Стражи северного предела (джен)

Среди всех матерей драконов, когда-либо рождавшихся в Ангбанде, самой свирепой считалась Савалах по прозвищу Адская Печь. Ходили слухи, что она опалила голову владыке Мелькору, когда тот пришел взглянуть на ее первый выводок. Говорили также, будто не кость у нее в хребте, а чистый алмаз, потому как она выдерживала на спине вес Анкалагона Черного, под которым сминались, словно воск, каменные громады. Говорили, что пламя у нее в груди горячее того, что пылает в подземных недрах, но никому не удалось проверить правдивость этих слухов, потому что у сердца земли никто не бывал.

Владыка Майрон по-своему любил Савалах, и если расположением Мелькора она пользовалась благодаря своей силе и плодовитости, то жестокосердный Майа ценил ее как собеседника. На его взгляд, Савалах недоставало гибкости ума, но сложно было ожидать изящной разумности от существа, рожденного для войны. Савалах не было дела ни до Майрона, ни до Мелькора, их замыслы не вызывали у нее любопытства, а их дружелюбие не пробуждало ответного расположения. Впрочем, сложно было сказать, что вообще могло вызвать в ней теплые чувства.

В тот день Майрон пришел к Савалах с предложением показать ей место в пещерах, куда не заглядывал никто до него и где не бывал даже Мелькор. В иное время она, верно, прогнала бы его, но в тот раз скучала, а кроме того пребывала в добром расположении духа, поэтому поднялась и покинула зал, в котором отдыхала. Майрон, обернувшись летучей мышью, пристроился у нее на крыле и направлял ее по бесконечным пещерам и коридорам, все ниже от крепостных ворот и все ближе к сердцу земли. Большинство пещер были темны, и только алый свет драконьей чешуи выхватывал из мрака холодные стены. Но ни один зал и ни один коридор не были так узки, чтобы Савалах, способная обвиться вокруг горы, не протиснулась в них. Наконец, они достигли зала настолько широкого, что даже свечение дракона не смогло добраться до его потолка и стен, именно здесь Майрон соскользнул с ее крыла и принял свой обычный облик.

— Это место ты хотел мне показать? — спросила Савалах, медленно ступая вперед. Какие-то слепые бесцветные существа бродили вокруг, потревоженные незваными гостями. Они были так медлительны, что только жар приближающегося дракона заставлял их убираться с его дороги. — Я видела без счета таких залов, ничего нового здесь нет.

— Подожди, госпожа моя, всему свое время, — отозвался Майрон. Он без труда поймал одно из белесых существ — то даже не пыталось сопротивляться — и, схватив его, повел спутницу дальше вглубь пещеры.

Так они достигли обрыва, отвесно спускающегося вниз, и Майрон обернулся коршуном, сжав свою добычу в когтях, а Савалах распахнула крылья и сорвалась с края пропасти. Они летели так долго, что Савалах подумалось, неужто и вправду жестокосердный Майа ведет ее к сердцу земли. Когда полет-падение прекратился, они вновь оказались в пещере: на сей раз свет драконьего огня выхватил одну из стен, и оба пошли вдоль нее, пока Майрон не взмахнул рукой и не сказал:

— Смотри!

Если бы он промолчал, Савалах, вероятно, прошла бы дальше. Пол пещеры так плавно переходил в берег большого озера, что не заметить водоема было очень легко. Озеро сливалось цветом с темной породой зала и было черно и неподвижно. В самой пещере раздавались только их шаги и дыхание, ни звона капель, ни едва уловимого биения подземных ключей, которые должны были питать озеро, Савалах не слышала и не чувствовала. Зато ощущала нависшую над ней громаду камня, всю тяжесть Ангбанда, словно бы давившую ей на плечи. Если не выдержат могучие стены, вся эта мощь рухнет на нее — и кто знает, сможет ли хребет тверже алмаза выдержать.

