Девяносто девятый круг (джен)

Рим, 1000 год от Р.Х.

— «Пришел великий день гнева Его, и кто может устоять?»* Господь провозгласил: «Кого Я люблю, тех обличаю и наказываю. Итак, будь ревностен и покайся»**— хриплым от жажды голосом взвыл старец, едва удерживая равновесие на мраморной глыбе, что еще несколько веков назад служила постаментом статуе Мельпомены.

— Покайся! Покайся! Покайся! — эхом вторила собравшаяся вокруг толпа бедняков.

Квинтус, едва не оказавшись среди этого сброда, поспешил свернуть за угол. Под ногами оказался обломок маски, изображавшей лицо навеки застывшее в беззвучном плаче. Мрамор жалобно хрустнул под сандалией, и теперь никто точно не узнал бы древнегреческую музу в груде обломков, рассыпанных по площади. Квинтус с усмешкой подумал, что этот старый флагеллант при всем желании не смог бы найти более удачного места для своего выступления.

Грядущим Апокалипсисом были заняты умы всех римлян. Но вот настал тысячный год, прошло и Рождество Христово, и Благовещенье, Великий пост, Страстная неделя, Пасха, настало лето, жаркое, как никогда, а Господь все не спешил сойти с небес и вершить Страшный суд.

А в такие дни, как сегодня, Квинтус всерьез задумывался над тем, не обитает ли он уже в Аду. Палящее светило выпаривало из него все благое и оставляло лишь жгучий осадок из бессильной злобы и разочарования. Ему не повезло сохранить остатки разума в городе, где едва ли можно найти десяток образованных граждан.

Египет захвачен и разграблен, а в Риме уже больше века не могут найти достойную замену папирусу. Книг никто не пишет и не переписывает, обнищали и без того скудные библиотеки при монастырях, школы не способны достойно преподать своим ученикам даже грамматику. Латынь отдана на растерзание тем, в чьих головах за всю жизнь не появится больше десятка мыслей.

Духовные пастыри, что должны молиться за свой народ, молятся лишь о своих казнах, нарушают не только обеты, но и заповеди Божьи. Будь у Ада девяносто девять кругов, многие из них наверняка попали бы на последний.

Словно пытаясь отогнать мрачные мысли, Квинтус с досадой стер со лба капли пота и зашагал еще быстрее, с трудом заставляя непослушные, разбухшие от жары и усталости ноги двигаться. К его счастью, идти оставалось совсем чуть-чуть, и вот он стоит среди пары торговых рядов, растерянно оглядывается в поисках того, зачем сюда явился.

Когда солнце так высоко, смотреть на рынке еще не на что. Вот спадет жара, люди стекутся на улицы, торговцы займут свои места, жизнь закипит. А сейчас здесь стоит всего пара римлян, у которых, наверное, так плохи дела, что те за лишний медяк готовы попрощаться с жизнью. Тщедушная девица, из последних сил зазывающая редких прохожих к прилавку с кривенькой глиняной посудой; нездорово-серый, как замшелый валун, рыбак со своим смердящим товаром, небрежно набросанным на алебастровую плиту; согнувшаяся в три погибели старуха с двумя корзинами подвявших фруктов — как же повезло ее здесь застать. Заметно повеселев, Квинтус купил у нее яблоки со сморщившейся кожурой и отправился в обратный путь, на этот раз другой дорогой, чтобы вновь не встретить флагеллантов.

Он шел по Марсовому полю, мимо роскошного мавзолея Августа, пересек легендарную via Lata, вышел из врат Св. Валентина, но, привыкший к древним развалинам, совершенно не замечал их великолепия, хотя сам и сетовал так часто об утраченном величии Древнего Рима, о преступном безразличии своих соплеменников, по крупицам растаскивающих и уничтожающих произведения искусства.

Когда Квинтус вернулся во дворец, подготовка к вечернему представлению была в самом разгаре. Яблоки тут же забрали, одно отдали Еве, остальные припрятали, чтобы они таинственно не исчезли, как то случилось утром.

Квинтус был актером в бродячей труппе. Родился и вырос в Риме, где успел получить классическое образование в некогда одной из лучших школ города, здание которой сейчас занимали портные. Способный и умный юноша, он надеялся найти применение своим знаниям, долго плутал по соседним городам, почти до Венеции добрался, пока, разочарованный в выбранном пути, не заглянул от смертельной скуки на представление бродячего театра. С ним и остался, предпочитая верить, что нашел свое призвание.

Вечером, когда спала невыносимая жара, а известняковая пыль, взбитая ногами прохожих, поднялась над землей и в пунцовом мареве заката выглядела подобно легким облачкам, сбежавшим с небосвода, гости стали собираться на пир.

Лилась музыка, ветхозаветные сцены сменялись одна за другой, но на актеров обращали все меньше внимания.

Утихли колокольные перезвоны, к празднику присоединилось несколько епископов и священников пониже рангом. Грузные, толстопузые, они ели и пили больше, чем все остальные собравшиеся вместе взятые, и, захмелев, потянулись к стайке звонко хихикающих девочек-служанок, слишком хорошеньких, для того, чтобы только лишь разносить блюда.

Один из епископов, давясь от смеха, предложил выпить за здоровье Венеры и Аполлона, недвусмысленно поглядывая на одну из девиц.

Квинтус на миг забыл свои слова и подумал, что Господу лучше бы поторопиться с концом света.

___________________

Апокалипсис. Откровение Иоанна Богослова:

* — 6:17

** — 3:19