Дальний путь (джен)

Толя кубарем скатился с кресла и сел на полу, недоумевая, что заставило его проснуться в такой ранний час. Рассвет за окном едва занимался, но облака на горизонте уже были подсвечены снизу розоватыми лучами невидимого солнца.

Толя прислушался: всё тихо, только доносится с кровати ровное дыхание спящего Хауруна.

— Ваше величество, вставайте! — вполголоса позвал менестрель, но ответа не последовало.

Толя подошёл, потряс короля за плечо:

— Ваше величество, уже утро!

— М? Какое утро, что ты несёшь, дай поспать, — пробормотал Хаурун, натягивая одеяло до подбородка.

— Вставайте! — воскликнул Толя, сдёргивая одеяло на пол. — Вы собираетесь принцессу искать или нет?!

— Принцессу?! — Хаурун резко сел на кровати, протёр глаза. — Ты чего сразу не сказал?!

Босиком он подошёл к платяному шкафу и рывком открыл дверцу, отчего с верхней полки свалился белый атласный башмак. Толя заглянул в шкаф: там между парадным королевским жюстокором и бархатной накидкой висели его собственные штаны, плащ и куртка.

— Одевайся давай, — велел Хаурун, вытаскивая их из шкафа и доставая одежду для себя.

Переодевшись, Толя взглянул на короля, который как раз застёгивал плащ: слишком непривычно он смотрелся в длинных штанах, в куртке и грубой суконной рубахе. Менестрель застегнул сапоги, накинул на плечи вычищенный и заштопанный плащ, взял шпагу, проверил сохранность флейты и ножа. Хаурун, отчаянно торопясь, шнуровал сапоги, а Толя уже закинул за спину котомку.

Король, выпрямившись, оглядывал комнату: смятая постель, брошенный в кресле плед, погасший камин, полураскрытый шкаф. Потом перебросил через плечо длинный ремень своей сумки, накинул плащ, взял шпагу.

— Пойдём.

У самой двери оглянулся, ахнул:

— Забыл! — вернулся, передвинул кресло прямо на крышку люка, закрытую ковром. Выпустив Толю из комнаты, запер дверь, ключ повесил себе на шею. Менестрель молча последовал за ним по коридору; король замедлил шаги, прислушался:

— Стражи опять нет. Будь начеку.

Насколько Толя мог быть уверен, в последний раз караулы снимали в ту ночь, когда они с Хауруном ходили в архив. С тех пор больше никто не пытался влезть спальню короля или в лабораторию Магнуса. Да и яда никакого в Научной башне уже не было: на одном из дворцовых обедов алхимик во всеуслышание сокрушался, что склянка с ним пропала. То ли он сам куда-то её по рассеянности задвинул, то ли слуга разбил и не хочет признаваться…

В холле дворца было тихо. Солнечные лучи касались верхней части оконных рам, несколько свечей догорало в подсвечниках, а остальные уже все погасли. В углу на диване зашевелилась тёмная фигура, и Магнус поднялся навстречу менестрелю и королю:

— Наконец-то, господа, — взволнованно проговорил он, поднимая с пола свой дорожный мешок, — я уж думал, что-то произошло…

— Кор-роль дур-рак! — вдруг громко произнёс кто-то над их головами, и все трое вздрогнули.

— Тьфу! — сплюнул Хаурун, узнав сидящего на люстре хулигана. — Дворцовый попугай! И где только слов таких набрался!

— Пер-рвый министр-р мер-рзавец! — продолжал попугай обличать своих потенциальных политических противников.

— Идёмте, — фыркнул король. — А то он сейчас всех перебудит такими манифестами!

— Кхе-кхе! — послышалось откуда-то с главной лестницы, и Толя почувствовал, как холодок побежал у него по спине.

Хаурун обернулся.

— А, господин министр образования, — неожиданно спокойно произнёс он. -Что-то хотели сказать?

Стоя на второй снизу ступеньке лестницы, маркиз Эдуард Фьюспер поклонился по правилам придворного церемониала.

— Я хотел узнать, куда собирается ваше величество, — подобострастно пропел он, и Толя уловил фальшь в его голосе.

— Я имею право не посвящать двор в свои планы, — уверенно ответил Хаурун. До уха Толи донеслись тяжёлые шаги приближающегося взвода дворцовой стражи. Десять стражников промаршировали по лестнице, потеснив министра, и встали по стенам холла. Дождавшись, пока последний из них займёт своё место и утихнет шум, Фьюспер возразил:

— Несомненно, но обязанность придворных — знать наперёд желания и мысли государя… Потому я здесь.

— Так угадайте мою мысль, — потребовал Хаурун. — Что, не можете? Ну так вот тогда разворачивайтесь и топайте отсюда ко всем чертям.

Тут Толя заметил, что из дверей по обе стороны от лестницы выглядывают любопытные физиономии лакеев и горничных. Скандал обещал быть грандиозным.

Министр образования, тоже это заметив, попытался убедить короля самым ласковым тоном:

— Ваше величество, это невозможно, потому что долг службы не позволяет мне…

Послышался топот и на верху лестницы появилось несколько человек. Первым, размахивая какой-то бумагой, бежал министр финансов Александер фон Якконин, за ним — его камердинер и лакей из дворцовой прислуги, затем отставший от взвода стражник, а кто ещё, Толя не рассмотрел. Стражнику загородили дорогу в холл, поэтому он замер прямо на лестнице, сделав вид, что его пост именно здесь.

— Успел, — выдохнул Якконин, останавливаясь рядом со Фьюспером и вытирая платком взмокший лоб. Затем он многозначительно окинул взглядом Хауруна, Толю и Магнуса и вперился взглядом в бумагу у себя в руке.

Насупившись, король молча ждал, что он скажет, и Толя, успевший уже достаточно Хауруна изучить, понимал, что это молчание ничего хорошего не сулит. Судя же по его расчётам, выхода из ситуации не было. Никакого.

— Пункт 1057 Дворцового кодекса, — отдуваясь, заговорил Якконин. — Из подраздела «О выездах». Его величество имеет право отлучаться из дворца только в сопровождении свиты, в составе коей…

Толя увидел, что по лестнице сбегает растрёпанная леди в наспех зашнурованном платье и накинутой на плечи шали.

— Что такое? Что случилось? — крикнула она, и Якконин, на секунду оторвавшись, обернулся к ней:

— Уйди, Милена, иди к себе! В составе коей… в составе коей должен находиться хотя бы один высокопоставленный вельможа, — закончил он и победно взглянул на короля. Только тут Толя заметил, что на нижней ступеньке лестницы сидит секретарь и с немыслимой скоростью что-то строчит, поместив блокнот у себя на коленях.

— Что же вы хотите этим сказать? — вопросил Хаурун, кладя руку на рукоять шпаги.

— Мы хотим сказать, ваше величество, — ответил Фьюспер, — что вы не можете выйти из дворца без свиты, а уж считать менестреля и алхимика высокопоставленными… — он пожал плечами, показывая, какой нелепой ему кажется сама мысль об этом.

— А если я всё-таки захочу уйти? — вкрадчиво спросил Хаурун, и Толя понял, что попытка сбежать закончится банальной потасовкой.

— Мы будем вынуждены задержать вас, — Якконин учтиво поклонился; Толю передёрнуло. — Ради вашей же безопасности.

— Задержать. Меня. Вашего короля, — раздельно произнёс Хаурун и стал закатывать рукава рубашки. — Ради моей же безопасности. Ха-ха-ха!

Магнус возвёл глаза к потолку с люстрой и попугаем, Толя встал с Хауруном плечом к плечу. Неизвестно, какими потерями закончилось бы это противостояние, но в этот момент менестрель услышал, как слева от него скрипнули половинки растворяемой двери, обернулся к новой опасности и обомлел.

— Что здесь происходит? — холодно осведомился первый министр Люциус фон дер Кальтехеллер, выходя на освещённое пространство. Толя взглянул на него, и ему захотелось протереть глаза: он был одет в кожаные штаны, высокие сапоги, клёпаную куртку и дорожный плащ, а плечо ему оттягивал тяжёлый рюкзак.

Люциус неторопливо прошёл по холлу и остановился между придворными и троими беглецами.

— Итак, я слушаю, — произнёс он, обращаясь к придворным. Затаил дыхание даже многое повидавший во дворце Хаурун, который понял, что дело принимает неслыханный оборот.

Фьюспер совладал с собой первым:

— Ваше сиятельство, имеет место нарушение пункта 1057 Дворцового кодекса. Его величество собирается покинуть дворец без свиты, а только с двумя… двумя… — он замялся, не в силах подобрать слово.

Первый министр презрительно дёрнул плечом:

— Свита — это нижестоящие лица, и их численность в данном пункте не оговаривается.

— Да, но нужен ещё высокопоставленный вельможа… — залопотал Фьюспер, лихорадочно оглядывая живописный наряд своего начальника.

— Я занимаю недостаточно высокий пост? — с ледяной любезностью вопросил Люциус.

— Вы… вы…

— Я вас слушаю? — произнёс герцог тем же тоном, но на этот раз не скрывая издёвки.

— Пер-рвый министр-р мер-рзавец! — напомнил забывшим попугай, который внимательно наблюдал с люстры за происходящим в холле.

Люциус вытащил из-за пазухи какую-то бумагу и заговорил сухо и официально:

— Довожу до сведения присутствующих, что имею честь распустить кабинет министров с сегодняшнего числа и вплоть до моего возвращения. Любые законодательные действия министров, кроме действий в чрезвычайных ситуациях, оговоренных пунктом 685 дробь четыре, являются незаконными и влекут за собой надлежащую ответственность.

Повисла гробовая тишина, и посреди этой тишины, отчаянно крича и растолкав столпившихся на лестнице, вниз скатился Жан фон Якконин и, позабыв о правилах приличия, вцепился в плащ Люциуса.

— Пожалуйста, прошу вас, ваше сиятельство, господин первый министр… — дальше Толя не разобрал, но глаза мальчика в свете свечей и начинающегося дня блестели слишком ярко.

— Жан! — не своим голосом завизжала леди Милена. — Отойди от него!

— Господин фон дер… — побагровел Якконин, но Люциус взглядом пригвоздил его к месту.

— Господин министр финансов, если у вас есть ко мне какие-либо претензии, мы можем решить их принятым в дворянской среде способом, но вы отказывались уже дважды без объяснения причин. Дальнейшее обсуждение я считаю бессмысленным, — вежливо сказал он и обратился к Жану: — А вы, милорд, не плачьте. Я вернусь, и мы с вами поговорим.

Мальчик выпустил плащ, и, воспользовавшись этим, леди Милена оттащила его.

— Я же велела вам сидеть в вашей комнате, негодный мальчишка! Где нянька? Я дам ей расчёт!

— Пожалуйте, господин министр образования, примите постановление главы правительства, — ничего не выражающим голосом произнёс Люциус, не обращая больше никакого внимания на Жана и Милену. Якконин сошёл со ступенек, почти выхватил протянутую бумагу.

— Честь имею, — холодно кивнул первый министр и мимо короля, менестреля и алхимика прошёл к двери напротив лестницы, отодвинул засов, распахнул дверь, наклонил голову:

— Прошу вас, ваше величество.

Последнее, что услышал Толя, выходя наружу вслед за королём, был стук двух пар каблучков и отчаянное:

— Ах, сестрица, мы же всё пропустили! А всё вы — булавочку, косыночку…

Дорога, ведущая из Белого города на восток, выглядела как всегда, но казалась Толе необычной из-за той компании, в которой он находился. Первым ехал Магнус, за ним бок о бок — Толя и Хаурун, а позади всех, разумеется, выбрав такую позицию нарочно, — Люциус.

Хаурун держался в седле немного неуверенно — отвык от верховой езды, — но при этом во все глаза смотрел вокруг. Менестрель несколько раз оглядывался на Люциуса, который по сторонам посматривал спокойно и даже равнодушно. Толя решил быть начеку. Кто знает, какие цели преследует министр, помогая им?

Тягостное молчание сохранялось до тех пор, пока путники не выехали за пределы города. Только тогда Хаурун придержал коня, равняясь с Люциусом. Толя его примеру не последовал, но старался не отрываться, чтобы слышать разговор.

— Весьма любезно с вашей стороны нам помочь.

— Что вы, ваше величество, не стоит благодарности.

— Признаться, мне весьма приятно, что вы присоединились к нам. Правда, это было немного… неожиданно.

— Разумеется. В политике вообще много театрального, не находите?

— Всецело с вами согласен. Но скажите, что подтолкнуло вас к этому путешествию?

— Тяга к перемене мест, ваше величество. Все эти бесконечные приёмы, доклады и заседания навевают тоску и приносят усталость.

— Я вас прекрасно понимаю. С моей же стороны, я всегда поражался вашей работоспособности и тому, что вы всегда в курсе всех событий, — как вам это удаётся?

— О, работоспособность достигается усилием воли. Впрочем, индивидуальных особенностей я тоже отрицать не могу. Например, если вам тяжело вставать по утрам, то от этого никуда не денешься, — вы проспите до полудня и ещё будете сопротивляться, если попытаться вас разбудить.

— Вы правы. Но вот ещё вопрос — не посмеют ли министры вас ослушаться?

— Будьте покойны, нет. Они просто не сумеют договориться. К тому же двух из десяти нет в стране.

— Вы меня успокоили. Очень не хочется, чтобы по нашему следу направили регулярную армию. Я бы, конечно, принял бой, но, боюсь, другие меня не поддержат, хм.

— Это вы рассудили мудро.

— А что за чрезвычайные ситуации, о которых вы говорили?

— Подразумеваются стихийные бедствия, голод, эпидемии или начало военных действий. Вы же понимаете, что в таких случаях обычное законодательство не действует.

— Да, конечно.

— Прошу извинить меня, ваше величество, я должен сказать пару слов господину Магнусу, — вороной конь вихрем промчался мимо Толи, и тот натянул поводья.

— Ваше величество, вам ничего не показалось странным в разговоре?

Хаурун настороженно посмотрел на Люциуса, который в это время что-то негромко говорил алхимику.

— Показалось. И не только в разговоре. Первое — откуда он вообще знал, что мы уезжаем? Второе — откуда он знал, когда именно? Третье — он даже не спросил у меня сейчас, куда мы едем и зачем, — получается, и это знал? Четвёртое — на мой вопрос он не ответил, увильнул. О том, что у Жана истерика была и у Милены тоже, но по другому поводу, я уже молчу. Здесь вообще всё непонятно. Ты заметил, как он к Жану обратился?

— Как? — спросил Толя, вспоминая разыгравшуюся час назад сцену.

— Не понял? Как к равному! Он назвал его милордом. А к маркизу обращаются «сударь». И ещё про скуку сказал. Какая скука — на нём вся страна держится! Он из кабинета не выходит с восьми утра до трёх ночи! В усталость я ещё поверю — но в скуку? Вот и поди разбери, что у него на уме, — закончил Хаурун. — Но я его знаю давно и точно уверен, что подлости он не сделает. Даже когда преследует собственную выгоду. А после нынешней зимы я в этом ещё больше убедился.

Толя с удивлением посмотрел на него.

— Что ты так на меня смотришь? Да, я в этом уверен. А ты на него косишься как на врага.

— Но согласитесь, что это всё очень странно, — упрямо сказал Толя.

— Да, я не спорю, странно. Посмотрим, что дальше будет.

Менестрель промолчал, тревога его всё равно не оставляла. Подождав, пока министр и алхимик закончат разговор, он приблизился к Магнусу. Герцог, не желая мешать или подслушивать, отъехал обратно к Хауруну.

— Господин Магнус, можно вопрос?