— Это озеро я хотел показать тебе, Адская Печь. — Майрона, видимо, не смущали посторонние мысли: он смотрел на озеро с торжеством и любопытством, и Савалах не понимала, чем так манит его неподвижная черная вода. Словно читая в ее разуме, Майрон произнес: — Одна капля этой воды, только попадет в горло, заставит проглотившего ее уснуть мертвым сном. И ни гром, ни земная дрожь не смогут разбудить его, и, даже если ему станут сечь голову, он не проснется, пока день и ночь семь раз не сменятся над ним.

Словно в доказательство своих слов, Майрон присел на берегу и опустил в воду белесое существо, которое держал в руках. Слепой обитатель подземелья и до этого был не слишком подвижен, а оказавшись в озере, и вовсе утратил последние крохи сил и безвольным комком обвис в ладони Майрона.

— Видишь, госпожа моя? Он спит и не проснется еще долго. Если не веришь мне, возьми его с собой и посмотри, оживет ли он через семь дней.

Савалах не хотелось прикасаться к существу, попробовавшему проклятой воды, не хотелось подступать близко к самому озеру. Майрон, с ладоней которого стекала эта самая вода, лишь рассмеялся и бросил существо на пол.

— Зачем ты привел меня к озеру? — спросила Савалах. — Какой мне прок от того, что я теперь знаю о нем?

— А разве тебе не любопытно узнать, что кроется под стенами крепости, госпожа? — улыбнулся Майрон, и Савалах подумала, что в жизни не видела улыбки лживее этой. — Вдруг когда-нибудь ты захочешь усыпить владыку Мелькора и покинуть Ангбанд вместе со всем твоим потомством.

— Если я захочу покинуть Ангбанд, ни Мелькор, ни все его войска, ни ты с твоими ничтожными чарами не помешаете мне.

— Я не был бы в этом так уверен, госпожа. Я не смогу удержать тебя, да и не стану, здесь ты права, но насчет владыки ты ошибаешься. Он ценит тебя и ни за что не позволит себе потерять столь грозное оружие.

— Что за дело тебе до моей свободы?

— Я люблю тебя, госпожа, — прозвучало в огромном зале. — Среди всех обитателей Ангбанда ты единственная, к кому склоняется мое сердце, и то, что ты не веришь в искренность моего намерения, вовсе не обесценивает его.

… Когда Савалах, желая сбросить с плеч тяжесть подземных недр, прошла через крепостные ворота, глазам ее открылось небывалое и зловещее зрелище. Орды орков и балроги с огненными бичами тянулись в крепость, и, казалось, не было конца этому живому потоку. Многие орки ехали на волках, многие шли пешком, ни привычных ругательств, ни криков погоняющих отряды не было слышно — лишь мерные удары кованых сапог да рев пламени, из которого состояли тела и плети балрогов. На краю дороги у ворот стоял Готмог, их предводитель. Пятеро горных троллей кольцом окружали его, и, на взгляд Савалах, трудно было отыскать более бесполезных телохранителей.

Бессчетные орды расступились, пропуская Савалах, и не двигались, пока из ворот не выполз кончик ее хвоста. Затем войска снова пришли в движение, но ей не было дела до них: она направлялась к Огненной горе, как сама ее окрестила, самой высокой и самой горячей из всего Железного хребта, опоясывавшего Ангбандскую твердыню. Некогда по велению Мелькора Железные горы исторгли огонь, но лишь одна с тех пор не остыла — именно в ее жерло Савалах приходила откладывать яйца. Ближе к отверстию кратера в горе был большой уступ, на который удобно было ложиться брюхом, свесив шею и крылья. Нынче на уступе, подогреваемом непрестанно поднимающимся паром и выбросами горячей породы, расположились восемнадцать потрескавшихся яиц, и Савалах, обвившись вокруг вершины, глядела, как появляется на свет ее очередной выводок. Она провела в неподвижности много часов, потому как детенышам требовалось время, чтобы разбить крепкую скорлупу, а мать никуда не спешила и, казалось, вросла в гору. За ее спиной продолжали стягиваться в крепость бесчисленные легионы, но Савалах ни разу не обернулась, чтобы посмотреть, что происходит у ворот. Своими могучими кольцами она могла бы раскрошить гору, и никто во всем Ангбанде не осмелился бы ее тревожить.

