День святой Эдме (гет)

Долина Ида, Белый город Аркс.

Советник Сарин и хотел бы выругаться, но не находил слов. Двенадцать часов ночи, весь день в седле, трудное совещание завтра... а этот поганец стоит на пороге и пытается что-то промямлить в перерывах между хрипами и стонами. Что за напасть!

— Какого же демона подземного ты решил разбудить меня именно сейчас? — мрачно поинтересовался советник, разглядывая светящуюся макушку. Анасфено только рукой махнул, заходясь в очередной порции хрипа. — Милорд Энрикс умер? Нет? Твои наставники подрались, и всем нужно бежать из города, пока он ещё стоит? Тоже нет? Тогда какого же?..

— Б-баль.. за... мин... Т-там...

Ученик лекаря махнул в сторону, в дальний конец теряющейся в сумраке галереи, и снова переломился пополам, держась за бок. Так его и втащили в кабинет, придерживая за рукава заляпанной мантии и силком усадив на скамью. Следующие секунды он слышал лишь стук крови в висках и чеканные шаги милорда советника.

Когда перед носом появился кубок с водой, Анасфено испустил вздох, полный страдания и сожаления.

— А почему не вино? — спросил он, промочив горло и протягивая кубок обратно с таким требовательным видом, что Сарин только языком цокнул от бескрайнего удивления.

— Вина тебе, недоучка?.. Пошёл вон, — тихо-тихо произнёс он, указывая на дверь. Шум шагов в продуваемой всеми ветрами галерее его уже не смущал. — Твоё похмелье — не моя забота!

Голос его поднимался выше и выше, и Анасфено затаил дыхание. Если их услышат...

Он вскочил, позабыв про колотьё в боку, и зажал советнику рот.

Шарк. Шарк. Шарк. Тихий хруст древних суставов, приглушённый показавшимся сейчас слишком тонким полотном двери. Щелчок. И снова шарканье, слишком медленное, чтобы точно сказать, удаляется оно или нет.

В молчании прошло несколько минут. Сарин теперь тоже вслушивался, оставив на потом все возмущения и нравоучения. Когда шаги начали затихать в стороне, он с огромным облегчением выдохнул в широкую ладонь и поглядел на Анасфено. Тот растянул губы в понимающей улыбке.

Темноту рассеивали только отсветы луны, робко пробивающейся сквозь россыпь тонкого слюдяного витража, и длинные светящиеся волосы, собранные на макушке лекаря в пучок. После возвращения Сарина в столицу лорд выделил ему покои прямо в замке, в довольно безлюдной части, чтобы никто не досаждал дракону-колдуну ненужным любопытством. Только стража и Бальзамин бродили по здешним коридорам: первые по необходимости, второй — по привычке и, возможно, из желания добраться до кое-чьих чешуйчатых крыльев. Но и они ушли.

Никаких соседей. Никаких лишних ушей.

Анасфено вдруг понял, что стоит непозволительно близко, почти прижимается к о чём-то задумавшемуся советнику, а ладонь очень уж уютно устроилась на его губах. Никто и не узнает.

Он наклонился ниже, медленно отводя ладонь и чувствуя, как чужое дыхание, пахнущее летним земляничным вином, продолжает щекотать кожу. Дракон, коротышка и алкоголик. Ну и угораздило же его привязаться именно к этой ящерице. Впрочем, решил Анасфено, прикрыв глаза и почти касаясь тёплой кожи, сейчас это перестанет иметь хоть какое-то значение.

Губы приоткрылись...

Звонкое «клац» у самого уха вывело Сарина из задумчивости, и результат оказался... сокрушительным. Анасфено хохотал до икоты, держась за подбитую челюсть, добрые десять минут, а безвинно пострадавший советник уединился в любимом кресле с бутылкой и спешно успокаивал нервы, не издав более ни звука.

— Никогда бы не подумал, что ты умеешь так визжать, — признался ученик лекаря, окончательно избавившись от душащей истерики. Только губы продолжали подрагивать и кривиться. — Ты никогда не проверял, могут ли твои вопли оглушать врага на поле боя?

— Нет, — сухо обрубил Сарин, но Анасфено только шире улыбнулся.

— Не проверял или не оглушают?

Не дождавшись ответа, он распахнул мантию и принялся рыться по внутренним карманам с чрезвычайно плутоватым видом. Извлечённое им нечто уместилось в его кулаке, но Сарин, делающий вид, что юродивый за его столом просто предмет интерьера, насторожился.

— Сарин? — не замечая, что вернулся к своему ужасающему акценту, протянул Анасфено, наклоняясь поближе. — Сари-ин? Ты ведь знаешь, что сегодня за день? Сегодня день святой Эдме. Вот что интересно, — сбился он с игривого тона, — почему его празднуют и в империи, и у некромантов?

— На севере не празднуют, — не стерпел дракон, поведя плечами и не отрывая взгляда от руки лекаря. — А здесь это традиция. Для имперцев Эдме святая, принявшая Всетворца, для магов — хитрая некромантка, обманувшая целую толпу священников и ставшая герцогиней. Кардинал герцогства Тоно, к слову, продолжает политику лояльности к магам и ведьмам...

Анасфено, уложив подбородок в подставленную ладонь, покачал головой:

— Какой же ты очаровательно нудный. Животное должно быть забавным, а ты, Сарин, всё же животное.

— Лекарь должен уметь хотя бы чай от простуды готовить, а не отраву, — немедленно отозвался Сарин, — а ты все же лекарь. Или нет? Или лекарь? Ох, — злорадно развел он руками, прежде чем сделать последний глоток вина и убрать бутылку за кресло, — я даже и не знаю, какой ответ правильный. Можно ли назвать лекарем оболтуса, три сотни лет травящего своих подопечных? Что скажешь, недоучка?

— Только то, что у меня есть для тебя подарок, животное.

Поднявшись и в последний раз ощупав челюсть, Анасфено подошёл ближе и торжественно развёл на указательных пальцах золотую цепочку. У Сарина внутри всё похолодело: никогда раньше он не видел такого уродливого и вычурного плетения. Толщиной она оказалась в палец лекаря и блестела даже в тусклом свете. Даже россыпь лавово-золотых спессартинов и почти чёрных альмандинов не спасала положение.

— Ошейник для самого многознающего животного в этом городе, — не скрывая гордости, заявил Анасфено и, не слушая робких «нет-нет, я недостоин», застегнул это чудовище на шее господина советника. Распрямившись, дабы оглядеть дело рук своих, он кивнул. — В моём мире — на наш праздник любви и верности, конечно — мы дарим любимым символ своей семьи. Я сделал рисунок, а ювелир — всё остальное. Заклятье против воровства вместе вплетали!

— А мессиру Архазару ты такой же подарил? — сипло поинтересовался Сарин, пытаясь выпрямить плечи. Золотая цепь давила на него. Во всех смыслах. — Он — самый многознающий. Вдруг обидится?

— Он человек, — снисходительно поправил его лекарь, приглаживая узкую полосу бородки. — А ты нет. Ты же не человек, Сарин?

— Не человек, — вынужденно согласились с ним, и Анасфено, усмехнувшись, потрепал драконью макушку.

— Вот и носи. И никаких возражений.

— Лорд убьёт меня, если узнает, что я связался с сумасшедшим бальзамиром[1]. Нет... что хуже, твои наставники меня убьют, если узнают!

