Мессир Барон (гет)

Пролог

Первая весна после Арсолира пришла с дождем и ветром. Вихрь несся сквозь город как атакующая армия, гремел ставнями, швырял в лица прохожим пригоршни воды, срывал со стен праздничные вымпелы, швырял их в лужи, и от грязной воды королевские петухи темнели в цвет крови.

Старшего интенданта второго, особого отдела Максимиллиана Планта и его спутника разгул стихий застиг врасплох на площади Висельников, и они поспешили укрыться за стеклянной стеной кондитории пана Скляжевского. Мотовство, думал Плант, устраиваясь на твердом стуле у жаровни. А впрочем, можно себе это позволить — теперь.

Прошел уже месяц с тех пор, как он вернулся с озера. И с тех пор ему нередко казалось, что что-то пошло не так. Он не взялся бы описать это ощущение подробней. Пожалуй, так себя чувствуешь, обнаружив на рынке, что остался без кошелька, в то время, как руки полны товара, и надо теперь возвращать все продавцу, извиняться перед ним. Смешно. Он честно исполнил свой долг, а труд его был оценен по достоинству.

Якоб Бенцони закашлялся и Плант поднял взгляд от скатерти. Бенцони сильно постарел за этот год, осунулся, и особист снова ощутил укол беспокойства за друга.

В школе они были неразлучны, но в последние годы встречались нечасто, слишком много дел у каждого. Бенцони так и остался холостяком, работал в судебном архиве и на первый взгляд производил впечатление рассеяного затворника. Плант знал, насколько оно обманчиво: у Бенцони было особое чутье.

Заварные пирожные оказались слишком приторными, но сидр был кисловатым, в самый раз. Протерев запотевшее стекло рукавом, Плант разглядел кусочек площади Висельников, бегущих сквозь косой дождь клерков, блестящую брусчатку. Он отвернулся.

— Как прошла коронация? — спросил Бенцони, ложечкой побарабанив по краю блюдца. Плант вздохнул.

— Да благословят боги правление его величества. Все было прекрасно. На площадь ты не ходил?

— Побоялся давки.

— Ты прав. Собрался почти весь город. На угощение горожан было выделено сорок золотых, еще пять по обычаю разбросали в толпе. На украшение фасадов было потрачено еще почти...

— И призрак явился в самом деле? — перебил Бенцони с почти юношеской живостью. — В городе судачат.

— О да. — Плант не сдержал еще одного вздоха. — Эрик Бесстрашный явился благословить своего сына перед возложением короны. Все люди на площади стали тому свидетелями.

Это было идеей Эрика и о том надлежало молчать. Иллюзию призрака соткал мэтр Рупрехт, после коронации вдруг начисто забывший последние полгода своей жизни. Должно быть, Ринальдини не рассчитывал, что его заклятие сработает столь мощно, но амнезия мага-театрала никого в городе не удивила. С богемой вечно что-то случается.

Не столь уж велика цена, а благая цель вполне оправдывала обман, но что-то в этой истории тревожило Планта.

— В легендарном доспехе истинного серебра его юное величество казался воплощением духа рыцарства, — добавил особист. — А когда появился призрак, среди женщин начались обмороки.

— Народ такое любит.

— Да, наверно.

Они замолчали. Бенцони провел по стеклу платком, открыв взорам возводимый заново помост для казней. На время праздника, как велел обычай, его разобрали, но теперь жизнь возвращалась в привычную колею.

— Так ты теперь светский человек, Макс, — чуть улыбнувшись, сказал Бенцони. Плант досадливо пожал плечами.

— Надеюсь, что нет, — признался он. — Я предпочел бы канцелярию.

— Как так?

— К ней я уже привык... впрочем, не знаю.

— Понимаю, — кивнул Бенцони. Потом заговорил уже без улыбки, тише, чем раньше:

— Макс, ты чувствуешь, какие собираются тучи?

Плант помедлил с ответом, вглядываясь в лицо друга. Сложил четырежды столовую салфетку и наконец сказал:

— Не лучшие времена, согласен. Угорье...

— Князь объявил войну?..

— Нет. Пока нет — время терпит. Но едва ли мы этого избежим — слишком уж хорош повод, да и условия располагают.

