Пёс (джен)

Интересно, что бы сказал мсье Лафар, если увидел бы своего любимца сейчас? Дэвид буквально видел строгое лицо гувернера, как тот подслеповато щурит глаза, как становится глубже морщина между его тонких, словно выщипанных бровей и как его щеки покрывает румянец. Мсье Лафар краснел всякий раз, когда повышал голос. Говорил, что Дэвид и Стефан сведут его в могилу своим поведением.

О, мсье Лафара, всегда тщательно следившим за своим внешним видом и требующим того же от Дэвида и, тем паче, наследника Стефана, обязательно хватил бы инфаркт. Или, как было принято в высшем свете, "сделалось бы дурно". Насколько Дэвид помнил, тогда приступы дурноты были приняты и среди мужчин, если они не состояли на военной службе, военные всегда должны быть примером мужества и выдержки. А вот все остальные, для них считалось, что все это лишь показывает их способность чувствовать и сопереживать.

Ерунда полнейшая, стоит сказать. А поводы для "дурноты" были просто смехотворны, нынешний Дэвид их даже не заметил бы.

Дэвид воткнул лопату в землю и тяжело сел на край ямы. Он всегда ненавидел копать, особенно копать так долго и так глубоко. Недавно прошедший дождь, сделавший землю еще тяжелее, чем она была, не добавлял настроения. Дэвид поднял голову, усмехнулся и невесело произнес:

— А я тебе не сильно нравлюсь, милая. Иначе ты не пряталась бы так глубоко и среди стольких безликих, не так ли?

Выбитое имя на могильном камне осталось безмолвным. Они всегда молчали, чему Дэвид не мог не радоваться. Когда мертвый начинал болтать, особенно, если ты его об этом не спрашивал, это всегда заканчивалось плохо.

Дэвид поднялся на ноги, потянулся (в спине что-то угрожающе хрустнуло, проклятые лопаты и проклятые традиции закапывать тело на полтора — два метра в глубину) и взялся за лопату. Перчатки надевать было нельзя, нарушался сложный обмен между его, Дэвида, магией и землей, которая всегда плохо его слушалась, поэтому ладони уже слегка саднили, натертые черенком лопаты. Дэвид устало пнул край могилы и поднял голову.

Он не умел определять время по луне или солнцу и не был уверен, что когда-нибудь научится. Учитель как-то давно, еще в самом начале, пытался объяснить ему основные принципы, но очень скоро махнул рукой. Дэвид оказался просто безнадежен.

— Аристократы, — презрительно бросил тогда учитель. — Вы слишком изнежены и ни на что не годны.

Дэвид как раз плакал в тот день над в кровь стертыми ладонями и ничего не ответил. Учитель был прав, прав во всем и всегда. Дэвиду было двенадцать лет, и он совершенно ничего не умел. Знание двух языков, основ математики и географии были нужны в том другом мире, из которого он добровольно сбежал, уцепившись за первую же возможность, а здесь больше всего остального ценилось именно умение быстро копать и не менее быстро бегать.

Некромантов никто никогда не любил, и всегда находился тот, кто решал, что им пора воссоединиться с Ней. Дэвид же считал, что сам в состоянии выбрать, когда ему идти на встречу с Госпожой.

Желательно, лет через шестьдесят как минимум.

На шею капнуло что-то холодное. Дэвид поднял голову, мрачно наблюдая, как на луну наползает темная туча. Если пойдет дождь, то можно бросать лопату прямо сейчас. Дождь — это вода, вкупе с таким количеством земли, они просто запрут в себе упырицу.

А что это была именно упырица, Дэвид не сомневался ни секунду. Их жертв было не спутать ни с кем. Эти синюшные тела, рваные раны на шеях, начинавшие гнить уже через пару часов после нападения. Такое даже один раз увидишь — не забудешь.

Дэвид видел подобное ни раз и ни два. Ему было четырнадцать, когда учитель впервые показал ему упырицу и объяснил, как ее убить. Копать тогда тоже пришлось очень долго. И тогда же Дэвид спросил, почему нельзя магией вскрыть могилу и достать гроб?

Учитель, посмеиваясь, предложил попробовать, а Дэвид, тогда еще совсем глупый, действительно попробовал. Впечатлений хватило на всю жизнь.

Свою магию он тогда плохо контролировал, не умел трать ее экономно, вот и потратил в тот момент ее всю, до последней капли.

Снялось всего около метра земли, а Дэвид еще несколько дней мучился от головных болей и не мог стоять без дрожи в коленях.

Но тогда это можно было себе позволить, тогда его страховал учитель, хотел он этого или нет. Сейчас Дэвид был один и никто не придет ему на помощь.

Дэвид провел рукой по шее, стирая холодную каплю. Он уже основательно продрог, рубашка и тонкая куртка не спасала от ветра. Стояло начало осени, даже так далеко на юге, около моря это чувствовалось. По ночам траву покрывал толстый слой инея, а на лужах образовался хрупкий лед. Дэвид любил это время года, но, черт возьми, как же было холодно.

Кажется, дождь откладывается. Дэвид воткнул лопату в землю, чуть напрягся и выбросил из могилы очередной липкий и тяжелый ком земли. По его расчетам, копать ему еще никак не меньше часа. Если не отвлекаться на отдых, размышления и прочую ерунду, то он уложится в сорок — пятьдесят минут.

Когда заняты руки, свободна голова. Дэвид часто использовал такие моменты, чтобы обдумать, что же именно происходит в его жизни.

Пять лет, как он ушел от учителя. Тот на это лишь пожал плечами и не пожелал даже хорошего пути или чего-то в этом роде. Даже не махнул рукой, всем своим видом напоминая прописную истину, с которой Дэвид никак не мог смириться. Маги в целом и некроманты в частности не должны были привязываться ни к кому. Ни к родным, которых покидали, ни к друзьям, которых у них уже не могло быть.

Некроманты всегда были серые. Они не принадлежали ни одной стороне, слишком причудлив был их дар и слишком сильно он на них влиял.

Иногда Дэвид завидовал обычным магам. Те были в разы слабее, не могли долго колдовать и долго восстанавливались, но зато не ходили по той зыбкой грани. Дэвид всегда представлял, что это тонкая нитка, натянутая до предела так сильно, что вибрировала от каждого движения. И по этой нити Дэвид должен идти всю жизнь. По одну сторону была бездна и смерть, смерть самая обыкновенная, из которой нет возврата. Но другая сторона... другая сторона была в разы интереснее и страшнее. По ту сторону некроманта ждала Она.

Дэвид не видел других некромантов, кроме учителя. А учитель сорвался с той нити, натянутой над бездной еще много лет назад. Или сознательно перешел эту грань, однажды приняв решение.

Его холодные и ничего не выражающие глаза иногда снились Дэвиду. Были ли это кошмары или что-то еще, он не знал. Кошмары должны вселять страх, а обычные сны должны просто забываться. С этими все было не так. Они ничего не трогали там, внутри, но, просыпаясь, он каждый раз не мог уснуть до самого рассвета.

Он не мог вспомнить, чтобы учитель хоть раз улыбнулся или выразил хоть какие-либо чувства, кроме раздражения. Раздражал его обычно сам Дэвид и его непонимание, на взгляд учителя, самых простейших вещей.