Анасфено наклонился к нему, и Сарин нервно прикрыл ухо. На этот раз ничего неподобающего не произошло.

— А ты, — шепнул лекарь, — им просто не говори.

* * *

Стук в дверь раздался, когда часы на центральной площади ещё не пробили шести часов утра. Широко зевая и посылая проклятья на голову тому, кто додумался разбудить его в единственный за полгода выходной, Анасфено выбрался из постели и спустился на первый этаж, спросонья собирая боками все углы на пути к двери. Отодвигая засовы, он зевнул ещё раз, подпоясал получше халат...

За порогом, на самых ступенях, его дожидался окорок, выложенный на заботливо подстеленную холстину. К счастью, без крови и уже закопчённый, но дыхание лекаря предательски сбилось.

Он поднял глаза на стоящего у стены дома напротив Сарина. Господин советник лорда был лохмат, непричёсан, в застёгнутой не на все пуговицы рубашке и измятых штанах. Цепь болталась поверх ворота, кое-где исцарапанная крепкими когтями.

«Снять пытался», — понял заторможенный Анасфено и снова поглядел под ноги. Окорок был размером с собаку, не меньше. И куда его теперь деть...

— В моих краях, — не скрывая издёвки, сообщил обидчивый дракон, — принято дарить любимым мясо. Мы, животные, предсказуемый народ. Чем больше любим, тем больше мяса. Ты вот, например, потянул бы на целого козла. С днём святой Эдме, Анасфено.

Примечания:

[1] Бальзамиры — общее название подмастерьев, учеников всех мастей и уже полноценных лекарей Дома Аркс.

Бальзамин — титул главы зиккурата лекарей, наставника бальзамиров.

Империя.

Кардинальский дворец в глубине садов Виндемиатрикса.

Чернота, золото и горький багрянец на стягах. Въевшаяся кровь нелюдей — на белой стали нагрудников. Воины возвращались домой, принося частичку войны на залитые солнцем улицы нынешней столицы империи. Их, победителей, отбросивших некромантов далеко назад, вынудивших вновь согласиться на переговоры, встречали с цветами и молитвами. От колокольного звона дрожал воздух.

Елена Каррэра, кардиналин герцогства Этер, не вышла вместе с остальными и смотрела на процессию из окон своих покоев. Здесь, среди виноградников и садов, звуки едва различались. Так, во всяком случае, хотелось верить самой леди: в иной момент казалось, что слух отказал ей.

По велению леди Исабель слуги обходили покои с занавешенными тёмным окнами, когда там находилась её сестра. Лишь птицы да шум фонтанов разрушали опустившуюся на дворец тишину. Почти могильную тишину.

Исабель слишком серьёзно отнеслась к скорби Елены. Добрая, сильная, маленькая Исабель...

Леди Елена знала, что муж жив. Леди Елена получала письма, редкие, короткие, написанные врагом её страны, и в них были обрывочные вести о положении дел. Леди Елена не сомневалась. Леди Елена...

На звук открывшихся дверей она не обернулась, сильнее вцепившись в край подоконника. Жаркая духота улицы не спасла от нервного озноба, а от звука шагов ноги сделались ватными.

— Миледи.

— Милорд.

Четыре месяца неизвестности, страха, ожидания и надежд. Ей было бы проще пережить их, занимаясь делами, но синод отказал в пересмотре отстранения, а сестра надёжно приглядывала, чтобы Елена не сбежала. Четыре месяца среди цветников, ручьёв и благоденствия. Как можно дальше от сплетен и суеверных горожан. Взаперти.

Но теперь больше не в одиночестве.

Всетворец миловал: Гранц де Форц не был ранен в бою. Даже седина не тронула золото его волос, а усталость не согнула спину. Успевший расстаться с доспехами и переодеться в малоприметный наряд, он стоял посреди спальной комнаты, сжимая в руках ношу, завёрнутую в плотный тёмный плащ.

Елена подошла ближе, принимая её, чтобы в молчании разложить на столе.

Две головы, иссушенные ветром и покрытые инеем защитной магии, изуродованные, но с узнаваемыми чертами. На одной сохранились остатки грязных русых волос.

— Прекрасный подарок, — нарушила тишину Елена, складывая ткань и не отводя глаз от страшного содержимого. На аристократически бесстрастном лице не проступило вполне ожидаемое отвращение. Как и ничто иное. Ни на миг. — Достойный праздника святой еретички.

* * *

Они в молчании стояли на пороге детской, глядя на спящего Федерико. Красивый, ласковый ребенок, больше напоминающий ангельского вестника, какими их рисуют в детских книжках. Уже сейчас было видно, насколько он не похож ни на мать, ни на приёмного отца.

— Он вырос с тех пор, как мы виделись в последний раз, — заметил кардинал Гранц, невесомо придерживая руку жены. — Он помнит меня?

Кардиналин слабо повела плечом и закрыла глаза, склонив голову. Гранц тяжёло вздохнул.

— Мальчик наследует ваш дух, миледи. А вы святая.

— И дважды проклятая, — глухо отозвалась женщина.

— Вы — мой свет.

Осторожно выводя Елену в галерею и закрывая дверь, Гранц наклонился. Волосы отгородили поцелуй от возможных нескромных взглядов.

— Я отомщу за вас, — пообещал шёпотом он, касаясь губами тёплой щеки. — Отомщу за нашу страну. Но голову Энрикса возложу к вашим ногам.

— Как дар ко дню святой Эдме? — тихо и неуверенно, лишь подёрнув уголком губ, хихикнула Елена, уворачиваясь от поцелуя в губы и обнимая Гранца. Тот серьёзно кивнул.

— Как дар. Непременно. А вы станцуете мне за это?

Искусанные в ожидании губы впервые за долгое время раздвинулись шире. Леди Елена и сама не была уверена, что помнит, как нужно улыбаться.

— Даю слово, — пообещала она, — что спляшу для вас на могиле некроманта.

— Вы мой свет, — повторил мужчина, и голос его звучал с непривычным и неподобающим трепетом, словно он вновь стал двадцатилетним юношей, никогда не видевшим ни битв, ни крови. Елена сжала его ладони своими и поцеловала в щёку.

— Вы — моё правосудие.

В уголках глаз кардинала Гранца собрались смешливые морщинки. Он, расправив усталые плечи, предложил своей леди локоть, и она, чинно кивнув, приняла его. Испортила образцовое поведение лишь походка: отстукивая сандалиями ритм, кардиналин, казалось, репетировала свой танец.

Впереди их ожидал долгий день.

Северные земли, город Гроз Дома Лауд.

Леди Мелис сидела на почётном месте по левую руку от своей тётки-королевы, окружённая её рыжеволосыми детьми, и со всей подобающей невозмутимостью пила вино. Мать не одобряла праздность и сибаритство, потому дома им подавали травяные чаи и мёд, лёгкий и едва кружащий голову. Южный напиток оказался ненамного, но крепче: на щеках Тельдис проступил багрянец, а чувство смущения начало давить узкие плечи тяжестью гранитной плиты.