— Конечно, я вас слушаю.

Толя непроизвольно оглянулся и шёпотом спросил:

— Скажите, вы ему доверяете?

— Мне ясны ваши сомнения, — ответил алхимик, помолчав. — Действительно, для вас это большая неожиданность. Но знайте, что господину фон дер Кальтехеллеру я доверяю всецело.

Обернувшись ещё раз, Толя встретил презрительный и насмешливый взгляд герцога. Тот и без подслушивания понял, о чём шла речь.

Примерно до десяти утра они ехали следующим порядком: Толя с Хауруном позади, алхимик и министр впереди. Изредка попадались путники, но кланялись они редко, чаще просто, завидев верховых, на всякий случай снимали шапку — встречали по одёжке. Толя втайне боялся, что Хауруна узнают, но никто пока не ахал, не вопил и не падал ниц. Вряд ли кто-то вообще помнил, как выглядит король.

Сам Хаурун уже не с таким любопытством смотрел по сторонам, и Толя понял, почему: ему просто хотелось есть. Менестрель тоже не завтракал, но о привале не заговаривал, решив посмотреть, сколько ещё Хаурун выдержит. Тот, однако, по его взглядам догадался, в чём дело и недовольно спросил:

— Менестрель, ты решил надо мной поиздеваться? Чем же я тебя обидел?

— Что вы, ничем! Хотите, скажу им, что вы…

— Не хочу. Ещё час потерплю, — упрямо заявил Хаурун и насупился. — А потом упаду в голодный обморок и поминай как звали!

Толя приостановил коня на пригорке:

— Послушайте, может, постепенно будете голодовку вво… — он осёкся.

— Ты чего? — Хаурун обернулся и посмотрел туда же, куда и менестрель: в миле от них какой-то всадник, пригнувшись к шее коня, нёсся за ними вслед.

Раскрасневшиеся щёки, лихо заломленный берет, рассыпанные по плечам локоны, приклеенные усы, шпага на поясе и обтянутые брюками ноги, уверенно вдетые в стремена, — во второй раз за утро Толе захотелось протереть глаза.

— Только не говорите, господа, что не возьмёте меня с собой, — весело произнесла Лия, сдерживая мотающую головой лошадь.

— Мы… мы… — Магнус вдохнул, выдохнул, схватился за сердце и обрушился на дочь:

— Госпожа Лия, немедленно — слышите меня: немедленно разворачивайте коня и таким же галопом, каким скакали сюда, скачите обратно во дворец, а там ведите себя как положено приличной девице из аристократической семьи! Очень жаль, что у вас нет матери, — видимо, я плохо справляюсь с вашим воспитанием! Где вы только взяли этот маскарад?! Вы разве не понимаете, что надеть штаны позволительно какой-нибудь нищенке, которой всё равно, что о ней подумают, но не вам! А налепить усы даже ей не придёт в голову!

Лия выпрямилась в седле, сдвинула брови.

— Дорогой отец! Во-первых, я не девица Лия, а кавалер Лий ди Магнус. Впрочем, если вы против, я придумаю другую фамилию. Во-вторых, этот, как вы изволили выразиться, маскарад уже несколько лет висит в моём шкафу и не раз меня выручал. В-третьих, долг уважения к вам не велит мне оставлять вас, а долг перед короной — оставлять государя, когда я могу быть ему полезен.

Лицо Магнуса покрылось красными пятнами.

— Послушайте, госпожа Лия, я категорически запрещаю вам… Да что же это такое? Вы в могилу хотите меня свести? Люциус, да скажите же ей!

Министр остановился прямо напротив Лии, которая с вызовом посмотрела ему в глаза.

— Госпожа ди Магнус, вам лучше немедленно вернуться во дворец. Вы не представляете, какой опасности подвергаете себя, решив поехать с нами.

Лия ответила не ему, а Магнусу:

— Отец, по вашему настоянию я училась плавать, фехтовать, ездить верхом и карабкаться по отвесным стенам, а сейчас вы велите мне сидеть в гостиных и обсуждать мужчин и фасоны платьев? Вы плохо меня знаете, отец!

Магнус убито молчал, и герцог продолжил:

— Госпожа Лия, вы хотя бы понимаете, как себя компрометируете, отправляясь в дальний путь в компании троих молодых мужчин и не взяв с собой хотя бы служанку?

Лия чуть склонила голову набок:

— Да, милорд. Но я не нуждаюсь в слугах. И даже если я буду скомпрометирована, я надеюсь, что кто-то из вас троих восстановит моё доброе имя.

Толя чуть не поперхнулся, поняв, что она намекает на свадьбу. Люциус поднял глаза к небу, понимая, что ему легче убедить в своей правоте десять кабинетов министров, чем эту девушку. Магнус горестно застонал, и Толя подъехал к нему, утешая, положил руку ему на плечо.

— Послушайте, отец, — снова начала Лия. — Делайте что хотите, но я не уеду. Если вы меня прогоните, я буду следовать за вами по пятам, мёрзнуть, голодать и мокнуть под дождём, но не отступлюсь!

— Дочь моя, нас некому рассудить, — скорбно вздохнул Магнус. — Но не отступлюсь и я: пойдите прочь, отправляйтесь домой!

Внезапно Люциус обернулся к нему.

— Позвольте. Как это — некому рассудить?

Сложив руки на груди, Хаурун восседал на коне и с интересом наблюдал за происходящим. Подождав, пока все взгляды обратятся к нему, он тряхнул чёлкой и сказал:

— Проведём голосование. Кто против того, чтобы Лия отправилась с нами?

— Я! — воскликнул Магнус.

— Я также, — высказался Люциус.

— Менестрель?

Толя посмотрел на Лию, а она на него, и вдруг ему вспомнилось, как крестьяне хотели растерзать его, когда он вернулся в Вепрево Болото, — мутная, неясная картинка.

— Простите, госпожа Лия. Я против.

— Итак, последнее и окончательное решение, — провозгласил Хаурун. — Она едет с нами!

— Как?! — ахнул Магнус. — С нами?! Ваше величество…

— Все высказались против, — спокойно и несколько недоумённо сказал первый министр.

— Послушайте, ваше величество, я знаю, что такое дальняя дорога, и подвергать девушку… — начал Толя.

Хаурун поднял руку, призывая к тишине.

— Я прекрасно вижу, что все высказались против. Но я говорю: она с нами, — потому что в глубине души каждый из вас был за. Принято единогласно. В дорогу, господа.

— Я всё понимаю — его слово закон, — горячо объяснял Магнус Толе и Люциусу, которые ехали по обе стороны от него. — Но позвольте, ему всего двадцать лет и он не помнит своих родителей! Откуда ему знать, что творится в душе отца, единственное дитя которого…

Министр и менестрель по очереди поддакивали. В отличие от Магнуса, они уже поняли, что Хаурун был прав.

К вечеру алхимик почти не сердился на Лию, по крайней мере, в её сторону посматривал строго, но благосклонно. Девушка пока не осмеливалась заговаривать с ним, но вела себя всё увереннее, осваиваясь в новой роли. Толя с удивлением смотрел, как она задорно приветствует идущих навстречу крестьянок, как спрашивает у какого-то мастерового, не знает ли он, как обстоит дело с ночлегом на ближайшем постоялом дворе. К концу дня она настолько разошлась, что, увидев, как в поле мальчишки ловят норовистого козла, привстала на стременах, свистнула в два пальца и закричала: «ату его!». Под взглядом отца она тут же стушевалась, но теперь даже невозмутимый Люциус посматривал на неё озадаченно.

Как и рассчитывал алхимик, в сумерках они достигли постоялого двора, что немало обнадёжило Хауруна. Он в обед стрескал всё печенье, что взял с собой, намереваясь растянуть по меньшей мере на неделю, и теперь снова проголодался. Толя знал, что у короля в сумке лежат ещё галеты, бутерброды с сыром и шоколадка, но к ним Хаурун пока не притрагивался. К тому же, как выяснилось на привале, в сумку предусмотрительный монарх ухитрился запихнуть кучу всяких полезных и не очень мелочей, среди которых обнаружился уже знакомый менестрелю кухонный нож и толстенный свод законов.

На постоялом дворе почти никого не было. У ворот какой-то детина лузгал семечки, тощий бородатый мужичонка колол у крыльца дрова, а вокруг ходила девчушка в залатанном платьишке и подбирала щепки. Детина оказался конюхом и занялся лошадьми, а путники вошли в дом. Толя пришёл последним — помогал конюху: подкидывал сена в кормушки, снимал с коней упряжь, обтирал их и некоторое время простоял, пытаясь понять, отчего чёрный с белым конь Хауруна всё время прядает ушами, но так ничего не понял и отправился мыть руки в кадке с талой водой.

Когда он вошёл в дом, нижний этаж которого занимал трактир, остальные уже сидели за столом, а Магнус разговаривал с хозяйкой, которая возвышалась за стойкой. Толя вспомнил, что здесь они с алхимиком останавливались, когда ехали в столицу из земель Таркмунда, вспомнил даже, что хозяйку звали госпожой Мэри. Постоялый двор тоже назывался «Тётка Мэри».

Толя сел за стол рядом с Лией, которая устало подпирала щёку рукой, но при появлении молоденькой служанки оживилась. Люциус окинул служанку взглядом из-под полуприкрытых век, и его появившийся было интерес тут же угас. Хаурун на девушку не посмотрел вовсе — он изучал потолок, бывший когда-то расписным, но теперь пожелтевший и посеревший от пыли и копоти.

— Всё-таки мне здесь не очень нравится, — наконец заявил он.

— А вам есть с чем сравнивать? — зевнула Лия.

— Да нет… почти не с чем, — протянул король. — Я из трактиров только в «Смелом рыцаре» и бывал…

Он тут же прикусил язык, сообразив, что нечаянно выдал военную тайну, и с тревогой посмотрел на министра, но тот, рассеянно приглаживая у себя на плече светлую прядь, спокойно ответил:

— И правильно. В «Пегом коне» и «Танцующем чертёнке» гораздо хуже, а «Ромашка» и вовсе притон.

«А вы что, тоже через дырку в заборе?» — хотел спросить Толя, подбавив в голос ехидства, но вовремя сообразил, что у Люциуса наверняка есть ключи от всех дворцовых шести калиток и трёх ворот.

Лия и Хаурун уплетали ужин за обе щеки, Толя ел по-крестьянски неторопливо, а алхимик и министр не спешили потому, что соблюдали приличия. Наевшись, Лия отложила ложку, набралась смелости и подмигнула служанке, которая как раз мыла посуду в жестяном тазу. Та зарделась и смущённо улыбнулась в ответ. Магнус ничего не заметил, но вот герцог внимательно посмотрел на свою спутницу и сказал:

— Госпожа Лия, во-первых, у вас отклеиваются усы, а во-вторых, учтите, что трактирные девушки привыкли к быстрым отношениям.

— Что вы хотите сказать, милорд? — спросила Лия, хватаясь за усы.

— Вы ей явно нравитесь, но она знает, что завтра мы уезжаем. Если ближе к ночи она приступит к более настойчивым приглашениям, выкручиваться будете сами, — пояснил Люциус.

Лия замолкла, с опаской поглядывая на служанку.

— Госпожа Лия, — вдруг заговорил Магнус. — У нас с вами одна комната на двоих, так что извольте к тому времени, как мы останемся наедине, подготовиться к серьёзному разговору о вашем поведении.

— Хорошо, отец, — девушка потупилась и стала плести косички из бахромы на скатерти.

— Лия, я тебя не узнаю, — вмешался Хаурун. — Ты же была приличной девчонкой! Ну, бантики, цветочки и всё такое! Где всё это? Ты же разбойница самая настоящая!

— Значит, я в разбойничьей шайке, господа? — улыбнулась Лия, подняла заблестевшие глаза.

— Да! — фыркнул король. — А я главный разбойник!

— Только, пожалуйста, — обратился Люциус к алхимику и Лии, — не забудьте заглянуть и в нашу комнату — я объясню план дальнейших действий.

Разобрав свои вещи, то есть, просто покидав их рядом с кроватями, Толя и Хаурун занялись каждый своим делом: Хаурун возлёг поверх одеяла и, растянувшись и закинув руки за голову, сделал вид, что умирает от усталости и вот-вот уснёт; Толя сидел за столом и по старой памяти наблюдал за трепещущим огоньком свечи, но не испытывал почему-то давешней тоски. Люциус сидел за тем же столом напротив менестреля и, надев очки, перебирал какие-то бумаги, папку с которыми он с озабоченным видом вытащил из рюкзака. Через некоторое время пришли Магнус и Лия, у которой всё-таки отклеились усы. Взглянув на девушку, Толя определил, что разговора по душам ещё не было.

Люциус поставил стул на середину комнаты и сел на него верхом, явно готовясь сказать что-то важное. Хаурун открыл один глаз, посмотрел на министра и понял, что придётся принимать вертикальное положение. Дождавшись, пока все сядут, Люциус откашлялся и начал:

— Итак, господа, не секрет, что наше перемещение по стране происходит на наш страх и риск, так как мы наверняка встретимся с какой-нибудь опасностью; но вы наверняка не подозреваете того, что наше путешествие уязвимо в юридическом плане.

Хаурун кашлянул.

— Послушайте, ну не на заседании всё-таки… — проворчал он. — Я половины не понял!

— Очень жаль, ваше величество, — вежливо ответил министр, — я надеялся, что вы в состоянии будете понять всё.

Хаурун проглотил молча, видимо, очень хотел спать, а то бы ещё поспорил.

— Короче говоря, — продолжил Люциус, — нас могут остановить, задержать и выяснить наши личности. Предприятие по спасению наследницы престола будет сорвано. Мало того, разгорится скандал ещё больший, чем мы имели удовольствие наблюдать во дворце. Но я подготовил документ, который гарантирует нам беспрепятственный проезд по дорогам страны. — Он показал бумагу. — Запомните, господа, что с этой минуты мы — члены проверочной комиссии, посланные министерством путей сообщения. В наши обязанности входит ревизия постоялых дворов по всей стране. В документе я указал имена реальных ревизоров. Печать министерства настоящая. — Он усмехнулся. — Единственное, на чём нас могут поймать, это то, что на бумаге должна стоять подпись министра путей сообщения, а стоит моя. Впрочем, это мелочь, вряд ли провинциалы настолько сильны в канцелярских делах.

— Но нас пять человек, — заметил Хаурун. — А вы не должны были знать, что Лия поедет с нами.

Толя про себя отметил это «не должны были», сказанное с выражением, и взглянул на министра. Тот, однако, не смутился и сделал вид, что не понял интонации.

— Да, конечно, ваше величество, но я позаботился о принцессе Жанне, которая, как я надеюсь, присоединится к нам на обратном пути. Имён в документе пять, одно из них женское — Лукреция Сен-Аврор.

— Что же мы будем делать? — грустно спросила Лия, вообразив, что сейчас её заставят переодеваться обратно.

— Я соскребу ножом петельку в букве «я» и поставлю чёрточку сверху, — спокойно ответил министр. — Получится Лукреций Сен-Аврор. Тем более что платье вы с собой не взяли.

— Не взяла, — улыбнулась Лия, но тут же снова погрустнела, вероятно, вспомнив про предстоящий разговор с отцом. Магнус же только вздохнул:

— Господин фон дер Кальтехеллер, вы сначала пользуетесь служебным положением и сочиняете подложные документы, а потом сами же их ещё и подделываете!

Люциус ничего не сказал.

— Запомните, господа, свои вымышленные имена, — попросил он и, обращаясь по очереди к своим спутникам, назвал их. Толе выпало быть Винсентом Кейни, Хауруну — Марком Майзером, Магнусу — Бартоломеем Гаком, а себе Люциус взял имя Олаф Дрей.