Дэвид даже не знал, как на самом деле зовут учителя, не был уверен даже в его прозвище. Был ли он Вульфом или Голденом, Дэвид не раз слышал, как его называли обоими этими именами. Даже на том ритуале, обязательным для каждого новичка, имя учителя так и не было произнесено.

Он был и оставался той еще загадкой. Загадкой, которую Дэвиду было не суждено разгадать. А Дэвид любил только те загадки, которые имели ответ. Иначе не было никакого смысла.

Лопата стукнула по крышке гроба. Дэвид, на мгновение замерев, медленно выпрямился и вытер пот со лба. Кажется, он ошибся, и упырицу похоронили недостаточно глубоко. Тогда понятно, почему она вылезает так часто и такой сильной.

Земля всегда их сдерживала, через нее плохо выбираться на поверхность. Дэвид не знал и не хотел узнавать, какого это, но мог представить.

Практически любая стихия сдерживала его магию. В дождь было сложнее концентрироваться, ветер часто нарушал целостность пентаграмм, огонь, напротив, очищал. Дэвиду как-то довелось выжечь большой участок земли. Ритуал прошел неправильно, Дэвиду пришлось приложить множество усилий, чтобы не дать магии вырваться за пределы очерченного круга. Он буквально видел, как та бьется внутри, пытаясь пересечь невидимую черту, но каждый раз отступала.

Огонь был каким-то неправильным. Он трещал, словно горела не старая трава, а сухой хворост. Много сухого хвороста. Но огонь выжег все, не оставив ни малейшего следа неудавшегося ритуала.

Земля действовала примерно так же, только не выжигала, а словно душила магию, не давая ей вырваться. Дэвид как-то свалился в большую яму, а сверху его засыпало песком. Те пару минут, что он провел в этой яме, показались ему самым настоящим адом.

Поэтому он даже в чем-то сочувствовал упырям и прочим. Быть погребенным под землей и вынужденным раз за разом возвращаться туда — вот самый настоящий ужас.

Совсем другое дело — старые склепы, которые так любит местная аристократия. Огромные, помпезные, с множеством фресок и барельефов, они были почти идеальным местом для подъема даже умертвий, не говоря уже о банальных упырях, который поднимались сами по себе то там, то здесь.

Это была неизбежность, остатки магии, любой магии. Не всегда вставали именно упыри, чаще всего это было что-то мелкое, не такое сильное, обычно они не могли даже перевернуться с бока на бок, не то чтобы вылезти из могилы.

Дэвид как-то спросил, почему остаточная магия непременно становится темной. Учитель ничего не ответил, лишь вручил ему толстую книгу, написанную лет сто назад. Бесполезная сейчас, она устарела почти полностью, если не считать совсем прописных истин, известных всем.

Точнее, практически всем. Дэвиду тогда не было и пятнадцати, он еще не получил свое имя, он мало знал и еще меньше понимал. Учитель был к нему равнодушен и почти ничему по-настоящему не учил, оставил подбирать крохи и ловить каждое произнесенное учителем слово, в надежде получить хоть какую-то информацию. Он ожидал совсем другого, когда уходил из дома. Не думал, что его оставят при себе в качестве пажа. Даже не пажа, а мелкого служки, не имеющего права слова и которого уж точно не стоило ничего объяснять.

Эту книгу Дэвид прочел от корки до корки за каких-то три дня. Он бы и наизусть ее заучил, но учитель отобрал ее раньше. По его мнению, учится нужно было не на теории, а на практике. А что эта практика неизменно заканчивалась для Дэвида травмами, то это уже детали, не стоящие внимания.

Учитель вообще считал, что внимания заслуживала только смерть, и чем старше становился Дэвид, тем больше был с ним согласен.

Пока ты еще не мертв, можно все исправить. После смерти, в принципе тоже, Дэвид мог это подтвердить как некромант, но тогда результаты будут несколько другими.

Дэвид в последний раз взмахнул лопатой, выбрасывая еще один ком земли, и потянулся за котомкой.

Гроб был новый, практически целым. Если верить дате на камне, девушка, Сара Хейлин, умерла чуть больше года назад. От горя, как говорили местные жители. Жених погиб на охоте, вскоре и родители представились, не выдержала, бедняжка.

Дэвид скорее поверит, что девушку убили. Случайно или намеренно, не суть важно. Упыри никогда не восстают из обычной смерти. Об этом не писали в той книге или в какой-либо еще, но другого Дэвид еще ни разу не встречал.

Но не отказался бы пообщаться с теми, кто сталкивался с чем-то подобным. Жаль только, что ни охотники, чтоб им пусто было, ни другие некроманты не спешили откровенничать.

Приходилось обходиться своими силами и учится на своих ошибках.

Первой и самой главной ошибкой любого начинающих было открыть крышку гроба до того, как все будет готово если не для упокоения, то хотя бы для хорошего удара чем-нибудь тяжелым.

Дэвид вновь почесал шею, уже здорово натертую шнурком. Кое-что он всегда носил с собой. В маленьком кожаном мешочке была пара амулетов, одноразовых, но действительно сильных, рябиновый пепел, смешанный с полынью, который отпугнет на несколько секунд перевертышей и упырей, и пара гвоздей: один из серебра, другой из железа. Последний обжигал и самого Дэвида, но вернее этого средства от умертвия не было.

А заодно оно напоминало: чем больше Дэвид колдует, тем ближе он к нежити. Просто он сильнее и лучше прячется среди людей. Иначе ему здесь не выжить.

Дэвид раздраженно потер щеку, оставляя на ней грязный след. Длинный шрам на скуле всегда начинал чесаться, когда что-то должно было пойти не так. Дэвид не был суеверен, но кое в какие приметы он безоговорочно верил. Эта была одной из них.

Поэтому он повесил так и не открытую котомку на плечо и медленно, стараясь производить как можно меньше шума, выбрался из могилы. Ее края осыпались под руками, приходилось цепляться за высокую траву, что росла вокруг, но Дэвид все равно едва не сорвался.

Почему-то сама мысль, что ему снова придется встать ногами на гроб, вселяла нечто похожее на ужас. Шрам буквально зудел, но Дэвид лишь удобнее перехватил лопату и позволил котомке упасть на землю рядом с его ногами. В крайнем случае он всегда может ее пнуть в сторону упыря. Задержка противника даже на несколько секунд всегда играла на руку. Право же, никто, вылезая из могилы, не ожидает, что в него сразу же бросят что-то тяжелое, не размениваясь на испуганные вопли.

А еще Дэвид был левшой. Нет, многие вещи он делал правой рукой, научился со временем, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, но нож, свой любимый длинный нож, он всегда держал в левой. Для многих разумных противников это оказывалось сюрпризом. А неразумные никогда не думали и уж точно не анализировали, с какой стороны лучше подходить к жертве.

Дэвид медленно достал нож, опустил руку и медленно выдохнул, стараясь успокоиться. Паника не должна была взять верх, сейчас ему нужно мыслить здраво. Сердце билось словно сумасшедшее. Дэвид облизнул пересохшие губы. Он уже не в первый раз стоял вот так, ожидая нападения, но каждый раз как первый.