Нынешний приём проходил в честь юной наследницы третьего из Домов Севера, и юная магиня, впервые приехавшая в столицу без сопровождения родительницы, старалась вести себя прилично. Не ёрзать, не чесать голову, стянутую неудобными косами, не шмыгать простуженным носом и не таращиться по сторонам. И, главное, не скалиться, распугивая цвет северного дворянства этой пародией на улыбку.

Главной задачей Тельдис было не опозорить мать. Это определение включало в себя столько мелочей, что девушка, будь её воля, не поехала бы вовсе. Но «игнорирование светских обязанностей» числилось двадцатым пунктом в списке.

И она терпела.

Говоря искренне, королева Легерсис обладала редкой для смертных проницательностью и с самого начала постаралась как можно меньше давить на гостью. Девушке отвели комнаты просторные и уединённые, а прислугу подобрали самую дружелюбную. Но игры на публику требовали традиции, и теперь все они — Тельдис, леди Легерсис с дочерьми и старшим сыном, и сотня разряженных аристократов — сидели в большой зале и Держали Себя В Руках.

Наверное, именно на этом стоял север. Здешние правительницы не имели права на слабость и неосторожность и оттачивали мастерство бесстрастия на подобных празднествах.

«Скольким хочется выйти из-за стола больше, чем мне? — подняла Тельдис взгляд от тёмного обода кубка. — Явно немногим. Какие же они все замороженные... Что здесь сидеть, что на похоронах — никакой разницы!»

Ещё час-два, и придётся хоронить её саму. Больше всего на свете девушке хотелось зашмыгать носом, задрать повыше юбку и сесть поудобнее, и невозможность сделать это грызла изнутри, доводя до исступления.

Чтобы отвлечься, она повернула голову к Легерсис, украдкой разглядывая неизменную черноту платья и белую кожу. Мать всегда говорила, что Мелис родня Дому Лауд, старейшему и сильнейшему, но девушка смотрела на королеву вблизи и не находила никакого сходства. Знаменитое «пламя Севера» — густо-рыжие, почти алые волосы — венчало головы царственной семьи и казались вызовом самой природе. Таких огнеголовых во всех четырёх городах едва отыщется полтора-два десятка. Знак власти, как говорили знающие люди.

Собственные волосы Тельдис были смоляными, как у бабки, раскосые глаза — карими. Типичная внешность для залива Падающих Звёзд, подпорченная южной кровью её отца.

У молодого Лорглэйса, приходящегося ей кузеном, смешанная кровь не так сильно отразилась на внешности, как у неё. И всё потому, что Лауд и так слишком нездешние. Кто за огнём волос заметит, скажем, слишком резко очерченный нос или узкие губы?

А что, если её собственный, слишком плоский нос кажется здешней аристократии смешным, а сама она — похожей на простушку из дальней деревни? Тётушка Легерсис слишком тактична, чтобы об этом сказать, кузен влюблён, а сестрицам подобное и в голову не придёт. Но другим-то...

Тельдис осторожно прикрылась ладонью, изображая лёгкое утомление, взяла кубок — и встретилась поверх него со взглядом кузена. Лорглэйс улыбнулся ей, и она вспыхнула. Если она верно читает знаки, мать хочет породниться с правящим Домом. А если мать чего-то хочет...

Она неслышно вздохнула и отпила ещё вина — достаточно, чтобы в голове зашумело, а тоска стала чуть менее мучительной. Подняв глаза, Тельдис вновь уставилась на королеву, столкнулась с ней взглядами, смутилась... Отвернувшись, снова увидела рыжую копну.

По спине пробежал холодок, а по ногам, от колен и до самого паха — жар. Тельдис ссутулилась, бряцая украшениями в косах: всё её существо хотело выбежать за чёрные стены башни Семи Гроз и зарыться в снег. Лишь бы никто не увидел, как горит маковым цветом её лицо.

* * *

Дрожащие пальцы путались в рыжих волосах, пока чужие руки тянули Тельдис к резному креслу во главе стола. Леди Мелис едва передвигала ноги: те отнимались от одной мысли, что в зал войдёт королева.

— Это же не подобает, — лепетала она, сев на самый край, чтобы легче было задирать юбку. — Делать здесь такое — всё равно что украсть у твоей матушки ангельское перо!

— Не нужно мне её перо, — проворчали внизу, укладывая дрожащие ноги на плечи и целуя мягкое колено. — У меня есть своё. И это дурацкое кресло моё по праву. Успокойся, солнечная моя. Хотя бы сейчас.

— А если королева...

— Если мать войдёт, то сделает вид, что ничего не видела.

— А после...

— Пожелает нам счастья. Она любит меня и с уважением относится к тебе. Тельдис, — похлопали её по бедру раскрытой ладонью, другой задирая нижнюю рубашку выше и выше, — мы одни. Здесь нет этих высокомерных чудовищ и тебе не надо больше бояться. Если хочешь, — твёрдо пообещали, — мы закончим прямо сейчас и пойдём танцевать. Или я провожу тебя до покоев. Или можем объявить о нашем решении перед всем аристократическим сборищем и уже больше не прятаться по углам.

— Не подобает, — тихо пискнула Тельдис, закрывая глаза и шире раздвигая ноги. Под шелест сминаемой юбки в живот ткнулся поцелуй, настолько жадный, насколько возможно после полугода ожидания.

Это рыжее чудо не принадлежало человеческому роду, Тельдис знала наверняка. Люди не умеют быть настолько бесстрашными. Люди не способны отгонять холод одним своим желанием.

— Я некрасивая, — плакала Тельдис в сильных объятиях много минут спустя. Тяжёлое платье лежало в стороне, переливаясь вышивкой в свете зажжённого пламени. Искры плясали в длинных рыжих волосах.

— Ты такая, какой пришла в этот мир, — шептали ей на ухо, целуя мочку и шею. — Тебе не должно быть дела до того, что болтают эти самодовольные дурни. Если ты захочешь, я соберу всех, кто посмел тебя обидеть, и сожгу их в святилище. Сегодня. Завтра. Когда надену корону. Или никогда — чтобы ты видела их страх. Или сделай это сама, а я поддержу тебя во всём.

— Я не смогу.

— Это не так страшно, как кажется. Это страшнее. Но ты станешь леди Дома Мелис...

— Нет. — Тельдис, отстранившись, осторожно обняла любимое лицо ладонями, вглядываясь в чёрные глаза. — Не стану. Я знаю, что будет: матери нужна наследница, и только после этого она отдаст мне власть. Но я не готова. И никогда не буду готова. Я откажусь от права наследования.

В молчании она улыбнулась, прижимаясь к мягкой груди, и поглядела на огонь.

— У тебя ведь есть две сестры. Они будут править от твоего имени в двух моих городах. А я останусь с тобой.

Леди Велердис сдула с носа рыжую прядь. В голове вдруг стало пусто и звонко.

— Ты хочешь этого... ради меня?

— Если ты согласишься.

Она рассмеялась, целуя растрёпанную макушку. Без этой глупой одежды и нелепых кос Тельдис только краше.

— Наши матери нас проклянут. Солнечная моя, — пообещала она, — я не достанусь лорду Рейло. И смогу родить наследниц и тебе, и себе. Они будут детьми Севера, и наш род никогда не прервётся. Сёстры сделают всё для величия Дома Мелис, а мы будем править вдвоём. Так должно быть.

— Так должно.

