Я... герой? (джен)

Первым в мое затуманенное сознание ворвался тихий писк. Знакомый до боли — примерно как раз до той, что сейчас окутывала мою грудь, — писк. Потом до ушей донесся отдаленный гул голосов, а где-то рядом кто-то перешептывался. Захотелось сделать глубокий вдох, но грудь что-то сжимало, а при попытке набрать побольше воздуха боль усилилась. Слева что-то щелкнуло, гул голосов стал слышен громче и четче, но после еще одного щелчка опять стих. А потом кровать слева от меня немного прогнулась под чьим-то весом. Я с трудом разлепил глаза, кругом все расплывалось, но я пытался сфокусировать взгляд на сидящем рядом со мной человеке. Несколько раз моргнул, и сухость в глазах уменьшилась, но без линз все равно было плохо видно, впрочем, мне и не нужна была стопроцентная четкость — Гермиону я узнаю и с закрытыми глазами.

Я смотрел на Гермиону и до сих пор не верил своим глазам. Сколько лет прошло с того дня, как я покинул Хогвартс? С того дня, когда я смирился с тем, что больше никогда ее не увижу? Иногда мне кажется, что прошла вечность, а иногда — что один день. В моей жизни было два крутых поворота. Первый случился в одиннадцать лет, когда я узнал, что я волшебник, и второй — в семнадцать, когда я решил, что магии с меня хватит. Я думал, что больше ничего неожиданного у меня не будет, что я погружусь в спокойную размеренную маггловскую жизнь, но встреча с Гермионой оказалась третьим судьбоносным скачком. Нет, у меня нет ни капли злости или раздражения, я рад, безумно рад, что мой любимый человек наконец-то рядом. Что в магическом мире снова затишье и я могу вернуться к уже привычной маггловской жизни и с нетерпением ждать, когда родится наш с Гермионой ребенок.

Она смотрела на меня немного взволнованно и осторожно прижала ладонь к моей груди.

Очередной перелом ребра, и снова осколок задел легкое, но в этот раз не пришлось срочно прибегать к колдомедицине.

Через несколько дней меня выпишут, дома я выпью Костерост и оставшиеся дни больничного проваляюсь на диване. С одной стороны, эта моя травма вовремя. Гермиона на девятом месяце, и все ее переживания, когда я ухожу на сутки, здоровья ни ей, ни ребенку не добавляют. К счастью, Тому удалось сообщить Гермионе о том, что я попал в больницу, настолько спокойно и мягко, что это не потянуло за собой никаких последствий.

Она улыбнулась, наклонилась ко мне и, скользнув губами по щеке, шепнула:

— Вернулся мой герой.

— Многие считают меня героем...

Еще бы, я пожарный, спасатель. Блестящая каска, топор на поясе, боевка вся в саже... Когда все бегут из какого-то места, я иду туда.

Но нет в этом ничего героического, просто работа. Тяжелая, грязная, выматывающая и силы, и нервы. Среди нас нет тех, кто в детстве мечтал стать пожарным, — они быстро уходят, понимая, что в этой работе нет ничего романтичного, что красные блестящие машинки — это не «Вау! Прокачусь с сиреной!». Кстати, чтобы эти машины были всегда такими красивыми и блестящими, мы же их и моем, и иногда каждый день. Так вот, мечтатели среди нас не задерживаются, остаемся мы — те, кто терпит все тяготы спасательной службы не ради денег или славы, не для того, чтобы покрасоваться перед прекрасной половиной в приметной форме, и не для того, чтобы каждый день нам жали руку незнакомые люди и горячо благодарили. А ради одного единственного момента — чья-то спасенная жизнь. А еще ради тех, кто просит помощи. Помню, в Хогвартсе многие фыркали в мою сторону, бросая: «У Поттера синдром спасателя». Наверное, они были правы. Конечно, нельзя сказать, что я за семь лет в магическом мире привык спасать жизнь других, что мне это нравилось. Тогда не нравилось. Но сейчас все по-другому.

Сначала мне было тяжело, очень тяжело. Я не думал, что, работая спасателем, буду видеть смерть так часто. Но среди магглов я не был Избранным, и количество человеческих жертв не зависело от моего действия или бездействия. Правда, вскоре я понял, что опять ошибся. Как раз-таки все зависело от меня. И от моих коллег. От нашей реакции, скорости, силы.

Главным стимулятором для меня была помощь другим людям. Большинство из нас — «адреналинщики». Реальная помощь человеку — вот тот наркотик, попробовав который, остановиться уже невозможно. Я не понял этого раньше, когда вытащил Джинни из тайной комнаты, или спас Сириуса, или закрыл щитом магов от Волдеморта. Тогда во мне бушевала такая буря эмоций, что разобраться в себе я просто не мог. А может, и не хотел, слепо доверяя Дамблдору и следуя его плану.