Первый стук был еле слышен, Дэвиду даже показалось, что ему послышалось. Но потом стук повторился. Ему вторил другой звук, еще более ужасный. Скрежет, словно кто-то провел ногтями по дереву.

Хотя, почему словно? Дэвид усмехнулся и воткнул лопату в землю. Она ему уже точно не понадобится. То, что сейчас лежит в гробу, выберется оттуда и без его помощи.

Упырица снова постучала. Осторожно так, словно не решаясь. Ровно три раза. Два подряд и еще раз через почти неуловимую паузу. А потом снова. И снова. И тот звук, тот скрежет, от которого по спине пробегал отвратительный липкий холодок.

А потом раздалось то, чего Дэвид ждал с самого начала.

Тот звук, с которым отодвигалась крышка начавшего гнить гроба, было ни с чем не спутать. Дэвид поудобнее перехватил нож и напрягся. Сейчас начнется.

Несостоявшихся невест было принято хоронить в свадебных платьях. Или в том, что их заменяло. В Гелле невесты наряжались не в белые одежды, как в большинстве стран. Здесь у них было длинное светло-зеленое платье. Ткань, что использовалась для его пошива, была очень дорогой, и поэтому большей частью именно длиной платья, а не украшениями показывали достаток семьи, из которой была девушка.

Семья Сары, судя по всему, была богата.

Упырица стояла во весь рост в могиле. Девушка была достаточно высокой, Дэвид мог видеть часть лифа, расшитого мелкими, все еще поблескивающими камешками, что были так любимы местными модницами.

Луна, словно ждала этого, вышла из-за тучи, осветив могилу своим неверным светом. Упырица была бледна, что только подчеркивало цвет платья, но больше ничто не напоминало, что девушка мертва уже почти год.

Перед Дэвидом стояла бесконечно уставшая, словно изможденная долгой болезнью, но живая девушка. Видимо, упырица успела хорошенько поужинать вчерашней ночью, даже на бледных скулах проступил румянец, больше похожий на лихорадочный.

Учитель говорил, что любую нежить надо уважать, что в плане магии они намного совершеннее любого человека. Дэвиду было больше интересно, как магия так тесно связана с их мертвым, в большинстве своем, организмом, а насчет совершенства он бы еще поспорил.

Упырица смотрела на него. Живой человек давно бы на ее месте пошевелился или хотя бы моргнул, но только не она. Мертвой плоти все это ни к чему. Дэвид смотрел на нее в ответ, чувствуя, как дрожат руки толи от предвкушения, толи от страха. Ему как раз и хотелось моргнуть или хотя бы на мгновение отвести взгляд, но нельзя. Они всегда бросаются именно в этот момент, когда охотник допускает слабость.

Дэвид осторожно шагнул в сторону. Упырица медленно повернула голову, стараясь не выпускать его из поля зрения. Дэвид не был уверен, что ему удалось бы зайти к ней со спины или застать врасплох, чтобы она перестала его видеть хотя бы на несколько секунд, но этого ему было и не нужно. Ему нужно было как раз обратное.

Она не была голодна, иначе давным-давно бы бросилась на него. Упыри, по своей сути, были слишком просты, чтобы иметь способность мыслить. В той книге, которую Дэвид получил в свои руки на столь короткий срок, отдельно оговаривалось, что если упырь сыт, то можно было просто пройти мимо него, он на тебя не бросится. Ему чужды такие понятия, как скрытность или запас на случай голода. Если упыря не дразнить, то...

Вот только Дэвид собирался его именно дразнить.

Справа от могилы, в трех шагах от нее были заранее припасены несколько слабо завязанных мешочков. Упырица чуть дернулась. Почуяла. Но слишком глупа, чтобы постараться убежать. Дэвид поднял один из мешочков. Небольшой, туда с трудом влезло две горсти растолченных почти в пыль сухих веток. Стоило больших трудов их достать.

— Знаешь, что это? — Дэвид невысоко подкинул мешочек. Упырица не дернулась. — Вряд ли, иначе ты уже не стояла бы здесь. Вы ведь после этого уже не поднимаетесь?

Дэвид часто говорил с нежитью. Это его почему-то успокаивало. Может, отсутствие реакции и каких-то осмысленных действий с их стороны, а может ему просто нужно было выговориться. Не важно где и с кем, важнее иллюзия собеседника. Так или иначе, свидетелей этой его маленькой слабости все равно не было.

Он еще раз взглянул на мешочек, одним движением сорвал шнурок и бросил в упырицу.

Та увернулась в последнюю секунду, но Дэвид и не надеялся попасть. Ему было остаточно, чтобы на упырицу попало хоть немного той древесной пыли.

Три, два...

Она закричала так, что уши на мгновение заложило. Дэвид невольно шарахнулся в сторону, едва не запнувшись о соседнюю могилу. Упырица же визжала, крутясь на месте и пытаясь стряхнуть пыль с голых рук. Изорванные рукава не были надежной защитой от заговоренных еловых веток.

Дэвиду было всегда интересно, почему еловых? Что было в этом дереве такого особенного, или почему оборотни так бояться рябинового пепла, но равнодушны к рябине в ее цельном виде?

Крик упырицы оборвался неожиданно. На несколько мгновений повисла звенящая тишина, а потом они тихо зашипела. Рассердилась, прекрасно. Дэвиду было плохо видно, но он был абсолютно уверен, что та подобрала длинную тяжелую юбку, прежде чем прыгнуть вверх.

Жаль, не получилось.

— Скажи, милая, — Дэвид поднял еще один мешочек подошел к ее могиле. — Ты просто такая юная или такая глупая?

Упырица, понятно дело, не ответила. Она сидела на гробу и тихо выла на одной ноте, баюкая обожженные едва ли не до костей руки. Дэвид присел на корточки. Ему было почти жаль ее.

— Вот почему ты не восстала обычным таким зомби, а? Или же не успела никого убить. Ты не поверишь, насколько все было бы проще.

Она снова бросилась на Дэвида. В одно мгновение вскочила на ноги и прыгнула, стремясь добраться когтями до его шеи или лица. Но Дэвид даже не дрогнул, а упырица вновь наткнулась на всю ту же невидимую стену, что не давала ей вылезти.

— Глупая, — Дэвид пожал плечами. — Нужно быть совсем дураком, чтобы раскапывать нежить, не очертив круг вокруг ее могилы.

Конечно, пришлось повозиться, выкапывая узкую неглубокую канавку вокруг могилы, а потом следить, чтобы земля не перекрыла еловую хвою, но результат того определенно стоил.

Упырица уже почти обезумела от боли, Дэвид это видел. Поэтому развязал второй мешочек и бросил в могилу, на этот раз прицелившись.

И попал, в последний момент успев прошептать под нос заклинание.

Пусть огонь и был самым верным средством для уничтожения любой магии (а нежить, как ни посмотри, была ее прямым порождением), Дэвид его категорически не любил. Поэтому он сразу отступил назад, позволяя огню сделать свое дело. Упырица, как он надеялся, умерла еще несколькими мгновениями раньше, слишком опасна была для них еловая хвоя, особенно в такой концентрации. Дэвид не любил причинять ненужную боль. Как и не любил колдовать.

С каждым магическим словом, что он произносил, Дэвид все четче и четче видел вдалеке Ее фигуру, закутанную в белый саван.

