Твоё имя (гет)

Энакин Скайуокер. Звучит слишком длинно, это имя больше самого мальчугана, который улыбается так уверенно. Ему кажется, что мир безусловно лежит у его ног, деваться-то ему некуда, ведь он пришёл покорять Галактику. Он, конечно, ещё ничего не знает.

Падме мягко улыбается.

Эни ему идёт намного больше. В этом есть что-то материнское, заботливое и нежное. Он ещё совсем ребёнок, пускай и так рвется в бой. Он ещё толком не знает, что существует смерть, которая готова обнят его и прижать к себе. Он видел её, но не понимает.

Падме улыбается.

Эни улыбается ей в ответ. Он не машет ей рукой, хотя ему явно очень уж хочется, не бежит навстречу, хотя вот-вот кажется, что непременно подорвется. Отныне между ними будет стоять множество людей, а обстановка будет такая, что сказать «Привет!» будет зазорно.

Падме смотрит на огромную толпу людей.

Малыш Эни. Совсем юн. Галактика не прогнется перед ним, его энтузиазмом и верой, что он сможет всё. Он, конечно, всё сможет, но это будет так трудно, так тяжело. Ох, малыш Эни, не сломайся.

Падме удивленно смотрит на юношу перед собой. Как давно она не видела его? Видимо, достаточно, чтобы забыть, какой он, малыш Эни.

Нет, теперь уже Энакин. Добавлять громоздкую фамилию так не хочется, она ему не пойдет даже сейчас. Он всё ещё такой же легкий, самоуверенный, ожидающий, что мир расстелется перед ним во всём своем великолепии, потому что он безусловно этого заслуживает.

Оби-Ван Кеноби говорит, что Энакин очень способный. Каждый джедай избегает слова «талантливый», потому что им почему-то страшно. Падме помнила, как они тога среагировали на Эни. Он был уже стар для того, чтобы начать обучение. Но его взяли.

Он особенный.

Падме улыбнулась Энакину.

Он стал выше, черты лица стали острее и стерлась какая-то неуловимая детскость. Он стал юношей, всё ещё бойким и наглым, но уже абсолютно другим человеком. Трудности все ещё казались ему ерундой, всё казалось решаемым, простым, очевидным.

Энакин знал, что особенный. И думал, что каждая проблема будет простой, решаемой. В руках — световой меч, а значит всё можно решить.

Падме сжалась, поглядывая на ссутулившегося Энакина. Он напряженно вглядывался в мраморный узор, пытаясь отогнать от себя сновидение. Но оно окутывало его с ног до головы, шептало ядовитым голосом ужасы, туманило разум, не давая сосредоточиться, разложить всё по полочкам.

Падме не знала, что ей делать. Было страшно даже сделать шаг.

Отныне Энакин не знал, что делать. Мир оказался сложным, опасным и ужасным местом. Он был растерян.

Внутри копошились демоны.

Энакин решил вернуться домой, потому что кошмары душили его, не давали покоя. Страхи сковывали его, а во взгляде читалось отчаяние.

Падме боялась сделать шаг.

Энакин хотел рвать и метать, кричать, обдирая горло, пока не начнет хрипеть.

— Я монстр, — повторял он взахлеб, — я монстр. Я убил их всех.

Энакин впервые так близко столкнулся с невероятной и раздирающей изнутри жестокостью. О, он знал смерть, знал гнев, знал ярость, знал жестокость и насилие. Но в этот раз это забралось внутрь него, вцепилось так сильно и стало отравлять его. Теперь он чувствовал себя кем-то другим, кем-то ужасным и опасным, пугающим. Но этого кого-то он не мог прогнать, сколько бы не указывал на дверь.

Падме коснулась его плеча. Ей хотелось обнять его, прижать и утешить, но не находилось таких слов, которые могли бы хоть как-то успокоить его. Не было ничего, что она могла бы сделать. Падме никогда не чувствовала себя такой слабой и беззащитной. И это было так ново.

И так отвратительно.

Падме поклялась себе в этот день, что изничтожить своей любовью всех демонов внутри него. Это будет так трудно, она знала. Но сейчас перед собой она видела не малыша Эни, не Энакина.