— И Север...

— И Север, — кивнул Плант, на миг ощутив себя хористом в трагедии. — Не спокоен.

— На месте угорцев я не преминул бы заручиться поддержкой северных баронов. И поскорее, пока Эрик слаб.

— Идея хороша, но едва ли осуществима. Бароны разобщены, каждый думает о собственной наживе. Ведь что есть свобода от королевской власти? Свобода грабить соседа. Угорцам придется подкупать каждого по отдельности. Может быть, потом, потерпев пару поражений, они и станут сговорчивей, но не сейчас.

— Или же они дадут дружину тому, кто покажется им надежней других.

— Возможно, — согласился Плант. — И спровоцируют остальных объединиться против него. Одно дело — игнорирование престола, заигрывание с противником, но очевидная измена — это другое. Она... требует большей ответственности. И ставок выше. Кому нужно приговаривать себя к позорной смерти ради туманных перспектив?

Якоб подмигнул ему.

— Ты все еще полагаешься на человеческий ratio?

— Мне больше не на что полагаться, — с кроткой улыбкой отвечал особист. — Человеческая глупость не поддается вычислениям, приходится верить в расчет. И я склонен верить, что ничего особенно радикального на Севере не происходит. Да, разброд, никаких налогов и много шуму, — но рано или поздно с ними удастся совладать. Как всегда случалось прежде, — с оптимизмом, которого не чувствовал, заключил он.

Бенцони полуприкрыл глаза, отхлебнул шоколад и закашлялся

— Зюценрахт... — выдавил он, пытаясь совладать с собой. — ересь... слышал?

— Водопоклонники? — неуверенно отозвался Плант. Здоровье Якоба нравилось ему все меньше. Он и раньше был склонен к болезням, бедолага, а последняя зима выдалась обильной на грудные лихорадки, — слишком уж сыро. Об этом беседовали целители перед коронацией. Интересно, сколько они требуют за излечение? И каким способом можно представить это Бенцони, он и сюда-то заходить не хотел.

— Они... — выдавил Бенцони. Замолчал на пару мгновений, прижимая ко рту салфетку. — Прошлой весной судили одну эльфийку. За бродяжничество и подобную чушь. Я ее запомнил, потому что она и ходить не могла, стража ее тащила. Дело от венитов. А через два месяца бродяжка сбежала. Обварила кипятком тюремщика, призвала туман и скрылась.

— Жрица?

— Как оказалось. А еще через месяц мы получили донесение из Зюценрахта, на предмет убийства местного жреца культа Отрина. Там была засуха, и жричка устроила молебен. Жрец пробовал ей помешать... писали, что у него кровь вскипела в жилах. Он умер тем же вечером, когда жричка сотоварищи скрылась. А в Зюценрахте пролился дождь.

— Храни нас Отрин-Защитник, — машинально произнес Плант. — А дальше?

— До конца осени все было тихо. А потом... ор-Зюценрахт рапортовал о взятии под арест некоей пейзанки, которой якобы приснилась сама Ратин. Пока шла переписка о мерах пресечения, он вконец устал от ширящейся ереси. Как раз грянули холода и он... приказал загнать пророчицу в реку. Это уже из канцелярии Отрина передали. Девушка стояла по горло в замерзающей воде и пела гимны. А на исходе третьего дня сам ор-Зюценрахт вывел ее на берег под ликование народа, и они сожгли храм Отрина. С тех пор там все как свихнулись.

— Скверно, — признал Плант.

— Скверно. При том, что после Арсолира жриц Ратин и так не любят...

— Можно понять.

— Так вот, Макс. Это третий штрих, ну, после Угорья и Севера. Потом... Эльвель Флавио.

Плант вздернул брови. Он-то тут при чем? Откуда Бенцони вообще его знает? И понимает ли Якоб, на какой тонкий лед ступил?

— Учитель полукровок, — уточнил Бенцони с кривой улыбкой. — Его любили в городе. И когда он был убит, да еще так жестоко...

— Мне приходилось слышать, что он учил полукровок не только грамоте, — перебил Плант резче, чем намеревался. Щелкнул пальцами, подзывая служанку. — Поделом.