— Прошу слова! — неожиданно сказал Хаурун.

— Пожалуйста, — ответил Люциус.

Король поудобнее уселся на кровати и оглядел собравшихся.

— Господа! — начал он. — А вам не кажется, что мы выглядим такой странной компанией, что у нас даже документов спрашивать не станут, а сразу отправят куда надо? Лия, ты сегодня была хуже самого разбойного из всех разбойников. (Девушка слегка порозовела.) Толя, ты в твоих шкурах и с ножом легко сойдёшь за варвара, хоть о них здесь мало что знают. (Толе этого объяснять было не надо, поэтому он и не моргнул.) Вы, Магнус, держитесь этаким странствующим учёным, но этого быть не может, потому что они все уже давно сидят по университетам, а вы тут подозрения вызываете. (Алхимик как будто хотел что-то сказать, но сдержался.) Вы, Люциус, только девушек смущаете, они после встречи с вами небось во сне вас ещё долго видят! Тоже подозрительно! (К огромному удивлению Толи, министр опустил голову, смущаясь. Или только делая вид.) Я, конечно, — продолжал Хаурун, — себя тоже не исключаю: озираюсь как дикарь. — В этом месте у него почему-то прервался голос. — Это всё ладно, это я так сказал, на заметку. Но вот почему, когда речь идёт, например, о привале, все смотрят на меня?

— А на кого же? — не понял Толя.

— Я что, за главного?! — воскликнул Хаурун. — Быть не может такого, потому что в настоящей группе ревизоров главным был бы…

— Старший! — догадалась Лия и посмотрела на отца. — А если мы обращаемся друг к другу не так, как ожидают, значит, мы не те, за кого себя выдаём.

— Верно, Лия, — продолжал Хаурун. — Ещё — ну вот сорвётся у Толи с языка какое-нибудь величество. Что мы будем делать? Мы же пропали!

Менестрель зажал себе рот руками.

— Вот что, — устало сказал король, которому уже надоело произносить речь. — Забудьте все титулы и звания, давайте просто по именам. И, если что, смотреть на Магнуса!

Алхимик сдержанно улыбнулся.

— Благодарю вас, ваше ве… Ой…

Засмеялись все, даже Люциус отвернулся, чтобы скрыть улыбку.

— Господин Магнус! — воскликнул Хаурун, укоризненно посмотрев на алхимика.

— Не Магнус, — напомнил министр, заглянув в бумагу. — Бартоломей Гак!

Лии явно не хотелось уходить, но алхимик, поняв, что собрание окончено, встал с места. Когда дверь закрылась за ними обоими, Толя пересел на свою кровать, чтобы быть поближе к стене, но ничего не услышал. То ли отец и дочь говорили шёпотом, то ли Люциус слишком громко шуршал своими бумагами, но уха менестреля не коснулось ни звука. Хаурун совсем засыпал, но Толя видел, что он всё же притворяется. Поэтому, когда они со всеобщего согласия погасили свет, менестрель, лёжа в кровати, боролся со сном и как мог чутко прислушивался ко всему, что происходило в комнате. Вскоре дыхание министра выровнялось, но Хаурун по-прежнему не спал. Он немного приподнялся на постели, вглядываясь в темноту.

— Менестрель! Спишь?

— Нет, — таким же тихим шёпотом ответил ему Толя.

— Я всё думаю, откуда он знает, — зашептал король. — И как сумел всё предусмотреть.

— Лию не предусмотрел, — поправил Толя.

— Да, но…

Люциус пошевелился во сне и Хаурун притих. Потом снова заговорил:

— Да, но всё же это очень подозрительно. Ему кто-то рассказал, не иначе. Тебя я не подозреваю…

— В кои-то веки, — не сдержался менестрель. Король фыркнул, подразумевая что-то вроде «ну ещё бы».

— Если только Магнус. Больше некому!

— Спите, ваше величество, — ответил ему Толя, уже не борясь со сном. — Завтра дорога ещё труднее. Я Магнуса постараюсь расспросить.

— Интересно, как Лия… — пробормотал король, ложась. — Забудь про величество, я же просил!

— Наверняка жива, — вздохнул Толя, сворачиваясь калачиком. -Хорошо, я попробую.

Что ответил Хаурун и ответил ли, он не слышал.

Утром Люциус с немного наигранной ленью расчёсывался перед мутным зеркалом, а Толя по начинающей складываться традиции воевал с Хауруном:

— Ваше ве… — тьфу! — вставайте, короче!

— Отстань.

— Уже утро! Мы уедем без вас!

— Отстань.

— Но принцесса!

Упоминание о принцессе заставило короля выбраться из постели и пойти умываться, но Толя понял, что этот метод побудки скоро перестанет действовать и придётся придумывать новый.

Завтрак прошёл в молчании. Сонный Хаурун едва доносил ложку до рта, Лия была тише воды, ниже травы и вообще старалась не поднимать глаз. Толя присматривался к ней, пытаясь понять результаты разговора, и решил, что девушке от отца влетело очень крепко.

Расплатившись с хозяйкой, Магнус тяжело взобрался на коня. В комнате ночью было холодно, поэтому у него заломило поясницу. Последней из дома вышла Лия и, ни на кого не посмотрев, стала поправлять подпругу у седла своей кобылки. Немного отвлёкшись, Толя увидел затем, как она шепчется со служанкой у крыльца. Хозяйка Мэри тоже это увидела и взялась отгонять её:

— Езжайте, сударь, своей дорогой! Нечего тут любезничать! Вы полюбезничаете, а мне потом девчонку выгонять!

Хаурун последним взгромоздился на коня и немедленно завернулся в плащ. Путешественники выехали из ворот и направились по дороге.

Через восемь дней они миновали последний постоялый двор.

— Дальше придётся просить ночлег у местных жителей, — сказал Магнус, сверяясь с картой, и Толя вспомнил, что этой зимой они с алхимиком однажды едва не остались ночевать на улице.

— А что, нас могут и не пустить? — подозрительно спросил Хаурун, увидев лицо менестреля.

— Ещё как могут, — мрачно поведал ему тот.

К счастью, им повезло, и мрачный крестьянин за серебряную монету разрешил им переночевать на своём сеновале. Хаурун недоумённо посмотрел на сено, рухнул в него и заснул. Толе было жалко его, но он ничего не мог сделать. Король никак не желал привыкать к тяготам пути. Лии путешествовать было не впервой, и она даже находила в этом особенное развлечение, так что за неё никто не беспокоился. У Толи же были другие заботы: присматривать за Хауруном, держаться подальше от министра и стараться не задеть Магнуса, который смертельно оскорбился на предположение о том, что именно он выдал Люциусу их планы.

На следующий день задул юго-западный ветер. Остатки снега таяли на глазах и впитывались в начинающую просыхать землю. Колеи были полны воды, и всадники гуськом двигались между ними. Лия, потерявшая где-то накладные усы, покачивалась в седле и мурлыкала песенку; немного оживший Хаурун безотчётно улыбался, глядя вокруг; Магнус на ходу рассматривал карту, вертя её и так, и сяк; ехавший впереди всех Люциус не оглядывался и держался в седле с неизменной военной выправкой, а Толя, пристроившийся в арьергарде, предавался тревожным мыслям. В последнее время всё чаще он ловил на себе спокойный изучающий взгляд министра. Утешало разве что то, что никаких попыток сближения герцог не предпринимал, не заговаривая с менестрелем, а тот подыгрывал ему, изо всех сил притворяясь тенью Хауруна. Но чем меньше оставалось до Столетнего леса, тем больше Толю терзало необъяснимое чувство вины. Он то и дело представлял себе принцессу — то умершей, то уведённой в плен варварами. Менестрель прекрасно понимал, что умирать ей вроде бы не с чего, что варвары не стали бы собирать армию, чтобы завоевать один-единственный трактир у южных границ, но спокойствие улетучивалось с каждым днём, а тяжесть на сердце, как он уже убедился на горьком опыте, ничего хорошего не предвещала.

Ближе к вечеру путников выгнали из двух деревень подряд: в обеих обозвали разбойниками, а в одной даже пообещали спустить собак.

— Делать нечего, придётся ночевать вон там, — озабоченно сказал первый министр, показывая на рощицу невдалеке.

Ещё засветло они облюбовали закрытое со всех сторон место и устроились там. Лия и Магнус рассёдлывали лошадей, Хаурун ходил от одной к другому и спрашивал, что ему делать, на что от обоих получал неизменный строгий ответ: «Посидите вон там». Толя отправился собирать хворост для костра и не сразу заметил, что невдалеке от него Люциус занят тем же самым. Решив не обращать на него внимания, Толя отнёс к лагерю одну охапку хвороста и пошёл за второй, ранее приметив раскидистую сломанную ветку, застрявшую в кустах. На его беду, застряла она слишком крепко. Менестрель тянул изо всех сил, скользя по мокрой, превратившейся в жижу земле, как вдруг на ветку легли ещё чьи-то руки.

— Позвольте вам помочь.

От неожиданности Толя дёрнул так, что злополучная ветка вырвалась из кустов, а сам он чуть не повалился на землю.

— Благодарю вас, — как можно более твёрдым голосом ответил менестрель, делая вид, что рассматривает добычу, а потом неуклюже поволок её к лагерю. С другой стороны подходил Хаурун с дубиной на плече. При ближайшем рассмотрении это оказалась не дубина, а сломанная прошлогодней бурей берёзка, которую король ничтоже сумняшеся доломал.

Менестрель вытащил из своей седельной сумки топорик и взялся разрубать сучья — привычное, но немного подзабытое дело. Хаурун за неимением топора просто ломал их через колено.

— Стоило такое притаскивать, — кивнул Толя на берёзку. — Я и не разрублю сейчас.

— Давай я, — обрадовался Хаурун.

— Ещё чего, — воспротивился менестрель. — По ноге себе саданёте в потёмках!

Путешественники разожгли костёр (Толя заметил, что министр и алхимик сложили его вполне толково), расселись вокруг и принялись за еду. Перекусив, Хаурун завернулся в плащ и прилёг у огня. Последовав его примеру и больше ни на что не обращая внимания, Толя тут же заснул.

Проснулся он рано утром, ещё до рассвета. В костре догорали последние ветки. Толя оглядел спящих спутников: Хаурун, Лия, Магнус…

Он в панике завертел головой, но министр обнаружился неподалёку: он сидел, прислонившись к дереву, сложив руки на груди и закрыв глаза. Толя приподнялся, вглядываясь в его лицо.

— Милорд?

Люциус медленно приоткрыл глаза.

— Милорд, с вами всё в порядке?

— Да, просто решил кое-что проверить, — спокойно ответил тот.

— Что именно? — тревожно уточнил Толя.

— По ту сторону рощи остановился на ночлег ещё один путник. Я слышу, как иногда ржёт его лошадь. Впрочем, я не думаю, что он опасен.

— Однако не спите и сторожите лагерь, — возразил Толя, поражаясь тому, что посмел заговорить с министром.

— Это, скорее, привычка, а не необходимость.

— Привычка? — Толя встал, отряхивая плащ.

— Да, осталась со времён службы в бурбонской армии, — негромко пояснил министр. У Толи на языке вертелись тысячи вопросов, но в этот момент до его слуха донеслось отдалённое ржание.

— Может, потихоньку пробраться и посмотреть? — предложил он.

— Я думал об этом, но колебался, — ответил Люциус. — Но если вы не против, давайте сходим. На обратном пути наберём хвороста, костёр совсем погас.

Вернулись они через полчаса, когда Лия, сидя на плаще, зевала во весь рот, Магнус, морщась, тёр поясницу, а Хаурун ещё смотрел десятый сон.

— Там, за рощей ещё один путник, — сообщил Люциус, бросая ветки наземь. — Спит у костра.

— Может, пойти познакомиться? — воодушевилась Лия, но министр покачал головой:

— Не стоит.

Девушка странно посмотрела на него и принялась готовить бутерброды на завтрак, а Толя, поняв, что продолжения разговора с Люциусом не будет, отправился будить короля.

Разговор не продолжился и на следующий день, однако Толя уже почти не вспоминал о нём. Хаурун, чувствуя приближение цели, заметно повеселел и всё чаще заставлял Толю рассказывать о Жанне.

— А ты её узнаешь? — с недоверием спрашивал он.

— А вы бы узнали? — хитро отвечал ему Толя.

— Конечно, ты же мне её столько раз описывал!

— А если бы не описывал — узнали бы?

Хаурун задумался.

— Ты знаешь, с моей интуицией только «в какой руке арбуз» угадывать, но мне кажется, что узнал бы.

— А что такое арбуз? — полюбопытствовал Толя.

— Фрукт такой южный, большой и вкусный, — пояснил король, и Лия, услышав, возмущённо закричала:

— Не фрукт, ягода! Как можно не знать таких простых вещей?!

Было тепло. Пар поднимался от земли. Где-то высоко кружили ласточки, а небо поражало своей синевой. Лошади наступали в лужи на дороге, разбрызгивая отражения себя, всадников и неба.

— Ещё два дня… Ещё день… — ободрял Толя Хауруна, но был сам не свой.

По вечерам у костра король уже не падал, как обычно, от усталости, а заводил какой-нибудь разговор или просто сидел, сцепив пальцы, глядя в огонь и не пугаясь больше скрипа веток над головой. Люциус в такое время ни с кем не говорил, а доставал из рюкзака толстую тетрадь в кожаной обложке и что-то в ней записывал.

— Дорожные заметки? — иронично предположила однажды Лия, но через плечо заглянуть не рискнула.

Однажды она в поисках запасных кремня и огнива бесцеремонно вытряхнула сумку Хауруна и подняла страшный крик:

— Это что такое?! Разве так собираются в дорогу?! Видела бы я это раньше! Мышеловка! Новогодний фейерверк! Кодекс законов! Ой, не могу!

Столетний лес встретил путешественников не слишком приветливо. Наверное, дело было в том, что он сплошь состоял из чёрных елей. Снег ещё кое-где оставался, но лесная жизнь набирала обороты. Оглушительно гомонили птицы, а из-под копыт переднего коня вдруг выскочил заяц и дал стречка.

Толя не обращал внимания на всё это весеннее великолепие. Его внутренности сжались в тугой холодный клубок, и он молился всем богам, чтобы на этот раз предчувствие его обмануло.

На воротах постоялого двора по-прежнему висела металлическая дощечка и молоточек. Толя первым спрыгнул с коня, потянул его за собой в поводу. Он заварил эту кашу, ему и расхлёбывать. Никто не попытался ему помешать, когда он постучал. В молчании путники ждали ответа; Толя молчал, не в силах обернуться и увидеть надежду в их глазах, особенно сильную у Хауруна.

Наконец с той стороны хлопнула дверь дома.

— Кто там?

— Ян, это ты? Открой… — попросил менестрель, не узнавая свой голос.

Мальчик загремел замком, створка ворот открылась. Бывший паж выглянул наружу, осматривая представшую его глазам компанию. Хорошо, что он узнал Толю и Магнуса, не то точно бы испугался.

— Мы приехали за принцессой Жанной, — ничего не выражающим голосом произнёс Толя. — Она… здесь?

Проклиная свой дар предвидения, ответ он знал и так.

Они сидели за столом в компании трёх служанок и двух одинаковых на лицо подростков и в мрачном молчании слушали рассказ:

— Всё было нормально, понимаете, всё! Она вела себя как обычно. Только мы встаём однажды поутру, а её нет. Как сквозь землю провалилась. Мы побежали искать, ничего не нашли, даже следов не было…

Толя сидел низко опустив голову, боясь наткнуться на взгляд Хауруна.