Наконец, раскололось последнее яйцо, и Савалах увидела, что принесла семнадцать черных драконов и одного золотого. Семя Глаурунга, по-видимому, все еще оставалось в ее утробе, и этот золотой детеныш был его последним отпрыском. Великий Червь погиб оттого, что вел долгие разговоры со своим недругом, тогда как мог испепелить его одним вздохом. Если и его сын будет столь же легкомыслен и медлителен, чего доброго, найдется новый герой с острым мечом и сразит его после очередной бессмысленной беседы.

Однако золотой дракончик вовсе не собирался долго раздумывать и уж тем более беседовать. Он подпрыгнул, неловко взмахивая крыльями, слишком большими для его тщедушного тела, и попытался схватить мать за нос мелкими острыми зубами. Савалах фыркнула: из ноздрей посыпались искры и повалил дым, дракончик упал в гнездо, на спины своих сестер и братьев. Савалах, опустив голову в жерло, втягивала запах детенышей, признавая их, и тяжелый дух раскаленного металла, исходивший от Анкалагона, мешался с едва уловимым терпким запахом Глаурунга.

Когда тень темнее всех туманов Тангородрима накрыла гору, Савалах забралась на вершину вулкана и легла брюхом на жерло, чтобы спрятать детенышей. Едва вылупившись из яиц, они оставались слабы и уязвимы, и любой дракон мог сожрать их, пускай то были его собственные отпрыски. Анкалагон, приблизившись к ней, лег под гору и положил длинную шею на ее склон.

— Привет тебе, друг мой, — ласково обратился он к Савалах, и та, склонив голову, тоже приветствовала его. Анкалагон был задумчив и печален, вряд ли он обратил бы внимание на ее детенышей, но она не спешила покидать свой пост.

— Тебя что-то тревожит, владыка неба? — полюбопытствовала она, и огромный дракон вздохнул, выбросив в воздух сноп искр. Некоторое время оба молчали, пока искры гасли на их мордах, не причиняя вреда, а затем Анкалагон заговорил:

— Я сплю глубоко под землей, почти у самого огненного сердца, и слышу, как она содрогается непрестанно. Словно какой-то громадный зверь движется с запада и под ногами у него расходятся земные пласты. Мелькор боится его, и стягивает войска, и всех их собирает в крепости, но ничего не говорит мне и никому из моего племени не сообщает о своих замыслах. Когда я поднимаюсь над горами и когда смотрю с земли, то вижу, как рассеиваются тучи, а за ними виднеется чернота, в которой горят огни. Но они не красные, как здесь, на земле, а белые, и среди них особенно ярко пылают семь: если соединить их невидимой чертой, они похожи на кривой меч из тех, что носят некоторые орки, или на изогнутый хвост дракона. Владыка Мелькор не велит мне подниматься за пределы облаков и убеждает меня, что там, выше мглы, нет ничего, кроме смерти, но мне ли бояться погибели, когда я сам смерть! — Анкалагон в раздражении хлестнул хвостом, и гора содрогнулась до основ от этого удара. Что-то вцепилось в брюхо Савалах, и она попробовала сбросить самого резвого из детенышей, отчего злосчастная гора дрогнула во второй раз. Змееныш отцепился и упал, а Савалах сползла к подножию горы и легла рядом с Анкалагоном. Отпрыск Глаурунга выломал щиток из ее брюха, и, увидев это, Анкалагон почему-то развеселился.