— Возможно, — смиренно кивнул Бенцони. — Но некоторые сочли это... вызывающим. Когда такой человек гибнет от рук Гильдии, а престол безмолвствует...

Девица наконец подошла и Якоб, хвала Отрину, заткнулся.

Нет, конечно не все ладно в королевстве, думал Плант, пока они одевались, но расказывать о наиболее вопиющих фактах нельзя. Допуск 'альфа'. Великая честь. Магистр Готенбюнтер, помнится, назвал его величество 'безнравственным и наглым щенком', и много добавил других слов, недопустимых в отношении престола, кто бы ни сидел на нем. Магистру нечего было терять, и все закончилось буднично — почетной отставкой и эскортом в отдаленную крепость на Севере. Орден Вениуса желал перемен, но Планту, лично знакомому с магистром, казалось, что избавившись от старика, орден лишится некоторой части могущества, может быть — Силы. При всей вере в ratio, — или же благодаря ей, — особист был суеверен.

Промозглый ветер несся над площадью, и друзья, переглянувшись, ускорили шаг. Зашагали к рынку; тень оборвавшегося разговора парила над ними.

В старом квартале ветер поутих; уже медленнее они пошли дальше. Бенцони остановился, разглядывая обветшалый приземистый фасад с проржавевшими ставнями.

— Где-то здесь должен быть колодец Орны, — с ноткой удивления сказал он.

— Направо, — уточнил Плант. Вспомнил о мэтре Ханубисе и решил, что заходить к нему в гости, пожалуй, не стоит. — Там живет один маг, — сказал он вслух.

— Макс, — сказал Бенцони, опустив голову. — Ты слышал об амнистии?

— Амнистия — традиционная милость короля, вступающего на престол, — ровно отозвался Плант и зашагал дальше. Бенцони поспешил за ним, а потом приступ кашля заставил его согнуться пополам, а когда он выпрямился, особист заметил на платке кровавые пятна.

— Ты был у целителя? — спросил Плант, а Бенцони ответил не в лад:

— Сырая зима... в этом году.

— Давай зайдем куда-нибудь под крышу.

— Можно ко мне... погоди, отдышусь.

Максимиллиан Плант, старший интендант второго отдела, приближенный ко двору и снискавший особое расположение его величества, смотрел на мертвый квартал и чувствовал беспомощность. Она вполне объяснялась естественными, бытовыми причинами, но вдруг, на несколько ударов сердца, стала огромной, взяла Планта штурмом, разметала и перевернула его полностью. Плант подумал о будущем и вспомнил тропы Бездны, — тот путь, о котором досель старался не вспоминать. Там не было ничего рационально страшного — и именно это было страшнее всего.

— Так амнистия, Макс, — повторил Бенцони, дыша по прежнему отрывисто и хрипло. — Мой отдел попросили подготовить списки... по предоставленным критериям.

— Как это делается всегда.

— Ненависть к эльфам — это критерий?! Они готовы отпускать убийц, насильников — и чего ради?

— Его величество знает, что делает, Якоб, — Плант одернул воротник плаща. — И прошу тебя — ни слова больше. Ты опасно близок к...

— К чему?.. Собираешься донести на меня, а, Макс?

Плант воззрился на друга. Дурацкая провокация, вызванная, должно быть, нездоровьем, но за разговорами об измене всегда, — всегда, — скрывается нечто большее. В частности, ход мыслей, самим помыслившим заклейменный как крамола.

Чужая душа — потемки.

— Не болтай чепухи, — вздохнул особист. — Просто следи за формулировками, вот и все. Идем?

— Да...

— Здесь живет маг Ханубис, — сказал Плант, когда тишина, нарушаемая лишь звуками их шагов, стала невыносимой. — И знаешь, кто у него в учениках?

— И кто же? — равнодушно спросил Бенцони.

— Барон ор-Мехтер. Удостоенный рыцарства лично его величеством, и прилюдно названный им оплотом и десницей престола на Севере.

— Барон-некромант? Забавно. И ты его знаешь?

— Он был на озере. Такой... тихий мальчик.

— Вот как? И что, думаешь, он справится с... доверием?..

— Не знаю, — покачал головой Плант. — Прежде решил бы, что нет, а теперь — не знаю.