— Когда это случилось? — спросил Люциус.

— Полтора месяца назад, — ответила одна из служанок. Толя помнил, что её звали Элизабет.

— Это мы виноваты! — проскулил Александер. — Простите нас…

— Хватит реветь, юноша, — сурово велел Хаурун, и Толя по голосу понял, что у него комок в горле. — Никто ни в чём не виноват! Она свободный человек и сама решила, как ей быть.

— А если она… умерла? — предположила Лия, и Магнус шикнул на неё, потому что Александер залился слезами.

— Хватит! — велел король. — Рёвом горю не поможешь!

Он помолчал, собираясь с мыслями. Таким суровым и собранным Толя его уже однажды видел: когда они думали, как спасти Изольду. Изольду… Менестрель уткнулся в сгиб локтя, притворяясь, что зевает, и почувствовал на своём предплечье ладошку Лии. Он поднял голову, но всё равно ничего не видел из-за слёз. Что-то пробормотав, он поднялся и вышел вон, каждый шаг отдавался острой болью. Вот здесь, на крыльце, он накинул принцессе плащ на плечи. Досюда, до ворот, дошла она, провожая его.

Он слышал, что подходит Хаурун, но даже не пошевелился, стоя посреди двора.

— Выше нос, менестрель, — сказал король. — Не всё ещё потеряно. Пойдём в дом. Люциус предложил ехать на поиски, Лия за, Магнус против. Нужно твоё мнение.

— А вы? — машинально спросил Толя, неотрывно глядя на какую-то былинку, качающуюся у ворот. — Вы тоже за?

— Как ты догадался? — невесело усмехнулся Хаурун. — Пойдём.

Когда Толя вошёл в комнату, все взгляды обратились к ним.

— Ну, менестрель, говори.

— Я… — неуверенно начал Толя. — Я думаю, что нам не нужно сдаваться, вот…

— Но мы рассчитывали на путешествие сроком в месяц! — возразил Магнус. — А нам, по-видимому, предстоит путь гораздо больший.

Скрестив руки на груди, Хаурун прислонился к дверному косяку.

— И в чём затруднения? — спросил он.

— У нас могут закончиться деньги…

— Я взял с собой сто золотых вдобавок к той сумме, что взяли вы, — ровно ответил Люциус.

— Ну хорошо, — попытался протестовать алхимик, — наше снаряжение…

— Починим! — завопил Ян. — И провизией снабдим! Одежду девчонки залатают, упряжь — мы с братом!

— И вы, господа, не забудьте, что мы с вами! — добавил Александер.

Хаурун иронично прищурился:

— Юноши, вам сколько лет?

— Четырнадцать! — храбро заявил Ян.

— А по правде — тринадцать, да и того нет? — фыркнул король, и мальчики замерли, переглянувшись.

— Без двух месяцев тринадцать, — признался Александер. — Откуда вы знаете?

Хаурун усмехнулся.

— Угадал, — сказал он. — Смею вас, юноши, огорчить, мы вас с собой не берём!

-Ах, вот как! — Ян, уперев руки в бока, надвинулся на него. — А чего это вы, сударь, распоряжаетесь?!

— Значит, право имею, не подумали? — свысока ответил ему Хаурун, и Толя подумал, что юноша заподозрит в нём хотя бы какого-нибудь графа, но Яну было не до того, чтобы что-то соображать.

— Вы что, запрещаете мне искать мою госпожу?! Вы наносите мне оскорбление, а оскорбляя слугу принцессы, тем самым оскорбляете и её саму! Я… я вас вызываю!

Он с яростью смотрел в глаза королю, не замечая, что едва достаёт ему до плеча.

— Вот что, молодой человек! — неожиданно рявкнул Хаурун, да так, что Толя отпрянул. — Если хотите, чтобы я из вас душу вытряс, то это я вам завсегда готов услужить, а если хотите ещё пригодиться своей госпоже, то извольте оставаться здесь и содержать постоялый двор в порядке на случай, если принцесса вернётся сама!

Толя искренне понадеялся, что Хаурун больше разыгрывает ярость, чтобы мальчишка отцепился, а не выплёскивает злость и разочарование, но Ян не думал и того, у него задрожали губы и он с бессильным бешенством продолжал смотреть на короля.

Александер подскочил, встал рядом с братом:

— Вы, сударь, не смейте на него кричать! Он поступает так, как ему велит присяга!

— Ф-ф-ф! — Хаурун стукнулся затылком о косяк и заговорил уже спокойнее. — Ян, я прекрасно знаю, что такое присяга. Но ты не рассчитываешь свои силы и думаешь, что можешь горы своротить ради своей госпожи. Не можешь, и смирись с этим!

— Вы не берёте нас с собой потому, что нам только двенадцать лет! — возразил Александер. Хаурун ткнул пальцем в них обоих:

— А по мне лучше, если бы вы сначала выросли, а потом лезли в приключения! Понятно?

Близнецы угрюмо кивнули.

— Умаялся я на вас орать… — миролюбиво сказал король, ероша себе волосы. Александер потянул носом воздух и с воплем «Жаркое!» умчался на кухню.

— И в какую сторону мы поедем, чтобы найти принцессу? — спросила Лия, и Магнус потянулся было к карте, но тут одна из служанок воскликнула:

— А про надпись-то мы и забыли!

— Какую надпись? — нахмурился Люциус, и девушка поманила путешественников за собой:

— Пойдёмте.

В комнате принцессы было чисто. Казалось, что после пропажи Жанны в ней ничего не трогали, надеясь, что она вот-вот вернётся. Элизабет поднесла свечу к стене над кроватью.

— Древний язык! — взволнованно воскликнул Магнус. Толя, оперевшись о кровать коленом, вглядывался в цепочку закорючек.

— Вы можете это прочитать? — с надеждой спросил Ян, с надеждой глядя на алхимика. Тот покачал головой:

— Боюсь, что с трудом…

Люциус отстранил Толю, пробежался взглядом по надписи:

— Се фе а то ариний, адже а то мэай йенмир алафевен.

Толя затаил дыхание, стоящий позади него Хаурун, не замечая, стиснул ему плечо.

— Пути назад нет, а путь вперёд слишком прям, — перевёл министр.

— Загадка какая-то, — пробормотал король.

— Никакой загадки, — возразил Люциус. — Пути назад нет, значит, в свой замок она не вернулась. А путь вперёд слишком прям. Она хотела сказать, что отправиться в Белый город — слишком простое решение.

Магнус развернул на столе карту, и все склонились над ней. От Столетнего леса на северо-запад уходила ещё одна дорога.

— Ох, я чувствую, приключений будет по горло… — Хаурун завалился на постель, сонно прикрыл глаза. — А, что думаешь, менестрель?

— Не знаю, — откликнулся Толя: он как раз снимал сапоги. — Не люблю я приключения…

— Ты?! — расхохотался король. — Да, оно и видно! Особенно по тому, что ты мне рассказывал!

Толя бросил сапоги на пол рядом со своей кроватью.

— Когда вы ругали пажа, Люциус на вас смотрел как хищник на охоте.

— Ну и что? — легкомысленно спросил Хаурун. — Наверняка не ожидал от меня. Не каждый же день я на кого-нибудь ору. Я вообще тихий и добрый!

— Здесь что-то не чисто…

— Брось ты свою паранойю, — лениво велел король.

— Паранойю?! — не выдержал Толя. — А кто два месяца назад боялся из своей комнаты нос высунуть? Да и принцесса Жанна никогда не знала древнего языка…

Два дня ушло на то, чтобы собраться и привести себя в порядок. Мальчики носились как угорелые. Толя охотился на птицу у озера — близнецы вытащили откуда-то арбалет и несколько связок болтов к нему. Лия открыла, по крайней мере, для себя, факт наличия в лесу медведей и с воплями и визгом неслась от тропинки до постоялого двора, где в воротах налетела на Магнуса, который, устав совещаться с министром, вышел подышать свежим воздухом, и долго от него не отходила. Если бы не этот визг, служанка Кэрриетта так и строила бы ей глазки.

На второй день Толя опять отправился на охоту, но ничего не добыл. И, возвращаясь, увидел, что неподалёку от постоялого двора его следы в мокрой земле пересекают чьи-то ещё. Толя заколебался, но потом вспомнил, что подслушивание и подглядывание ему ещё ни разу не повредило, и пошёл. Вверх по склону, вдоль балки и дальше в лес. Следы тянулись в лес чётко и уверенно — широкий шаг, металлические подковки на каблуках. Толя стал думать, у кого были такие сапоги, и, придумав, некоторое время размышлял, не повернуть ли назад. Но тут лес стал редеть, и менестрелю пришлось красться.

Люциус неторопливо брёл по опушке, а Толя наблюдал издалека. Потом решил, что поступает глупо, подглядывая за обычной прогулкой, и отправился назад другой дорогой. Герцог вернулся вскоре после него.

— Я дошёл почти до того места, где начинается эта дорога, — сообщил он, снимая плащ. — Ничего опасного не видел. Вот только мне всё время казалось, что за мной кто-то следит… — чуть обернулся, взглянул на Толю, которого тут же бросило сначала в жар, потом в холод. — Ума не приложу, кто бы это мог быть…

— Удачи! — завопили вдогонку Ян и Александер, прыгая у ворот. Толя обернулся, махнул рукой.

Арбалет мальчишки всё-таки заставили взять, и теперь он висел у Толи на луке седла. Лия и Хаурун искренне радовались, воображая себя бывалыми путешественниками. Впрочем, у Лии на то было больше оснований.

Они добрались до дороги. Заброшенную, поросшую быльём, её легче было найти на карте, чем на местности.

— Куда она ведёт? — спросил менестрель.

— В село под названием Лисий Хвост, — не оборачиваясь ответил Люциус. — До него четыре дня пути.

— Так долго, — удивился Толя.

— Это же Великая Пустошь, — пояснила Лия. — Что ни построишь, то долго не существует. Местность такая, всё затягивает. Говорят, проклятая. Но мы пока ещё в Чёрной земле.

— А потом что будет? — полюбопытствовал менестрель. Карту он как следует так и не разглядел.

— Дальше будет город Керминор, — ответила Лия.

— Странное название… — протянул Толя, пробуя слово на вкус. — Керминор…

— Древний язык, — просветил его Магнус. — Большая часть наших городов названа именно на нём.

— А что значит «Керминор»? — не отставал Толя.

— М… «Время молчания» или «время для молчания», точно не уверен. Господин фон дер Кальтехеллер знает древний слог гораздо лучше, чем я.

— А почему… — начал было менестрель, смутно опасаясь, что сейчас за справкой его пошлют к дьяволу, возглавляющему их отряд. Но тут не выдержал Хаурун:

— Да ты что, менестрель, легенды о молчащем рыцаре не слышал?!

— Не слышал! — искренне изумился Толя. — Сказку про Молчальницу знаю, а про рыцаря нет…

— Ну так вот слушай, заодно время скоротаем.

Хаурун откашлялся и начал рассказ:

— В давние-предавние времена жил-был один рыцарь, который однажды поругался с какой-то ведьмой, и она его прокляла. Сердце его превратилось в лёд, а язык перестал его слушаться. А у рыцаря была дама, которая любила его больше всего на свете. Но он забыл про её любовь — такие уж были чары — и уехал в свой замок, который стоял как раз на месте города Керминора. А дама в знак великого горя и чтобы доказать ему свои чувства, пошла за ним одна, пешком, в нательной рубашке как последняя нищенка. И вот дошла она до этого замка, пробралась к рыцарю в покои и, застав его одного, показалась и стала умолять его сказать, в чём она перед ним виновата, что он так жесток с ней. А рыцарь молчал и не смотрел на неё, потому что, во-первых, язык у него отнялся, а во-вторых, на эту даму ему было глубоко наплевать. Так вот стала она его снова просить, и всё с тем же результатом, и опять попросила, и стала плакать, и наконец бросилась к нему и обняла. А слёзы её были такими горячими, что ледяное сердце растопили.

— И он её вспомнил и женился на ней? — обрадовалась Лия.

— Ну ты же знаешь, что нет, — укорил её Хаурун. — Рассказывают по-разному. Кто-то говорит, что рыцарь тут же умер, потому что сердца у него не стало вовсе, а кто-то говорит, что хоть он эту даму вспомнил, всё равно на ней не женился. И говорить так больше он и не смог. А дама будто бы вышла за другого.

— Не могла она так! — отчаянно воскликнула Лия. — Не могла! — и тут же справилась с собой.

— Не переживай так, это же только легенда, — успокоил девушку Хаурун. — Слушай, менестрель, а ты можешь по этой легенде песню сочинить?

— Песню? — удивился Толя. — Я не умею…

— Всё ты умеешь! — безапелляционно заявил король. — Ты притворяешься!

Что они перешли границу между Чёрной землёй и Великой Пустошью, Толя понял сразу. Горизонт стал ровнее, с него исчезли не только деревца, но и кустики. Никогда ещё он не видел такого бескрайнего поля.

Ночевали они без костра, перекусив хлебом и вяленым мясом. Стреноженные кони паслись неподалёку, щипали быльё. Хаурун лежал на расстеленном плаще, по привычке закинув руки за голову, и смотрел в небо.

— Менестрель, — тихо позвал он, и Толя перекатился к нему поближе. — Небо красивое… — шёпотом поведал ему король. Менестрель сообразил, что раньше ему вряд ли доводилось ночевать под открытым небом, и всю прелесть этого он познал лишь недавно.

— Правда… Смотрите — это Конь, видите ковшик, семь звёзд? А вон там, на севере — Веннаске, показывает путь…

— Ага. У Квинта научился? — спросил Хаурун, и Толя по голосу понял, что он улыбается.

— Да. Всю ночь у телескопа. И не одну.

— Напиши стихи, менестрель, — попросил король. — И музыку к ним придумай…

— О чём написать? — уточнил Толя, понимая, что с ним спорить бесполезно.

— О чём хочешь. О рыцаре с ледяным сердцем. Или о звёздной ночи. Попробуй, у тебя получится.

Хаурун помолчал, засыпая, потом спохватился:

— Холодно тебе? Прижимайся давай.

Село Лисий Хвост было гостеприимным, но не слишком богатым. Ревизию местной забегаловки Хаурун с Лией произвели за десять минут, и, выйдя, сообщили остальным, которые слушали рассказ какого-то мужика о том, как обстоит дело с дорогой на Керминор:

— Постоялый двор «У соседа». Шесть комнат для гостей, конюшня имеется, в погребе вина и колбасы. Двое слуг, один хозяин с женой.

Лия подумала и добавила:

— А у тех две дочки.

— Хорошенькие? — хладнокровно поинтересовался Люциус.

— Не-а!

Хаурун мгновенно расправился с поданными пивом и колбасой и деловито спросил:

— Ну, кто на переговоры пойдёт?

Заранее путники договорились, что кто-то один из них будут в каждом населённом пункте спрашивать, не проезжал ли тут кто-нибудь с запада месяца два назад. Лия чуть не подавилась колбасой:

— Подождите! Сейчас решим…

— Тебе с пивом помочь? — услужливо спросил Хаурун.

Лия замялась, глядя на свою почти полную кружку, но король ждать не стал и просто отнял её у девушки.

— Я вам говорил, что пиво вы не будете, — сказал Магнус, неодобрительно глядя на дочь.

— Да, но вам не кажется, что юноша, который спросит себе молока, будет выглядеть подозрительно? — возразила Лия.

— А зачем ты вообще в мужика переодевалась? — пожалел её Хаурун. — Теперь мучаешься, бедняжка…

— Толика смысла в этом есть, — подал голос министр.