— Верно, знать, говорят, что семя Глаурунга — твоя погибель. Посмотрим, не станет ли он свирепее тебя, когда вырастет.

— Если я не пожру его раньше, — отозвалась Савалах. — Я слышала, над туманами ходят два светила: золотое — днем и серебряное — ночью. Пламя их жарче нашего и жарче всякого огня, что рождается в подземных недрах. Оно, пожалуй, могло бы испепелить нас, если бы мы на него взглянули.

Если Анкалагон и хотел ей ответить, то не успел. Огромная летучая мышь-кровосос, посланница и глашатай Майрона, зависла перед ними в воздухе и произнесла голосом тонким и резким, как скрежет металла о металл:

— Владыка Мелькор велит тебе, безжалостная Савалах, взять детенышей и отнести в пещеры под крепостью, а тебе, могучий Анкалагон, явиться к его трону.

Передав это, Тхурингветиль улетела, а Савалах и Анкалагон расстались, и много дней после этого она не видела его. Оставшись одна, Савалах взяла детенышей в пасть и унесла в крепость, в один из самых глубоких залов, расположенных под землей. Там она легла и выпустила свое потомство бродить по пещере. Голодные с самого первого часа молодые драконы тут же принялись охотиться за слепыми белесыми обитателями глубин, которые были слишком медлительны, чтобы убежать от них, но знали без счета ходов и нор, в которых скрывались, заставляя очередного преследователя недоуменно трясти головой. Савалах лежала неподвижно, но не спала. Она прислушивалась к дрожи земли, помня слова Анкалагона, и ей казалось, что где-то далеко на западе раздаются отголоски страшных ударов, как будто огромный молот мерно бьет в земную твердь, или будто громадная тварь ползет с западных берегов, и мерные удары — биение ее сердца и тяжелая поступь невидимых лап. Савалах не боялась твари. Пламя в ее груди было достаточно жарко, чтобы испепелить все живое и неживое, могущее встретиться на ее пути, но неясная тревога глодала ее, делаясь с каждым днем все сильнее. Кроме поступи неведомого зверя, Савалах слышала также удары молотов в кузнях за много верст от ее убежища, слышала шипение воздуха в мехах и звон стали из мастерских. Кузнецы и оружейники Ангбанда работали непрестанно, и ни днем, ни ночью не прекращали трудиться. Владыка Мелькор готовился встретить неведомую тварь во всеоружии, и, вероятно, прав был Анкалагон, когда сказал, что хозяин Ангбанда боится.

Но Савалах не боялась.

Когда минуло уже много дней с того часа, как она легла в подземелье, терпение оставило ее, и она закричала, сотрясая своей яростью Ангбанд и зная, что Мелькору не нужно находиться поблизости, дабы услышать ее.

— Зачем ты позвал меня к себе, хозяин подземелий! Зачем мои сыновья и дочери, будущие владыки и владычицы неба, должны прятаться в пещерах, как крысы! Что такое страшное движется с запада, чего мой огонь не смог бы испепелить!

Так звала она — и подземная крепость содрогалась до основ от ее крика. И Мелькор услышал его и явился к Савалах. Вдвое больше человека, для матери драконов он был не крупнее песчинки, и она не благоговела перед ним и не замирала в страхе.

— Ты хотела знать, от чего я прячу тебя и твоих детенышей, моя Савалах? — обратился он к ней. — Тогда слушай: с запада идет войско Валинора, и свет, который пылает на их щитах, горячее твоего огня, а их мечи и копья острее твоих когтей. Я скрываю крылатое племя, чтобы противник не знал предела моей мощи, и ты сама поймешь, что это разумно. Но не гневайся, моя Савалах, я обещаю тебе, что, когда война закончится моей победой, ты вольна будешь покинуть крепость вместе со всем твоим потомством и жить где и как пожелаешь. — Он протянул руку, чтобы прикоснуться к ее морде, но Савалах лязгнула челюстями, и владыка опустил ладонь.

