя Дув скинули тебя в ванну со льдом?

— И прямо в одежде, — подтвердил Майлз с усмешкой. — Будь уверен, я брызгал слюной от ярости, когда они меня оттуда вытащили. Конечно, это было много лучше оцепенения, в котором я до этого момента пребывал, но в тот момент я как-то не чувствовал по отношению к ним особой признательности.

До матушки Кости они по ходу рассказа пока ещё не добрались, если, конечно Майлз вообще рассказывал ему ту самую историю, но Никки уже было о чем подумать. Наверное, Майлз сделал это намеренно. Очень в его духе. Не слишком ли много Никки говорил сегодня за обедом об одном конкретном человеке? Конечно, в конце концов, он собирался все рассказать родителям, но... пока он над этим размышлял. А может, сперва попробовать поделиться с бабушкой Корделией?

С другой стороны, если Майлз наполовину бетанец...

— Гм, — произнес Никки. — Не то, чтобы я не хотел услышать этот рассказ до конца, но... раз уж мы сейчас наедине и хороший случай... не мог бы я, э, кое-что тебе рассказать?

Майлз приглашающе развел ладони.

— Только, — продолжил Николай, глядя отчиму в глаза, — не говори матери. Я хочу ей сам рассказать, и... ну, не сейчас.

— Никки... Николай!

— Я не попал в неприятности, в долги или чего-то такое, — быстро заверил отчима Николай. — Это хорошая, а не плохая новость. Просто...

— Сложная? — подсказал Майлз.

— Ага. В самую точку.

Он выдохнул, потом еще раз. Майлз снова наполнил свою чашку, и, потягивая молоко, приготовился слушать.

— Дело в том, — начал Николай, глядя в тарелку, — в том, что я... встретил одного человека. С Комарры. В училище. Мы вместе учимся на пилотов.

Он рискнул поднять взгляд. Майлз, приподняв бровь, глядел на него ободряюще.

— Звучит действительно как хорошая новость.

За много лет Николай немного разобрался, как работает мозг Майлза, хотя скорость, с какой тот функционировал, порой вызывала у него форменное головокружение. И сейчас он буквально видел, как за этой приглашающей полуулыбкой в голове его отчима мелькает одна мысль за другой. "И в чем проблема? Вряд ли дело в Комарре — в конце концов, мы сами отправили его в комаррское пилотское училище. Террористы в родне? Как и у дядюшки Дува, это Никки знает. Она отказывается переезжать на Барраяр? Никки тоже нечасто будет появляться дома, особенно после того, как получит назначение на корабль. Криминальное прошлое? Незаконные дети? Цетагандийский..."

Молчание затянулось так долго, что сделалось неловким, и Майлз — который обычно не выспрашивал собеседника, — все-таки спросил:

— Ну и как ее зовут?

Что ж. Тоже вариант.

— Его зовут. — Николай воинственно выпятил подбородок. — Его имя Андерс. Андерс Мало.

Майлз, к его чести, выглядел всего лишь... удивленным. Не шокированным, не стоящим на грани инфаркта, не неверящим. Просто удивленным.

— А-а, — протянул он после минутной паузы. И добавил: — Ты упоминал его имя за обедом, теперь я припоминаю. Именно об этом ты просишь меня не рассказывать матери, я верно понял?

Николай чуть сдал назад, когда понял, что орать на него не станут. "Не тот это человек. Ты-то подумал про своего родного отца".

— И ты не... злишься на меня за это? — рискнул спросить он. — Не ужасаешься, не испытываешь отвращения?

— Если бы ты думал, что я могу так отреагировать, стал бы ты мне рассказывать? — ответил Майлз вопросом на вопрос. Бог мой, он делается проницательным не хуже бабушки Корделии.

Николай невольно улыбнулся.

— Я предположил, что ты достаточно бетанец, чтобы вынести это известие.

— Ну спасибо, — отозвался с явным удивлением Майлз. — Но, Николай... — Он замолк.

— Что? — переспросил Никки.

Майлз вздохнул.

— Я не твой отец, и я всегда пытался не... не занимать его место. Но я чувствую ответственность за тебя, и я... я...

— Я тебя тоже люблю, Майлз. — Поразительно, как легко это оказалось выговорить на сей раз.

Так же поразительно, как увидеть влагу, блеснувшую в серых глазах отчима. «Ого. Что же я натворил?»

— Так вот, — продолжил Майлз, поморгав, — надеюсь, ты не возражаешь, если я задам тебе пару отеческих вопросов. Кстати, я в любом случае собирался тебя об этом спросить. — Он выжидательно помолчал с секунду; когда от Николая не прозвучало ни слова возражения, продолжил: — Во-первых. Насколько для тебя это серьезно? Ты и твой... Андерс? У него это тоже серьезно?

Совсем не риторический вопрос. И, к счастью, тот самый, который они уже успели прояснить между собой на Комарре.

Николай снова вздернул подбородок — на сей раз не упрямо, просто... решительно, и ответил:

— Да. На оба вопроса.