Лия удивлённо посмотрела на него:

— Что вы имеете в виду, милорд?

— Интересно наблюдать за тем, как вы нас копируете. Иногда получается забавно, а иногда очень талантливо. Настоящий юноша, кстати, первым делом сообщил бы товарищам о дочках трактирщика…

— Да ну, две воображули, — поморщилась Лия.

До вечера оставалось несколько часов.

— Лучше погулять по селу, — предложил Люциус после того, как трактирщик не смог сообщить ничего дельного. — Но не всем вместе. Вы, вероятно, пойдёте вдвоём, — он окинул взглядом Толю и Хауруна, — и я из соображений безопасности присоединюсь к вам.

В селе было целых четыре улицы, которые, сходясь, образовывали нечто вроде разметки для игры в крестики-нолики, в центральном квадрате которой располагались трактир, церковь, сельская управа и военная часть.

Хаурун вышел на крыльцо и оглядел небольшой пятачок у пересечения двух улиц, который сейчас представлял собой небольшой базар.

— Сегодня что, воскресенье? — недоумённо спросил он. — Я счёт дням потерял.

— Наверное, да, — не слишком уверенно ответил ему Толя.

— Ну, пошли, — махнув краем плаща, Хаурун засунул руки в карманы и спустился с крыльца.

Толя хотел пойти сбоку от него, но его отвлёк Люциус:

— Простите, сударь, я давно хотел у вас кое-что спросить…

— С-спрашивайте, милорд, — ответил Толя, ухитрившись почти не заикаться.

Они с министром неторопливо шли за Хауруном, и Толя радовался, что можно, не боясь показаться невежливым, смотреть в землю, себе под ноги.

— Вы не дворянин, верно я понимаю?

— Нет, милорд, я из крестьян.

— Неужели? — и Толя почувствовал, как он обернулся, чтобы внимательнее вглядеться в него. — Ни за что бы не сказал. Из какой вы местности?

— Из земель Таркмунда, милорд, с севера.

— Хм, интересно… А ваши односельчане в большинстве своём невысокого роста, шатены или брюнеты?

— Да, милорд, — ответил Толя, поразмыслив. — Но я не понимаю, к чему вы клоните.

— К тому, сударь, что вы вовсе не похожи на описанный мной типаж. Вы роста высокого, сложение у вас хрупкое, а волосы русые. Кем была ваша мать?

— Крестьянкой, милорд… — пожал плечами менестрель. — Я, честно говоря, не понимаю, какое значение имеет цвет волос…

— А ваш отец?

— Я не знаю его. Мать мне о нём не рассказывала, — Толя на секунду запнулся и продолжил: — Видите ли, она не была замужем…

— Ась? — старушка приложила руку к уху. — Пшено по пять полушек за меру.

— Дорого что-то, — прищурился Хаурун, окидывая взглядом стоящий перед ней раскрытый мешок с пшеном, и второй, служивший ей сиденьем.

— Что дорого-то? — возмутилась торговка. — Ничего не дорого! Где ты ещё такое найдёшь? Вон у Марфы Веретенницы по три, да смотреть на него страшно!

— Поторговался бы я с тобой… — протянул король.

— Да торговаться не умею! — закончила за него какая-то баба, продающая баранки, и вокруг засмеялись. Увидели чужака, понял Толя, хотят выяснить, что за человек.

— А ты меня научи! — задорно предложил Хаурун.

— Ишь какой нашёлся! — закричала сбоку третья. — Сам научись, а не хочешь — вот купи у меня ложек!

— Ложек? — переспросил Хаурун. — А почём?

— Ить, почём! По полушке ложка, за медяк пять, а за серебреник всё отдам!

— Так уж и всё? — не поверил король, нарочито наглым взглядом рассматривая бабу.

— Куды зенки вылупил, охальник?! — завопила та. — Спасу от вас нетути! Живьём сожрать готовы!

— Тебя сожрёшь, как же, — засмеялся Хаурун. — Ишь, сколько всего много!

— Тебя спросить забыла!

— Спросила бы, показала, я бы посмотрел, порадовался…

Баба разинула рот, но не знала, что сказать.

— Ну, языкаст парень, — покрутил головой какой-то дед, одетый в ушанку, несмотря на весеннюю погоду.

— Слушай, добрый молодец, — вмешалась баба с баранками, — вот тебе связка, плати три медяка и дуй откуда пришёл, а то горазды тут язык распускать!

Хаурун с готовностью порылся в карманах, и Толя, который, онемев, наблюдал за перебранкой, вспомнил, что деньги держал при себе Магнус, а у короля не было даже мелочи — привык не иметь при себе денег.

— Ах ты, а денег-то у меня и нет! — громко объявил Хаурун, чем вызвал взрыв хохота среди всех, кто его слышал, а бабулька с пшеном чуть не упала со своего мешка.

— Что ж ты торговаться-то пришёл? — закричала она.

— Ой, парень, ну даёт! — до слёз смеялся дед в ушанке.

Баба с баранками надвинулась на короля:

— А не из тех ли ты, парень, кто без денег покупает?

Толя тихо ахнул и умоляюще взглянул на Люциуса, но тот промолвил:

— Стойте на месте, он сам разберётся.

— А то как же, — охотно согласился Хаурун. — Я вон пришёл ложки воровать, а сам и думаю: не прихватить ли и торговку впридачу?

Последовал новый взрыв хохота, в котором были различимы гневные вопли бабы с ложками, и Толя увидел, что в руке она держит большущий деревянный половник:

— Вор, ворюга! Держи вора!

— А я никуда и не бегу, что меня держать! — нагло заявил Хаурун. — Ты вон лучше сама перестань деревья соседские отрясать!

Баба застыла с половником как с пикой на караул.

— Разбойник! — наконец завопила она. — Разбойник, пугало огородное!

— Сама ты пугало! — раздался ещё чей-то голос. — Сливы воровала у меня — вот всё на лбу написано, ажно чужим видать! Пострамилась бы обзываться!

Поняв, что Хаурун от неё отобьётся, баба набросилась с половником на ту, у которой воровала сливы, а дед в ушанке подошёл к королю и взял его за локоть.

— Ну, теперь пусть дерутся, а мы с тобой, парень, потолкуем… Сказывай, зачем пожаловал?

Внимание сразу переключилось на них.

— Ладно, дед, скажу, — ответил Хаурун уже серьёзно. — Я ищу одну девушку и хотел спросить, не видел ли её тут кто. Она должна была проезжать тут два месяца назад.

— А что за девушка? Кем она тебе приходится? И сам ты кто?

— Он же сейчас правду скажет! — простонал Толя, но Хаурун тут же нашёлся:

— Меня зовут Марк Майзер, я служу в Белом городе в государственном ведомстве по части казённых ревизий. А девушка — Жанна… — он замялся. — Ну, в общем, жениться я на ней хочу…

— А она, видать, не очень хочет, а? — хитро спросил дед.

— Да не, — запротестовал Хаурун. — Она про меня вообще не знает, вот и поехала по своим делам. А я её ищу, — он смущённо поковырял землю носком сапога. — Вы её не видели?

— А какая она из себя-то? — спросила бабулька с пшеном, но дед прикрикнул на неё:

— Цыц, шалая, я спрашиваю! Ну, паря, сказывай.

— Она… — задумался Хаурун. — Она роста невысокого, волосы светлые, чёлка густая. Глаза голубые. Фигура… ну, так, всё при всём.

— Откуда ж ты знаешь так хорошо, патрет, что ли, видел? — спросил дед.

— Нет, портрета я не видел, — честно признался Хаурун. — Мне её описывали!

— И так, видно, описали, что ты за ней за тридевять земель рванул? Где ж ты про неё узнал, про свою ненаглядную?

— Да она родственница моя дальняя, — ответил король. — У нас прабабки были сёстрами родными, только наши семьи теперь почти не общаются.

Люциус склонился к уху Толи:

— Заметьте пикантность ситуации: он практически не лжёт.

— Так что, видели вы её или нет?

— Нет, не видели! Не видели! — посыпалось на Хауруна со всех сторон, и король явно начал приходить в уныние.

— Постой, — спохватился кто-то, — а помните, у Тасьи девица останавливалась?

— Так это ж той весной, на Василья Романейского! — возразила старушка с пшеном. — И девица та рыжая была что пламя, а тебе говорят — светлая!

— Нет, значит, — вздохнул Хаурун, окончательно вешая нос, и дед в ушанке потрепал его по руке:

— Держись, паря, найдёшь ты свою любимую! Как жениться будешь — на свадьбу пригласи, не забудь.

— Так вы ж на свадьбу ко мне не пойдёте, заробеете… — усмехнулся король.

— Чего ж нам бояться? — подмигнул старик. — Коль по весне будешь жениться — так мы всё равно на ярмарку в Белый город приезжаем. Ну что, пригласишь?

Хаурун поднял голову, тряхнул чёлкой, решаясь, и в его глазах блеснул уже знакомый Толе задорный огонёк:

— А приглашу!

— И где вы таких слов нахватались? — воскликнул Толя, когда они с Хауруном брели дальше по улице. Король подумал, потом поправил:

— Словов. Ну или словесей.

— Тогда уже словесов, — подал голос Люциус, бесшумно следовавший за ними.

— Я же когда в город сбегал, не просто по улицам гулял, — сказал Хаурун, убедившись, что герцог не услышит. — Сам знаешь — и в трактиры заходил, и в лавки, вот и наслушался разговоров… Потом бросил это дело. Если только побродить…

Толя представил, как постепенно год за годом мир короля сжимался до размеров нескольких комнат, как сначала он ему казался громадным и привлекательным, а потом начал пугать; как Хаурун даже обязанность присутствовать на балах воспринимал как попытку покушения…

— Что, опять думаешь, что я псих ненормальный? — спросил Хаурун, и Толя даже подскочил.

— Нет, что вы…

— А врать ты, менестрель, так и не научился.

— У вас здорово получилось, — сказал Толя, решив не отвечать. Всё равно ответить было нечего. — Вы умеете сходиться с людьми, а это очень ценно. Я вот не умею.

— Ага, — фыркнул король. — Ты уверенно себя чувствуешь тогда, когда сила явно на твоей стороне, когда можешь предугадать каждое движение и чувствуешь всё, что чувствует другой. Как у меня в комнате.

— Это я тогда был в ударе, — открылся ему Толя. — Не знаю, что на меня нашло. Как будто ощущение полёта.

— Да колдун ты, нечего тут удивляться, — лениво промолвил Хаурун и вздохнул. — Не найду я её…

— Вместе найдём, — ободрил его Толя.

— Да, но след-то ложный, — напомнил Хаурун.

— Может, она здесь не останавливалась? — на ходу предположил менестрель.

— Как она могла здесь не остановиться, если с собой не взяла ничего и при этом ехала четыре дня? Неспокойно мне, менестрель. Что-то здесь не сходится, а мы едем неведомо куда…

— Но вы же не против, — напомнил ему Толя.

— Не против… Готов идти до конца, а там будь что будет! — воскликнул Хаурун.

Они брели по улице, рассматривая домики по левой стороне и унылый серый забор по правой. Вдруг Хаурун прислушался.

— Там что-то происходит, — уверенно сказал он, указывая на забор. Они подошли к воротам, и король, не выдержав, прильнул к щелке. Но тут же отпрянул.

— Что там? — Толя посмотрел сам.

Во дворе военной части строем стояли солдаты в форме королевской армии, а перед ними — офицер с блестящей палкой в руках. Через несколько секунд Толя разглядел, что перед офицером на земле лежит ещё один солдат, издали похожий на кучу тряпок.

— Встать! — заорал офицер, и эхо его голоса отразилось от серых стен здания в глубине двора. Солдат зашевелился, но едва он сумел приподняться, офицер ударил его ногой в лицо.

Толя отшатнулся, даже зажмурился.

— Его бьют! — непроизвольно воскликнул он. Снова мурашками пошла спина и заныли шрамы. Менестрель вспомнил, что сам едва не угодил в солдаты. — Видно, провинился…

— Если он в чём-то провинился, то на это есть военный суд! — возмутился Хаурун.

— Нет.

Король обернулся к Люциусу.

— Как нет?

— Военный суд применяется в тех случаях, когда есть вина государственной важности. Если вина незначительна, офицер наказывает подчинённого по своему усмотрению.

— По своему усмотрению?! Это же несправедливо! Свирепый офицер не думает о достаточном наказании! А если оно специально не оговорено, то он не преступает закон! Кто, чёрт возьми, издал это идиотское постановление?!

Одни серые глаза встретились с другими, и король замер.

— Вы, — коротко ответил ему министр и отправился дальше по дороге, даже не подумав подождать своих спутников.

— Долго будете в потолок смотреть? — Толя присел на край кровати Хауруна. — Идёмте ужинать.

— Что-то не хочется, иди сам ешь, — насквозь фальшивым тоном ответил ему король.

— Неправда, вы не ели с обеда, — Толя зачем-то оглянулся на пустую комнату и понизил голос:

— Это из-за того солдата и того, что сказал вам Люциус?

— Иди ужинать, — приказал Хаурун.

— Я не пойду есть, когда вы голодны и вам плохо, — заупрямился Толя.

— Мне не плохо, — непреклонно ответил тот.

— Кого вы обманываете? — гневно спросил менестрель.

— Цыц ты! — приподнялся было король и снова рухнул на подушку. — Вот скажи мне, прав он или нет?

— Он вас ни в чём не обвинял…

— Прямо не обвинял!

— Как он может вас в чём-то обвинять, если он прекрасно знает, что вы не властны над ситуацией? Что вы не могли не подписать? И никакой пользы от вашей смерти не было бы. Мне кажется, — добавил Толя, — вы не так ему доверяете, как хотите показать…

— Это остатки паранойи. Или нет. Я не могу понять логику его поступков, это напрягает. Он же знал, что это удар, и знал, какой силы, но зачем тогда?..

— Не знаю. Я слежу за ним, но ничего не вижу. Он ведёт записи. Возможно, это дневник. Если бы посмотреть…

Взгляд менестреля остановился на рюкзаке Люциуса, лежащем у соседней кровати.

— Рискнёшь? — испытующе спросил Хаурун.

Толя заколебался.

— Нет.

— Почему?

— Вы его когда-нибудь видели в бешенстве? — вопросом на вопрос ответил менестрель.

— Не видел, — секунду подумав, сообщил Хаурун.

— И я не видел. А холодное бешенство самое страшное… — Толя поёжился: шрамы опять дали о себе знать и тут же неотвратимо выплыл в памяти хлыст на письменном столе. — Не рискну.

— И правильно, — спокойно сказал король. — Если бы рискнул, я бы тебе выволочку устроил. Нечего по чужим рюкзакам лазить.

Толя неодобрительно посмотрел на него.

— Нравится вам выволочки устраивать, — сказал он. — Вкус власти, оно понятно…

— Цыц, менестрель, — приказал Хаурун и поднялся с кровати. — Пошли ужинать.

Больше в селе делать было нечего, и наутро путешественники покинули его, направляясь дальше на северо-запад. Лии вскоре надоела однообразная дорога, и девушка начала жаловаться:

— Скучно мне… Эх, скучно…

— Ну что, мне тебя развлекать? — спросил Хаурун.

Лия надулась, поняв, что он над ней смеётся, но тут Магнус обернулся к ней, секунду раздумывал:

— Двуокись натрия, вода и окись серебра.

Лия поперхнулась, вытаращилась на него:

— Что?!

— Десять минут вам на раздумья, — строго ответил алхимик и ускакал вперёд. Лия закрыла рот и задумалась. Толя, ехавший рядом, слышал, как она бормочет себе под нос:

— Двуокись натрия… соль хлора…

Через десять минут Магнус остановил лошадь, поравнявшись с Лией.