* * *

— Мать, да послушай же! — Лорглэйс почти метался по кабинету, не находя ни слов, ни самообладания. Внутри всё ломалось и выло от боли. — Я видел! Собственными глазами видел!

Леди Легерсис продолжала писать, выводя ровные строки. Ничто в ней не показывало, что она вообще расслышала слова своего первенца.

— Мать! — сорвавшись, крикнул молодой маг.

Та нехотя подняла глаза от бумаги.

— Твоя сестра спит с девицей Мелис. Да. Благодарю, что сообщил. Надеюсь, Тельдис удовлетворена?

— Что? — опешил Лорглэйс, но мать всё столь же бесстрастно поглядела на него, пожимая плечами:

— Будет досадно, если она передумает до коронации твоих сестёр. Оставь меня, сын. Мне нужно решить, в какой из городов кого отправить. С близнецами всегда сложно.

— Ты знала.

Лорглэйс уже медленнее прошёл до стола и сел, почти рухнул в кресло напротив матери. На смуглом лице проступала ненависть пополам с отчаянием.

— Ты всё знала. Это ты их свела? А ты знала, что я люблю её?!

— Нет, — и не подумала смутиться леди, отложив перо. — И я не способна вызывать любовь. Иногда вещи просто происходят, сын, а мы должны принимать их и использовать с умом. Если судьба даёт шанс законно объединить северные земли, не нарушая целостности Домов, я им воспользуюсь. Или ты хочешь, — наклонилась она, — чтобы я насильно опоила свою дочь и заставила разлюбить эту девочку? Счастья не будет ни у Велердис, ни у тебя. Да, ты вполне способен очаровать Тельдис, но сожалеть она будет о ней.

— А ты — о Доме Мелис, который уйдёт у тебя из-под носа.

— Немного, — согласилась Легерсис. — Но мне важнее, что вы счастливы и в безопасности. Да, и ты, сын, — повысила она голос, когда Лорглэйс поднялся. — Что сделает с тобой леди Мелис, если почует, что сможет править ещё и Домом Армо? Это наш единственный порт. Владеющие им диктуют волю всему Северу. Ты найдёшь себе женщину, которую не придётся околдовывать ради взаимности, и ты будешь счастлив с ней. Я знаю это, — смягчила тон королева северных Домов. — Боль затихнет, моё цветущее дитя, и ты не останешься в одиночестве. Верь мне.

Выйдя из-за стола, она поцеловала сына в лоб и вытерла его невольно выступившие слёзы. Смущённый, разозлённый своим бессилием, но уже не пылающий яростью, Лорглэйс попрощался, пряча алеющие уши и скулы.

Глядя ему вслед, Легерсис тяжело вздохнула.

— Девицы, города, любовная магия... Ну хоть здесь не разочаруй меня, сын.

— Вот так и окончилась моя бесславная влюблённость — у замочной скважины, в подглядывании за собственной сестрой, которая увела не только мою любимую, но и трон.

Леди Аматиел сочувственно улыбнулась и тронула его руку. Лорглэйса бросило в жар. Эти нечеловеческие пальцы, эти завязанные тряпицей глаза, эти... эти крылья! Уже не думая ни о чём, он обхватил узкую ладонь своими, глядя в бледное лицо.

— Аматиэль, — в очередной раз искажая её имя, зашептал северянин, — простите, что надоедаю вам глупыми историями. Вы слишком добры ко мне, а я не должен злоупотреблять этой добротой.

— Что вы, милорд, — со всем должным терпением отозвалась вестница, пытаясь как можно ненавязчивее высвободить руку. — Ваши истории весьма занимательны и поучительны.

— Вы так считаете?

Половину из сказанного некромантом Аматиел не услышала, погружённая в собственные мысли, и уловила только суть. Что-то о девицах.

— И они тронули моё сердце, — дипломатично закруглила она, не видя, как расцветает Лорглэйс. — Но, хоть мне и жаль, вам пора: если милорд Энрикс увидит, что вы здесь...

— Ничего милорд Энрикс мне не сделает, пока ему нужен союз с Севером. Война на пороге, и ему нужны союзники.

— Но мне сделать может.

— Вы всё ещё не желаете отправиться в мои края? — тщательно скрывая досаду, спросил Лорглэйс, поднимаясь и целуя тонкие пальцы. Вестница улыбнулась. — Помните, что я готов увезти вас в любую минуту.

— И я благодарна вам за это. Доброй ночи, милорд.

— Доброй, миледи.

«Как она прекрасна, — думал Лорглэйс, выходя и закрывая за собой дверь. — Как добра, светла и невинна. Матери она понравится».

На лестнице он, задумавшись о том, как представит крылатую леди семье, столкнулся с сэром Ллириеллом. Извинившись, улыбнулся добродушно и заспешил прочь.

«Что-то с ним не то. Снова ошивается у ангельской суки», — с раздражением подумал Ллириелл, глядя ему вслед и растирая ушибленное плечо. Устав за день и мечтая поскорее добраться до покоев и начать письмо, он покачал головой. Снова дела: стоит усилить охрану Аматиел, пока этот жизнерадостный болван её не украл.

А ещё лучше — скормить девку страже. Если уж она так горюет по родне, то пусть сдохнет и поскорее к ней отправляется. Ах, если бы лорд Энрикс не видел в ней необходимости! И как досадно, что его сейчас нет здесь. Уж он-то нашёл бы способ отвадить Лорглэйса и вправить дряни мозги.

Леди Аматиел, в свою очередь, ни о чём подобном не думала. Развалившись на просторной кровати и раскинув крылья, она вспоминала о своём возлюбленном, не заходившем к ней уже декаду, и о том, как мил, но надоедлив лорд Лорглэйс.

«С другой стороны, — решила она, устраиваясь поудобнее, — голос у него успокаивающий».

* * *

Лорд Энрикс, появлением коего прикрывалась крылатая гостья некромантского города, был занят. Настолько, что проигнорировал бы даже нападение имперских войск и попытку переворота.

Оставив сопровождение, артефакты и оружие, лорд-колдун отправился в подземелья. Огромный Стегальщик, страж темниц под дворцом, пропустил его так же свободно, как и прежде. Сотня глаз, видящих во тьме, томительные секунды разглядывала ношу в руках правителя, не скрывая осуждения.

Знакомый с детства лабиринт сменялся то лестницами, то шаткими мостами, но Энрикса не пугали высота и темнота. С некоторых пор он разучился бояться смерти, а уж сегодня...

— Любовь моя! — почти пропел он, чего в обычной жизни за ним не водилось. — Мари! Ждала меня, м... мразь!

Корзина соскользнула на пол почти бережно. Крадучись, лорд подошёл к камере, опасаясь спугнуть тени, ибо они остались единственными её обитателями.

Пусто. Вероятнее всего — уже давно. А раз эту лживую змею за столько-то времени не нашёл Стегальщик, значит, её здесь и нет. Той, что должна была сгнить живьём, забыв солнечный свет и запах дождя и земли — нет. Той, что предала его — нет.

Прикрыв глаза, Энрикс пинками отправил корзину за распахнутую решётку и сам вошёл следом. Осторожно затворив дверь, сел на жёсткий тюфяк, словно в горе пряча лицо в ладонях.

* * *

«Любезная моя Мария, это письмо ты получишь так или иначе, ибо пути Мортис неведомы никому из живущих, а магия способна на большее, чем силы всех гонцов и всех ищеек. Ты можешь прятаться, но когда-нибудь — совсем скоро — прочитаешь эти строки.