Той весной барон ор-Мехтер был одним из последних людей, занимавших его думы.

Глава первая

Они вернулись в столицу тропами Бездны. Марвин знал, что никогда не забудет этой дороги, короткой, всего-то и времени, что до утра. Не забудет уверенной походки и невидящего взгляда учителя, не забудет блеска доспеха истинного серебра, потерянных лиц выживших, преодолевших. Бледного как полотно менестреля, беспрерывно шевелящего губами, Пафнутьева, идущего в отдалении, глядящего вокруг с ужасом потерявшегося ребенка.

Они вернулись на рассвете и разошлись, не прощаясь, — слишком уж устали для церемонных прощаний.

Впрочем, все это не имело значения.

С возвращением же начались странные дни. Учитель заболел. Он лежал в постели и смотрел в стену, и так было много дней подряд. Ничего не ел, ни о чем не просил, не отвечал, когда к нему обращались. В первые дни они — Марвин и Флора, были слишком напуганы, чтобы заботиться о чем-то, кроме насущнейших дел. Готовили по очереди, по очереди сидели с учителем, а остальное время проводили каждый в своей комнате. Они избегали друг друга, при встречах обмениваясь малозначащими словами.

Опустевший дом казался склепом, а за дверью качала голыми ветвями яблоня, так что Марвин порой переставал понимать, вернулся ли он с озера. Он почти не спал и часто думал об Орне, но чаще не думал ни о чем, плавая в беспросветном отчаянии, причин которому он не желал искать.

Их спасло чудо. На пятый день Марвин, щурясь от солнечного света побрел на рынок, и встретил там госпожу Мюллер. Вероятно, лишь отчаянье заставило юношу обратиться к ней, но она откликнулась сразу, с живейшим сочувствием согласилась прийти, и действительно пришла, не обманула. С ее возвращением к дому вернулась жизнь. Госпожа Мюллер гремела кастрюлями на кухне, открывала окна и вытирала пыль, и она, возможно, единственная здесь, была настоящим живым человеком.

В один из вечеров Марвин услышал наверху крики. Поднявшись, он нашел Флору рыдающей у двери в спальню учителя.

— Он меня выгнал, — пожаловалась вампирша, а потом вдруг попыталась улыбнуться. — Ему лучше.

Деревянным шагом она прошла мимо Марвина к лестнице.

Учителю и в самом деле стало лучше. Теперь он лежал, повернувшись к двери, и глаза его были темными и живыми на чудовищно осунувшемся лице.

— Я буду тебе признателен, если ты подыщешь Флоре какое-нибудь занятие, — голос тихий, но интонации знакомы до боли. — Из нее вышла бы превосходная плакальшица, но мигрень плохо отражается на моей терпимости к искусству.

— Какое?

— Да хоть грамоте научи.

— Хорошо, — кивнул Марвин. — Я... волновался за вас.

К его удивлению, эти слова оказались внезапно правдой.

Ханубис улыбнулся — словно череп обнажил зубы.

— Я бы не позволил себе умереть в столь ответственный момент. Не беспокойся.

С тех пор жизнь стала лучше. Марвин заваривал учителю чай с запахом летних трав и читал ему вслух. Книг в опустевшем доме почти не осталось: с десяток разрозненных томиков — календари на прошлый век, два пухлых сборника поэзии, несколько романов, рыцарских и эльфийских, учебник алгебры. Небогатый выбор, а потому они остановились на беллетристике. Марвин читал, учитель слушал, прикрыв глаза, а Флора, если дело происходило после заката, как случалось частенько, сидела на табуретке в дальнем уголке и старательно чертила на доске большие, уродливые буквы.

Марвин любил рыцарские романы, но Ханубис имел привычку комментировать избранные эпизоды, и ожидание очередной ядовитой реплики мешало полностью погрузиться в происходящее, просто насладиться сюжетом. Марвин уже и сам начинал подмечать здесь и там нелепицы, непоспевание текста за мыслью или мысли за текстом, анахронизмы, неуместные моралите. Было что-то противоестественное в этом способе чтения, но Марвин знал уже, что так должно быть, и так оно будет отныне в любой области его жизни.