Теперь же спасение других — это мой выбор. Теперь плод своих усилий я вижу сразу — спасенная человеческая жизнь. Что может быть приятнее, как не осознание того, что это именно я своими действиями помог человеку, который обрел второе рождение и сможет продолжать радоваться жизни и радовать других, быть счастливым и осчастливить других. Именно эти ощущения заставляют меня снова и снова входить в огонь или завал и спасать жизни других, рискуя своей.

Еще я думал, что, возможно, выбрал эту профессию, чтобы хоть как-то загладить вину перед самим собой за всех тех людей, магов, которых не спас, которые погибли из-за меня. Первое время я часто вспоминал битву с Волдемортом. Что было бы, если бы я сразу пошел к нему? Люпин, Тонкс, Фред, Криви... Выжили бы они? Выжил бы я? Среди магглов я часто слышал фразу «Раз так случилось, значит, так надо». Но можно ли ее применить к войне?

Мне постоянно твердили, что моей вины нет, но тогда почему мне по ночам до сих пор снятся Седрик и Сириус? Во сне я возвращаюсь назад, но все равно не могу их спасти. Седрик либо первее меня находит Кубок, либо погибает в схватке с огромным акромантулом... Сириуса я предупреждаю, умоляю не отправляться в Министерство, но он упрям, твердит, что его единственная и главная задача — забота обо мне. Я не могу им помочь даже во сне.

Но когда кому-нибудь нужна помощь где-то на балконе восьмого этажа, только я могу помочь. Помочь, рискуя своей жизнью, но я не думаю об этом. Видимо, так уж я устроен, что готов рисковать жизнью ради любого живого существа. Это трудно объяснить, но факт, спасение жизни — это удовольствие, ни с чем не сравнимое. И кажется, что я горы свернуть могу, когда в моих руках завернутый в одеяло малыш, которого я с трудом нашел в дыму.

Да, со спасенным ребенком на руках я выгляжу героем. Но чаще приходится спасать бомжей или уснувших с сигаретой в постели алкашей. И пахнут они соответственно и ведут себя неадекватно, но их спасение — это такой же риск и требует такой же ловкости, силы и отваги. Только такими историями перед девушками не похвастаешь. А девушки нас любят, это факт. Правда, и здесь на первом месте форма и машинки.

Я видел многое, к чему-то привык, к чему-то нет. Взрывы, убийства, расчлененка... Я заставляю себя относиться ко всему этому спокойно. Эмоции в моем деле — злейшие враги. Впрочем, самоконтролю я научился еще в Хогвартсе, и надо отдать должное Снейпу — его уроки не прошли даром.

Самым неприятным был взрыв в метро. Я привык к определенной картине в подземке — вой поездов, беспрерывно снуют пассажиры, толкучка. А тут приезжаешь на вызов, а там кровь повсюду, разорванные трупы... К виду разорванного тела привыкнуть можно, а вот к самим терактам — нельзя. Особенно когда я чувствовал присутствие магии. Это чертовски злило, ведь виновник гибели десятков людей так и не будет найден.

Когда я с остальными парнями пришел после учебы в часть, командир сказал нам: «Спасешь человека от смерти, и ты словно влюбился. И еще несколько дней, а то и недель подряд ты ходишь по улицам, даруя беспредельность всему, что видишь. И ты думаешь, не стал ли я бессмертным, как будто при этом ты спас жизнь самому себе. К чему отрицать, что на мгновение ты стал богом».

Тогда я скептически отнесся к его словам, расценил их пафосными, но проработав несколько лет, понял, что он имел в виду. Я это прочувствовал. Хотя в девяносто процентов случаев я не спасаю жизнь человеку, а лишь помогаю ему. Для того чтобы по-настоящему спасти человека, необходимо, чтобы совпало множество факторов. Во-первых, должен быть тот, кого надо спасать. Во-вторых, должна быть серьезная угроза жизни, как моей, так и пострадавшего. В-третьих, обстоятельства должны быть такими, что никто, кроме меня, не смог бы оказать помощь пострадавшему. Такие совпадения — большая редкость. И это радует...

Безусловно, для какой-нибудь одинокой старушки, упавшей в своей квартире и нуждающейся в помощи, я могу быть даже «ангелом-хранителем, спустившимся с небес». Но я ее не спас. Я подошел к двери квартиры и при помощи несложных манипуляций со своими коллегами открыл ее. Нам ничего не угрожало, мы не работали с риском для жизни. Как я могу считать, что я кого-то спас? Конечно, за нашими на вид простейшими манипуляциями при вскрытии двери стоит не один день тренировок, тех же выездов, но это все опять же часть моей работы. А спасла старушку скорая. Которую вызвал я...

Вот сегодня ночью я вывел двоих человек из несильно задымленной квартиры — и такое случается очень часто, правда, нечасто взрываются спрятанные баллоны, — но я и это не припишу к спасению. Да, здесь есть угрожающий фактор, как для меня, так и для пострадавших, — задымление. Но оно не критичное, в маске я все более-менее вижу и вполне спокойно дышу кислородом, который находится в баллоне у меня за спиной. Я ничего сверхъестественного не совершил. Но со стороны это кажется подвигом.