Нынче, в день так почитаемой тобою Эдме, я пришёл проведать тебя, но, как понимаешь, не нашёл ни следа. Весьма любезно было сбежать, не попытавшись при этом снова лишить меня жизни. При случае поведай, как тебе удалось обмануть Стегальщика... и удержаться от привычного вероломства.

Искренне надеюсь, что беседовать буду с твоим духом, а тело твоё к тому времени обглодают бродячие псы и лисы. Умри в муках, злобная, гнусная дрянь, но прежде этого переломай себе все конечности и упади в костёр.

С искренней любовью, единственный законный правитель Дома Аркс, лорд Энрикс».

Поставив точку, некромант небрежно встряхнул лист и отложил сушиться. Скрасить ожидание помогало принесённое вино.

Не слишком достойное поведение, да и писать подобные вещи даме — верх бесстыдства, но Энрикса не мучила совесть. Все его добродетели сейчас сконцентрировались во вполне отдельной личности с крыльями, любезничающей наверху со всеми, кому не повезло оказаться поблизости.

«Праведница, — думал он, делая глоток за глотком и не чувствуя вкуса. — Стерва с крыльями. Не стоило проворачивать эту авантюру. Уж лучше тихо умереть, чем слушать её скорбные вздохи. Хорошо, что обходится без укоряющих взоров. Может, стоило ей и язык отрезать?»

Против воли губы расползлись в ухмылке. Да... забавно, и не поспоришь. Странное всё же дело — пить в полном одиночестве, сидя в камере беглой мерзавки и не чувствуя ярости и отвращения к самому себе.

Энрикс поглядел на недопитую бутыль.

Возможно, есть смысл повторять это чаще.

Фигура в чёрном стояла рядом, недвижимая и бесконечно уставшая. Молодое солнце превращало выбивающиеся из-под капюшона волосы в золото.

— Павлины не сдаются. Никогда.

Её голос почти терялся в шуме волн, но Ллириелл слышал. Он мог бы угадать, что тётка говорит, по движению губ, если бы та не пряталась от жарких лучей. Верно... Чем старше становишься, тем больше они жгут. Когда-нибудь и он станет, как бешеная крыса, таиться до вечерней зари в прохладных покоях и выходить лишь под лунный свет. Если доживёт.

— Ты должен идти дальше, Ллириелл, — шептала правительница, с ожесточением глядя вперёд, словно выискивая на горизонте далёкие берега материковой Империи. — А мы останемся. Нами были убиты сотни и тысячи, но это не сделало нас сильнее. Короткоживущие могут помочь, но могут и отказать. И я не знаю, кого просить о помощи. Искать придётся тебе самому.

«Мне жаль», — говорил её взгляд, но вслух Льерриал только пожелала ему попутного ветра. Ллириелл был благодарен. Он уже давно мужчина, а не маленькое напуганное дитя. Он уплывёт к короткоживущим и приведёт войско. Он очистит свою землю любой ценой. И отомстит.

— Твоя мать умерла, чтобы ты жил.

Сжимая его руки, Льерриал поглядела на него почти свирепо. Седая, слишком рано постаревшая, но не утратившая остроты зубов и нечеловеческой силы.

— Твой отец умер, чтобы ты жил.

Безжалостное солнце, ласкающее кожу Ллириелла, обжигало её руки. Совсем не так, как в сказках, нет, но к вечеру быстро алеющая кожа вздуется и пойдёт нарывами, и потребуются недели, чтобы не осталось следов.

— Я умру, чтобы ты жил. — Она отпустила его, с горечью глядя, как племянник спешит расправить задравшиеся рукава её плаща. — Не дай чужакам себя убить, Лир. И не забывай нас.

И отомстит.

— Возвращайся.

* * *

Он не видел Койо уже много лет, но до сих пор помнил его пустынные берега и грохот волн в бурю. Помнил запах океана и мокрых парусов, вкус крови во время ливня и смех своей тётки. Она погибла в бою — как и подобает главе Павлинов, с оружием в руках и разрывая глотки врагов. Она не дожила до двухсотлетия всего три года.

Сейчас Койо управляет совет старейшин, дожидаясь законного правителя. После того, как Дом Аркс вмешался в бойню на островах, там стало настолько безопасно, насколько возможно для народа безбожников и кровопийц. В качестве платы Ллириелл поклялся помочь другу и союзнику в уже его войне.

За столько времени он поучаствовал в сопротивлении неудавшемуся перевороту, затем — ещё одному, побывал в заточении, получил колдовское клеймо и изрядно поднаторел в магии. Будь его воля — и он купался бы в золоте, пил редчайшее вино, словно воду, и стал первым советником лорда. Будь его воля...

Прежде он считал свои острова прекраснейшим местом на свете. Теперь — понимал, что после Белого Города заскучает бродить среди песков и деревьев. Смешно, как покорёжила его жизнь: пират без корабля, чиновник без амбиций.

Вечерней зарёй он порой лежал в саду, слушая шум фонтанов, и вспоминал дом. Флот, блики на воде и брызги, что слаще любого вина холеных, изнеженных южан. Прозрачная синева там, где океан сливается с небом.

Ллириелл понимал, что никогда не вернётся домой.

Осколок океана он увидел лишь однажды — в глазах женщины из Империи. Её кожа была темна, как песок, омытый волной, и так же солона от пота и слёз, а глаза заполняла вода.

«Гадкоязычная дрянь», — сказал о ней его лорд, повелитель и друг, отдав приказ, которому Лир не смог противиться. После он часами напролёт думал, не в силах заснуть, и разглядывал свою руку. Клеймо, подаренное ему, теперь не было знаком силы, власти и тайных знаний. Оно стало меткой насильника и безвольной тряпки.

«Гадкоязычная дрянь», — повторял он про себя, стараясь забыть то унижение. Прежде ему приходилось выполнять куда более грязные поручения, и совесть не кипела, пожирая разум. Прежде он видел множество синеглазых женщин, и ещё больше — тех, кто силой духа и несгибаемостью может поспорить со штормом.

«Гадкоязычная дрянь», — смеялся он вместе с остальными на совете, когда речь заходила о докладах шпионов. «Святая» разродилась бастардом. Два покушения на белобрысую шлюху, одно — почти удачное. «Девка с яйцами» пытается командовать кардинальским синодом и требует себе гвардию Птиц. Ещё немного, и она пойдёт воевать вместо своего долговязого мужа. Может, хоть на поле битвы сдохнет.

«Дрянь».

Он знал, что если хоть единая душа, живая или не слишком, узнает о его переписке, Энрикс сделает всё, чтобы выбить из друга эту дурь. Понадобится — так скуёт и методично переворошит память, вырезая все мысли о Елене Каррэра, не побрезгует. Но писал, писал каждую декаду, если не чаще. Преданность Дому Аркс не позволяла выдавать военных тайн или описывать происходящие стычки, и он обходил эти темы так, как мог. Ему было известно, о ком ей не хватает вестей.

Лир не сомневался, что она не простит, но надеялся на искупление. И готов был рискнуть союзом и собой ради малого проявления благосклонности — и облегчения чувства вины. И мать, и Льерриал поняли бы его мотивы.