Однажды у дома остановилась карета с королевскими петухами, и герольд передал Марвину приглашение на коронацию за личной подписью его высочества. Большая честь и великая милость, так, — но Марвин чувствовал, словно подменяет кого-то другого — во дворце и после, на площади, изображая восторг и трепет. Мессир ор-Мехтер был маской, сквозь которую глядел Марвин-чернокнижник, ученик легендарного Пса, тот, кто пережил встречу с Ленерро ар-Диелне, — и для него придворная суета была ритуальной, нелепой условностью, которую предстояло перетерпеть.

На следующий день король посвятил его в рыцари. Большой королевский зал был полон людей, и Марвин — один среди них, но и толпа, и шепоток в публике, и принцесса Хеллен в окружении девиц, — все это было лишь сценой из рыцарского романа, притом написанной не слишком гладко.

И когда Эрик заглянул ему в глаза, и солнечный свет разлился по залу от слов древних клятв — тогда Марвин вспомнил, как уже стоял на коленях перед ним, и подумал, что видно ему суждено возвращаться все в те же обстоятельства, становясь другим, и тщетно пытаясь пережить еще раз утерянное когда-то. А еще он подумал, что все инициации похожи между собой, и все они имеют одну цель — сковать тебя накрепко цепью обязательств, заставляя верить, что именно этим ты и хотел бы стать. Но, осознавая необходимость происходящего, он не мог заставить себя ощутить то, что ощутил бы, будь он прежним.

На следующий день Эрик назначил личную аудиенцию, и Марвин ответил с должным волнением, отметив мимоходом, что автор переборщил с высоким патриотизмом, но, пожалуй, не вытянул с чувством.

* * *

Вишневый зал назывался так потому, что мебель в нем была из вишневого дерева, а еще потому, что портьеры — в других местах королевского алого цвета, здесь были приглушены до уютных винных тонов. Все это Пафнутьев знал, потому что об этом рассказывала Винсент, и все это было ему до одного места. Хотя здесь было довольно уютно: большой камин, ликеры в высоких фужерах, подсвечники с отлитыми листиками и пиликанье скрипки откуда-то сбоку. Только вот рожи присутствующих выбивались из этого великолепия, порядком действуя магу на нервы. Кроме самого короля, чью смазливую физиономию Пафнутьеву хотелось бы однажды разбить, здесь также восседал Ринальдини, прямо-таки светящийся от собственной благости и золотых побрякушек, раздутый от важности новый венитский магистр Стейнмарк, генерал гвардии Эсме ор-Хаммер, тот еще прыщ, а между ними почему-то Марвин, некромантов ученик, как всегда бледный и тихий, будто форель в леднике. Словом, высшее общество. Если бы не шут, ворошащий угли в камине, Пафнутьев совсем бы зачах на такой высоте. Вот шут был что надо, тощий, нескладный и совершенно чокнутый.

— Вы понимаете, господа, — говорил король, — что наше положение на данный момент нельзя назвать стабильным.

Все кивали с постными лицами. Пафнутьев тоже кивнул, в очередной раз задавшись вопросом, зачем его-то позвали? Дариа смотрелся бы лучше, да и кивал бы, небось, убедительнее.

— ... и одной из первостепеннейших своих задач я вижу умиротворение Севера. Все вы, конечно, догадываетесь, для чего я собрал вас здесь...

'Поболтать?' предположил Пафнутьев, но от замечаний вслух благоразумно воздержался. Марвин поднял со стола салфетку, с задумчивым видом сложил вдвое.

— Я получил дурные вести из Граарги, — сказал Эрик. — В городе поднимается смута. Они, представьте себе, требуют независимости! Как видно, им мало урока, преподанного им моим благородным прадедом.

— Так прадед-то когда жил, за сотню лет любая жопа заживет, — пробурчал шут. Магистр Стейнмарк потеребил каштановую бородку, спросил отрывисто, как всегда:

— Кто с мятежниками?

— Практически все крупные компании, — с ленцой отозвался ор-Хаммер. — 'Торговая компания', 'Изумруды', дом Ринальдини, — он окинул придворного мага косым взглядом из-под белесых ресниц, — И водяные жрицы. В ратуше вот тоже. Хамфри начал возмущаться, но подавился копченой семгой и умер, а вместо него быстренько пропихнули какого-то мануфактурщика. Чернь повадилась кидать камнями в гвардейцев, ор-Павлофф пишет, что гарнизон живет как в осаде. По одному за ворота не ходят, своими силами действовать не решаются.

