Морские люди (джен)

— Санджи! — окликает Зефф мосластого поварёнка.

— Чё-о? — хмуро поднимает тот лохматую башку от кучи недочищенного картофеля — ножик на секунду замирает в грязных пальцах.

— Как тебя по-полному зовут, цыплёныш недощипанный? — Зефф грозно пощипывает ус.

— Да я такой был всегда. — Мальчишка, оттопырив губы, точит кожуру. — Санджи и Санджи. Разве это редкость, когда такое имя?

Зефф задумчиво разглядывает его густые льняные пряди, выбившиеся из кое-как приглаженной шевелюры — поварёнок нервно сдувает их со лба.

— Так как тебя по-полному величать? Ассанджей или Сандорий? Сандерс, Ассандер или, может, Альсандро, как это принято на Тангалоде?

Санджи, поразмыслив, улыбается.

— Если тебе так интересно, то — пускай буду Александрий.

— О! Александрий! — Зефф хохочет и быстро серьёзнеет, грозно ткнув узловатым пальцем в сторону мальчишки. — Это имя для корсара, а не для ресторанного поварёнка! Знаешь ли ты, что это за имя?

— Знаю.

— Ничего ты не понимаешь, Санджи.

Зефф, крякнув, тяжело садится на колченогий табурет; Санджи, настороженно проследив за этими движениями, откладывает нож и поудобнее перекладывает затёкшие ноги — хозяин будет что-то рассказывать.

— Так звали только самых лучших, Санджи. Так звали полководцев, командиров, революционеров и королей. Так звали Чёрного Александрия из западного океана, тангалодского барона — самого лучшего из морских баронов, ибо он проиграл лишь четыре сражения из трёхсот и был так богат, что все — слышишь, Санджи: все! — его помощники носили золотые серьги. Они жили в четырнадцатом веке, и у них никогда не было недостатка — ни в порохе, ни в вине, ни в чём…

Голос Зеффа то затихает, то крепнет и наливается яростью, и Санджи пугливо сжимает кулаки покрепче, слушая о битвах и войнах, — то вздрагивая, то восторженно открывая рот.

-…А потом он погиб, не дойдя сотни миль до края земли. И когда его убивали, в него всадили двадцать девять литых пуль, и все как одна были свинцовые. И его пронзили шпагой девять раз — вот только тогда он упал. Его с лучшими командирами дивизионов повесили в старой крепости в Гавани, а вороны и серые чайки не клевали их тела — вот каким уважением пользовался Чёрный Александрий! — и их тела высушило ветром и просмолило солью… А когда его сняли, ни один волос не упал с его бороды. Вот какой это был человек! Он прожил всего тридцать пять лет, а умер сто восемьдесят лет назад — а кажется, будто вчера. И он всегда смеялся.

Зефф щурится и строго смотрит на мальчишку.

— Если ты, хлыщ, мать твою растак, не станешь самолучшим коком на все четыре океана — клянусь Богом, матерью и своими усами, я выдеру тебя ремнём за опозоренное имя всех Александриев, сопляк! Не для того ты выбрал такое имя, чтобы протирать штаны на кухне и стрелять сигареты!

— Право, постараюсь, — мечтательно говорит Санджи, думая о чём-то своём.

— А теперь дочисть картошку, Александрий Белобрысый… Выспаться надо.

* * *

Сколько Санджи себя помнит, работать приходилось с детства.

Не потому, что хотелось или заставляли. Просто такая уж жизнь у того, кто круглый год дрейфует меж восточным и южным морями.

Однажды Зефф подзывает его прямо от плиты, у которой совершенно упавший духом Санджи, сам толком до неё ещё не дотягивающийся, пытается варганить картофельные блины, которые пока что и на блины не походят, — «Санджи! А ну-ка иди сюда, негодный ты оглоед!» — и вопросительно зыркает на него, раскладывая на столе набросанный от руки календарь — синие цифры, забитые в наспех начерченные клетки, расплываются на пожетлевшей газетной бумаге прямо поверх дешёвых типографских знаков.