Огонь прогорел довольно быстро, но с кладбища Дэвид ушел только с рассветом. Не потому что опасался, что упырица восстанет вновь. Просто у него было еще одно незаконченное дело, о котором местным жителям лучше не знать.

Все же один похоронный обычай Геллы он очень и очень любил.

* * *

Генрик подливал ему чай, подвигал поближе свежеиспеченные пироги и что-то говорил. Явно пытался задобрить или, если уж не получится, то хотя бы заболтать.

Правда, Дэвиду сейчас больше всего хотелось спать, а не слушать россказни о неурожае и уж точно не пить то, что чай напоминало столь отдалено. Тем более, что намеки деревенского старосты он прекрасно понимал.

Странные существа, эти люди. Когда опасность близко, они готовы пообещать все, что угодно и даже чуточку больше, но стоило опасность хоть чуть-чуть отступить...

Почему-то они совсем не думали, что могут получить еще большие неприятности.

Если честно, то Дэвиду было в какой-то степени все равно, расплатятся с ним или же нет, в деньгах он на данный момент совершенно не нуждался. В котомке, аккуратно задвинутой под скамью, лежал золотой браслет и несколько обгоревших костей, некогда принадлежавших Саре Хейлин. Последние, кстати, стоили в разы больше, чем браслет, если продать их нужному человеку.

Поэтому Дэвиду было все равно, отбрехается староста деревни, напирая на то, что голову упырицы Дэвид так и не принес, или же заплатит, как договаривались. О том, что он некромант, Дэвид предпочел умолчать. Ему только на руку, что многие принимают его за обыкновенного охотника, а переубеждать или поправлять кого-то Дэвид не собирался. Если люди предпочитали закрывать глаза на совершенно очевидные факты и делать вид, что в Дэвиде их ничего не смущало, то кто он такой, чтобы их переубеждать?

Поэтому он просто сидел в доме старосты, демонстративно вытянув ноги и смотря в окно. Человеческое жилье мало чем отличалось друг от друга. Разве что у кого-то было больше вещей, но в целом...

Дэвид уже давно не видел разницы, где ночевать: в доме зажиточного, как староста Генрик, или в лачуге последнего бедняка. А какого спать на шелковых простынях и звать служку, если среди ночи захотел пить — он забыл уже через каких-то полгода, как сбежал из дома.

Лейла всегда говорила, что он странный. Но в чем именно странный, она не объясняла. Лишь ворчала что-то про ненормальных некромантов и спешила сменить тему. И от подарков никогда не отказывалась, хотя прекрасно знала, где именно Дэвид берет столь красивые и дорогие, с точки зрения людей, украшения. Для него это были просто красивые стекляшки. Камни в них редко были столь хороши, чтобы использовать их для чего-то путного, а носить их ради красоты...

Это было то, чего Дэвид не понимал и вряд ли когда поймет.

Как не понимал и то, почему нельзя сразу заплатить, сколько было оговорено, а не ходить вокруг да около, пытаясь сбить цену. Мол, охотник все равно не сможет вернуть упырицу к жизни, можно и поторговаться.

Дэвид охотником не был, но вновь поднять именно ту упырицу все равно тоже был не способен. Правда, у крестьян еще было целое кладбище. А если постараться и правильно выбрать момент, то можно было обойтись не только одним упырем. Дэвид даже присмотрел несколько весьма интересных могил, с точки зрения их расположения, если провести несколько сложных, но занимательных ритуалов...

Наверное, что-то нехорошее промелькнуло в его глазах, потому что разливающийся соловьем Генрик неожиданно замолчал и достал из кармана серых от времени и грязи штанов два кошеля и положил их перед Дэвидом на стол.

— Прости, господин, — тихо произнес он. — Нет у нас золота. Серебром да медяками собирали.

Дэвид кивнул, взял оба кошеля и положил в котомку. Деревенские были достаточно напуганы сначала упырицей, а потом и им самим, чтобы обманывать. Поэтому тот просто убрал кошели подальше с глаз и вышел, оставив Генрика бессильно сжимать кулаки и смотреть в пол.

Небо затянуло тучами. Дэвид некоторое время стоял на пороге дома, раздумывая, не напроситься ли на ночевку, за определенную плату, разумеется, но недоверчивые взгляды собравшихся у ограды дома крестьян были весьма красноречивы. Такие, конечно, не сожгут его вместе с домом, но отправить сообщение тому же ордену Чистых вполне могли.

Поэтому Дэвид лишь защелкнул брошь под подбородком, поправил котомку на плече и медленно пошел вниз по дороге к Главному Тракту.

Этот Тракт вообще был по-своему уникален, он тянулся через несколько стран, несколько раз разветвляясь, и именно он связывал три столицы самым коротким путем. Деревня, в которой пробудилась упырица, находился всего в часе неспешной ходьбы от Тракта. Хорошее расположение, выгодное, при удачном стечении обстоятельств деревня вполне может стать маленьким, но стабильным городком.

— Господин! Подождите, господин!

Дэвид даже не сразу сообразил, что этот звонкий мальчишеский голос окликает именно его. Поэтому, когда его нагнали и бесцеремонно дернули за плащ, он очень удивился. Хорошо, что не выхватил нож по въевшейся привычке, местные этого ему точно бы не простили.

Мальчику на вид было лет десять, никак не больше. Расцарапанные руки, ссадина на губе и довольная широкая улыбка выдавали в нем главного шалопая в деревне. Они почему-то все такие: растрепанные, расцарапанные, до жути любопытные и достаточно храбрые, чтобы подойти к чужаку и задать тот вопрос, который мучает наверняка всех детей в деревне.

— Вы правда ее убили? Прямо по-настоящему?

— По-настоящему, — кивнул Дэвид. — А почему ты спрашиваешь?

Мальчишка вскинул нос, упер руки в бока и громко произнес:

— Меня зовут Том и я, когда выросту, обязательно стану охотником.

Дэвид усмехнулся и, не удержавшись, взлохматил его волосы.

— А меня зовут Хунт и я не уверен, что тебе стоит становиться охотником. Неблагодарное это дело, скажу я тебе.

И, уже не оборачиваясь, пошел дальше. Том кричал что-то ободряющее ему вслед, а Дэвид чувствовал, как на душе становится все хуже и хуже.

И он понятия не имел, почему. Пожалуй, хватить отвлекаться и дойти, наконец, до Серена.

До него никак не больше трех дней пути.

Дэвид в последний раз обернулся в сторону деревни. Мальчик, Том, все еще стоял у последнего дома и махал ему вслед.

* * *

Очередь перед воротами казалась бесконечной, а у девочки были красивые ярко-синие глаза. Не голубые, а именно ярко-синие, каким бывает летнее небо в особо погожие дни. Девочке было никак не больше пяти лет, она сидела на телеге, поджав ноги, и пела своей кукле какую-то незамысловатую песенку.

Дэвид устало опирался на длинную, почти в свой рост, палку (на самом деле, толстая прямая ветка дерева, с которой он еще пару дней назад срезал все лишнее и использовал вместо посоха), размышлял, не поискать ли ему лошадь, которая бы его не боялась, и краем уха прислушивался песенке, что пела девочка.