Она не верила ему, и в то же время ей мало что оставалось. Пока будет длиться война, владыка не отпустит ее и уж всяко не расстанется с Анкалагоном. Да и не истребят ли враги ее потомства, если она попытается бежать с ним на восток.

Больше Мелькор ничего не сказал, и крепость замерла в ожидании войны. Сколько Савалах себя помнила, Ангбанд постоянно жил этим ожиданием, но только теперь оно сделалось тревожным и тяжким. Мастерские и кузницы работали непрестанно, однако в этом суетливом мельтешении чудилась нависшая над крепостью угроза, и Савалах чутким носом и острым слухом не могла не чуять ее приближения.

День и ночь менялись над цитаделью, и трудно было отличить одно время от другого, находясь под землей в вечной темноте. Когда за стенами Ангбанда прозвучало пение рога, подхваченное десятками и сотнями рогов, обитатели крепости поняли, что ожидание окончилось. Савалах в своем убежище подняла голову, пробудившись от тяжелого сна, и змееныши у нее под боком, услышав грозную песнь, жалобно закричали. Будь ее воля, Савалах вырвалась бы из крепости, и рухнула бы с небес на подошедшее войско, и испепелила бы его, и растерзала витязей, стоявших под стенами Ангбанда, но Мелькор поставил стражу и запоры на ворота, чтобы враг не смог проникнуть в цитадель, и только бесчисленные полчища орков и балрогов лились потоком на равнины Анфауглита.

Так началась война севера и запада, но Мелькор не взял в руки оружия и не вышел сам на бой — он выслал Майрона, и Савалах больше не видела его. Но и без Майрона она знала, что происходит за стенами ее логова. Пылал от огненных бичей Анфауглит, и эльфы и орки гибли в огне, словно сухая древесина, и воины Ангбанда бежали и падали, сраженные не знающими промаха стрелами, а варги рвали тела недавних хозяев и также падали под градом стрел, дротиков и копий. Гибли балроги, и гасли их пылающие плети, унося с собой десятки вражеских воинов, и нельзя было сказать, на чьей стороне удача и к кому склоняется чаша весов. А Савалах лежала и слушала, и шум битвы за стенами убежища никак не касался ее.

В один из дней она встретила Тхурингветиль, летевшую в крепость в облике мыши-вампира, и обратилась к ней:

— Я слышала, что некоторые из духов, видевшие лик Творца, могут прозревать будущее и узнавать о событиях, которые еще не произошли. Отправляйся к Майрону и спроси, видит ли он исход битвы и что нас ждет в этом исходе.

Тхурингветиль улетела и не возвращалась так долго, что Савалах успела подумать, будто ее сразили и обратили в чистый дух, бессильный и беспомощный. Но, когда она уже забыла о своей просьбе, посланница Майрона вернулась и принесла его ответ:

— Владыка Майрон говорит, что не может видеть так далеко, а велит передать только, что Анкалагон Черный будет убит одним из воинов запада и перед смертью сброшен на Тангородрим.

С этими словами Тхурингветиль покинула ее, а Савалах стала еще более чутко прислушиваться к тому, что происходило за крепостными стенами. Она могла лежать неподвижно много дней, и в такие часы ей казалось, что она сама бывала на поле боя. Она видела Майрона, командовавшего войсками Ангбанда, в черном доспехе и черном шлеме, запахнутого в тяжелый плащ. Лицо его было угрюмо и мрачно и мрачнело с каждым часом все больше, когда он видел, как гибли, разбиваясь о стену вражеского войска, несметные полчища Ангбанда.

А Савалах все лежала в сводчатой пещере в глубоком подземелье, и с ней заточены были все остальные драконы, и, вероятно, никто из них не понимал, зачем дремлет Мелькор и неужели он не видит хаоса и разорения, царящих на равнинах Анфауглита.