Жалею ли я о чем-либо? Как знать, следует ли о чем-то жалеть или нет? Вот приезжаешь на квартиру — а там труп. И я не знаю, могли ли мы успеть его спасти. Может, он только что умер, и если бы мы на пять секунд раньше в квартиру зашли, мы бы его спасли.

За три года работы один случай врезался мне в память, наверное, навечно. Мужчина стоял на балконе, его квартира была объята пламенем, огонь вырывался из окон и уже едва ли не касался спины человека. Мы ставили ему лестницу, она не доходила до него метра три-четыре, он не выдержал, прыгнул на нее, но у него не получилось зацепиться руками. Он упал вниз с девятого этажа и разбился. Как это расценивать? Мог я его спасти? Мы ему кричали: «Не прыгай, потерпи несколько секунд». Но он не выдержал. Нужно нам себя в этом винить или нет? Не знаю. Если бы на одном из светофоров зеленый горел, а не красный, если бы нашу машину сразу везде пропускали, могли бы успеть. Десять-пятнадцать секунд могут спасти человеческую жизнь.

Я повернул голову и посмотрел на Гермиону. Она беззвучно плакала, вцепившись пальцами в подушку. Вот о чем я жалею — что рассказал ей все это. Но она должна знать правду. Должна знать, что на вызовы я всегда лечу с горящими глазами, порой-таки проявляю чудеса героизма, отдаю свои аппараты для спасения детей, стариков, тех, кто не может ходить.

Должна знать, что я не бесстрашен. И не бессмертен.

Самым неприятным для меня было, когда обучали выживать при взрывах. И они ведь, к сожалению, не редкость. За одну-две секунды до взрыва ощущение, как будто я зашел в воду в одежде — еще не промок, но одежда уже прилипла. И в эти секунды надо успеть упасть на пол, иначе от взрывной волны запросто можно улететь куда-нибудь в стену. И все-таки однажды я так полетал... Благо парни меня поймали.

Должна знать, что буквально несколько месяцев назад, зимой, я и остальные парни тушили пожар, и мне пришлось ползком пробираться по крыше. Но она прогорела быстрее, чем мы предполагали, и в один далеко не прекрасный момент мои ноги «ушли» вниз. И только я успел ухватиться руками, как почувствовал, что сзади меня уже кто-то схватил за пояс и кричит: «Я тебя держу!». Это бы Том. Раздолбай и охотник за женскими сердцами на вызовах всегда один из лучших.

На пожаре каждый присматривает за собой и еще за тремя товарищами. Мы должны оценивать ситуацию ежесекундно, потому что, когда дело касается спасения жизни, необратимые последствия могут наступить в любой миг. Это касается и нас. Да, мы прошли специальное обучение, регулярно все повторяем, тренируемся, сдаем нормативы, но это не значит, что несчастный случай не сможет угробить кого-либо из нас. Два месяца назад хоронили Майкла...

Гермиона тихо всхлипнула, и я поднял руку и провел пальцем по ее щеке, вытирая слезы.

— Это не страшнее войны с Волдемортом, родная, — тихо сказал я, сжимая ее ладонь. — Это обычные маггловские будни. К тому же в моей работе полно случалось курьезов.

Однажды попросили поймать попугая. Большой красивый попугай ускользнул через открытую форточку, ребенок в истерике, родители — на телефоне. Далеко попугай не улетел, сидел возле дома на дереве. Долго мы думали, как его поймать. Поставить лестницу? А вдруг улетит. Дождаться темноты? Так ведь тоже улететь может. Ходили кругами, вырабатывали стратегию. Долго ходили, пока попугай не выдал мужским голосом: «Чего кругами ходите, жрать будем?»

Говорилку мы поймали, удивляясь при этом, как наш дикий хохот не согнал его с дерева.

Животные не намного реже людей попадают в беду. Чаще всего в мою смену выпадали «кошачьи» вызовы. С деревьев их снимал уже бессчетное количество раз. Причем одного кота пять раз подряд. Но это такие же живые существа, как и человек, и если им нужна помощь, мы выезжаем так же быстро. Даже если это просто застрявший в дверной лазейке объевшийся кот.

Гермиона засмеялась, я обнял ее и поцеловал.

— Но... кругом люди паркуются так, что не подъехать, ставят машины на люки гидрантов. Забывают что-нибудь на плите и уходят в гости. Звонят нам и дышат в трубку, вызывают в три часа ночи, чтобы просто посмотреть на то, как мы ходим в темноте с фонарем и ищем источник возгорания. Балконы захламляют так, что в квартиру через них не попасть. И ведь им ничего не докажешь, они тупо отвечают, что они такого никогда не делают. А кто это все делает? А ты говоришь — герой...