— И что-о-о? — разочарованно и гундосо тянет Санджи, тайком вытирая пальцами нос.

— Слушай, растение! Ты когда родился?

— В начале марта…

Хозяин хмыкает, привычным жестом ерошит его выгоревшие волосы и уверенно тыкает в кривое число 2.

— В твой день небо совершает поворот на Южный крест. День Сандора Моряцкого, младшего из морских богов, его больше всех любят. И пираты, и рыбаки, и дозорные до сих пор ему молятся, когда просят послать доброго ветра, хорошей еды и крепкого сна. Да и имена у вас похожие!

— Это сегодня. Так? — смущённо интересуется Санджи.

— Так! — гаркает Зефф, заботливо прикрепляя календарь на пока ещё не докрашенную стену. — Потому — быстро тащи задницу доделать эти твои разнесчастные блины, а потом доколотим пирс и будем гулять!

* * *

Санджи в этот вечер особенно старается: не посрамить бы возраст — все морские люди рано начинают работать. Уж так на роду написано. Сколько ему лет было, когда он первый раз тайком вытащил из касаточьего чехла гарпун? Может, года три-четыре, не боле…

Зефф по старой привычке ворчит на него и в какой-то момент отбирает ведро — мол, у этого Санджи руки непонятно откуда растут, половину извести разольёт ещё, одни только расходы! — но подзатыльников не даёт, сдержанно хвалит готовку и даже на то, что Санджи благополучно потерял молоток, уронив его в воду, не говорит ни слова.

А потом они сидят на пирсе, грызут жареные баклажаны с луком и смотрят, как над морем темнеет и заливается грозным насыщенно-алым закат.

— Смотри и запоминай, — Зефф суёт миску Санджи, чтоб тот взял ещё лука, — какой сегодня закат красный, будто небесам кровь пустили. Значит, где-то была большая страшная битва… Сколько тебе уже полных лет, негодяй?

— Десять, старый хрыч, — отзывается Санджи, хрустя луком.

— Ещё пара лет, и будешь совсем дылда. Может, перерастёшь свою криворукость, а? Может, когда-нибудь келпи притащишь за гриву…

— А кто такая келпи? — интересуется Санджи, одним титаническим усилием проглотив лук — вопрос-то достаточно интересен, чтобы ради него пожертвовать лишней секундой наслаждения жареным луком!

— Морская кобыла, — почесав локоть, сообщает Зефф. — Волшебница. Хвост у неё серебряный, а грива тёмная и светится. Под луной ходит, прямо по лунной дороге, когда Крест в полнолунии, и моряков зовёт. А кто на неё сядет, тот пропадёт — на дно уводит.

— Ух, здорово!

Восхищённый Санджи болтает босыми ногами в похолодевшей к вечеру воде.

— А она красивая?

— Только наполовину, — хохочет Зефф, — если у тебя нормальные вкусы, но ежели тебе нравятся русалочьи хвосты…

— Ой, интересно! А она в Олл Блю живёт?

— Наверное. Там красиво и рыбы много водится. Почему и нет?

— Вырасту — поймаю такую! — мигом загорается Санджи и, подпрыгнув, чуть не съезжает прямо в воду. — И прокачусь на ней верхом. А потом накормлю и отпущу в море!

— Дурак! — осаживает хозяин, легонько скручивая его за шиворот. — Утопит она тебя!

— Вот и не утопит, — фыркает мальчишка и для наглядности растопыривает руки. — Я во какой везучий!

— Везучий он… — недоверчиво кривится Зефф, отпуская рваный ворот поношенной рубахи.

А Санджи уже вновь молчит, круглыми синими глазами зачарованно вглядываясь в маслянистую водную темь: под доками мечутся звёздными сполохами бледные, чуть-чуть зеленоватые морские светляки, скользя замысловатыми шестёрками и мелькая чёрными длинными хвостами.