Но Мелькор видел.

… Анкалагон пришел к ней, когда она пробудилась после недолгого сна. В последнее время ей не удавалось уснуть надолго: раньше ее тревожила тяжелая поступь западного зверя, а нынче она слышала звуки битвы, долетавшие до нее через толщу каменной громады. И Анкалагон, и всякий иной дракон, спавший в Ангбанде, также слышал их.

Он подошел к Савалах и положил тяжелую голову ей на бок. Некоторое время они лежали неподвижно, лишь юные отпрыски, для которых охота на подземных обитателей значила больше, чем все битвы мира, ползали вокруг них.

— Войска владыки Мелькора рассеяны и бегут, а кто не бежит — гибнет. Хозяин крепости пал духом и сам уже не выйдет в бой. Но завтра, как станет день, драконы поднимутся из Ангбанда, и я поведу их, и ты, друг мой, будешь лететь со мной. Тогда ничто не устоит под нашим натиском, будь воины запада трижды велики и ужасны.

Савалах вздохнула. Одна из юных дочерей возилась у нее под подбородком, и больше всего на свете хотелось, чтобы ее оставили в покое — Мелькор ли, западное ли воинство.

— О, конечно, я полечу с тобой, — отозвалась она. — Скажи мне только, владыка неба, когда закончится война, пойдешь ли ты со мной на восток? Те места дики и пустынны, там мы никому не будем нужны и сделаемся полноправными хозяевами. По всему северу станут бояться нас, и никто не сунется по доброй воле в край, который населим мы и наши дети.

— Я пойду с тобой, — легко согласился Анкалагон, и тень смерти была видна в его глазах. Савалах знала, что он и рад был бы уйти на восток, и подниматься к сверкающим огням неба, и охотиться на холодных равнинах бескрайнего севера, но уже не сможет. Ее друг могуч и свиреп, но завтра погибнет в битве, сраженный неведомым эльфом, и низвергнется с небес, и рухнет на Тангородрим.

— Друг мой, — позвала она, — недавно я бродила по пещерам, чтобы унять тревогу, и видела в самом глубоком из залов чудесное озеро. Вода в нем сладка как кровь, от нее самое пламя в груди горит жарче. Пойдем, я покажу его тебе, и ты сам поймешь, что я права.

В глазах, укрытых смертной тенью, мелькнуло любопытство, и Анкалагон поднялся, стряхивая с себя змеенышей, тянущихся к жару его груди. Они покинули зал, и Савалах повела его путем, которым недавно вел ее Майрон и который она легко сохранила в памяти. Преодолев пропасть, на чьем дне лежала глубочайшая из пещер, Савалах провела своего друга к озеру и хотела уже предостеречь, чтобы он не ступил в воду, как некогда она сама, но Анкалагон остановился без предупреждения. Склонившись к воде, он потянул ноздрями воздух, словно пытаясь определить, не исходит ли от озера угрозы. Но Савалах, даже не опускавшая головы, могла сказать, что озерная вода не пахнет ничем и ничем не выдаст своей природы. Наконец, Анкалагон погрузил пасть в воду, и зачарованное зелье заструилось в его глотку. Неладное он почувствовал почти сразу и поднял голову, пошатнувшись от внезапно подступившей слабости.

— Эта вода холодна и вовсе не похожа на кровь, — произнес он, недоуменно глядя на Савалах. Он был так огромен и силен, что еще боролся со сном, но очень скоро ему трудно сделалось стоять, и Анкалагон лег на брюхо, склонив голову на край берега. Пока гасли последние искры сознания в его глазах, Савалах говорила ему:

— Это мертвая вода, владыка неба. Ты пил ее, и теперь уснешь, и будешь спать, пока день и ночь над тобой семижды не сменят друг друга. Когда Мелькор позовет тебя, ты не услышишь его зова и не явишься к нему, и я пойду вместо тебя и поведу войско. Через семь дней, когда проснешься, найди меня — я буду жива.