— Предатели, — резюмировал Ринальдини, — изменники! Уверен, здесь приложили руку угорцы...

— Или Креган, — бросил Стейнмарк. — Или Тримгест. Или Мраон с Зенуа. Наше падение многим было бы выгодно.

— А сироток никому не жалко, — шут громко вздохнул, загремев бубенцами. Пафнутьев сдержал ухмылку: конечно, 'сиротская десятина', установленная Эриком, мало кому пришлась по сердцу. Уж всяко не грааргским компаниям, контролирующим мало не семь десятых рынка.

Ринальдини покосился на шута. Сказал нерешительно:

— Возможно, предложи мы некоторые льготы...

— И речи быть не может! — отрезал король. — Сироты получат свое.

'И я даже знаю этого сироту, который свое получит'. Пафнутьеву в очередной раз удалось промолчать. Он уже начинал гордиться своей сдержанностью

— В Грааге есть свои сироты, — нахохлился приворный маг.

— Те, что бросают камни в королевских гвардейцев? — уточнил ор-Хаммер, наклоняясь вперед. — Я бы предложил отрубать им руки, сир.

Эрик кивнул. Лицо его было задумчивым.

Марвин отрешенно складывал салфетку. Пафнутьев не был уверен, слышал ли тот хоть слово из всей беседы.

— Грааргский гарнизон получит подкрепление, — произнес Эрик. — Мы не должны потерять город и не можем идти на уступки. Эсме, подготовьте план кампании.

Ор-Хаммер одобрительно хмыкнул. Ринальдини опустил глаза. Магистр Стейнмарк переплел пальцы, унизанные перстнями.

— Теперь — Зюценрахт, — продолжил король, пригубив ликер. — Ваша доблесть, расскажите нам.

— Культ Ратин крепнет, и землепоклонники встревожены, — сказал Стейнмарк. Лаконичность венитов неизменно радовала Пафнутьева. Эрик, кажется, чувств боевого мага не разделял.

— Ор-Зюценрахт не принес мне присяги, — сказал он сухо.

— Да он же занят, гимны поет! — встрял шут.

— И от этих гимнов возмущены все соседние области, — продолжал Эрик. — Водяные жрицы... они покрывали эльфов до войны и подвели моего отца на Арсолире. Сейчас они мутят настроения в Граарге и наносят ущерб культу Отрина... государственному культу, между прочим. И я спрашиваю вас, господа, до каких пор мы будем это терпеть?

— Мы не должны этого терпеть, сир! — повысил голос Ринальдини. — Нет сомнений, что они — изменницы, все до единой! Мы должны сокрушить сей вражий культ!

— Вражий и противный благу человечества, — кивнул король. — Продавшийся нелюдям и предавший собственные корни. Ваша доблесть, неужели воины Вениуса не пресекут подобного непотребства?

Стейнмарк на миг прикрыл веки. Интересно, подумал Пафнутьев, новому магистру так же нужна вся эта риторика, как и прежнему? Хотя верно говорят, привычка — вторая натура.

— Мне понадобится обсудить этот вопрос с братьями, сир, — ответил венит. — Но я всецело за.

— Венитам не подобает вмешиваться в дела государства, — сказал ор-Хаммер себе под нос.

— Это не государственное дело, а религиозное и общечеловеческое, — поспешил заверить его Ринальдини.

— Креганцы бы с вами не согласились, — еще тише пробучал гвардеец. Эрик скривил губы.

— Что, Эсме, наших солдат хватит и для Зюценрахта? — спросил он негромко, и ор-Хаммер залился краской.

Все это здорово напоминает спектакль, подумал Пафнутьев. Каждый, включая шута, сидит на своем месте, а реплики подготовлены давным-давно — для всех, за исключением единственного зрителя — каждый раз другого. Но при чем тут я? И этот... некромантский отморозок?

— Господин ор-Мехтер, — сказал меж тем король с некоторой сердечностью в голосе. — Теперь вы понимаете, почему я позвал вас на сей дружеский совет?