Ужас как интересно.

— А теперь кайся, — строго говорит Зефф, прижав заскорузлым пальцем облупленный веснушчатый нос помощника.

— В чём? — ершится Санджи, вытирая мокрые руки передником.

— Во всём плохом за этот год. Или пойдёшь кормить рыб!

Санджи, памятуя, что хозяин не бросает слов на ветер, зажмуривает один глаз и старается смотреть на длинные усы.

— Старый хрыч, я пересолил неделю назад капустный суп...

— Это я знаю.

— Старый хрыч, я подложил Джонсу Сидке жука-носорога на стул... — Сидка нанялся в ресторан не так уж давно, но уже успел основательно надоесть Санджи: вечно хочет драться, неряха и ворует сахар.

— Я зна... Стоп, а где ты его достал?

— Выменял в порту у мальчишки на жареного омарчика.

— Болван! — Палец жмёт чуть слабее.

— Старый хрыч, я не молился перед сном четыре вечера.

— Бывает.

Санджи в неизбывном отчаянии зажмуривает оба глаза и стискивает зубы: пришло время перейти к самому сложному.

— Стари-и-ик!

— Что ещё? Перестань выть, право! Ты так орёшь, будто покромсал кого-то и подал как жареного осьминога! В таком случае ты как повар куда лучше меня, молокосос!

— Нет!

— Да говори уже!

— Старик, я уже год как мужчина!!!

Санджи ёжится и выжидает подзатыльника.

— Врёшь! — отрезает хозяин. — Тебе тогда не было и шестнадцати!

— Нашей работой клянусь, правда!

Вместо подзатыльника Зефф небольно защемляет пальцами его нос и тягает его туда-сюда; Санджи обречённо вертит головой и хохочет.

— Подлец! Ах ты, дрянь разэтакая! Когда ты успел, паразит?!

— В день... Хомпера Восточного...

— Позор! На "Баратти" полагается жарить только мясо и котлеты!

— Помните? Такая светленькая...

— Что за пацана я подобрал в море, боги морские?! Вот что! — Нос Санджи обретает долгожданную свободу. — Поймаю — полетишь в небеса с милости моей деревянной ноги. Прямиком и сразу!!! Понял?

— Агашеньки, — потирает Санджи порозовевший нос.

— Всё. За этот год прощаю. Марш помогать мне наводить порядок в зале, там все стулья в милость праздника переворотили. И отлынивать не вздумай.

— Можно подумать, я когда-то ленился, — с фальшивым раскаянием тянет тот. — Разве только, может, когда отравился тухлым рисом...

— Марш в зал, крокодил!!!

Сон мгновенно слетает, когда Санджи понимает, что вцепившийся ему клювом в ухо огромный пингвин — пальцы Зеффа, а руки мёрзнут не из-за снега на северном побережье, а от того, что мыльная вода уже давно остыла.

— Опять ты отлыниваешь, Санджи!

— Папаша Зефф! — ноет обиженно Санджи, вытирая об штаны мыльные ладони. — Я пять часов всего поспал.

— Потом будешь радоваться, что вообще спишь! — отрезает Зефф и, выпустив ухо нерадивого помощника, хлопает крышкой вычищенной кастрюли. — Привыкай! Тяжелей всего на этом свете живётся женщине, корабельному врачу и моряцкому коку. И... чёрт, ты опять курил прямо за мытьём посуды?

— Да я скоро забуду, что такое "долго спать", — хрипло из-за ломающегося голоса ворчит Санджи, пропустив мимо ушей последний упрёк и с какой-то злостью вдавливая подобранный окурок в грязную тарелку. — В пять или шесть надо овощи вымыть и мясо приготовить, до восьми, даст бог, поспишь — а потом бегаешь по клиентам...