Нельзя было сказать, что он любил детей, скорее, дело обстояло совсем наоборот, но эта девочка была прямо живым воплощением мира и покоя. Дэвид редко, но чувствовал ауры других людей, если они были достаточно сильны.

У девочки аура была сильной и такой светлой, что было даже больно. Но удержаться, чтобы украдкой не бросать на нее взгляд, было невозможно. Девочка все так же пела себе под нос, расчесывала волосы кукле и, изредка поднимая голову, щурясь, смотрела на темное осеннее небо. А Дэвида стоял неподалеку, порываясь толи отойти в сторону, толи еще немного постоять рядом с ее светом.

Целительница, это он понял сразу же, как ее увидел. Сильная целительница, если ее дар вовремя заметят, а учитель окажется толковым. Дэвиду несколько раз приходилось видеть детей и взрослых с загубленным даром. Жалкое зрелище.

Магию нельзя запирать внутри, как бы мало ее ни было, она разъедала изнутри, ища выход. Слабый дар не убьет человека, лишь здорово подорвет его здоровье. Жизнь мага в принципе не была длинной, магия, даже развитая и подчиненная воле ее носителя, сильно воздействовала на организм. Каждое заклинание, каждый ритуал словно делали прокол в ауре человека. Другого слова Дэвид не мог подобрать. Аура магов была вся в таких вот "проколах", из которых медленно, капля за каплей, уходила жизненная сила. Сколько будет этих "проколов" и как быстро из мага утечет жизнь, это уже зависело только от него. Кто-то успевал залечивать поврежденную ауру, кто-то не мог сделать ничего. Необученные маги как раз оставались бессильны, тогда как те, кто развивал свой дар, мог продержаться намного дольше. Иногда они доживали даже до пятидесяти.

Но конец всегда был один. Они умирали. Иногда просто умирали и уходили из этого мира навсегда, а иногда восставали как нежить, за которой приходили уже охотники и, за определенную плату от тех, кому эта нечисть досаждает, уничтожали уже окончательно.

Единственным исключением были целители. Их ауры были настолько сильными, что ни одно заклинание, что творили целители, не могло причинить вреда. До сегодняшнего дня, Дэвид никогда не видел целителей и, признаться, думал, что рассказы о их могуществе — просто сказка.

Он не был готов сказать, что является сильным некромантом. Он никогда не проводил могущественных ритуалов и не поднимал и не упокоевал высшую нежить, никогда не подходил близко к Грани и не собирался этого делать, пусть по ту сторону его ждал практически неограниченный запас сил, которые восстановят его давно уже поврежденную ауру, его не страивала цена.

Он все же предпочитал хотя бы отчасти, но остаться человеком.

Так вот, сильным некромантом он себя не считал, ни в коем случае, но кое-что он совершенно точно умел, если дожил до своих лет. Но он совершенно не был уверен, что сладит с этой девочкой через десять лет, если кто-то сейчас возьмётся ее учить.

А девочка все так же продолжала петь.

Дэвид закрыл глаза, позволил себе прислушаться к незатейливой песенке (что-то про котенка, который не хотел умываться) и тихо вздохнул.

Он почти у цели.

Он почти что дома.

Все же было в этом городе что-то... особенное. Что-то такое, что заставляло раз за разом возвращаться и искать его отражение в других городах. Но никогда не находить. Дэвид никогда не мог ответить, что же было в нем такого, что он так запоминался и был таким... особенным. На первый взгляд, он мало отличался от других, десятков таких же. Богатый портовый город, он был основан едва ли больше ста лет назад, начался с небольшой давно оставленной крепости и за какие-то пятьдесят лет стал самым крупным на многие мили вокруг.

Отец привозил сюда Дэвида, когда ему было лет десять. Дэвид мало что запомнил из той поездки, помнил лишь только с какой силой цеплялся за руку мсье Лафара (пусть такое поведение было уже почти неприлично в его возрасте, но тогда Дэвиду это было безразлично) и сколько разных людей было вокруг. Портовые города всегда были такими. Яркими, с огромным количеством людей, непохожим друг на друга. В Серене уже тогда можно было встретить людей с Востока, привозивших самые настоящие чудеса из своих стран, куда чужакам не было места, а так же молчаливых северян, изредка привозящих оружие на продажу, но чаще всего просто присматривающихся к людям и товарам.

Поговаривали, что они не брезговали пиратством. Доказательств ни у кого не было, но слухи всегда на чем-то основывались.

Сейчас мало что изменилось. Разве что Серен стал еще больше и еще шумнее. Дэвид в последний раз был там почти четыре года назад, когда бесцельно бродил в поисках непонятно чего. Именно тогда он ушел от учителя. Это не было спонтанным решением, Дэвид шел к нему несколько месяцев, и за все это время у него не мелькало даже мысли о том, что можно передумать. Но все равно, как бы он не относился к учителю, как бы мысленно, исключительно мысленно, ему еще хотелось жить, он не ругал его, Дэвиду казалось, что он осиротел.

Наверное, именно поэтому Дэвид пришел именно в Серен. Этот город был ближе всех остальных, город, с которым его связывали воспоминания детства. Теплые воспоминания, что важней. Дэвид знал, что мог вернуться в родное поместье. Отец еще тогда, много лет назад, был плох и все чаще и чаще позволял распоряжаться Стефану, вряд ли сейчас что-то изменилось. А Стефан Дэвида всегда любил и, он в этом не сомневался, всегда был готов принять его обратно.

Вот только обратно Дэвид не хотел. Он не хотел ничего менять в своей жизни, ему просто хотелось... хотелось вспомнить что-то хорошее. Город тогда его встретил с распростертыми объятиями. Это было не передать словами, как невозможно передать, что происходит на душе, когда тучи на небе наконец-то расходятся, стихает дождь и появляется солнце.

Именно тогда Дэвид понял, что именно этот город он может назвать своим домом. И именно там он, наконец, понял, чем хочется заниматься и куда ему следует идти дальше. Совсем другое дело, что для того, чтобы окончательно прийти к этому, ему понадобилось еще более трех лет.

В прошлый раз Дэвид пробыл в Серене немногим дольше месяца. Сейчас он намеривался остаться там навсегда. Он еще не знал, с чего начнет свою новую жизнь и чем будет зарабатывать (личина охотника тут явно не подойдет, те не задерживались долго на одном месте не по прихоти, а из-за отсутствия дела и заработка), но он точно никуда отсюда не уедет.

Он устал.

... Девочка неожиданно перестала петь и как-то сжалась, словно ожидала удара. Дэвид, прислушивающийся к ее песенке, тоже невольно вздрогнул и открыл глаза.

Похоже, у ворот возникла какая-то заминка, очередь спустя почти час не сдвинулась ни на метр. Многие уже взволнованно поглядывали на небо. Как только солнце начнет клониться к закату, ворота закроются. Во всяком случае, официально. В реальности плата за проезд возрастет в несколько раз, что для многих означает ночевку за стенами города. Потому что таких денег у многих тоже не было.

У Дэвида вполне хватило бы средств для оплаты прохода и всех пошлин, которые вспомнят стражники, в попытке урвать побольше, но расставаться с монетами, доставшимися непростым и попросту опасным способом, ему совершенно не хотелось.

Поэтому он тоже поднял голову к небу и пропустил момент, когда к девочке подошла женщина.

