Серебряные грёзы (гет)

Всё начинается, когда он однажды пытается заглянуть в её сознание в попытке понять: она — сумасшедшая, или просто притворяется?

Выяснить это ему так и не удается, вместо этого его закручивает в водовороте собственных воспоминаний. Ему едва удается выбраться из темного омута своих кошмаров.

А она всё так же с интересом смотрит на него, недоумевающе улыбаясь. И от этого взгляда ему становится не по себе.

— Вы свободны, мисс Лавгуд! — резко бросает он, даже забывая на прощание снять с неё баллы. Хотя и снимать-то их не за что, она же не Поттер.

Она не спорит, послушно поворачивается и идет к двери. И только в последний момент, уже занеся ногу над порогом, оборачивается к нему и тихо участливо спрашивает:

— Вашим мозгошмыгам всегда так больно, сэр?

Хочется накричать, выгнать, возненавидеть за это участие, но он сдерживается. Преподаватель он, или истеричка?

— А вам-то, какое дело, мисс Лавгуд? — устало отвечает он, отворачиваясь. — Идите. Скоро время отбоя.

— Спокойной ночи, профессор, — мягко улыбается она и скользящей неслышной походкой выплывает за дверь, осторожно прикрывая её за собой.

Он только вздыхает и трет лицо ладонями, чтобы взбодриться. Ему ещё предстоит проверить стопку эссе, лежащих на столе.

Ну и пусть, зато назойливые воспоминания оставят его сегодня в покое. Пока работаешь, не до сентиментальности.

* * *

Вероятно, он засыпает за работой. Хотя сон настолько реалистичен, что, проснувшись, он не в силах поверить, что это были всего лишь грёзы.

Он — вновь шестнадцатилетний подросток — завороженно наблюдает за хрупкой фигуркой девушки, за благосклонный взгляд которой готов продать душу. А она беззаботно кружится, смеется и одинаково ласкова ко всем, кто её окружает. Она кормит однокурсников конфетами, чтобы они не чувствовали голода и не злились, она кажется младше своего возраста и ничуть не стесняется этого.

А ему так хочется, чтобы её улыбка, обращенная к нему, предназначалась лишь ему одному. Чтобы то, что она даёт ему, чуточку отличалось. Чтобы она хоть немного выделяла его из всех остальных.

Её волосы белые, как снег, — в них нет огня. Её глаза синие, как самые прозрачные и чистые озера, — в них нет гордости и упрямства. Её нрав кроток, как у лани, и она столь же пуглива, — в ней нет безрассудной храбрости и задора.

Она легка, весела и беспечна. Она хранит в себе столько тайн, что их не раскрыть и за всю жизнь. Она готова помочь любому, но никому не дано узнать, что за печаль таится в глубине её глаз. Никто не осмелится спросить у неё больше, чем она расскажет сама.

И он не исключение. Он не красив, не богат, не харизматичен. Ему нечем привлечь её. Поэтому остается лишь исподволь наблюдать за ней, внутренне робея и пряча это за показным пренебрежением.

* * *

Он, морщась, разминает затёкшую шею и удивленно допрашивает сам себя: он действительно только что видел себя подростка, до умопомрачения влюбленного в Луну Лавгуд?

От этой мысли разбирает нервный хохот, и он только растерянно трясет головой, пытаясь привести в порядок путающиеся мысли.

Что за глупости? Сейчас, при свете утреннего солнца, медленно поднимающегося над замком, всё кажется ещё абсурднее. И прекрасный образ из сна неумолимо тает под его лучами, растворяясь в тумане памяти.

Всё так же прозаично, как было вчера и все дни до этого. Ничто не способно поменять привычный уклад жизни: ни гнетущая скорбь, ни краткие мгновения счастья, и даже чудесному сну не устоять перед реальностью дня.

И когда он пристально вглядывается в настоящую Лавгуд, то понимает, что она и образ из сна — совсем разные люди. Та Луна мягче, улыбчивее, возможно, наивнее, но она словно наполнена светом. Эта же — затравленнее, грязнее, и часто несет чушь, предпочитая своим видом веселить однокурсников, нежели вызывать их злобу и зависть.