Зефф вспоминает, как ему иной раз доводится натыкаться на Санджи в подсобке или прямо в углу кухни — редкие минуты передышки не оставляют нескладному подростку-повару никаких сил.

— Тебе сколько? Шестнадцать?

— Оно самоё...

— Не пора ли тебе начинать искать Олл Блю?

— Сначала я хоть немного покомандую в этой сковородине, — мстительно стискивает Санджи намыленные ложки в бадье.

— Только когда я помру.

— Подожду.

— В ближайшие пятьдесят лет я помирать не собираюсь, — отрезает Зефф. — Пожалей свою молодость!

— Но мне это нравится! Чем я хуже другого повара?

Зефф мрачно смотрит на грязный передник Санджи и на его красные — от холодной воды — пальцы с обломленными ногтями.

— Научишься не переводить продукты — выгоню вон! Джентльмена я из тебя не сделаю. Ты слишком земной и слишком быстро заводишься. Такие, как ты, бегают от правительственных шавок! Понял? — чуть не срывается на окрик Зефф. — Нечего тут тебе штаны просиживать! Где твоя гордость, несчастье? Кто, — он хлопает себя ножом по деревянному протезу, — цапнул меня за ногу зубами и заявил, что найдёт Олл Блю, после того как я его побил? Ты парень или кто — наплевать на свои мечты?!

— Вот ещё! — почти так же громко и отчаянно возмущается Санджи и кидается к двери, на ходу стаскивая передник. — Старый хрыч! Ты меня отсюда ни в жисть не выставишь! Ненавижу тебя!

И убегает на верхнюю палубу — слышно, как по деревянным ступеням стучат ноги.

* * *

Зефф недовольно и осуждающе хмыкает, безжалостно дёргая себя за ус, и берётся за сковороду.

— Вот же дурачина! Большой вон уже парень, а ведёт себя хуже пацана. Подумаешь, оттягали его за ухо разок. За дело зато! Нечего на девчонок заглядываться, пока масло на кухне горит! И зачем только я тогда выловил среди досок этого неблагодарного немытого сопляка, который рано или поздно покончит жизнь на рее?! — громко возмущается дальше, дотирая сброшенные в грязную пенную лохань чугунные сковородки. — Чёртовы девки, вот и рожайте теперь красивых мальчиков! Никакого сладу с этими мальчишками. Учишь всему, кормишь, одеваешь, воспитываешь, в праздник готовишь пирог, а потом — трах! — в один прекрасный день он заявляет, что станет шефом, и чуть тебя не пинками выгоняет из той кухни, которую ты своими руками строил, пока этот паразит ходил пешком под стол! Пожалуйте, хозяин, вы уже стары!

Взгляд задерживается на потёртом пиджаке, мирно пристроившемся на спинке стула.

— Ах, дьявол бы побрал этого разгильдяя — он опять выскочил на палубу в одной рубахе! Что за несчастье этот Санджи, право слово! Ещё и курить-то наверняка примется! Когда-нибудь он спалит мне ресторан, и тогда я его с удовольствием вздую за всё хорошее. Почему я сделал этого сорванца своим помощником семь лет назад?! Пожалел сиротку, наше вам с перцем, тысяча пилоносов! Вот и пожалуйста. Одни расходы. Сначала он полгода ловчится не проливать на руки кипящее масло, потом ворует у клиентов сигареты, а теперь ещё и дерёт по подсобкам девчонок, когда дел полон рот! Не удивлюсь, если он когда-нибудь притащит мне в поварском переднике белобрысого байстрюка! Говорил же тогда себе: Зефф, дорогуша, не иди на абордаж, обойдёмся, хоть живыми-то вернулись! Так нет! И пожалуйте. Бах! В один день променял правую ногу на этого крокодила. Вот зачем? Помощника заимел — оно верно, но вот же паразит долговязый! Право, и одному было бы легче!