Судя по ярко-синим глазам, таким же, как у девочки, это была ее мать или старшая сестра, возраст женщины Дэвид, к своему изумлению, определить не смог, да и не к чему ему это было, самое важное он заметил сразу.

Если у девочки была аура просто изумительной красоты, то у женщины она была попросту уродлива. Рванная, словно та была колдуньей, пусть это и невозможно, целители всегда были единственными магами среди близких родственников, вся темная и какая-то мутная. Дэвид едва не шарахнулся от женщины, только палка, на которую он опирался, не дала ему упасть.

— Замолчи уже, чертовка, — громко прошипела женщина, отбирая у девочки куклу. Та не сопротивлялась, лишь сжалась еще сильнее, обняв колени и зажмурившись. — Замолчи-замолчи! Как ты мне надоела.

И, размахнувшись, бросила куклу в сторону, куда-то к канаве, что тянулась вдоль дороги. Девочка, словно видела, что сделала женщина (или она просто догадалась?) тихонько всхлипнула, но не шевельнулась. Женщина несколько секунд смотрела на ее, а потом, отвесив девочке подзатыльник, подобрала юбку и ушла вперед, уже мило улыбаясь ожидающей ее мужчине.

Только тогда девочка заплакала. Неслышно, вздрагивая всем телом, как плачут дети, которые точно знают, что их не пожалеют. Никто и никогда.

Дэвид ненавидел, когда при нем кто-то плачет. Не потому что жалел несчастных, а потому что это отвлекало. Обычно он старался уйти или прилагал все усилия, чтобы ушел рыдающий, и держался в отдалении. Но уж точно никого не жалел.

Но эту девочку... Эту девочку ему было именно жаль. Он не знал ее истории, не знал, чем вызвана злость женщины. Вполне могло статься, что девочка — самое настоящее порождение ада и женщина как раз-таки была права, но...

Но ее все равно было жаль.

— Эй, — тихо позвал Дэвид, пытаясь нащупать в карманах что-нибудь подходящее. — Эй, не надо плакать.

Девочка вздрогнула и подняла голову.

— Плостите, — она не выговаривала "р", а в голосе слышался легкий акцент, которого Дэвид не знал. — Плостите, я больше не буду.

И быстро вытерла слезы. Но не успокоилась, просто испугалась чужого мужчины, Дэвид это видел. Поэтому достал из кармана что-то мелкое. Он и сам не сразу понял, что это.

Где-то с пару недель назад его просили, как охотника, разумеется, разыскать одну вещь, которую похитили болотницы. Точнее, человека, который нес эту вещь, но ею заинтересовались болотницы и утащили несчастного на дно. Дэвид тогда хотел сказать, что все это бред и болотницы вот к чему были совершенно равнодушны, так это к побрякушкам, но что-то его тогда остановило. Может, глаза у мужчины, что рассказывал ему все это, были слишком безумны, а лицо, напротив, слишком спокойно, а может что-то еще.

Так или иначе, Дэвид согласился и даже взял того мужчину с собой, а болотницы оказались и правда ни при чем. Труп, особенно свежий, был для любого некроманта как костер среди ночи. Его невозможно было не заметить.

После недолгого разговора выяснилось, что нес умерший браслет "невозможной красоты" (правда, ничего стоящего он из себя не представлял), а второй мужчина, что и нанял Дэвида, захотел браслет себе и убил несчастного. Правда, не учел, что носить или продать его он не может, вот и придумал историю про болотниц.

В конце концов, браслет достался Дэвиду, как и все деньги убийцы, а сам он предпочел близко познакомиться с болотницами. Увы, фатально для себя.

Угрызений совести или чего-то в этом роде Дэвид не чувствовал. Тот мужчина собирался убить и его самого, так что все предельно честно.

Браслет так и остался у Дэвида. Он и думать про него забыл, а вот он, пригодился. Нелепый он все-таки. Из какого-то темного металла, украшенный не менее непонятным цветочным орнаментом.

Хотя, для девочки, наверное, очень красивый. Вон как та вытянула шею, с интересом разглядывая, что же такое Дэвид держит в руках. Тот улыбнулся ей и поспешно протянул браслет. Глаза девочки блеснули, словно от счастья.

— Держи, — как можно небрежнее бросил он. — И не плачь. Только ей не показывай. Иначе выбросит, как и твою куклу.

И кивнул вперед, на женщину. Девочка понятливо замотала головой и, сжав браслет, благодарно улыбнулась.

— Спасибо, — одними губами произнесла она.

Но Дэвид уже отвернулся. А бесконечная очередь, наконец-то, тронулась с места.

Стражник, что стоял у ворот, был невысок, толстоват (если можно было так назвать его весьма впечатляющее брюхо, на котором даже не застегнулся форменный китель, демонстрируя всем желающим рубаху далеко не первой свежести), ряб и нагл. Пусть последнее было едва ли не обязательным условием для стражи у ворот, но у этого наглость и полная уверенность в своей безнаказанности были особенно ярко выражены. Дэвид молча наблюдал за тем, как рябой откровенно вымогал деньги у высокого, на полголовы выше самого Дэвида, парня. Тот мялся и краснел, но прямо отказаться платать в двойном размере за старую кобылу опасался.

— Не продавать я ее везу, — бормотал он, сжимая поводья. — Клянусь тебе, господин.

— Все вы так говорить, — "господин" обошел кобылу, ткнул ее в тощий бок и цокнул языком. — А потом раз, и видим на рынке. Налетайте, люди добрые, породистый конь, прямиком из княжьих конюшен. Плати давай, тринадцать медяков.

Дэвид видел, как покраснели уши парня, а позади раздался тихий неодобрительный ропот. Входная плата была пять медяков, с товаром — восемь. Рябой явно перегибал палку и прекрасно понимал это. К тому же, ему было достаточно только цыкнуть, чтобы утихли даже шепотки. Закат уже совсем скоро, а попасть в город нужно было всем. Не говоря уже о том, что стража могла и поколотить тех, кто возмущался особенно громко.

Иногда бывала бита и сама стража, но это было скорее исключение, чем правило.

— Тринадцать, — повторил рябой, угрожающе подходя ближе и гадко усмехаясь. — Или оставляй свою животину здесь.

Хотя, это смотрелось скорее смешно, чем действительно страшно. Рябой едва доставал макушкой до плеча парня, но тяжелый меч на его поясе придавал значимости любому ему жесту. Как и его напарник, вот уж в ком было два метра роста и пудовые кулаки. Шрам на пол-лица только дополнял картину. Судя по простой рубахе, а не форменном кителе, на страже города он не состоял, скорее был силовой поддержкой со стороны. Что, впрочем, совсем не мешало ему как следует объяснить кулаками тем, кто не хочет платить столько, сколько с них требовали, в чем именно несчастные не правы.

Поэтому парень, с сожалением потрепав кобылу по гриве, все же доложил в протянутую руку рябого недостающие монеты. Монетки были мелкие, все истертые, Дэвид видел это даже со своего места, как и то, как сначала торжественно усмехнулся, а потом поморщился рябой.

— И где такие гадкие только берете, — еле слышно пробормотал он и уже громче добавил. — Проваливай уже, не задерживай.