— Гелла, положи нож. ПОЛОЖИ НОЖ... ради всего святого, Гелла, не делай глупостей, о которых можешь пожалеть!

— А кто сказал, — зашипела аристократка, шире взмахивая кулаком, — что я пожалею?! Выблядок крысиный!

Феарарон[1] отступал, в уме поспешно перебирая, за что любовница в гневе на этот раз. Из последних проступков, следы которых он не успел надёжно скрыть, вспоминалось разве что свидание с герцогиней Эйре. Происходило оно на приёме Его величества Виэта... и о нём вполне могли разболтать злые языки. В этом случае, увы, Гелла права и в оскорблениях, и в ноже...

— Любовь моя, клянусь, что это было ради нас!

Юная женщина остановилась, красная от ярости и дышащая так, будто тысячу лет не покидала пыльных катакомб. Жадно глотнул воздуха и виновник, обтирая потный лоб.

— Гелла, — сипло пробормотал Феарарон, на секунду прижимаясь спиной к стене, — я не лгу. Поверь мне, этого требовали наши интересы. Только так мы...

— Могли остаться вместе?

Гелла, поджав губы, опустила руку и села на край стола, по-хозяйски закинув ногу на ногу. Юбка задралась выше колен, и Феарарону пришлось отвести взгляд, рискуя быть зарезанным собственной подругой. Что ж, что дозволено графине Л'Инси, того не может позволить себе простой лекарь.

— Не совсем, — решил не завираться и рисковать отношениями он. — Эта маленькая интрижка позволила мне подобраться к мужу герцогини. Значит, есть все шансы или раздобыть компромат, или втереться к нему в доверие и получить доступ к новым и новым знакомствам... Ты ведь понимаешь, насколько это важно. В моём случае.

Женщина глядела на него бесстрастно и спокойно, будто не её руки пытались зарезать изменника ещё пару минут назад. Кивнув, она и вовсе отложила нож, переплетая смуглые пальцы поверх округлого колена.

— Я хочу знать обо всех твоих авантюрах.

— О, Гелла...

— Потому что я за них плачу, — отчеканила она.

— Мы... — осторожно поправил Феа, но надменная девчонка только презрительно скривилась.

— Ты вкладываешься только в подарки, чтобы меня умаслить. И помни, — нахмурилась она вдруг, — если я брошу тебя, то ты будешь лечить бездомных и их собак. Если повезёт.

Лекарь закатил глаза. Справедливо. Связался с аристократкой — не попадайся на изменах. Благо, что Гелла немедля не вышвырнула его прочь.

— Я люблю только тебя.

— Пока ради дела не понадобится отлюбить кого-то ещё. Значит, герцогиня...

— Герцогиня Эйре и баронесса Дейн, — решил сразу признаться во всех грехах Феарарон, покаянно склонив голову. — У отца этой девицы есть связи, и мне могут дать работу на флоте. Корабельный лекарь получает столько золота, что тебе не придётся оплачивать все мои счета.

— Верно, — протянула Гелла, сузив глаза. — Только половину. Потому что всё прочее ты будешь тратить на подарки этим двум заразам. И на лечение самого себя после портовых девок.

Мужчина, заломив брови, подошёл ближе, опустившись перед Геллой на колени. Ножом в горло не получил, и то хорошо.

— Любовь моя, — проникновенно пообещал он, целуя покачивающуюся ножку, — клянусь всеми богами, которых придумали в нашем мире, что мне не нужны ни эти дамы, ни портовые девки, ни матросы, ни даже их капитаны. Я принадлежу тебе от кончиков ногтей до макушки.

— От скальпелей до нелегальных зелий, — подхватила чуть оттаявшая графиня, гладя чёрные кудри. — И клянусь всеми богами, которых придумали в нашем мире, что если ты найдёшь себе другую женщину, я вытяну из тебя душу. И жилы. А член отрежу и заспиртую, чтобы он принадлежал только мне.

— Не заспиртуешь, — с нахлынувшей нежностью покачал головой Феарарон, — ты же не умеешь.

* * *

— Если я стану толстой, мне придётся носить корсет? — пискляво спросила Гелла, запихивая в рот пирожное. Лекарь, пытающийся отпить чай из крохотной посудины, в шутку названной чашкой, ухмыльнулся:

— Мять такое тело корсетом? Могу спорить, что если ты и попытаешься, то взбесишься через четверть часа, разденешься прямо на улице и изобьёшь этим пыточным орудием всех, кто заикнётся о приличиях и нормах красоты.

— Четверть часа? Ты так неуклюже льстишь... Феа, — пихнула она любовника локтем, округлив глаза и протягивая опустевшее блюдце, — слуг я отпустила по случаю праздника, поэтому сходи в дальнюю кладовую. Очень хочется кушать.

— Спешишь стать большой и мягкой? — почти с облегчением поставил «чашку» мужчина.

— Если такова плата за сладости, то почему бы и нет? Тогда я смогу лежать в гамаке, а на моём боку станет дремать ангельская пророчица[2].

Растянув губы шире, Феарарон отправился за добавкой. Склонив голову, Гелла разглядывала его спину, а когда та исчезла из виду, тоже заулыбалась. Вытащив припрятанную конфету, стала ждать.

Чудовищный визг и грохот посуды разнёсся по дому через несколько минут. Беспечно поднявшись и отряхнув домашнее платье, Гелла пошла в сторону дальней кладовой.

Феарарон, бледный и вздрагивающий, сидел в углу среди осколков блюда, глядя на содержимое кладовки, рвущееся за порог. Графиня остановилась в арочном проёме, облизывая шоколадные пальцы.

— Любовь моя, объясни, почему в моём доме заперт оживший труп? — С чмоканьем расправившись с указательным, она заправила выбившуюся прядь за ухо и поглядела искоса на лекаря. Тот ошалело моргал, открывал рот, но и слова вымолвить не мог. — Я с радостью оплачу расходы на новую лабораторию, расположенную где-нибудь подальше от города, чтобы твои эксперименты не привели сюда инквизицию. Но ты мог просто попросить, глупый некромант.

— Это не некромантия, — едва слышно просипел Феа, стараясь и говорить, и не цапнуть себя за язык. — Это наука...

— Так ты хотел похвастаться? Ох ты моя радость, — всплеснула руками женщина, бесстрашно проходя мимо мертвеца на толстой, в руку толщиной цепи, и садясь рядом с лекарем. — Но почему он провалялся здесь месяц? А?

Он не мог посмотреть на это невинное, мило раскрасневшее лицо. Только молился, чтобы у Геллы не нашлось ещё одного ножа.

— Я не думал, что он оживёт.

— И использовал мой дом как свалку.

— Я забыл!

— Герцогиня, интриги... — Гелла оглушительно фыркнула. — Я обмочила юбку, когда это выпрыгнуло на меня в первый раз! Твоё счастье, гений ублюдочный, что у меня под рукой был сервиз.

— Тот самый? — тише, чем прежде, спросил лекарь. Гелла сурово кивнула.

Талантливый учёный, смелый врач и опытный соблазнитель герцогинь ощутил, как у него отнимаются ноги. Интрижка на стороне — это одно, но фамильный сервиз за восемьсот золотых милая графиня ему никогда, никогда, никогда не простит.