Зефф поднимает смятый сырой передник, впопыхах содранный и кинутый «долговязым паразитом», и аккуратно развешивает его сушиться на перекладине.

— И не потопишь уже: этот сопляк быстро стал плавать похлеще русалки! Дря-я-я-янь! Отродье джермийское! Кровь бродяжья! В море его, видите ли, тянет! Да его вздёрнут на первой же рее!..

Хозяин тяжело переводит дух, исчерпав ругательства, накручивает на палец ус и устало оглядывает домытую проветренную кухню.

— Черти. Не очень получилось хорошо, что я его днём за ухо выдрал. Ещё забастует и впрямь всю ночь проболтается где-нибудь… Небось опять пошёл купаться на нижней палубе. Или отмотал пристяжной пирс и ловит светляков… Как же с ним трудно!

День выдаётся крайне дрянной. У Зеффа с середины дня скверное настроение: для начала растяпа Санджи грохнул о непросохший пол ящик яиц — вот безрукий, растяпа, прощай, три десятка блюд! — потом два пьяных клиента еле-еле заплатили, а под вечер в гости заявился Вульф Коппей.

Зефф, видят боги, долго надеялся, что больше ни разу не увидит бывшего квартирмейстера. Плохо, видно, надеялся.

— А ты неплохо живёшь, Зефф, — с привычным дружелюбием сообщает Коппей, постучав пальцами по резной панели.

— Не жалуюсь.

— Где твоя нога?

— Потерял и не нашёл, вот где.

Зефф накрывает ужин с красноречивым выражением багровой усатой физиономии, приберегаемым на особо отвратительных гостей, но капустный суп дымится так же душисто, как и всегда.

— Не совсем отошёл от дел? — Коппей подкручивает жидкий ус. — Жалко, что больше не ходишь на грабежи…

— Лучше бы от дел отошёл ты, — сухо осуждает Зефф.

— Право! — Коппей пожимает плечами. — Работорговля иногда не так плоха. Мальчик, поди сюда! — щёлкает он сухими белыми пальцами.

Угрюмый Санджи, нахохлившийся над лоханью с посудой, настороженно приближается, вытирая мокрые красные руки о передник и кусая губы; Коппей, чуть скривившись, берёт его за подбородок — нескладный поварёнок стискивает зубы.

— Он у тебя немой?

— Хозяин Зефф не велит лаяться, — сдержанно отвечает Санджи.

— О, зубастый! Твой подмастерье?

— Младший помощник, — отрубает Зефф, — и он мне здорово нужен.

— Я бы заплатил.

— Санджи, — грозно и многозначительно кивает ресторанщик, — иди поиграй на пирсе.

Светловолосая макушка исчезает за дверью.

— Ты что, взялся за малолеток? — Зефф закуривает, не глядя на Коппея. Тот, разительно тонкий в сравнении с плечистым отставным пиратом, и бровью не ведёт.

— Морские бандиты всегда строили свои жизни на чужих. Люди живут, люди умирают… Может, ты причастен к тому, что этот пацанёнок работает у тебя?

— Санджи ещё не пожил, — игнорирует Зефф последний вопрос — впрочем, дым выдыхает с какой-то особой яростью. — Ему только пятнадцатый год, ему ещё жрать и жрать это дерьмо… Коппей, ты помнишь нашего юнгу Ливня?

Коппей некоторое время молчит.

— Помню. Жалко мальчика. Сколько в нём сидело пуль? Семь, кажется. И он ведь тогда ещё дышал.

— Не хочу такого для Санджи.

— Возможно…

— Или ты хотел продать его в другие… руки? — Торговец бесстрастно подкручивает развившийся ус. — Уходи. Он дикий и бранится, как пьяный сапожник, да и жрёт много, но и такого помощника хватит.

— Не злись. Я и не собирался. Мальчишка слишком мосласт и растрёпа. Да и мордаха сильно обветренная. Был бы помладше и смазливее…

— Брось. Я в плаваниях и не о таком наслушался.