Лавгуд настолько не похожа на его видение, что он с невольным стыдом отводит глаза и всеми силами старается выкинуть из головы этот странный неуместный сон. И к концу очередного тяжелого дня и вовсе забывает о нем. До следующей ночи.

* * *

Сон повторяется вновь и вновь. Он незаметно наблюдает за Луной, улыбающейся, задумчивой, хмурящейся. Она затмевает собой всё в его глазах. Спроси его, какой сейчас год, он не ответит; спроси, как зовут того или иного преподавателя, он не сможет вспомнить. Для него нет ничего важнее неё.

Он ещё выше задирает нос, показывая, что он выше всего этого: этих конфет, этих волшебных улыбок, помощи, если о ней попросить. Она лишь пожимает плечами и отходит, она никогда ни на чем не настаивает.

Она почти всегда одна: вроде бы со всеми в толпе, но всегда отдельно. Она способна читать учебник посреди беснующихся однокурсников, не обращая на них ни малейшего внимания, а после без запинки отвечать на уроках.

Его это восхищает, как и всё в ней. Он одержим своей любовью.

* * *

Он просыпается в холодном поту, не понимая, как это может быть. Он ищет в сердце глухую застарелую тоску по прекрасной лилии, и не может отыскать. Он словно исцелился от неизлечимой болезни, и теперь впервые за всё время может вдохнуть полной грудью.

Его пугают собственные сны, там он заражен вновь, только куда сильнее — и исцеления этому нет! Сколько уже он видит их? Месяц? Два? Больше?.. Он уже не считает.

Зелья больше ему не помогают. Теперь он словно живет две жизни: шестнадцатилетнего полного надежд юноши, без памяти влюбленного в светлый образ серебряной луны, и почти сорокалетнего старца, в сердце которого нет и намека на былые чувства. И странная девочка с грязными волосами — явно не та, кто сумел бы пробудить их.

Он проверял. И не раз. Подходил к ней, говорил, даже ненароком касался её волос — и с облегчением понимал, что она ему безразлична. Она — лишь одна из многих, тогда как во сне — единственная.

Сон — это не прошлое и не будущее. Там нет ни мародеров, ни Поттера, ни метки. Он даже не уверен, есть ли там магия. Но там есть она, его мечта, и этого юному ему вполне достаточно.

Когда его захватывает тьма, эти сны — единственный луч света, пробивающийся к нему сквозь мрак убийств, мучений, крови и ненависти.

И темные тучи словно отступают, когда однажды она делает шаг к нему навстречу.

Но с той поры он чувствует, что время начало обратный отсчет. Она так близко и одновременно с тем до невозможности далеко; словно луна, она озаряет его своим холодным светом, но не дает возможности коснуться рукой. Но он уже счастлив лишь от сознания того, что видит её и что её волшебная улыбка теперь предназначена лишь ему одному.

И он, из последних сил борющийся с мраком, который с жадностью заглатывает невинные детские души, превращая те в жестоких демонов, даже не догадывается, что где-то далеко давно исчезнувшая с его глаз неидеальная девочка с грязными волосами с тем же отчаянным нетерпением каждую ночь ждет благословенных снов, дарующих надежду и силы, чтобы выдержать следующий день.

* * *

Когда приходит его час покинуть этот мир, он сожалеет лишь о том, что не может заснуть в последний раз.

Когда она, проводив своего учителя в последний путь, наконец, закрывает глаза, то её настигает горькое осознание, что время счастливых грёз прошло, и настала пора отпустить свои невозможные мечты.

— Надеюсь, теперь ваши мозгошмыги полностью здоровы, профессор, — бормочет она, впервые за долгое время погружаясь в настоящий здоровый крепкий сон. — А обо мне не стоит тревожиться: своим заболеть я ни за что не позволю!..

Она знает, что никогда не сможет стать идеалом из его снов: у той Луны была совсем другая судьба, той Луне не приходилось выживать, полагаясь лишь на себя, у той Луны была семья и детство, та Луна никогда ни в чём не нуждалась.

У нынешней Луны есть только она сама, и пришло время ей с этим смириться. Теперь ей некуда спрятаться от мира: у неё больше нет ни школы, ни дома, ни снов. Неидеальная девочка, наконец-то, выросла.

Идеальный образ легко полюбить. Во сне легко найти своё счастье.

Но Луна верит, что реальность во много раз интересней.