Она видела Энакина Скайуокера, который повидал жизнь, обжегся правдой, поумерил пыл, стал взрослее. Он вырос на её глазах. Но она помнила, как его душили кошмары, как отравляла ярость и гнев, а потом — необъятное сожаление.

Падме поклялась себе, что отдаст все силы на то, чтобы вытащить его из бездны. Он не должен утонуть. Если он утонет, то случится что-то страшное, невероятно ужасное, что причинит столько боли и страданий всем.

Падме улыбнулась Энакину, касаясь его руки. Он беззвучно усмехнулся, касаясь её губ.

Демоны не должны поглотить его.

Падме не знала, как сказать, потому что внутри копошилась тревога. Ей было страшно. Что-то идёт не так, она знала, но так упорно закрывала на это глаза.

Энакин Скайуокер. Иногда она произносила это имя по слогам, глядя на спящего мужа. Ей нравилось его имя и то, как оно теперь шло ему. Малыш Эни так давно вырос. В нём осталось прежняя наглость и шутливость, но глубже чувствовалось что-то ещё, что-то несгибаемое, твердое, готовое бороться до конца.

Но Падме почему-то так боялась.

Она радостно шептала ему в тени огромной колонны, а внутри всё сжималось. Ей хотелось плакать и смеяться одновременно. А Энакин так крепко её обнял и с такой невероятной любовью поцеловал, что на долю секунды внутри появилось чувство безопасности. Ничего страшного не случится.

Но однажды ночью оно вновь захлестнуло её, пробуждая от сна.

Тогда Падме вновь увидела это.

Энакин стоял и смотрел на ночной город, но не видел его. Он пытался раствориться в причудливых мерцающих и бегающих огоньках, чтобы не дать кошмарам внутри него вновь его заполонить.

И Падме почувствовала, как ноги её не слушаются. Если он пойдет, если она спросит, то не сможет быть сильной, не сможет не бояться.

Ох, как она боялась.

Падме не знала, что ей делать. Она металась в терзаниях, не могла сосредоточиться, не могла успокоиться.

Энакин будто растворялся и исчезал прямо на её глазах. Он так стремительно менялся, видел врагов там, где их нет, возвращался в детские обиды на весь мир за то, что он был чего-то лишен. Энакин покидал Падме, потому что боялся так сильно, что не давал себе возможности обдумать всё, найти выход.

А дверь, ведущая к спокойствию, была так близко.

А потом внутри Падме всё будто перевернулось. Она не знала, что именно происходит, обрывки разных вестей доходили до неё, но что есть правда?

Правда в том, что вокруг разлилась кровавой рекой война, которая хочет увлечь за собой всех. Ох, только бы их не унесло, только бы…

Но внутри так бешено стучало сердце, а голос шептал, что всё уже сломано, ничего не вернуть.

Падме жадно вдохнула сладкий воздух, когда Энакин отпустил её. Ей показалось, что нет ничего приятнее этого.

А внутри всё было разбито.

Через пару секунд её охватила невероятная боль, с которой она не могла справиться. Слёзы обжигали щёки, а в горле томился крик.

И она кричала, но ей уже ничего не хотелось. Хотелось только конца, уже хоть какого-нибудь, главное, чтоб побыстрее. Она была разбита, а осколки не собрали и теперь они царапали её до крови внутри.

Падме так не хотела жить.

Детский плач казался тёплым. Падме взглянула на своих детей. В голове мелькали друг за другом картинки. Ох, какие же прекрасные дети! Они дышали, они были живы.

И как бы был рад Энакин. Он бы наверняка почувствовал ком в горле, когда взял бы их. Он бы почувствовал слезы, когда взял бы их. Он бы улыбался, беззвучно смеялся и не мог поверить. Энакин бы держал их на руках и все войны на свете стали бы неважны.

Ох, Энакин был бы так счастлив.

Падме глубоко вдохнула воздух. Она знала, что этого не будет.

Ему больше не идёт Энакин Скайуокер. Он больше не Энакин. Не малыш Эни. У него какое-то другое имя.

Падме закрыла глаза.

Чужое имя не грело душу.