— Видать, он расторопный.

— Вот ещё! — фыркает Зефф. — Обалдуй, каких мало. Только вот руки золотые.

— Сиротка, да?

— А кто его знает… — Зефф тяжко вздыхает. — Молчит. Наверное, папаша бил. Или вообще безотцовщина…

* * *

Санджи швыряет вырезанные из пробкового дерева цветные колодки — совсем не играется, — забивается к юту, мелко дрожит, обняв колени — совсем не от холода, — и трёт подбородок — липкие пальцы словно клеймо поставили.

Ох, почему сегодня, когда он побил яйца и овощи? Ой-ой-ой! «Скотина! Глаза б мои тебя не видели!»

Санджи жалко скулит и завывает, уткнувшись в коленки носом; а вдруг и впрямь старикан продаст его?

Стра-а-а-ашно!

— Санджи, растение, поди сюда!

Значит, все посетители уже разъехались.

— Не продавай меня, старый хрыч! — хнычет поварёнок. — Я больше так не бу-у-у-уду…

— Да иди ты в задницу! Ишь чего навыдумывал уже! Право, совсем дурак! Домой!

— Мы и так дома…

— Посуду домой!!!

Санджи, выросший в окружении моряцкой брани и грубой ругани, счастливо и обалдело улыбается от лопоухого уха до уха — полуругательные слова звучат музыкой.

— Стари-и-ик!

— Чего ещё?

— А ты простишь мне побитые гусиные яйца?

— Я не настолько добр, баклажанище!

Санджи смотрит на чёрный ссутулившийся силуэт, торопливо вытирает остатки дурацких слёз паники и шумно сморкается в пальцы.

— Невежа! Платок надо носить! — кричит Зефф.

И улыбается.

* * *

— Папаша Зефф!

Санджи не улыбается — сидит на пирсе, запрокинув взлохмаченную выгоревшую голову, и широко раскрытыми глазами смотрит на небо.

— А наша судьба зависит от звёзд, это правда?

Хозяин презрительно хмыкает, одним звуком выражая всё своё скептическое отношение к этой странной теории.

— Брехня. Каждый сам делает то, что делает! Хотя звёзды и впрямь очень красивы.

— Наверное, мы в сравнении с ними — маленькие-премаленькие, — задумчиво делится наивными соображениями Санджи и болтает в воде босыми ногами в подвёрнутых штанинах, поддёрнув выше колен неразвязанный несвежий передник. — Интересно, а откуда они взялись-то? Я думаю, это небесный бог насыпал зерна своим ангелам.

Промытое утренним штормом глубокое чёрное небо на удивление чисто; россыпь звёзд слабо светится рассыпанными гречишными зёрнами, отражаясь веснушками на бледных в лунном свете щеках, носу и лбу поварёнка, а с западного края словно бы кто-то неуклюжий пролил разбавленное дельфинье молоко.

— Эй, растение!

Санджи вздрагивает, но не оборачивается.

— Почему ты спросил? — нехотя интересуется хозяин, выколачивая о резную перекладину прогоревшую трубку.

— Да так… Просто. — Санджи опускает взгляд и рассеянно смотрит на море, опираясь ладонями о просмоленный пирс. — Папаша Зефф, я ведь не из этих… береговых. Я из народа джерма.

— Морские наёмники с Севера, верно?

— Они самые, которые не сеют, а берут. Железные люди, северяне. Я толком на земле не жил, сбежал — думал, что не буду жить на море. А теперь… — Санджи обречённо отмахивается. — Судьба у меня, видно, такая — на воде родился, на воде и помру! — И, будто бы с каким-то облегчением, смеётся.

— Почему же сбежал-то? — Зефф недовольно хмурится: вообще-то он ни в коем разе не осуждает мальчишек, которые сбегают в море от семьи, сам когда-то таким был; но разве дело, когда этот мальчишка ещё в школу не ходил… — Ты был сопляк, когда я тебя на свою голову подобрал. Под стол пешком ходил! Лучше бы ты так там и оставался, щенок!