И повернулся, чтобы столкнуться взглядом с Дэвидом. Рябой вздрогнул всем телом, явно сам не понимая, от чего, а потом окинул пешего Дэвида презрительным взглядом, что-то крякнул себе под нос и, скрестив руки на груди и вздернув нос, важно заявил:

— Не пущу. Пшел вон отсюда, своих бродяг хватает.

Дэвид устало вздохнул и чуть повел плечами. Единственное, что ему сейчас хотелось, это съесть что-нибудь горячее, поспать и помыться. И именно в такой последовательности. Пререкания с мелкой сошкой около ворот в его планы не входило совершенно.

Поэтому он молча достал из кармана заранее приготовленные медяки и протянул рябому. Он даже не надеялся, что тот просто заткнется, возьмет деньги и отойдет в сторону, но это было своего рода ритуалом, которым не следовало пренебрегать.

Как он и ожидал, рябой лишь скривился.

— Накопил, да? — оскалился он, делая знак своего напарнику. — Все равно не пущу. Грей, объясни бродяге, что ему тут делать нечего. Проходим дальше, что у тебя?

Грей довольно заулыбался, явно засиделся без дела, поднялся с места (а сидел он прямо на земле, опираясь спиной и о каменную кладку) и, закатывая кулаки, подошел к Дэвиду. Тот смерил его равнодушным взглядом.

Эту породу людей он не терпел с детства. Дело было даже не в их тупости, они могли быть совсем не тупыми, а в самом их нежелании думать. Но кое в чем были и плюсы. Защищаться они тоже не умели.

Остальные даже не увидели этого движения, только услышали громкий треск, с которым переломилась палка, на которую Дэвид опирался. Грей лишь покачнулся. Удар пришелся едва ли не по касательной, он все же успел дернуться и больше ободрал кожу руки, о которую и переломилась ветка, чем причинил реальную боль. Но совершенно точно разозлил.

Рябой, знающий о характере своего помощника тут же шарахнулся в сторону, опасаясь, как бы его не задело. Грей взревел и бросился на Дэвида. Тот даже не дрогнул.

Больше чем рябину и осину, он любил только дубы. Прекрасные проводники, лучше, чем они, среди деревьев было и не сыскать. Откровенно говоря, лучше них были только кости.

Поэтому Дэвид лишь поднял левую руку, сжал кулак и несильно ударил себя по лицу. Кулак Грея повторил его движение. Рябой же откровенно заверещал, когда его напарник растянулся во весь рост, сбитый с ног своим же ударом. Дэвид бросил на рябого равнодушный взгляд (и чего так орать?) и слегка сжал кадык. Ему самому стало неприятно, Грей же и вовсе захрипел. Его рука, подчинявшаяся теперь исключительно Дэвиду, не жалела сил. Дэвид знал, что если он чуть дернется, то Грею придется совсем несладко.

Хорошо если жить останется, в жизни Дэвид всякое успел увидеть.

— Маг, — в ужасе прошептал рябой, пятясь назад. В глазах его был откровенный страх. — Маг, всамделишный.

Ну да, маг, к тому же темный. Неужели от них так отвыкли даже здесь, в Серене, где кого только не встретишь? Или все просто так хорошо прячутся?

В любое другое время Дэвид и сам не стал бы колдовать на виду у всех, но сил на долгие разбирательства у него просто не было. Поэтому он молча бросил деньги под ноги рябому, опустил руку и, обойдя хрипло кашляющего Грея, прошел через ворота.

Заклятие он мстительно не снял, так что Грею придется провести еще несколько неприятных часов, не в состоянии пошевелить правой рукой. Учитель как-то использовал то же заклятие на самом Дэвиде и оставил его самого искать способ, как его снять. Ужасное ощущение, стоит сказать. Наверное, именно так ощущается смерть.

Дэвид вновь надвинул капюшон и быстро пошел вперед, по почти забытому маршруту. Он не был в Серене несколько лет и, похоже, город не так сильно был рад его видеть. Жаль, но Дэвид уже давно все решил.

Он останется здесь, чего бы ему это не стоило.

Или же нет?

Дэвид запнулся от неожиданности, заметив на двери одного из домов до боли знакомый знак. Белый круг и красный треугольник, заключенный в нем. Чистота и ярость. Свет небес и пламя Ада. Защита и угроза. И множество других, не менее громких значений, до которых Дэвиду не было совершенно никакого дело. Он точно знал, чей это знак, что было в разы важней.

Он шагнул вперед, недоверчиво коснулся теплого дерева. Краску нанесли так давно, что рисунок уже несколько раз обновляли. Дэвид сжал кулак, с трудом борясь, чтобы не ударить им по двери.

В последний раз он видел это знак почти год назад и с трудом успел унести ноги. И уж точно не думал, что увидит этот знак в Серене, известным широтой своих нравов.

Как сюда, где можно было встретить кого угодно и где ему будут рады, пробрался орден Чистых? Как сюда, где создатели артефактов открыто держали свои лавки, а травницы лечили людей едва ли не чаще, чем обычные лекари, пришли самые известные магоубийцы?

Дэвид почувствовал, как во рту пересохло, а внутри все словно заледенело. Кажется, Серен совершенно точно не рад тому, что Дэвид вернулся.

Он ненавидел, как пахли свечи в комнатах настоятеля. Он даже не мог точно сказать, чем именно они пахли, но этот запах он просто не переносил.

В комнате настоятеля, болеющего вот уже много лет, всегда была мешанина запахов. Казалось, здесь пахла абсолютно каждая вещь. Пахнули кубки, из которых настоятель пил свои лекарства, пахла посуда, из которой он ел, пахли его свечи, которые изготовляли специально для него, пах даже он сам.

Если бы Арон верил во всю эту чепуху, он бы сказал, что настоятель пах смертью. Однажды, еще в самом начале, он проговорился об этом Джейкобу, но тот, посмеиваясь, посоветовал выбросить из головы все эти мысли.

Настоятель умереть не может, а у смерти нет запаха. Все это придумали те, кто якобы видит эту смерть.

— Некроманты давно передохли, — словно маленькому объяснял ему Джейкоб. — Они были обречены на вымирание, эти выродки. Хуже них, наверное, нет никого из магов. Запомни это, Арон. Хуже некромантов никого не может быть. Они само зло.

Арон никогда за двадцать лет своей жизни не видел некромантов, но слова старшего брата запомнил. Джейкоб всегда говорил правду и все его суждения верны, это было неоспоримо. Джейкоб буквально был спасителем для всей их семьи, их старший сын и их надежда. Это Арону поначалу твердили родители, а потом начал говорить и сам Джейкоб.

Джейкоб вообще много говорил и много делал. Именно Джейкоб первым решился выбраться из-под родительского крыла и не помогать отцу в лавке, как остальные, а найти что-то новое.

Арон был слишком мал, когда Джейкоб ушел из дома. Помнил лишь только, как плакала мама и как мрачнел отец только при одном упоминании его имени. А потом Джейкоб вернулся и вернулся не с пустыми руками. Маме очень шло то ожерелье, что он привез, а сестры были без ума от новых платьев. Отцу он привез не подарки, а деньги. Не слишком много, но они столько они зарабатывали, торгуя, за месяц. Джейкоб получал столько примерно за неделю. Он не рассказывал, как именно зарабатывает и чем именно занимается. Только поклялся матери, что он не грабит людей и не разбойничает на дорогах и, тем паче, на море.