Но он уснул — и последних слов ее уже не слышал.

И, когда на рассвете раздался зов Мелькора, велящего своему крылатому войску подняться из глубин Ангбанда, Анкалагон не ответил на него. Савалах вышла и легла у ворот, созывая крылатое племя, и говорила так:

— Собирайтесь, собирайтесь, летучие змеи! Ваш вождь спит в самой глубокой из пещер и не проснется. Я усыпила его, и я поведу вас! Собирайтесь, собирайтесь!

Из всех залов подземной крепости поднимались к ней драконы, и были среди них ее сыновья и дочери, братья и сестры, и многие другие, и только Анкалагона не было между ними. Крепко спал он на берегу мертвого озера и не слышал ее.

Громы и молнии и огневой вал сопровождали появление драконьей стаи. Небо было красным от пламени и черным от дыма, и бесчисленные тела усеивали равнину Анфауглита и подступы к Тангородриму. Там Савалах наконец-то увидела великого западного зверя: серебряные рога и доспехи сверкали в свете огня и слепили взор, войско щетинилось остриями копий и осыпало летящую стаю градом стрел. Лица воинов запада были светлы и ясны, но для Савалах они мало отличались от орков, и она не видела в стройных рядах эльфов и людей того, кому судьбой назначено было погубить Анкалагона.

Драконья стая низвергла с небес огненные реки, и войско, пытаясь прикрыться от пламени сверкающими щитами, начало отступать. Лучники под защитой товарищей продолжали посылать стрелы, и многие достигали цели, но падали, ударяясь о жесткую чешую, потому как броня драконов была крепче самых надежных доспехов. Одна стрела попала Савалах в нёбо, когда та распахнула пасть для выдоха, но Савалах оплела ее языком и выплюнула, не потеряв и капли крови. Нынче она была могущественна и свирепа, и всякий враг, будь то эльф, человек или сам владыка Мелькор, с ужасом взирал на ее ярость.

Град стрел и дротиков заметно поредел, но не прекращал осыпать драконов, и в какой-то миг Савалах, опустившись слишком низко над западными войсками, почувствовала, как холодное острие вонзилось ей в брюхо. От неожиданности и боли она взревела, и выплюнула огненный шар, и спешно поднялась в воздух, изгибая шею, чтобы посмотреть, куда поразило ее неведомое оружие. Меткая рука безымянного воителя метнула дротик в то место на ее брюхе, откуда отпрыск Глаурунга выломал щиток и где теперь зияла дыра. Вспомнив кончину Глаурунга, Савалах не стала больше опускаться, но вытянула шею и долгим выдохом выжгла под собой пространство в полмили.

Именно тогда она увидела его. Он летел среди орлов, что гнездились в пещерах Мглистых гор, и ладья его была из белого дерева, а паруса на ней сверкали серебром. На лбу его лежал серебряный венец, а посреди него сиял большой алмаз, и свет, лившийся из камня, ослеплял так, что на него невозможно было смотреть. Но взгляд Савалах приковал не камень и не ладья, а оружие в руках у корабела, состоящее, казалось, из чистого света. Нельзя было понять, чем оно является на самом деле: казалось, свет меняет очертания, представая попеременно то копьем, то клинком, то плетью, и с неведомой прежде ясностью Савалах поняла, что видит перед собой погибель Анкалагона.