— Ни за что! — обозлённо вскидывается Санджи.

— Почему так? Говорят, джерма неплохо живут набегами и наёмничеством. Ты бешеный, ты бы там прижился.

— Да то. — Подросток угрюмо ёжится и рассеянно колупает край размокшей фальшбортной доски. — Понимаете, мой отец… наверное, он был мне не отец. Ну, по-настоящему. Он ведь грандлорд. У меня старшая сестра была и ещё три брата, двое так немного постарше моего. И мамы разные, только мы с сестрой от жён. Отцу был нужен наследник и лорд-капитан — что за Джерма, если у флота нет короля? Сестра тоже училась ездить верхом и сражаться, но она же всё равно не сын.

— Большая семья.

— Лорду-отцу не нравилось, что я на кухне часто бываю и редко говорю. Он как-то сказал маме: это же не мой сын, верно? Железная кровь тяжелее кипящего свинца.

— Получается, тебя прижили на стороне?

— Можно и так сказать. Он отослал меня к своему вассалу на Мергелев камень, где пески белые, когда мамы не стало. Я и сбежал на корабль, вот так.

Зефф рассеянно набивает трубку заново: если вдуматься, вполне обычная история, из разряда заурядных. И не особо что-то лично для него, ресторанщика, изменившая: как этот белобрысый кухаркин сын был непонятно чьим ребёнком, так им и остался.

— Да и в любом случае, — Санджи с каким-то облегчением встряхивает лохматой башкой, — мы как-то не поладили. С братьями дрались вечно на палках и спорили. С Йоном особенно. Лучше уж разойтись, чем собачиться, правду я говорю?

— Твоё право — решать. Но поимей в виду, — Зефф сурово тычет ему в плечо пальцем, — легче-то тебе жить не стало?

— Нет. — Санджи косится на хозяина. — Батя, а какая у тебя фамилия?

— А-а-а?!

— Я возьму твою, когда вырасту. — Санджи победно ухмыляется. — Или прозвище твоё! А что? Рэдфут Санджи — звучит!

Свободная рука, занесённая для привычного воспитательного подзатыльника, опускается и лохматит выгоревшие нестриженые лохмы.

— Балда ты, морская баклажанная душа!

Долгий день — поворот на Сандора Моряцкого.

Сли-и-ишком до-о-олгий…

Почему именно в такие дни на кухне так много мусора, посуды, разлитой воды?

На пороге комнаты у Санджи подкашиваются от тяжёлой усталости ноги и начинают ныть захолодевшие, изо дня в день тупо ноющие, раньше тела взрослеющие — из-за остывшей воды с дрянным мылом и нудной тяжёлой физической работы — руки: только сейчас до него доходит, как он умотался, как замёрз и как хочет спать.

Уже стаскивая штаны, он на мгновение замирает, глядя в светлеющий проём, а потом, кое-как замотавшись в простыню, подходит к порогу и гладит защербленный просмоленный косяк, отстранённо, больше по привычке морского жителя, чем по прихоти, вслушиваясь в то, как шумит, как мерно дышит и вздымает хребты ночное море — Санджи всё-таки по-настоящему морской человек, Санджи вырос на воде, Санджи не боится ни бешеных южных штормов, ни холодного северного ветра…

На косяке — начиная от трёх с половиной футов — щербинами темнеют длинные, коряво подписанные карандашом зарубки; оставлены они неравномерно, две или три подскакивают над предыдущими на несколько дюймов, а последняя рассекает дерево почти на уровне переносицы.

Санджи знает каждую цифру.

Санджи знает всё, что было сказано около этих отметок, наизусть.

* * *

1511 год, 13 год Э.П., 10 лет.

Первая метка. Зефф хмурится и даёт Санджи шуточный подзатыльник.