* * *

Примечания:

[1] Феарарон Сильский — имперский лекарь, лет через двести ставший Бальзамином Вторым, чиновником Дома Аркс.

[2] По легендам, провидицы проводят свою бесконечно долгую жизнь во снах, наблюдая за людьми, сплетая миры и вслушиваясь в пение Вселенной. Вполне понятно, что проводить вечность они предпочитают в комфорте.

Они ждали, не шевелясь, щуря глаза от режущего ветра. Лишь песок да редкие руины на сотни миль во все стороны.

— Как думаешь, мы сможем добраться до людей?

Эдона Ту-Рилин без эмоций повела плечом:

— Можешь попытаться, а я останусь здесь.

— Пока светит луна, мы должны идти. И я, — твёрдо напомнил Луан, — и ты. У нас не больше семи часов, и терять их ради глупости...

— Ты слишком часто напоминаешь, что я глупа.

— Я лишь хочу выбраться отсюда как можно скорее! О, Мать, вразуми эту женщину и хоть на миг дай ей понять, как я устал!

Эдона не отозвалась, удобнее подворачивая ноги и глядя на поднявшиеся впереди песчаные горы. Глаза ныли от сухости и раздражения, а от холода сводило челюсти. Пожалуй, только это останавливало от резкого ответа.

Они устали, это верно. Целая вечность среди сводящей с ума пустоты. Лучше бы Луан молил о скорейшем безумии, хотя в своей надежде на окончание этой пытки он и так ходит по грани.

— Она не вернётся. — Лорд-некромант Дома Фатос сел на колени, пытаясь заглянуть Эдоне в лицо. Та отвернулась. — Пойми это. Прими это!

— Вернётся. Она обещала.

Песок, ещё тёплый после дневного пекла, вытекал из горсти тонкими струйками, похожими на жидкое серебро. Луан продолжал убеждать, говорил умные и красивые слова, пытался брать за руку, но Эдона делала вид, что всё это происходит не с ней. Нет конца этой пустыне и нет гор, за которыми раскинулась цветущая империя. Нет далёкого океана. И нет спасения.

Горы давно стёрты в пыль, а живительные воды обратились в пар под палящим солнцем, и остовы людей белеют в его лучах.

— Нам некуда идти, — напомнила она, когда Луан остановился отдышаться. — Но если хочешь — ищи своё спасение, а я посмеюсь над этим.

— Иди со мной, и сможешь смеяться и тыкать пальцем! Я переживу это, только пойдём!

— Я останусь.

Кулак мужчины выбил песчаные брызги.

— Посмотри! — срываясь на сип, попытался крикнуть он, держась другой рукой за горло. — Посмотри вокруг! Мы ещё можем спастись, а не ждать у могильного камня ту, что мертва! Ветон не придёт! Если бы она могла, то давно бы подала тебе знак. Но его нет! И уже никогда не будет! А мы сами не обязаны...

— Обязана, — с тем же пустым, лишённым всех страстей лицом упрямо возразила Эдона. — Она обещала, что никогда меня не оставит. И я дождусь.

— Мы ждём уже шестьсот лет! — сорвался Луан, но пески поглотили его отчаяние так же, как и каждую ночь на протяжении этого срока.

* * *

Горизонт налился прозрачной зеленью. Где-то неподалёку пробежала ящерица: Эдона не видела её, но слышала топоток крохотных лап. Наверняка такая же серая, как и камень за спиной, и песок, и всё вокруг — от осыпавшихся гор до высохшего океана.

— Эдона, — позвал Луан с другой стороны камня, — если бы ты могла вернуться в те дни, что бы рассказала себе? О боли? Или о бесконечном ожидании?

Обнимая колени, Эдона Ту-Рилин, не отрывая взгляда, глядела на тени, растягивающиеся и теряющие невесомую тонкость.

— Я бы солгала. Пусть живёт и ничего не боится.

Мужчина зажмурился, подавив горький смех. Помолчав, обернулся, но никого не увидел. Миг спустя ветер разметал и его — под первый луч вечного, неумолимого солнца.

— Ты всё ещё ищешь его? — спросила Та-Эр, не поднимаясь со дна. Смотреть на то, как тонкие стебли прорастают сквозь бледное до прозрачности лицо, было неприятно, и Киллин ограничилась кивком, спешно отвернувшись.

Жизнь среди людей накладывает свои отпечатки. Несколько тысячелетий спустя она, вполне возможно, и вовсе позабудет, как летать.

Озеро разошлось густой рябью по поверхности: провидицу молчаливость сестры не удовлетворила. Медленно, собирая себя в единое целое, она всё же вынырнула. Вода не стекала с волос и кожа не казалась мокрой. Та-Эр сейчас сама была водой.

— Пожалуйста... — поморщилась Киллин, и старшая сестра терпеливо продолжила изменяться. Когда плотность кожи стала приемлемой, Киллин невольно охнула, кривясь заметнее прежнего.

Человеческий мир влияет на неё слишком дурно, искажает и калечит, выворачивает наизнанку. Люди слишком стабильны... и она становится такой же вместе с ними.

— Я буду искать, пока не найду, — пытаясь скрыть неловкость, пообещала она. — А когда отыщу — выдавлю глаза ещё раз, если он сумел их себе отрастить.

Та-Эр, вытягиваясь на воде и раскинув руки в вуали из жёстких перепонок, закрыла глаза. Солнце этого мира жгло, но куда меньше, чем растекающийся во все стороны гнев сестры. Она из их тройки была самой младшей, и обычно хранительницы, растущие без бремени первородства, становились счастливейшими созданиями во всех мирах. С Киллин судьба обошлась жестоко: одарила силой, но не дала ни капли покоя.

— Наш брат ошибся.

— Наш брат — безумная скотина, не считающаяся ни с чем, кроме меня. И я притащу его домой любым способом, лишь бы не гадать, до какой глупости он может додуматься.

— Киллин, — понизив голос, протянула Та-Эр, вяло шевеля конечностями и позволяя волнам качать себя, как в колыбели, — мне кажется порой, Мелин и сам не прочь вернуться. Но ему страшно.

— Я облегчу ему задачу, — махнула рукой Киллин, поднимаясь с камня. Упасть в воду не хотелось: сестра не даст утонуть, но барахтаться в том, в чём она живёт последние две-три вечности... Нет уж. — Я ухожу к людям. Снова. Если знаешь, в какой норе он прячется — скажи, что чудовище ушло.

— Ты не чудовище.

— Но вы до одури боитесь, что я сойду с ума и стану крушить всё вокруг, как Массая. Но она — из древнейших и прожила куда дольше меня. И тронулась совсем не из-за человеческих миров.

— А из-за разочаровавшего её брата, — ещё тише подсказала Та-Эр.

Киллин только брезгливо дёрнула крыльями.

— Общество людей не приглушит боль, — не теряя надежды, вздохнула провидица, на краткий миг открыв глаза. Увы, легче не стало. — Ты можешь играть в войну и муштровать этих волосатых обезьянок ради забавы, но покоя это не принесёт. Если хочешь помочь смертным — учи их, показывай новые пути.

— Я показываю. И учу. Учу, что если им и суждено сдохнуть в муках, глядя, как враги выжигают их земли дотла, то они могут сделать это не как безмолвные овцы. Я научила их ковать оружие, подобное нашему, и держать его в руках. Для вас, провидиц, приятнее толковать сны и выплетать судьбы, и я этого не осуждаю. И ты не осуждай, что я учу их пользоваться этими судьбами по своему усмотрению.

