Если бы (джен)

Его грубо втолкнули в крохотную камеру, где у любого нормального человека моментально случился бы приступ клаустрофобии. Но Сириус не был уверен в том, что его все еще можно было назвать нормальным, поэтому он ничего не почувствовал. Вообще ничего.

Сопровождающие его авроры многозначительно переглянулись. «Добро пожаловать домой, Блэк» — ухмыльнувшись, процедил один из них и с душераздирающим скрежетом захлопнул массивную дверь.

В камере было очень сыро, а тюремная роба совершенно не грела тело, но Сириус почти не ощущал холода. Он все еще плохо понимал, где находится. После пары минут полного оцепенения парень принялся беспокойно ходить из стороны в сторону. Чтобы дойти от одной стены до другой, нужно было сделать от силы три шага. Единственным источником света служило узкое окно прямоугольной формы с решетками, больше напоминавшее щель. Из него тянуло холодом, промозглый воздух пах солью и плесенью.

Сириус поднял голову и какое-то время пристально всматривался в единственный доступный ему лоскуток внешнего мира — крошечный кусочек неба. Из-за его отвратительно-серого оттенка было совершенно невозможно определить время суток, хотя в этом и не было особой необходимости.

На обшарпанной стене под окном предыдущий обитатель камеры делал насечки, их было не меньше трехсот. Чем именно он вырезал их на камне оставалось загадкой, так как в камере не было ни одного подходящего предмета. Здесь вообще практически ничего не было, за исключением прибитой к стене койки с грязным прохудившимся матрасом и металлического ведра, от которого жутко воняло нечистотами.

От пространственных размышлений о судьбе жившего здесь до него заключенного Сириуса отвлек послышавшийся откуда-то из коридора истошный вопль, постепенно переросший в истерический хохот. Сириус готов был поклясться, что знает, кому он принадлежит. Неужели на его долю выпало недостаточно испытаний, что теперь он был обречен слушать безумный смех кузины до тех пор, пока один из них не откинется? Да уж, он явно не числился у Мерлина в любимчиках. Губы Блэка сами собой растянулись в шальной ухмылке. Спустя мгновение он натянуто хохотнул и запустил обе руки в спутанные волосы, с силой сжав пальцы у корней.

Он ненавидел Петтигрю, ненавидел гребаных министерских крыс, авроров, дементоров, чье присутствие ощущалось даже через толщу каменных стен, и Азкабан, что давил на него со всех сторон, словно погребая заживо. Но больше всего на свете Сириус Блэк ненавидел себя.

Судебный процесс над ним длился всего пару дней, но за это время Блэк постарел лет на десять. Его лицо осунулось, а глаза словно выцвели и немного запали. Всего за пару дней из полного жизни и энергии молодого мужчины он превратился в безликую тень, которую, возможно, никто бы не заметил, если бы не безумный смех, то и дело срывавшийся с его губ. Видимо, в чем-то они с Беллатрисой все же были похожи.

Он смеялся при задержании, смеялся на суде, когда оглашали приговор, смеялся, когда ему в руки сунули чертову табличку с номером и несколько раз ослепили ярким всполохом колдокамеры. Этот истерический похожий на лай хохот рвался откуда-то изнутри, вытесняя другие, куда более сильные эмоции, не давая горю завладеть рассудком.

Оставшись в одиночестве и тишине, Сириус все еще отчетливо слышал, как его обвиняют в предательстве и убийстве двенадцати невинных. Эти лживые слова теперь были выжжены у него на сердце, навсегда заклеймив его в глазах всего мира и даже в его собственных. Смежив веки, он снова и снова видел полный скорби и жгучей ненависти взгляд Люпина, и в такие моменты сам винил себя в преступлениях, которых не совершал.

То ли дементоры, не знавшие жалости и сострадания, почуяли «свежую кровь» и теперь подтягивались к его камере, то ли барьер, который Блэк выстраивал с таким упорством, наконец рухнул, но самые мрачные воспоминания как заведенные стали крутиться в его голове. Сириусу казалось, что он снова стоит на коленях рядом с бездыханным телом самого близкого человека в его жизни и умоляет его открыть глаза.

Сириус чувствовал, как слезы заливают лицо. Здесь ему не перед кем было прятаться. Рыдания, которые он успешно сдерживал не один день, наконец нашли брешь и поспешили вырваться наружу. Ноги подкосились, парень медленно осел на пол и кое-как отполз к стене, чтобы иметь хоть какую-то опору. Он подтянул колени к груди и весь разом уменьшился, будто кто-то выпустил воздух из шарика. Вцепившись в лицо руками с такой неистовой силой, словно желал выцарапать себе глаза, Блэк захлебывался в рыданиях, то и дело срываясь на жалобный вой.

Это ему принадлежала идея сделать Хвоста хранителем тайны. Это он убедил Джеймса и Лили никому об этом не рассказывать. Он думал, что умнее всех, а оказался самым большим на свете глупцом, доверив жизнь лучшего друга и его семьи крысе.

Сириус вдруг особенно остро почувствовал, что остался совсем один. Он и раньше не раз ощущал себя брошенной собакой, но почти всегда в такие минуты рядом был Джеймс. Он был лучшим другом, который всегда находил нужные слова и знал, когда эти слова были не нужны; напарником, с которым не страшно было стоять плечом к плечу перед лицом смертельной опасности; братом, который залатал зияющую дыру в душе, оставленную Регулусом. Он просто был, и уже в одной мысли, что где-то на свете есть человек, который никогда не предаст его, Сириус находил смысл своей жизни. А сейчас он был по-настоящему одинок, и нечеловеческая тоска раздирала его изнутри огромными когтистыми лапами.

Когда слез не осталось, а последние силы оставили его тело, Сириус свернулся калачиком прямо на сыром каменном полу и обхватил себя руками, тщетно стараясь унять дрожь. Его губы снова и снова беззвучно произносили единственную фразу: «мне так жаль, так жаль».

Где-то снаружи волны безжалостно разбивались о каменные стены магической тюрьмы, а за десятки тысяч миль отсюда Биг-Бен пробил полночь. Если бы все сложилось иначе, в эту самую секунду счастливый и слегка взволнованный Бродяга в компании друзей откупорил бы бутылку лучшего огневиски из запасов дядюшки, празднуя свой двадцать второй день рождения. Если бы только все сложилось иначе...

Все еще тихо поскуливая и содрогаясь всем телом, большой черный пес закрыл глаза в надежде, что уже никогда не проснется.