— Ну что, придумали?

— Придумала, — радостно объявила та. — Нет реакции!

— Это почему ещё? — озадаченно прищурился Магнус.

— Потому что окиси серебра не бывает.

Глаза Магнуса расширились от изумления:

— Разговаривать с вами не хочу!

Он пустил лошадь вскачь, а Лия хохотала и вопила ему вслед:

— Я пошутила! Будет взрыв!

Через пару минут отец и дочь ехали рядом и мирно беседовали о недоступных разуму простого смертного вещах...

Сидя у костра, Толя жевал хлеб и ни о чём не думал. Усталая Лия пристроилась рядом, чуть ли не положила голову ему на плечо. Хаурун молчал, сцепив руки в замок и неподвижным взглядом глядя в огонь. Люциус опять записывал что-то в тетради, Магнус бережно протирал платком клинок своей шпаги.

Толя доел хлеб и тоже присмотрелся к огню внимательней. Усталые мысли текли тяжело и размеренно. Огонь заката… огонь горящего замка… огонь в очаге… Огонь боли… Огонь согревающий и огонь обжигающий, коварный и ласковый. Если всё так связано, если всё возвращается, то остаётся только идти дальше.

Он всмотрелся в темноту за спиной Люциуса, который оказался сидящим как раз напротив него. Весенний воздух был холоден и чист, но было в нём ещё что-то, что будоражило всё существо, что пульсацией крови отдавалось в висках, дрожью пробегало по телу, вздохом рвалось из груди. Свой голос Толя услышал как будто издалека и понял, что страха нет, только отстранённость:

— Господин фон дер Кальтехеллер, не могли бы вы одолжить мне карандаш и лист бумаги?

Он выдержал ледяной взгляд из-за пелены огня, а через несколько секунд получил то, о чём просил.

Толя проснулся оттого, что кто-то мягко, но настойчиво разгибал ему сжатые пальцы.

— М? — спросил менестрель, когда смятая бумажка покинула его ладонь.

— Спи, рано ещё, — негромко произнёс Хаурун, шурша листом и пытаясь разобрать его почерк. Толя всё равно открыл глаза и приподнялся, вспомнив, что это за листок.

— Отдайте, я ещё не закончил!

Король нехотя отдал ему добычу.

— Ну так дописывай…

Весь следующий день он ехал рядом с Толей, но не отвлекал его разговорами, а наоборот шикал на Лию, когда она что-нибудь громко восклицала. Он прислушивался к тому, что мурлычет менестрель, подбирая мелодию, но ничего не говорил.

Ночевать они остановились в перелеске на краю оврага, такого большого, что его смело можно было назвать низиной. Лия и Хаурун пошли к роднику у склона набрать воды во фляги. Толя стал складывать ветки для костра, но всё падало из рук. Люциус занялся костром сам, а менестрель устало присел неподалёку. Вернувшийся Хаурун заставил его поесть, хотя менестрель отбивался: аппетита не было никакого, только усталость.

— Сначала еда, потом песни! Это приказ! — не выдержал наконец король.

Толя съел мяса, не чувствуя вкуса. Весь этот день прожил как будто в бреду. Слова приходили, складываясь в строки. Подбирались рифмы, что-то уходило, что-то изменялось. Внезапно он кинул взгляд на низину и замер от испуга: над ней, клубясь и постоянно меняя форму, клубился густой туман.

— Мне показалось, там что-то живое, — признался он, поймав взгляд Хауруна.

— Это Туманная низина, — пояснил Магнус. — Не стоит бояться, просто туман.

— Есть убеждение, что в тумане живут духи, которые заманивают людей к себе, — спокойно сообщил Люциус, чем напугал Лию:

— А если они за нами придут?

— Не думаю, что они вообще существуют, — пожал плечами тот.

— Спорю, местные уверены, что здесь живут привидения, — хмыкнул Хаурун. Как бы в ответ на его слова по лесу пронёсся тяжкий вздох. Лия, охнув, скорее прижалась к отцу, и огонь костра панически заплескался у неё в зрачках. Толя непроизвольно передвинулся ближе к королю.

— Да я же не усну сегодня, — вполголоса сообщил тот, озираясь по сторонам. Люциус сидел по-прежнему спокойно. Трезвый и расчётливый первый министр не верил ни в каких духов и призраков.

— Менестрель, — попросил Хаурун уже шёпотом. — Ты спой, тогда нас не тронут…

Толя против своей воли взглянул на низину, и его стала бить дрожь: туман поднимался всё выше и выше, скоро он нависнет над ними, и неизвестно, что придёт с ним.

— А если мы умрём? — озвучила Лия его мысль. Магнус крепче прижал её к себе:

— Дитя моё, мы все когда-нибудь умрём… — сказал он и опустил голову. — Если бы я мог, то защитил бы вас…

Он замолк, смущаясь, что показал усталость и боль за дочь, но остальные сделали вид, что не слышали ни слова.

— Менестрель, не бойся, им только того и надо, — почти неслышно прошептал Хаурун.

— Мне страшно… — простонал Толя, закрывая лицо руками. Он понимал, что трус, но не мог ничего с собой поделать: ужас завладевал им с каждой минутой всё сильнее.

— Менестрель, пой… Пожалуйста… — попросил Хаурун. — Не бойся, мы рядом…

И Толя запел. Сначала совсем тихо, потом, осмелев, громче, но всё равно так, чтобы слышали только друзья, а враги в тумане не разобрали слов. Хаурун чуть отстранился, чтобы тяжестью своей руки на плече не мешать его дыханию, но Толя не посмотрел на него, его взгляд был прикован к огню. И, как бывало и раньше, с песней ушла какая-то неловкость и тревога на сердце. Всё стало правильно и ясно, даже министр показался как-то ближе, а слова, сочинённые днём, запомнились так крепко, что даже не пришлось их специально вспоминать.

— Я бросаю осенние листья в горящий костёр,

Я прошу у огня дать тепла, на вопросы ответить,

Только листья молчат, ну а пламя шуршит о своём,

В ледяные объятия взял меня северный ветер.

Я до боли сжимал амулет в ослабевшей руке,

Только боги не слышат, они от меня далеко.

Да и как же услышать молитву — дыханье на тёмном стекле,

Да и как же помочь, если я попросить их не смог?

Горьким дымом мне щиплет глаза, и я плачу опять —

Не по ком-то и не по себе: то не боль, а лишь дым.

У забывших меня не хотел никогда я узнать,

Кто останется жить колдовским повеленьем моим.

В воду падает медленно лист, не кружась, золотой,

Замирает на глади, как озеро горное, чистой.

Моё прошлое стало опять невесомой золой

И стихи все сгорели без ропота, да и без смысла.

Амулет не подскажет, зачем я остался в живых

Среди смуты и зла, для чего я дорог не оставил

И не тронуло пламя меня, только плащ опалив,

Когда гибель я звал от огня, от меча иль отравы.

...Мой костёр догорел, и целует осенний мороз.

Замерзает печаль, как цветы в ноябре замерзают.

Не оттают теперь льдинки колкие звонкие слёз.

Ну а сердце... Да что там! Оттает...

Когда менестрель допел, над маленьким лагерем повисла тишина, нарушаемая только треском веток в костре и шёпотом ветра в вершинах деревьев.

— Менестрель… — выдохнул Хаурун. — Здорово…

— Правда? — Толя недоумённо обвёл взглядом остальных. — Не может быть.

— У вас хорошо получилось, — подтвердил Магнус. — Вы талант, я вам сказал это ещё при знакомстве, но тогда имел в виду музыку, а теперь стихи.

— Бесподобно, — добавила Лия и, как Толе показалось, смахнула слёзы.

Взгляд менестреля остановился на Люциусе. Тот выдержал небольшую паузу и вынес свой вердикт:

— Чувствуется несомненное влияние Яргиуса Лоттельдарнского и Бертрама Серого; впрочем, отмечу ещё тяготение к манере Марии де Першефаль, однако индивидуальность тоже чувствуется и потому песня получилась красивой и трогательной.

Толя иронично поглядел на министра: вряд ли того хоть что-нибудь могло растрогать, но сравнение с Бертрамом Серым менестрелю польстило, а про Марию де Першефаль и Яргиуса Лоттельдарнского он слышал впервые.

— Благодарю вас, господа, за лестную оценку, — ответил он, — но мне кажется, что написать так же, как я, может любой.

— Неправда, — возразил Хаурун. — Вот я стихи писать совсем не умею.

— Вы не пробовали, — запротестовал Толя. — Попробуйте и всё получится.

— Пробовал я, — вздохнул Магнус, — но то было слишком давно, чтобы я мог упомнить всю ту ерунду, что зарифмовывал для одной девицы…

— Для моей мамы, да? — встряла Лия.

— Нет, нет, — поморщился алхимик, — что вы. Мучить Ангелику влюблённым бредом, да ещё и в рифму… Видимо, потому она и вышла за меня замуж, что я не пел серенады под её окном.

Отсмеявшись вместе со всеми, Толя задумался снова и наконец произнёс:

— Знаете, господа, я всё-таки уверен, что вы мне польстили…Лия, что вы сейчас чувствуете?

— Я? — удивилась девушка.

— Да, но не только в связи с моей песней.

Лия поёжилась, задумалась.

— Ну… Мне немного холодно сейчас… И ещё я вижу свет от костра…

— Холод и свет? — сформулировал Толя.

— Да, точно, — подтвердила Лия.

— Холод и свет, — объявил менестрель. — Я прошу вас на деле доказать мне, что я талантлив.

— Холод и свет — это тема стихотворения? — медленно произнёс Люциус.

— Вы правы, — подтвердил менестрель. — И я прошу, чтобы каждый из вас написал стихотворение на эту тему.

— Здорово, я попробую, — тут же согласилась Лия.

— Ну, надеюсь, ко мне-то это не относится? — ворчливо спросил Магнус, но Толя безжалостно покачал головой:

— Напротив, к вам я обращаю ту же просьбу, что и к остальным. Прошу вас, напишите как умеете, только не подыгрывайте мне… Пожалуйста…

Хаурун фыркнул:

— Ну ты, менестрель, не обессудь, что выйдет, то выйдет.

— Вот именно, — подтвердил Магнус и напустил на себя самый строгий вид, какой только смог.

Толя поднял глаза на министра и тот спокойно кивнул:

— Я попробую.

Хаурун обернулся на туман, про который они все уже успели забыть:

— Смотрите, духи успокоились, — сказал он. Туман заметно опустился ниже, а клубы его уже не были такими пугающими, как раньше, лениво двигаясь над сонной, тёмной землёй.

— Никак моего пения испугались, — иронично фыркнул Толя. Страха не было.

Город Керминор стоял на острове между двух рек, занимая его почти целиком. Толя с удивлением оглядывал крепостные стены, возвышающиеся на противоположном берегу реки. Город как будто был готов к нападению и было ясно, что так просто он в случае чего не сдастся.

— Раньше здесь была одна река, — объяснил Магнус. — Но когда возникла угроза войны с Хайдландом, который тогда был ещё молодой страной, Перциллий Старший приказал вырыть здесь канал, который огибал бы крепость, стоящую на берегу реки на холме. С той поры город разросся, и во времена Урио Второго пришлось сносить старые стены и строить новые, над самой водой.

— Керминор, кстати, входит в число одиннадцати крепостей, — добавил Хаурун. — Тех, которых я предводитель.

Путники проехали по широкому каменному мосту и остановились у открытых ворот, перед которыми стоял караул, проверяющий всех, кто въезжал и выезжал. У самого входа стояла крытая тряпками телега, в которую была впряжена старая кривая лошадь, а рядом собралась кучка любопытных. Хозяин телеги, сутулый рыжеватый мужичонка, комкал в руках залатанную шапку и, тряся жиденькой бородкой, что-то объяснял начальника караула, капралу, судя по нашивкам на форме.

— Да я горшки-то слепил, а дочка-то помирает. Продать надоть, хоть на молочко дочке выручить надоть, авось выздоровеет…

— А лицензия у тебя есть? — грозно спрашивал капрал, уперев руки в бока.

— Лицензия… Да дочка-то помирает… Такая рукодельница, Анисья-то моя…

— Лицензия, на торговлю лицензия! — попытался растолковать горшечнику капрал.

— Так мне бы горшки-то продать… А там и дочке на молочко…

Люциус первым спешился, понимая, что дело затягивается.

— Так ты, дубина, перед тем, как торговать, сначала должен пойти в городскую управу, заплатить серебряную монету и взять разрешение, лицензию, то исть, а то тебя с рынка долой со всеми твоими горшками! — как можно более понятно попытался втолковать мужику капрал. Засмотревшись на происходящее, Толя запутался в стремени и чуть не упал, но Хаурун вовремя подхватил его:

— Осторожней, не ушибся?

— Нет, спасибо, — ответил Толя, отряхиваясь. Министр тем временем рылся в рюкзаке, доставая папку с бумагами.

— Езжай в управу и покупай разрешение, а нет денег — проваливай отсюда! — закончил капрал просветительную беседу и повернулся к Люциусу:

— Добрый день, сударь, с какой целью прибыли в Керминор?

— Государственная ревизия, — спокойно объяснил ему министр, подавая бумагу. Капрал пробежался глазами по листу, встал навытяжку:

— Добро пожаловать в город, господа ревизоры!

Путники прошли мимо стражников в ворота, и когда Толя поравнялся с горшечником, тот неожиданно кинулся к капралу и вцепился в его мундир:

— Сударь, что же мне делать, ведь у меня ни гроша и дочка-то, дочка помирает!

— Деньги плати, — велел капрал, отдирая его от себя.

— Деньги! — завопил мужичонка, отшатнувшись от него как от ненормального, и внезапно вывернул карманы. — Деньги! Где же я их возьму?! Смотрите, все смотрите: нищий я, денег не…

По мощёному пространству перед воротами, звеня и сверкая на солнце, покатилась золотая монета.

На один постоялый двор их не пустили. Пузатый хозяин, вытирая руки тряпкой, вышел на крыльцо.

— Накормить могу, а вот ночлег… Коли хотите, отправляйтесь по этой улице до площади, а там сворачивайте направо и до первого перекрёстка. Там на углу будет трактир «Свежий блин».

Люциус ещё пошептался с хозяином и, получив отрицательный ответ, присоединился к своим спутникам.

— Ну и название! «Свежий блин»! — фыркала по дороге Лия, не забывая глазеть по сторонам.

Керминор казался целиком высеченным из камня. Одинаковые серые дома поднимались по обе стороны улицы, на которую падала густая тень, но площадь была залита светом. Народу на улицах было немного, но на путников никто не обращал внимания, даже Толин наряд не останавливал на себе любопытные взгляды.

— Хмуро тут, — поделилась Лия. — В Белом городе лучше.

— Это вы верно заметили, — поддержал её Магнус, и Толя мысленно поддакнул: столица смотрелась куда праздничнее.

На площади было оживлённее, чем на улице. Люди торговали, разговаривали, собираясь кучками; ребятишки гоняли кожаный мяч, а в центре площади несколько детей столпилось у столба, к которому ржавыми цепями был прикручен измождённый молодой мужчина.

Хаурун неожиданно развернул коня, направляясь к осуждённому, и Толя не успел его остановить. Спугнув ребятню, король остановился у самого столба.

— Как тебя зовут? — резко спросил он у осуждённого, и тот поднял голову, щурясь против солнца.

— Волк, — ответил он и дерзко улыбнулся, показывая зубы.

— Что ты сделал? — продолжал король тоном, который не предполагал отказа ответить.