— Ты уже безумна, раз хочешь видеть тот мир в огне, — с тоской улыбнулась Та-Эр, вскидывая руки и уходя под воду. Глядя, как под чёрной толщей воды сестра распадается на течения, Киллин пожала плечами. Если им всем проще думать, что она хочет купаться в крови — значит, они слепы.

Поднявшись в небо и готовясь распороть податливую материю, ангельская вестница Киллин развернула пять пар серо-стальных крыльев.

Чёрный Храм не изменился бы и за тысячелетний сон своей хранительницы. Киллин смотрела на него с высоты, стягивая остаточные разряды, и задыхалась от гордости. Только в этом месте она чувствовала себя спокойно.

По одну сторону горной гряды тянулась до чёрного бушующего моря снежная степь. По другую — многокрасочная долина. Два государства, рассечённые естественной границей, но ни в одном нет союзников Храму. И нет дураков, набивающихся в его враги.

Колдовство, грызня за иллюзию власти и неубедительная праведность. Л-люди...

Спустившись, Киллин пошла по петляющей тропинке к воротам, волоча крылья и оставляя за собой причудливые узоры в подмёрзшей грязи. В человеческом облике ей хватало одной пары за плечами, а хвост...

Храни в посмертии Всетворец тех, кто пытался заглянуть под юбки ангелам.

Её увидели — и узнали. Кроме Киллин лишь одна вестница порой приходила в этот мир, но сюда, на север, не заглядывала. Теплолюбивая дурочка-провидица замёрзла бы быстрее, чем заладила нескончаемую проповедь о благоразумии и дальновидности.

Здесь обходились без поклонов и титулов. Даже магистру Кадриану лишь кивали, спеша по своим делам. Правда, сегодня в цитадели витало нечто непривычное.

— Праздник? — уточнила Киллин у магистра без особого интереса, оглядываясь по сторонам. Цепкий взгляд запоминал изменения, произошедшие за... сколько уже? Десять? Или двенадцать лет? — Или император решил даровать Храму новые земли?

— День еретички Эдме, — гулко отозвался Кадриан. — Мы рассказываем детям правду, но они не сразу её понимают.

Голос его опустился ниже при взгляде на тёмный провал между двумя постройками. Там, таясь ото всех, обнимались двое: то ли девка в кольчуге, то ли ещё не остриженный мальчишка, и щуплый конюшонок. В суете их вряд ли бы заметили, но...

Рука Киллин ухватила Кадриана поверх рукава куртки, сдавив скрытый под ней металл.

— Грешно... — рыкнул было магистр, но вестница не отпустила, удерживая его на месте.

— Какая разница, если скоро они умрут? — Киллин и сама смотрела, забывая моргать, и дышала через раз. — Магия выжжет их души, а сталь разорвёт тела. Пусть хоть сейчас им будет хорошо.

— Им нужна дисциплина.

— Любовь дисциплинирует не меньше приказов.

Магистр поглядел на неё искоса.

— Ты, верно, много знаешь о любви.

— Конечно, — слабо кивнула вестница. — Я люблю весь этот мир.

Арта Тер-Визар наблюдала, подвернув под себя ноги, как летают по комнате древние книги. Владычица Иллка была в том состоянии, когда и пытаться не стоило её утихомирить.

Пыльный и старый Ночер видел подобное не раз: его юные дети постигали магию вечности, иссушивали свою плоть, заключая в клетке из костей и жил жаждущие знаний души... и срывались, сталкиваясь с жестокостью мира.

На этот раз мир напомнил о себе разгромной критикой от личеи Эры, признанной мастерицы в плетении пространственных чар. Владычица Эра публично высмеяла работу Иллки, утверждая, что читать её без вреда могут лишь пустынные ящерицы, ибо грубейшие ошибки заставят всех прочих выколоть себе глаза. Под конец она выразила надежду, что «это бесполезное создание» оставит попытки постичь высокое магическое искусство и отправится во внешний мир. Для напоминания Домам некромантов о величии Ночер много ума не надо.

По мнению самой Арты Тер-Визар, ученицы и помощницы Иллки, исследование было совсем не таким плохим. Вернее, просто хорошим: до критики изученных теорий личея Эра так и не дошла. Но без её рекомендаций будет сложно добиться внимания Владык и проверки на практике. А если Иллка права, то Ночер сумеет разорвать временную петлю шестисотлетней давности, удерживающую в себе главу ныне стёртого с лица земли Дома Фатос.

Если она права, они сумеют пронзить время и пространство.

Когда над головой стукнулся, рассыпавшись, ворох перевязанных лентой свитков, Арта растёрла лицо и поднялась. От всплесков магии болела голова: это мёртвые колдуньи могут позволить себе шуметь подобным образом, а её-то плоть всё ещё на месте.

— Владычица Иллка, — позвала она наставницу, надеясь, что та от неожиданности не запустит в её сторону один из огромных, окованных металлом томов. Внеплановое перерождение не казалось удачной идеей. — Не расстраивайтесь. Не сегодня. Вам стоит набраться сил перед заседанием Шестого Круга.

Личея, стиснувшая костлявыми пальцами очередной манускрипт, повернула голову. Тонкая кожа шеи собралась морщинами.

— Зачем? — безжизненно (Арта, как и всегда, подавила неуместную улыбку) спросила Иллка. Книги попадали на пол с гулкими шлепками, а некоторые и с хрустом. Буран стих, словно в одну секунду исчезла сама магия. — Чтобы Эра высмеяла меня уже перед ними? Чтобы все знали о моём позоре? Я бездарна, девочка!

— Писать «ни вазможна» — не значит быть бездарной, — сдержанно напомнила Арта. — Бездарность — видеть кривой почерк и не замечать сути написанного. Если Круг чего-то и стоит, то они поймут, насколько вы талантливы. У вас светлый ум, Владыка. Но и ему нужен отдых. Идите. Я здесь приберу.

Иллка поблагодарила Мать за давно опустевшие жилы: от прикосновения живых, горячих рук щёки в иные года вспыхнули бы огнём. А сейчас только что-то за рёбрами сжалось, мешая думать.

— Хорошо, — кивнула она, отнимая ладонь и почти напугано хватая края богато вышитых одежд. — Я пойду. Прибери.

Провожая наставницу, Арта в уме набрасывала схему нужного чародейства. Несмотря на уверенность в голосе, она знала, что древние самодовольные чародеи Шестого Круга никогда и ни за что не заметят прогрессивных идей за непривлекательной обложкой. А впереди ещё пять.

Разумеется, оставить всё на волю судьбы ученица-некромантка не собиралась.

* * *

Чародеи молчали. Молчала Владычица Иллка, Эра и сотни других, оторвавшихся от свитков ради ожидающегося зрелища. Но смеха над спутанными записями так и не прозвучало ни в тот день, ни в последующие, когда сложное, разобранное по чётко структурированным главам и написанное образцовым почерком исследование молодой учёной представили Пятому и Четвёртому Кругам.

Ночер подошёл к новому витку своих изысканий. Капля в море бесконечных знаний Вселенной, но у тех, кто стоит у грани познания самого времени, этого времени предостаточно.