Стаи столкнулись: птицы сцепились с ящерами, и клювы и когти орлов пытались разбить железную чешую, а огонь драконов жег их перья, и вскоре все вокруг полыхало не только на земле, но и в воздухе. Савалах видела, как рухнул один из ее сыновей, увлекая за собой горную птицу, видела, как Черная Звезда, любимица Мелькора, падала с распоротой утробой, а в окровавленных недрах сверкала золотом скорлупа яиц, которым не суждено уже было расколоться. Но все это замечала Савалах краем глаза: целью ее был воин в ладье, и она сметала со своего пути орлов, словно те были беспомощными волчатами, и смотрела только на корабела и его непрестанно меняющееся оружие. Оказавшись поблизости от ладьи, Савалах выдохнула вал пламени, и было это пламя жарче всякого огня, который рождался в ее груди до сих пор. Огонь охватил лодку, и ничто не спаслось бы в нем, но Савалах увидела, как словно бы невидимый щит окружил судно, и губительный жар угас, не коснувшись белоснежной палубы. Но и тогда она не остановила своего полета, решив проглотить неведомого воина вместе с его ладьей и камнем, и воин, казалось, понял это, и посмотрел на нее. Не устрашившись, он вскинул свое оружие, принявшее теперь вид копья, и полетел навстречу. Савалах увидела, что он метит в то место на ее брюхе, где отбит щиток и откуда торчит чужой дротик. Воин отвел руку для броска, и камень на его венце сверкнул ярким белым светом, и ослепил Савалах, и обжег ей глаза, и она оказалась во тьме. Ярость ее сменилась страхом, и в последний миг она распластала крылья и перевернулась в воздухе, чтобы удар светящегося копья пришелся ей на спину. Словно длинное лезвие хлестким ударом обрушилось на нее, раскололо панцирь и вошло в плоть, и Савалах, ослепшая и оглушенная, рухнула с небес на пики Тангородрима.

Говорят, так закончилась Первая Эпоха Средиземья, и Моргот Бауглир, враг западных владык, бежал в самую глубокую из своих пещер и просил мира, но его сковали, а черную корону разбили и обратили в ошейник. Крепость его была разрушена, и все заточенные в ней пленники, уже не чаявшие увидеть свет, вышли на свободу. Самого же Моргота бросили за Врата Ночи, чтобы он пребывал там, пока стоит мироздание. У тех ворот стала бессменная стража, и ясный Эарендил-мореход сделался хранителем небесного свода.

… Савалах разбудил назойливый шум, от которого хотелось, но почему-то не удавалось отмахнуться. Сознание медленно возвращалось к ней, а с ним приходили все чувства, утраченные в беспамятстве после падения на Тангородрим. Варги, брошенные хозяевами и никому более не нужные, вырывали мясо из раны на ее спине и грызлись друг с другом за лучший кусок. Именно их лай и рычание заставили ее пробудиться. Стряхивая с себя назойливую свору, Савалах поднялась, огромная, как гора, и оглядела поле недавней битвы. В предрассветной дымке безжизненная пустошь, усеянная телами драконов и балрогов, предстала ее глазам. Ворота крепости были разрушены и, похоже, давно оставлены: ни единого шевеления не виделось в той стороне. Очевидно, ее посчитали мертвой и забыли, и, как и варги, бежавшие из-под ее лап, Савалах никого больше не занимала. Однако они ошиблись: хребет, на котором лежал Анкалагон Черный, даже клинку из чистого света было не перерубить.

Пелена предрассветной мглы рассеялась, но вместо утреннего тумана над Тангородримом поднялся с востока яркий огонь. Словно озаренное последним пожаром, запылало небо, окрашенное золотом и кровью. Пылающая сфера выкатилась на небосвод, сверкая ослепительно и жутко. Свет ее был похож на сияние камня, венчавшего чело неведомого корабела, и Савалах в страхе припала к земле и заслонилась крыльями, боясь, что и этот свет поразит ее. Но золотое око взирало на северный предел равнодушно и холодно, и Савалах осмелилась взглянуть на него из-под крыла.

Она лежала так еще некоторое время, но яростный огонь не падал с небес, чтобы сокрушить ее, и постепенно страх покинул ее сердце. Тогда она поднялась, стряхивая оцепенение, и медленно побрела прочь.