Улыбка стала шире, превращаясь в оскал.

— Плюнул мэру в лицо.

— За что?

— А вот это уже не твоё дело, парень. Будешь приставать — тоже огребёшь, — Волк дёрнулся, но цепи тут же сдержали движение.

— Сначала освободись, — спокойно усмехнулся Хаурун и поскакал прочь. До трактира они ехали молча.

— Комнаты у меня не очень, но пусть господа не обессудят, — говорил хозяин «Свежего блина», низко кланяясь. — Других бы не пустил, а господа приезжие, вижу, люди приличные.

— Поляндец… — негромко произнёс Люциус, когда они поднимались по лестнице в отведённые им комнаты. — И место мне доверия не внушает… Оружие берите с собой.

Вернувшись в зал на ужин, путешественники уселись за стол у самой стены. Толя настороженно оглядывал трактир. Стены полуподвального помещения были сложены из камня, потолок нависал над головой. В углу находился огромный пылающий очаг. В волнах дыма и хохота передвигались люди, ели, пили, трепали языками, переходили от стола к столу. Стучали ложки, гремели встряхиваемые в кружке кости; под столами бесшумно просачивался забредший пёс. Рассмотрев всё, что было возможно, Толя обернулся к Хауруну, который также изучал обстановку:

— Зачем вам этот осуждённый на площади?

— Не знаю, — легкомысленно пожал плечами тот. — Любопытно стало.

Лия завозилась на скамье, кашлянула, посмотрела на министра.

— Простите, милорд, можно узнать, почему в первом трактире мы не показали нашу волшебную бумажку?

— Она была нужна нам только для того, чтобы въехать в город. Не хотите же вы в самом деле заняться составлением ревизской описи? — ответил министр. Сделав вывод, что он всё-таки больше настроен на разговор, чем нет, Лия задала другой вопрос:

— А зачем вы подбросили золотой тому крестьянину на мосту?

— Простите, я не ослышался? Вы сочли, что я ни с того ни с сего тайком подсунул этому нищеброду казённые деньги?

— Ну… — смутилась Лия. — Я подумал, что вам стало жалко ту больную девушку, про которую он говорил…

— Жалко? — переспросил министр таким тоном, будто вообще не представлял себе, что такое жалость. — В каждую минуту кто-то на земле умирает. Не могу же я всех жалеть…

— Простите, — пробормотала Лия. — Я в вас ошибся… Ой, то есть, я хотел сказать…

— Я не могу ей помочь, — поставил Люциус точку в разговоре.

Хаурун поднял голову и сумрачно посмотрел на него.

— А кто может? — с вызовом спросил он, и Толя отчего-то похолодел.

— Не знаю, — просто ответил министр и замолк, отведя глаза.

Взявшись за еду, Толя на некоторое время забыл обо всём, даже шум в трактире не так тревожил усталый слух. Но внезапно сквозь стук кружек и полупьяный гам пробился звук, от которого у менестреля по спине пробежалась сладкая холодная щекотка, — звенящий аккорд, взятый на лютне.

Гам всколыхнулся и начал спадать, и тогда вслед за первым аккордом раздались следующие. Толя уронил обглоданную кость в тарелку с остатками бульона, но сам этого не заметил, весь превратившись в слух.

Аккорды звенели быстро и весело, и наконец над головами посетителей трактира взвился звонкий девичий голосок.

— Поп Мартин Скотт

Был толстым как кот,

Был толще, чем бочка с вином.

Он выпить любил,

А если не пил,

То думать мог только о том,

Что у соседа в погребе есть

Бочка эля одна,

Чудесного эля, каким до сих пор

Страна, к несчастью, бедна.

Толя, на первых строчках примёрзший к скамейке, под конец куплета уже смог оценить и голос, и текст как божественно прекрасные. Невидимая ему исполнительница тем временем продолжала петь:

И ночью вот

Залез Мартин Скотт

В погреб к соседу тому

И, выпив эль,

Как будто в постель

Рухнул, уснув на полу.

А утром страшной картина была:

Жена соседа того

Граблями Мартина загребла

И вытрясла дух из него!

Грянул такой взрыв дикого хохота, что, казалось, затряслись стены. Девушка вела аккомпанемент до тех пор, пока шум опять не начал стихать, и запела снова:

В другой же раз

В полуденный час

Отправился поп на базар,

Купил там таз,

Сверкающий таз,

Понёс он домой свой товар.

А полдень жарким был, боже спаси,

На голову таз он надел

И так, не видя ни зги на пути,

В канаву наш поп загремел!

Кто-то хватил по столу кружкой так, что она раскололась; кто-то просто, поперхнувшись, колотил себя в грудь; кто-то вытирал выступившие слёзы. Хаурун, не удержавшись, фыркнул. Лия стыдливо прикрыла рот ладошкой и захихикала. Толя блаженно улыбался, сам не зная, отчего.

После душераздирающей истории о том, как поп пел непристойные стихи на мотив литургии и попался архиепископу, голос замолк и был слышен только перебор струн, который изменил темп и стал более медленным и лиричным. Девушка запела снова, но теперь приходилось напрягать слух, чтобы разобрать слова.

— Потянуло дыханьем осенним,

Ветер зимний уносит слова.

Так должно быть, мы то не изменим,

На ресницах искрится слеза.

Где живёшь ты, укрыто всё снегом,

Ну а реки окованы льдом.

Так должно быть, мы то не изменим,

Грусть таится во взгляде твоём.

Солнца луч моё сердце согреет,

Дождь прольётся опять по весне.

Так должно быть, огонь этот мир переменит,

И надежда живёт в том огне...

Примерно на середине песни Толя уловил недовольные голоса, а под конец раздался недовольный выкрик:

— Развела тягомотину! Эй, спой про попа!

Аккомпанемент оборвался.

— Я же уже пела про попа…

— Ну так ещё спой, язык, что ли, оторвётся?

Толя сам не заметил, что встаёт из-за стола. На спутников своих он не оглянулся, пробираясь к тому месту, где закипала ссора. Что-то подсказывало ему, что через минуту незнакомку вышвырнут за дверь.

И наконец он увидел её.

Возле очага на табурете сидела девушка в синем, прямыми складкам спадающем платье и тёмно-фиолетовом плаще, застёгнутом под горлом блестящей серебряной заколкой. Девушка держала лютню, правой рукой прижав струны. Её длинные распущенные волосы её были такими рыжими, что, когда на них падали блики огня, казались горящими. Сейчас её брови были нахмурены, а губа закушена, и смотрела она в сторону, на ближайший стол, за которым расположилась полупьяная компания. Девушку оглядывали не стесняясь, и, распознав эти взгляды, Толя понял, что ошибался: её не выкинут, а наоборот не выпустят.

— Чего, красотуля, ответить нечего? А ну-ка, пой давай!

Рыжая повернулась, на поясе блеснул кинжал. Незамеченный пока Толя коснулся рукояти своей шпаги и порадовался, что послушал министра и захватил её в зал.

— Я свободный менестрель, — твёрдо сказала девушка в то время как глаза её метали молнии, — меня никто не может заставлять или удерживать! Неделю назад в Берраме все приняли это как данность!

Дожёвывая кусок, из-за стола поднялся наголо бритый мужик, засучил рукава.

— «Неделю назад в Берраме» — это ты не здесь будешь рассказывать, до Беррама две недели ехать, ты, маленькая врунишка.

Толя оказался прямо на его пути, между ним и девушкой, и тут же в трактире стало так тихо, что было слышно, как капает на пол эль из перевёрнутого кувшина. Менестрель смотрел прямо в глубоко посаженные острые глаза мужика, судя по всему, ремесленника, и сам при этом кожей чувствовал направленные на него взгляды, выделяя из них взгляды друзей.

— Простите, сударь, мне показалось, что вы только что оскорбили эту даму? — прозвучал в тишине голос менестреля.

— Не показалось, — признал ремесленник и вдруг заорал: — Ты кому дорогу перешёл, дурик лохматый?!

Чуть отклонившись, Толя вынул шпагу и сам испугался того, как кровожадно блеснул клинок в свете очага. Глаза ремесленника прошлись от рукояти до самого острия. Несколько секунд опять стояла страшная тишина.

— Ну попадись ты мне, щенок, — процедил мужик и вернулся за свой стол. Толя выдохнул. Трактир постепенно вновь наполнялся прежним шумом. Менестрель убрал шпагу и повернулся к девушке, в полупоклоне подавая ей руку. Та, как будто не совсем понимая, что происходит, приняла её и поднялась, нерешительно взглянула Толе в лицо.

Глаза её оказались зелёными.

— Прошу вас, сударыня, — охрипнув, произнёс Толя. — Не соблаговолите ли вы присоединиться ко мне и моим спутникам во избежание дальнейших коллизий?

«Боги, что за бред такой я несу?» — промелькнуло у него в голове.

— С удовольствием, сударь, — девушка наклонила голову, и при виде этого простого движения у Толи захватило дух. — Как ваше имя?

— Анатолий…

Зелёный взгляд стал изумлённым, но дожидаться слов менестрель не стал, а увлёк девушку к своему столу, обнаружив Хауруна и Люциуса в нескольких шагах от себя. На них уже почти никто не обращал внимания, вероятно, разочаровавшись, что драки не состоится. Король и министр буквально отконвоировали Толю с девушкой к их столу. У стола рыжая остановилась, настороженно изучая спутников своего спасителя, а те, в свою очередь, рассматривали её. Хаурун, видимо, результатом осмотра остался доволен, потому что привычным жестом откинул чёлку и сказал:

— Ну ты, менестрель, здорово справился. — Он слегка склонил голову: — Меня зовут Марк. К вашим услугам, сударыня.

Вслед за ним представились остальные.

— Лия, — последней сказала Лия, но быстро поправилась: — Лий…

Толя с интересом смотрел на девушку, ожидая её имени.

— Меня зовут Ворона, — представилась рыжая. Все в изумлении взглянули на неё, но она не смутилась, видимо, привыкла к такой реакции. — Это было первое слово, которое произнёс мой отец, когда я родилась. Правда, сказал он это повитухе, которая меня уронила…

Все, кроме Люциуса улыбнулись, и это вселило в девушку-менестреля некоторую бодрость духа, по крайней мере, она нашла в себе силы улыбнуться в ответ. Решив до конца играть роль галантного кавалера, Толя небрежно сказал:

— Простите тех невеж, что посмели оскорбить вас. Я же прошу вас разделить с нами нашу трапезу.

Ворона поставила лютню в угол и села, Толя рядом с ней. Подошёл, точнее, подбежал, хозяин трактира, бледный, вздрагивающий.

— Сударь знает, кто это был этот господин?! Это же глава гильдии сапожников Йоганнес Анхельм!

— Я так и подумал, — тоном, явно позаимствованным у первого министра, прокомментировал Толя. — А теперь, как хороший хозяин, угостите даму ужином.

Трактирщик сумрачно кивнул, склонился к Вороне:

— Сударыня желает телячьи отбивные по десять медяков или баранину с кашей по…

— Никаких «по», — оборвал его необычайно расхрабрившийся Толя, все слова которого как будто были сказаны под властью захватившего его вихря. — Девушка работала бы у вас целый вечер, но ваши невежливые посетители сорвали ей выступление, так что будьте добры предоставить ужин бесплатно!

Трактирщик выпрямился, гневно буравя взглядом норовистого клиента.

— Сударь понимает, что это наглость?

— Сударь понимает, — заверил его менестрель. Вихрь в груди рванул с удвоенной силой, оставляя божественную пустоту, в висках захолонуло. — А если и вы не поймёте, то я сейчас подойду к господину Анхельму и дам ему, простите за выражение, по лицу, и тут начнётся такая заварушка, что век черепки не соберёте!

Секунду трактирщик что-то прикидывал.

— Ваша взяла, — мрачно буркнул он и отошёл. — Вот вам и приличные люди…

— Менестрель, я тебя не узнаю, — высказал Хаурун всеобщую мысль, и Толя скромно улыбнулся:

— Ну вот такой я сегодня храбрый…

— И девица красивая попалась… — шепнула Лия на ухо Магнусу, но так, чтобы было слышно всем. Алхимик порозовел от смущения и наградил дочь сердитым взглядом.

— Так вы менестрель? — поспешно спросила у Толи Ворона, которая, несомненно, тоже всё прекрасно расслышала.

— Я… да… начинающий… — застеснялся Толя, понимая, что никогда не достигнет такого же мастерства, как и девушка, сидящая рядом с ним.

Вороне принесли тарелку остывших щей, и храбрый заступник слабых и обиженных собрался было идти ругаться, но Ворона, не показывая неудовольствия, принялась за еду, и Толя вовремя сообразил, что сегодня лучше больше судьбу не искушать. Сам он наспех дохлебал остывший бульон и, позабыв обо всём, украдкой смотрел на Ворону. Разговор за столом как-то не клеился, и менестрель знал, что девушка поняла: это из-за неё. Доев ужин, она обвела взглядом присутствующих и сказала:

— Прошу простить меня, господа, что так неучтиво вторглась в вашу жизнь, но…

— Нет, сударыня, — перебил её доселе молчавший Люциус. — Мы не будем выслушивать ваши извинения, зная, что вы ни в чём не виноваты. Что же до нашего молчания, которое вас так смущает, то поверьте, мы не настолько хорошо вас знаем, и это естественно, что в вашем присутствии мы не продолжаем разговора о наших делах.

Ворона понимающе наклонила голову:

— Что же, сударь, по крайней мере, это искренне.

«Искренне? — изумился Толя, глядя то на неё, то на герцога. — Министр — искренне?!»

— Позвольте тогда вас спросить, — начал Хаурун, — я понял, что вы здесь проездом, а откуда вы едете?

— Из Хайдланда, сударь, — ответила Ворона.

— А куда, если не секрет? — не выдержала Лия.

— Не знаю, — улыбнулась девушка. — Куда занесёт. У меня есть моя лютня, плащ и котомка, а конь пришёл ко мне сам. Так я и еду куда глаза глядят.

— Вы зарабатываете пением себе на жизнь? — спросил Толя и поймал лукавый взгляд короля: ага, прощупываешь почву, чтобы удрать с королевской службы?

— Да, сударь. В больших городах людей мало чем можно удивить, но вот в сёлах или каких-нибудь невзрачных городишках приезд менестреля — большое событие. Впрочем, невзрачные они чаще всего только на первый взгляд, а под внешним таится много секретов… На пропитание мне хватает.

— Вы не боитесь? — задал Толя тревожащий его вопрос. Ворона поняла, бросила быстрый взгляд в сторону компании за столом у очага.

— Я умею за себя постоять, — кратко ответила она, и Толя почти услышал невысказанную мысль Хауруна: «Ага, постояла бы ты, кабы не менестрель…»

Поев, Ворона поднялась из-за стола, поклонилась:

— Благодарю вас, господа, за вашу доброту. Мне пора идти.

— Разве вы не здесь остановились? — учтиво спросил Магнус, и Ворона, беря лютню, покачала головой:

— Нет, сударь. Меня пустили переночевать в доме на окраине города.

Толя поднялся с ёкнувшим сердцем:

— Позвольте вас… э-э… сопроводить?

— Буду вам очень признательна, — Ворона улыбнулась, потом сообразила, что делает это слишком часто, смутилась. — Не очень приятно идти в одиночестве по тёмным улицам.

Вихрь в груди у менестреля взвился с бешеной силой, сметая остатки разума, здравого смысла и ответственности перед друзьями.

— Позвольте, я… только возьму плащ… — охрипнув снова, произнёс Толя, и Ворона снова спокойно наклонила голову:

— Я подожду вас на улице. Прощайте, господа, и ещё раз: спасибо.