Марвин поднял глаза:

— Не вполне, сир.

Знатные шишки переглянулись. Король помедлил, выжидая, но Марвин молчал. Что до Пафнутьева, то он, кажется, наконец начал догадываться.

— Вы обратились ко мне за помощью, — заговорил снова Эрик, — но не в моих силах сейчас предоставить вам столько солдат, сколько, несомненно, заслуживаете вы и ваша цель.

— Я понимаю, сир, — отозвался Марвин негромко. — Но, как бы то ни было, я приложу все усилия для восстановления справедливости.

— Слова не мальчика, но мужа! — восхищенно присвистнул шут. — Сам-то бриться не начал, а какие слова знает!

— Ваши намеренья достойны восхищения, — сказал король, — и я обещаю полную мою вам поддержку в любом начинании.

— В любом?.. — переспросил Марвин. Пафнутьев воззрился на некромантова ученика с удивлением: эту интонацию ему случалось слышать у мэтра Ханубиса, и ничего хорошего она не предвещала. Придворные шишки сохраняли благостные выражения лиц.

— В любом, — подтвердил Эрик. — Как моему верному вассалу и деснице престола.

— Благодарю вас, сир, — склонил голову Марвин.

— Тем не менее, я не хотел бы отпускать вас ни с чем... Мэтр Пафнутьев, правду ли говорят, что маг Гильдии стоит сотни рыцарей?

Пафнутьев, застигнутый врасплох, отозвался раньше, чем успел подумать:

— Мэтресса Винсент стоила, насчет других не скажу.

Градус благостности в комнате резко упал, — Эрик так вовсе чуть не скрипнул зубами. На медаль за сдержанность Пафнутьеву и рассчитывать не стоило, это ясно. С другой стороны, он ведь не полез в драку, не так ли?

— Да вы скромник, — сказал с одобрением магистр Стейнмарк. Пафнутьев покосился на его драгоценные перстни:

— Мне приходилось читать, что скромность украшает, ваша доблесть, — ответил он невинно. — Кажется, в наставлениях пресветлого Вениуса.

Эсме ор-Хаммер заржал. Венит надменно выпрямился. Марвин улыбнулся краем губ, впервые за вечер посмотрев прямо на Пафнутьева.

— Когда нет других заслуг, то да, — встрял Ринальдини. От его взгляда вино могло бы превратиться в уксус на месте.

— Все мы удручены безвременной гибелью мэтрессы Винсент, — сказал Эрик раньше, чем Пафнутьев успел придумать очередную реплику. — При ней многое было легче. Но время не стоит на месте, и мы должны приспосабливаться к его требованиям. Я хотел бы, чтобы вы помогли моему дорогому Марвину в его борьбе с захватчиком и в восстановлении справедливости.

Все мы удручены?.. И это говорит человек, приказавший ее убить?!.. Сжав под столом кулаки, Пафнутьев медленно сосчитал до десяти и выдохнул. Немножко помогло.

— Договаривайтесь с Дариа, — буркнул он.

— Мэтр Дариа не против, — кивнул король. — Но я, зная, насколько маги Гильдии щепетильны в финансовых вопросах, счел за лучшее договориться и с вами.

— Да и нечего этому Дариа чужие деньги считать, пусть свою мошну щупает, — сказал шут и наглядно продемонстрировал, как именно.

Пафнутьев засмеялся, будто бы от ужимок шута, хотя, говоря начистоту, Эрик показался ему куда смешнее. Тоже мне дипломат, заключает контракты за спиной участников, а еще говорит о щепетильности! Так может, предыдущая реплика это такое своеобразное извинение?!

Теперь Пафнутьев уже не хотел бить королю морду. Он просто решил дожить до его падения и сполна им насладиться.

— С удовольствием, сир, — сказал он вслух. — Надеюсь на вашу щедрость. Признаться, мне уже не терпится отсюда уехать.

Судя по лицу Эрика, именно этого ответа он и ожидал.

* * *

Король продержал их у себя еще час. Ушли они, когда уже стемнело, вволю наслушавшись высокопарных тирад о благе престола и государства, в которых особо усердствовал Ринальдини, хотя и остальные не отставали.