— Хорошо. — Майлз кивнул. — Во-вторых. Этот парень и эти отношения — они сделают тебя счастливым?

Николай вспомнил, как родители и сестры Андерса махали им на прощание в наземном космопорте, и их последнюю беседу, уже на пересадочной станции. И написанное от руки письмо, которое Андерс втиснул в карман его кителя перед самым расставанием. С того момента он неоднократно его перечитывал. Не слишком часто, где-то дюжину раз...

Только минуту спустя он сообразил, что Майлз откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и разглядывает его с любопытством и доброжелательностью, а он сам пялится в пространство с блаженной сентиментальной улыбкой.

— Полагаю, это переводится как "да", — заметил Майлз. Никки кивнул.

— Тогда третье и последнее. — В голосе Майлз послышались жалобные нотки. — Как именно ты собираешься рассказать это своей матери? Она уже поняла, что ты от нее что-то скрываешь, и если она заподозрить, что мне ты это рассказал, то... Скажем, я не так хорошо умею избегать допросов, как это было в старые добрые времена.

Это был самый трудный вопрос из трех.

— Я... гм, — начал Николай и запнулся. "Ну, чего ты боишься? Мама согласится на все, чтобы ты был здоров и счастлив". Уже согласилась. — Вряд ли я смогу уговорить тебя рассказать ей...

— Прости, но нет. Твое первое предположение было верным. Как это обычно случается. Эту новость она должна услышать от тебя. — Пауза, кривая ухмылка. — Но, полагаю, если ты совершенно не в состоянии предстать перед таким ужасным испытанием в одиночестве...

— Ох, сэр, вы ведь можете? — вцепился Николай в брошенный ему спасательный круг. — Это не потому, что я... просто... — Он вздохнул. — Ты знаешь, как сильно я люблю маму. Но у нее прямо пунктик насчет внуков — она это не говорит, но по глазам-то видно...

Майлз рассмеялся, и смех прозвучал оглушительно в тихой ночной кухне.

— Вряд ли ты учитывал это при своем выборе, — заметил он. — Но если и так... Никки, твоя мать желает для тебя только здоровья и счастья. Не могу гарантировать, что она не будет... несколько огорошена подобными новостями, но то, что твое счастье — самый главный аргумент в этом споре, я уверен.

— Ну... да; ты знаешь ее лучше меня...

— Обычное дело для женатой пары.

«Он сперва хотел сказать "для мужа и жены"». Николай был в этом почти уверен. И отвлекшись на эту мысль, он ляпнул, не подумав:

— Про моего папу такого сказать было нельзя.

Майлз замолчал, и молчание это длилось не одну минуту. Наконец он ответил:

— Мы не знали, что ты был в курсе... этого.

Николай фыркнул.

— Чего? Что мой отец был еще тот придурок, неудачник, клятвопреступник, и что он чуть не свел мать с ума? — Он видел, что Майлз поморщился при его словах, и продолжил уже не так едко. — Тогда я этого не понимал. Тогда, когда он был жив. Я был ребенком, и... ну, в шесть лет думаешь, что весь мир вращается вокруг тебя самого. И в девять — тоже. Я... начал догадываться уже потом, когда...

— А помнишь, что ты мне сказал тем утром? Когда я сделал твоей матери предложение?

— О, боже. — Николай покраснел при одном воспоминании. — "Вы ведь сделаете маму счастливой, да?" Как у меня только нахальства хватило...

Стул, на котором Майлз раскачивался, с грохотом утвердился на полу. Отчим вскочил на ноги.

— Черт! Ты имел полное право это сказать, Никки. И все основания. Я тебе уже говорил: я никогда не хотел ни захватить место твоего отца, ни... очернить его честь в твоих глазах. Я просто надеялся — хотел — стать для тебя лучшим примером, чем был он...

Черт, не хватало еще прослезиться в разговоре с отчимом. Николай вытер глаза рукавом; Майлз вежливо притворился, что ничего не заметил.

— Вы и стали, — сказал Никки. — Сэр. Майлз. Ты стал. И пока уж мы об этом говорим, — уж лучше смеяться, чем пустить сентиментальную слезу, — мне стоит воспользоваться шансом и извиниться, за то, что был таким несносным, пока Эйрел с Хелен были маленькими...

Майлз с усмешкой и отмахнулся от этого покаяния.

— Поверь, не более несносным, чем я в твои годы. Или твои дядюшки Форвейны, кстати. Мы знали, что рано или поздно ты придешь в норму. Все дети вырастают из пеленок. — И внезапно посерьезнев, добавил: — Но пообещай мне, что расскажешь матери в самое ближайшее время.

— Обещаю.

— И, Никки...

— Сэр? — Он все еще смотрел на отчима снизу вверх, хотя бы потому что сам сидел — точнее горбился — на стуле, а Майлз стоял.

Маленькая, сильная ладонь стиснула его плечо.

— Поздравляю.