Сын Дома (джен)

Падма Форпатрил вырос в доме с двойными дверьми, в доме из камня и стекла. Первое, что он помнит — это как он, едва учась ходить, ковыляет по вестибюлю в графский кабинет. Летнее солнце заливает комнату, освещает оружие с серебряно-черной отделкой, лежащее на столе. Хозяин этой комнаты здесь всегда был графом, пусть даже за ее дверьми он становился принцем. Сюда приходили к нему люди с петициями из Округа — и сюда же приходил сын его Дома.

Только позже он понял, сколько в этом было политики, осторожных танцев между принцем Ксавом и его дальним кузеном-императором. Тот взял Империю с бою, но наследование Округа было вопросом закона. Титул и права графа Эзар унаследовал от Ксава позже, и тогда уже никто не возразил.

Большую часть своего детства Падма считал, что у всех отцы — графы. Старый принц мягко разуверил его в этом заблуждении, но более крупной ошибки Падмы он не заметил. Его мама и папа были лишь портретами на стене, и их мальчик не воспринимал как родню.

Только став старше, он узнал, как его семья была вырезана в один день родным братом принца.

Принц не рассказывал ему про Резню. Это кузен Эйрел показал ему на старой бетанской фотографии его маму, рядом со своей. Она выглядела... как жена принца. Иностранкой. Она слишком широко улыбалась, не как на картине. И волосы у нее были в легком беспорядке.

Порой ему хотелось, чтобы его мать была картиной, а не фотоснимком. Фотографы на тебя пялятся. На голоснимок своего настоящего отца он взглянул только раз, прежде чем отложить в сторону.

Кузен Эйрел признался, что очень тоскует по маме, но сказал это только Падме. Когда его отец бывал поблизости, он становился гордым и высокомерным, настоящим Форкосиганом. А затем они расстались — Эйрел пошел на Службу, потом женился. Он перестал заезжать в гости, и принц больше о нем не заговаривал.

Хотя и Падма в свой черед пошел на военную службу, и это было правильно; на службу человеку, который занял их место на троне. Но принц не видел, как он принимал офицерскую присягу. Он тогда уже умирал.

Падма поднес огонь к его поминальному возжиганию. Он был сыном его Дома. Кузен Эйрел, вернувшийся со своего первого задания, стоял рядом, и там же был император, и молодой принц, и все графы. Бабушка обняла его после церемонии, крепко, но украдкой, а потом ушла и она, и он остался в этом доме один.

Он получил назначение в столице, но от дома в Старом Городе было далеко ехать до огромного комплекса Штаб-квартиры Имперской Службы на том берегу реки. Город рос, полнясь людьми и машинами. В конце концов, он оставил этот дом на попечение стареющих слуг принца и переехал в небольшую квартиру в одном из небоскребов Нового Города Эзара Форбарры.

Когда ему было тридцать, он встретил свою женщину. В тридцать четыре он привел ее в свой дом, в то самое здание из камня и стекла, где он вырос. Комнаты были покрашены, мебель и занавеси обновлены. Дом снова стал полон света, потому что там теперь была Элис. Принц стал всего лишь портретом, как и его предки, а мать Падмы оставалась фотографией на стене.

Но это длилось всего лишь год. Год — как одно мгновение.

...

Две женщины входили в дом сквозь распахнутые двери, обходя осколки стекла и обожженные портреты. У одной из них на руках был крошечный младенец.

— Мы бы остались здесь, если бы Саймон не предупредил нас в последнюю минуту. — Элис огляделась, нахмурилась осуждающе. — Что ж, хотя бы мебель они не пустили на растопку. Но мои украшения, разумеется, пропали.

— Повреждения в основном поверхностные, хватит косметического ремонта, — ответила вторая женщина. — Ты сможешь все починить, если захочешь.

— Но это место не станет прежним. Я не хочу жить здесь, Корделия. Здесь небезопасно, и никогда не было. Один из офицерских клубов, уничтоженных Фордарианом во время мятежа, сейчас ищет новое место. Пусть мой поверенный переговорит с ними. А мебель я могу отдать во дворец, там ее сейчас не хватает. — В голосе ее прозвучала нотка осуждения, но ее подруга просто улыбнулась.

— Сейчас здесь просто хлев, верно?

Элис мрачно кивнула:

— Не то место, чтобы растить сына.