Марвин отказался от кареты, а Пафнутьеву ее никто и не предложил, а потому на площадь боевой маг и его новый наниматель вышли вдвоем.

— Ну и что мне теперь с тобой делать? — поинтересовался Пафнутьев, уже не скрывая раздражения, когда ворота остались позади. — Выступаем когда?

— Завтра? — дрогнувшим голосом предположил паренек.

— Можно и завтра.

— Хорошо. Я скажу мэтру Ханубису.

— Да уж скажи... десница престола, м-мать.

Марвин покосился на него. Пафнутьев в гордом молчании побрел вперед. Наверно, он должен сейчас быть на седьмом небе от счастья. Получил контракт. С согласия Дариа. От убийцы. Радость-то какая. Напиться, что ли?

— Лучше — после полудня, — сказал он вслух.

— Ага, — Марвин едва за ним поспевал. — Ты куда сейчас?

— К рынку.

— Значит, нам по пути.

— Бывает же...

— Знаешь, — сказал Марвин, — я тоже удивлен... как все сложилось.

Подавив пару исключительно нецензурных ответов, Пафнутьев молча пожал плечами.

— Я не думал, что он мне как-то поможет, — продолжал Марвин, глядя под ноги, на мокрую брусчатку. — Но это было... мое личное дело. А теперь получается, что его величество расчитывает на меня... и что судьба всего королевства зависит от того, насколько хороши мы окажемся. Великая честь.

Никакой гордости в его голосе не было и в помине. Скорее недоумение. Только поэтому Пафнутьев и ответил:

— Как я понял, он вообще обожает устраивать людям такие штучки. С Винсент вот тоже...

— Я не знаю, как было дело...

— Она послала его подальше, — тихо и размеренно сказал Пафнутьев.— А он выстрелил ей в спину. Чужими руками, понятно.

— Плант сказал, что это был несчастный случай, — возразил Марвин.

— А что он еще мог сказать? У него по лицу все было видно.

— Да?..

— Забей. Я ничего не говорил, а ты ничего не слышал.

— Разумеется, — подтвердил Марвин. И добавил, спустя несколько шагов, — Если то, о чем ты говоришь — правда, то я бы на твоем месте молчал. Особенно, если бы хотел отомстить.

— Отомстить?..

— Забей.

Пафнутьев взглянул на Марвина, будто впервые увидев. Тот, кажется, говорил совершенно серьезно.

В городе было сегодня очень тихо, только ветер шевелил обрывки флагов на фасадах. На улице Колесников горели новые фонари, и их неяркий свет сливался со светом обеих лун.

— Кстати, — сказал Марвин, — что с той девочкой, которую приютила леди Дея? Как ее, Эмми?..

— Эмми, ага. У нее все хорошо. Ее Бреслав забрал. Будет расти на свежем воздухе, вместе со своим проклятым пони.

— Пони?..

— Ну да. От Планта.

Истории о том, как Бреслав забирал Эмми и ее пони, хватило бы Адар Йо Сефиусу на десяток комических куплетов, случись он тогда поблизости. Сначала поганка Эмми закатила истерику, что никуда не пойдет, пока не вернется Винсент, и Бреславу пришлось унести ее на руках. Потом пони отказался идти в портал, так что его волокла все геронтская команда во главе с Дариа. После этого Пафнутьев, проникший в портал вслед за пони, попытался все-таки выяснить у Бреслава, что происходит и когда это кончится. Что происходит так и не прояснилось, а закончилось все громким скандалом, с привлечением тяжелой артилерии в виде матушки Пафнутьева, боярыни Аглаи.

Ничего из этого Пафнутьев рассказывать не стал.

— Зайдем, может, выпьем? — предложил он вместо этого, заметив вывеску кабачка, где сидел когда-то, целую сотню лет назад, с Целестой.

— Спасибо, нет, — покачал головой Марвин. — Тогда завтра в полдень у нас?

— Ага.

Марвин ушел, и Пафнутьев проводил его взглядом. Обернулся к кабаку, вздохнул, вспомнив Целесту, и решительно побрел обратно в Белый город. После озера дома стало совсем уныло, но не годится магу Гильдии напиваться перед заданием.