Толя бросился наверх, в комнаты для постояльцев, накинул в потёмках свой плащ, через две ступеньки слетел обратно в зал, выравнивая дыхание, подошёл к товарищам и натолкнулся на их улыбки. Хаурун так вообще весь светился насмешкой.

— Я ненадолго… — сказал менестрель в своё оправдание.

— Поосторожнее там, — предостерёг его король совершенно двусмысленным тоном и подмигнул. Толя кивнул и развернулся, чтобы уйти скорее и не заставлять девушку ждать, но в этот момент за его спиной раздался спокойный голос:

— Побольше слушайте и поменьше говорите; постарайтесь найти общую тему и, главное, не лезьте сразу целоваться.

Менестрель сначала подумал, что ему от волнения показалось, но, несмотря на это, почувствовал, как сразу запылали щёки. Наиглупейшим образом он вытаращился на Люциуса, который сидел с таким видом, будто только что дал ему должностную инструкцию по правилам применения Кодекса о государственных ревизиях.

— Я… да… — достало у Толи сил сказать. — Спасибо, милорд.

Стрелой он взлетел наверх по лестнице, толкнул входную дверь. Ворона стояла на улице и глядела на бледное вечернее небо и всполохи огня на краях облаков.

«Воля богов и советы опытного обольстителя — дорого стоит такой рецепт», — подумал Толя, прежде чем шагнуть к ней.

— Ну что же, пойдёмте, — сказала Ворона, не глядя на него, и направилась по улице, освещаемой тусклыми масляными фонарями, возле одного из которых со своей лестницей возился фонарщик. Толя поравнялся с девушкой, пошёл рядом.

— Знаете, я впервые вижу настоящего менестреля, — негромко произнёс он.

— Вы же сам менестрель, — удивилась Ворона.

— Так-то оно так, — вздохнул Толя. — Но у меня почти нет своих песен и очень мало опыта…

— На чём вы играете? — быстро спросила Ворона, заправляя за ухо медно-рыжую прядь, и Толя с радостью отметил в её голосе неподдельный интерес.

— На флейте и клавесине.

— Нет-нет, — покачала головой девушка. — Так не пойдёт. Флейта подходит только для аккомпанемента, а рояль найдётся не в каждом трактире.

Толя с завистью посмотрел на лютню у неё в руках, и Ворона перехватила этот взгляд.

— Да, это то, что вам нужно. Учитесь играть на лютне.

— Хорошо, сударыня, — пообещал Толя. — Я буду искать все возможности для этого. Но вот песни…

— Что песни? — спросила девушка.

— Песни… Ваши песни прекрасны, — произнёс Толя как умел нежно и тут же три раза проклял себя за появившуюся в голосе хрипотцу, которая вызвана была на этот раз точно не смущением.

Ворона рассмеялась.

— Ну что вы, — воскликнула она. — Из тех песен, что вы сегодня слышали, моей — ни одной. Про попа я услышала на границе с Хайдландом на деревенской свадьбе, где у меня, кстати сказать, была жёсткая конкуренция. А «Потянуло дыханьем осенним» принадлежит другому менестрелю, я только перевела с поляндского наречия…

— Вы и в Поляндии были? — удивился Толя.

— Да, была. Ничего особенного, только люди почему-то всё время ловят какую-то нечисть. Под каждым мостом у них сидят тролли, в каждой бочке — водяницы, а в мешках с зерном по десять-двадцать чертенят.

Толя тихо рассмеялся вместе с ней.

— А вы разве не пробовали петь на публику во время своего путешествия? — спросила Ворона.

— М-м… Видите ли, сударыня, мы путешествуем по одному достаточно щекотливому делу и не хотим привлекать к себе лишнего внимания.

Вопреки его ожиданиям, Ворона ничего не спросила об этом деле.

Они шли по незнакомым для них обоих улицам мимо молчащих домов, в окнах которых горел свет, бросая на мостовую странные желтоватые отблески. Рукава их почти касались, и наконец Толя набрался смелости и взял девушку за руку. Сердце заколотилось, потому что только сейчас он осознал, что делает: напрашивается, соблазняет, домогается! Ворона чуть вздрогнула и переплела свои пальцы с его. Менестрель облегчённо улыбнулся, глядя на её профиль. Но тревога всё равно оставила его не до конца, ведь наивное рыжее существо наверняка не подозревает о его намерениях…

— Знаете ли вы о так называемой чувствительности менестреля? — спросила вдруг Ворона.

— В каком смысле — чувствительности? — не понял Толя.

— О тонкой душевной организации, если выражаться книжным языком, — пояснила она. — Вы когда-нибудь чувствовали свою связь с окружающим? Это такое ощущение, что достигает боли в своей остроте.

— Огонь… — медленно произнёс Толя. — Так вы тоже?!

— Ветер, воздух, — лукаво улыбнувшись, ответила она ему. — Я чувствую ветер, он нравится мне больше всего, что есть в мире. Кроме музыки, конечно. Но я говорю не только об этом. Например, приходилось ли вам, впервые встретив человека, вдруг понимать, что вы всё о нём знаете?

— Что я могу предугадать его поступки, что я знаю, что у него на душе! — с жаром подхватил Толя. — Сударыня, я не могу поведать вам, при каких обстоятельствах это происходило, и кто был этот человек, но это… это было потрясающе. Я был сам не свой, я просто не знаю… Сударыня, вы… — он замолк, во все глаза глядя на девушку, не веря, что встретил ту, что смотрит на мир так же, как он.

-Я могу рассказать вам немного о ваших друзьях, чтобы вы убедились — чувствительность и наблюдательность.

— Прошу вас, — затаил дыхание Толя.

Ворона подумала, собираясь с мыслями.

— Юноша с чёлкой двойственен. Снаружи он добрый и ласковый, а внутри у него стальной стержень. Или просто камень на душе. В пожилом мужчине чувствуется какая-то надорванность, возможно, ему много пришлось пережить. Переодетая девушка…

— Как, и это?! — вырвалось у Толи.

— Ну, это было самым простым. Так вот, она хорошо скрывается. Такое ощущение, что она совсем не то, за что себя выдаёт.

— А Люциус? — спросил менестрель, и отчего-то поёжился.

— Его красота ослепляет, но он изо всех сил старается сделать её неживой. Он — сталь, но не всегда сталь разящая.

— Вы так думаете? — печально протянул Толя. — Знаете, я бо… побаиваюсь его.

Ворона удивлённо обернулась к своему спутнику:

— Не стоит его бояться. Он отталкивает своей неприступностью, но не со зла, а просто потому, что не хочет никого к себе пускать. Его доверие и уважение нужно заслужить…

— Тяжело вам быть менестрелем? — спросил Толя, когда они свернули на немощёную улицу с одноэтажными домиками и почти полным отсутствием света.

— А вам тяжело жить? — в тон ему спросила девушка.

— Когда как, — задумался Толя. — Иногда нормально, иногда рад умереть сию же секунду. А при чём тут это?

— Просто для меня жить — это быть менестрелем, а быть менестрелем — значит жить. Другого я не мыслю и не знаю. И я знаю, что, когда мне больно, боль рано или поздно выйдет на волю песней… как и радость. Только не все хотят знать о моей боли…

— А у вас есть боль? — осторожно поинтересовался Толя.

— У кого её нет… — задумчиво произнесла его спутница.

— У меня тоже есть. Страшная боль, вернее, страшная вина, — почти шёпотом признался менестрель. — И я знаю, что однажды расплата меня настигнет…

— Мир полон болью, — сказала Ворона. — И мы не можем ничего изменить. Хотя это не значит, что мы не должны пытаться. А кто же будет это делать, если не мы?

— А в прошлом было лучше? — спросил Толя.

— Я не знаю, — Ворона задумалась, даже приложила палец к нижней губе, и при виде этого жеста у Толи яростно затрепетало сердце, а кровь ударила в голову.

— Помните легенду о менестреле Даэлине и его возлюбленной Дриэгеле? Там сказано: «Кей норт-рэлмас вед ут ведис эшнор феарин амас то веднес»…

Толя смутился, совсем как тогда, когда пришлось признаваться Квинту, что не умеет читать.

— Я не знаю древнего языка… — промямлил он, с досадой понимая, что из галантного кавалера превращается в обыкновенного неуча. Но Ворона взглянула на него с сочувствием.

— Не знаете? Обязательно выучите. Что за менестрель, если он не понимает обращения к древним легендам?

— Мне и вправду очень стыдно, — покаялся Толя. — Но выучился читать только этой зимой… Что означает эта фраза?

— «И жили они — он и она — пока не пришла за ними смерть». Так говорят, когда хотят описать великую любовь. А учить древний язык надо обязательно.

Толя поклялся себе, что, когда вернётся в Белый город, перевернёт королевскую библиотеку и прочитает все до единой книги, на каком бы они ни были языке.

— Мы пришли! — Ворона вывела его из раздумий, остановившись перед глухими воротами на какой-то улице, где под ногами хлюпала талая вода, а через особо обширные лужи были перекинуты шаткие доски.

— Так скоро… — вырвалось у менестреля.

Девушка с улыбкой посмотрела на него.

— Спасибо вам, Толя, — проникновенно сказала она. Тот отстранённо наблюдал за тем, как в темноте слегка колеблется от ветра тёмная масса её волос. «Как вы считаете, ваше сиятельство, теперь можно?». Ворона, наблюдавшая за ним, чуть склонила голову набок, и этот её жест решил всё: Толя шагнул к ней и порывисто обнял.

Дорогу назад он забыл. Впрочем, ему не хотелось слишком скоро показываться кому бы то ни было на глаза. Он присел на ступеньку какого-то крыльца и замер, глядя на освещённую фонарями улицу. Губы горели, про щеки и говорить нечего. Глаза наверняка блестели в полумраке как у хищника, который не получил ещё всего, что хотел. Боги, как нелепо… И кто дёрнул пойти провожать… Зачем же это всё, зачем? Почему одного только взгляда на рыжие волосы, одного только звука мелодичного голоса хватило, чтобы он потерял голову? О, эти тонкие руки, уверенно сжимающие гриф лютни!.. Бежать на край света, повинуясь взгляду зелёных глаз — вот на что он был готов в ту минуту…

Внезапно Толя понял, что дрожит, вздрагивает всем телом. Ему казалось, что перед ним в сумраке блещут зелёные глазищи — то ли с усмешкой, то ли с болью в зрачках.

Менестрель не сразу заметил, что позади него стукнуло окошко и слабый свет свечи озарил подоконник.

— Вы чего это, сударь? — спросил заспанный мужской голос. — Чего вам надо?

Не испугавшись и потому не оборачиваясь, Толя покачал головой:

— Ничего.

— А чего сидите-то? — допытывался голос, в котором к недовольству прибавилось любопытство.

— А вот повстречал я сегодня девушку и не знаю: что она мне? и что я ей? — нараспев произнёс менестрель.

— Красивая хоть девушка-то?

— Красивая… — вздохнул Толя. — Волосы рыжие-прерыжие, а глаза зелёные-презелёные…

— Вот всегда так, — с сожалением прокомментировал голос. — Как апрель, так и ходят, так и вздыхают, а об чём вздыхают — и сами не знают! Это в апреле ещё ничего. А вот в мае… Так и девицы приличные гулять убегают!

— А вы разве не пробовали гулять по ночам? — вежливо осведомился Толя.

— Ещё чего не хватало! — возмутился голос. — По ночам спать положено!

— Жалко, — ответил Толя. — Так всё интересное и проспите.

— Больно надо! — сердито ответил голос и ненадолго задумался. — А ступайте-ка вы, сударь, откуда пришли!

— Я-то пойду, — согласился Толя, вставая с крыльца. — А вот вы куда пойдёте?.. Прощайте, спокойной ночи.

Думая, что его друзья уже легли спать, менестрель осторожно потянул на себя дверь комнаты, куда поселили его, Хауруна и Люциуса. Но комнату всё ещё озарял свет.

Министр сидел за столом и склонялся над тетрадью, король, отвернувшись к стене, лежал на кровати, но при появлении Толи поднялся, сощурился:

— Фью-ю! — присвистнул он, в то время как Люциус оторвался от своей тетради и с лёгким любопытством посмотрел на менестреля. — Мы тебя раньше утра не ждали!

— Как вы можете так думать? — укорил его Толя, вешая на гвоздь свой плащ. — Если я сказал, что пойду провожать девушку, то я пойду её именно провожать, а не что-нибудь другое.

В душе шевельнулось чувство вины: думал-то он как раз об этом другом.

— Ну, ты сама галантность, — фыркнул Хаурун. — Поцеловал хоть?

Толя отвернулся, заливаясь краской, и король засмеялся, а министр слишком низко склонил голову над тетрадью.

— Поцеловал, значит! — сделал вывод Хаурун. Чувство вины внезапно отпустило, и вновь пришёл ветер, но уже не такой неистовый, какой был два часа назад. Не сводя глаз с Люциуса, Толя присел на табурет напротив министра. Хаурун, успокоенный возвращением наперсника, прилёг снова и теперь точно вознамерился спать.

— Листок? — спросил герцог, не поднимая головы, и Толя даже успел удивиться его прозорливости.

— Да, милорд, если можно, — тихо попросил он.

Министр вырвал лист из тетради, пододвинул чернильницу и футляр, где хранил стальные перья. Толя взял одно из них, но ничего не писал. Пользуясь тем, что Люциус не обращает на него внимания, менестрель почти без боязни изучал его, снова и снова оглядывая струящиеся и как будто мерцающие в неровном свете волосы пепельного оттенка, открытый лоб, тонкие губы, небрежно расстёгнутый ворот рубашки. Как-то исподволь пришли на ум слова Вороны: «Его красота ослепляет… Он — сталь, но не всегда сталь разящая…».

Толя опустил глаза на чистый лист. Первое четверостишие он уже знал.

— Я написал стихотворение про холод и свет, — сообщил он поутру своим спутникам. Люциус хмыкнул, из чего менестрель сделал вывод, что министр к соревнованию готов давно. Лия при его словах вытянула из кармана камзола замусоленную бумажку и с глубокомысленным видом принялась изучать написанное. Магнус и Хаурун уныло переглянулись и ничего не сказали. Видимо, им похвастать было пока нечем.

Наскоро поев, Толя попросту удрал от друзей, надеясь, что они сами догадаются о том, куда он пошёл. Поблуждав по городу, он нашёл-таки ту улочку, на которой они с Вороной стояли вчера добрых полчаса; постучался в ворота. Забрехала собака. Через некоторое время калитка приоткрылась, и оттуда высунулся крючковатый старушечий нос.

— Чего надо, мил человек? — скрипуче спросил голос. «Вылитая ведьма», — подумал Толя мельком, забыв о том, что сам бывший колдун. Забота у него сейчас была другая: не заробеть, увидев Ворону и припомнив вчерашние поцелуи.

— Это у вас, сударыня, остановилась рыжая девушка? — как можно более учтиво спросил он.

— Как остановилась, так и съехала, а тебе до того дела нету! — злобно проскрипела ведьма и собралась было захлопнуть калитку, но Толя в ужасе ухватился за неё обеими руками:

— Как так — съехала?!

— Ишь, побелел весь! — всмотрелась в него старуха. — Вот так и съехала. Пришла вчера, спать не ложилась, а котомку взяла, бубен свой, на конягу села, да так и съехала!

— А куда — не сказала?! — простонал Толя, чувствуя, как звенит в ушах и тысячи лезвий разрывают душу на части.

— Ничего не сказала! — победно объявила ведьма, рванула калитку к себе и грохнула засовом.