— Мелочь ты лягушачья! Зря я тебя кормлю, что ли?

— Старый хрыч! — обижается Санджи и тянется на босых носках. — Я большой. Посмотри! Я уже хорошо управляюсь с панировкой и курю!

Ещё один подзатыльник.

— Дурачьё! Тебе рано курить! Сигареты отобьют твоё чувство прекрасного.

— А вот и не отобьют, противный ты старикан!

1514 год, 16 год Э.П., 13 лет.

От другой — на три дюйма повело. Зефф только крякает, озадаченно вымеряя пальцами расстояние.

— Вот дылда! Ещё года два-три, и этот негодяй начнёт ухлёстывать за всеми смазливыми девками.

Санджи только хихикает, прикрыв ладонью разбитый рот.

— Ты опять подрался с клиентом, крокодил! — Зефф безжалостно дёргает его за ухо. — Удвоить порцию подзатыльников, которую ты получаешь?

— Он обозвал наш ресторан кабаком для пьяных рыбаков! — оправдывается Санджи, морщась от боли. — Как не побить?

Ухо обретает свободу.

— Иди промой дёсны ромашковым отваром, негодяй.

1518 год, 20 год Э.П., 17 лет.

Зефф чешет в затылке.

— Ну что, старик, тебе налить пятьдесят грамм комхенского ликёра? Оно, конечно, дорогое питьё, но ты уже полтора года как мужчина, — едко добавляет он и щёлкает парня в загорелый лоб, — и вчера не так уж дурно сготовил мясной хаггис.

Санджи, лопоухий и ещё не совсем складный, ухмыляется и расправляет плечи.

— Хозяин Зефф! Это официальное признание того, что я как повар неплох?

— И не выдумывай! Соплив ещё! — строго прикрикивает Зефф. — Научился сносно готовить, и носа не дери!

— Врёшь!

Тяжёлая рука привычно намеревается отвесить оплеуху, но вместо этого грубо треплет обветренную щеку.

— Не перечь старшим, щенок! Я могу и передумать насчёт выпивки!..

* * *

Четыре фута и пять дюймов...

"Ах ты, зараза! — Подзатыльник. — Опять куришь! Кто-то захотел прогуляться по доске?!"

Четыре фута и восемь дюймов...

"Санджи, не передерживай лук в масле! Его не зажаривать надо, а поджаривать — чуешь различие?"

"Я устал! — Поварёнок обиженно хмурится, вытирая пальцы об штаны. — Сколько мне ещё пахать придётся?"

"Всю жизнь, несчастье белобрысое. — Зефф не улыбается. — Всю жизнь..."

Пять футов и полтора дюйма...

"Наверное, у меня есть сын", — задумчиво говорит Зефф, перевязывая незадачливому помощнику ободранную в драке руку.

"И кто же он?" — морщится Санджи, закусывая от боли губы.

"Его зовут Санджи, у него выгоревшие космы, дурацкие брови, паршивый язык и отвратительный характер. Вот он каков!"

Пять футов и четыре дюйма...

"Шторм же объявляли! Ты где был целых два часа на пару с лодкой, глупый баклажан?!"

"Гляди, батя! Я нашёл на каменном рифе морского светляка!" — В дрожащих, охолодевших от стылой воды руках — в неловкой пригоршне — елозит зеленовато светящийся, скрутившийся в восьмёрку мокрый поползень. — Смотри, как он горит!"

"Идиот несчастный... — Занесённый кулак без сил опускается. — Ты ж мог потонуть..."

* * *

Санджи рассеянно потирает пострадавшую днём небритую щеку — в общем-то, он сам виноват, что заработал укоризненную оплеуху: нечего было так держать сковороду с кипящим маслом, что оно чуть не обожгло руки — и, улыбнувшись, прижимается лбом к иссеченному, пропахшему горькой смолой тёмному дереву.

Редактировать часть