Для матери это был самый большой кошмар: если бы Джейкоб или Арон стали пиратами, которых она до дрожи боялась. В детстве Арону было интересно, чем вызван этот страх, но ни на один вопрос он так и не получил ответа. А потом, повзрослев, перестал спрашивать.

Джейкоб увел его из дома, когда Арону стукнуло пятнадцать. Тогда еще орден Чистых не обосновался в Серене, об этом они и мечтать не могли. Но Джейкоб говорил, что когда-нибудь это произойдет и тогда они вышвырнут из города всякого, кто запятнал себя магией. А для тех, кто все же останется, пощады не будет.

Арон несколько раз встречался с магами, но не более того. Те показывали фокусы, заставляли появится радугу в миске с водой, а добрая женщина даже угостила его, Арона, необычайно вкусным пряником и сказала, что однажды он сделает правильный выбор. Что именно он выберет, она не сказала, лишь сказала, что он обязательно поймет, когда это случиться.

Маги ровным счетом не сделали ничего плохого для самого Арона или его немногих друзей, он так же не знал, чем маги так разозлили Джейкоба. Но родители с детства ему говорили, что старший брат прав всегда.

Он оказался прав и сейчас.

Маги иссушали их мир, приносили людям одни только беды, как темные маги, а тем паче некроманты, которые не заслуживали жизни, или же были совершенно бесполезны, как знахарки или неумехи-целители. Были еще те, кто прятался, но орден обязательно найдет их всех.

И обязательно накажет. В конце концов, они же добрались и до самого Серена, города, где магию всячески приветствовали еще три года назад?

Когда они только делали в городе первые шаги, Джейкоб рассчитывал, что именно его назначат местным настоятелем. Это был его родной город, именно он приложил столько усилий, именно Джейкоб и его люди объясняли горожанам, чем же так опасны маги, именно ему удалось изгнать их из Серена почти полностью.

Но Совет решил иначе и место настоятеля досталось брату Харту, этому насквозь больному старику, который уже пятнадцать лет не покидал своей башни на окраине королевства.

Джейкоб был зол, хоть и старался не показывать это. Но Арон... от Арона это было не скрыть, слишком хорошо тот знал брата. Он знал, почему у того так дрожат руки, когда он подавал брату Харту документы на подпись, знал, почему он, бывает, так подолгу смотрел на его кубки и лекарственные порошки. Арон знал и немного его опасался.

Но ему всегда говорили, что Джейкоб прав всегда. И у него еще не было повода усомниться во всем этом.

— Они клянутся, что это был маг, — произнес Джейкоб, чуть подавшись вперед, опираясь кулаками об стол. — Темный маг, брат Харт. Мы не можем оставить это без внимания.

В маленькой комнатке, где брат Харт проводил почти все свое время, удушающее пахло сожженной травой. Арон чувствовал, как капля пота медленно скользит по шее вниз, впитываясь в жесткий ворот.

Нестерпимо хотелось выйти отсюда или хотя бы открыть окно, но это просто недопустимо. Арон представлен к брату Харту, он не имеет право его покидать, а открывать окно запрещал лекарь. По его словам, любой сквозняк мог нанести непоправимый вред здоровью настоятеля. Арон был уверен, что всякий раз, когда лекарь об этом заговаривал, Джейкобу хотелось распахнуть окна, впустить соленый морской ветер и сплясать на могиле настоятеля.

Чтобы потом стать настоятелем самому. Вот уж кто, а Джейкоб действовал бы решительно, не оставляя магам ни малейшего шанса. И уж точно не стал бы колебаться и организовал бы облаву на пришлого темного.

— Мы не можем так просто судить мага, — брат Харт всегда говорил медленно и тихо, словно через силу, но его взгляд всегда оставался твердым. — Мы не можем. Помните про трехдневный срок, брат Джейкоб. Маг может находиться в Серене три дня и волен уйти сам. Если он никому не причинит вреда.

— Он едва не убил стражника у ворот, — ухватился Джейкоб.

Он больше не опирался об стол, напротив, он начал ходить из угла в угол, активно жестикулируя. Арон поджал ноги, чтобы то не споткнулся. Когда Джейкоб увлекался, он ровным счетом ничего не замечал.

— Свидетели говорили, что он только защищался, — напомнил Джейкобу брат Харт и тяжело оперся о спинку кресла. — Ступайте, брат. Мы не может нарушить те правила, которые сами же и установили. К тому же, — Арону на мгновение показалось, что глаза брата Харта хитро блеснули, — никто так толком и не смог описать мага. Вам будет просто не найти его в столь большом городе.

Джейкоб резко остановился. Арон видел, как его руки чуть подрагивают от злости и с каким трудом он сдерживается, чтобы не наговорить лишнего.

— Это мы еще посмотрим, — выдавил он сквозь зубы, медленно выпрямляясь. — Вы позволите идти, брат Харт? Боюсь, у меня еще слишком много дел.

— Идите, — брат Харт чуть склонил голову и придвинул к себе невысокую стопку бумаг. — У меня тоже найдутся дела. Нужно кое-что уладить перед завтрашним... действием. Можете увести брата Арона, он мне больше не понадобится.

Джейкоб скривился, словно у него разболелись разом все зубы, но кивнул и жестом велел Арону следовать за ним. Тот с трудом удержался, чтобы не сбежать из комнаты вперед Джейкоба.

Первый глоток чистого, не пропахшего травами воздуха был самым сладким. Арон стоял около входа на террасу и никак не мог надышаться. Сердце билось, словно сумасшедшее, хотелось одновременно прыгать от радости, что он наконец-то свободен, и стоять так неподвижно целую вечность.

— Дьявол, — вполголоса выругался Джейкоб, несильно ударяя по стене кулаком. — Дьявол, дьявол, дьявол!

Арон вздрогнул. Он давно не видел Джейкоба таким злым. Обычно он был раздражен после разговоров с братом Хартом, но сейчас... Сейчас он злился не на настоятеля. Точнее, не только на него.

— Джейкоб, — неуверенно позвал его Арон. — Что с тобой?

Джейкоб медленно обернулся. Его обычно аккуратно зачесанные и собранные в хвост волосы были растрепанны, а в глазах горела самая настоящая ярость.

— Как он посмел, — прошипел он дрожащим от злости голосом. — Как этот маг посмел явиться в город? Как он только посмел явиться в мой город?

Последние слова он буквально прокричал. Пустые коридоры откликнулись глухим эхом. Арон поежился. Ему всегда было неуютно в этом огромном особняке, в котором они расположились. Слишком много места, слишком много посторонних, слишком... безлико.

Князь Меолски, будучи их верным союзником больше десятка лет, отдал этот особняк на нужды ордена. Как понял Арон, особняк Меолски выиграл в карты, но ни сам князь, ни его супруга ни разу здесь не жили. Говорили, что слишком плохая аура у этого дома и только ордену под силу очистить ее от грязи.

В особняке и правда было тяжело находиться, он словно давил на Арона. Именно поэтому ночевать он предпочитал не здесь, а дома, хоть туда и приходилось идти больше часа по темным улицам. Брата ордена Чистых никто не тронет, они неприкосновенны и несут освобождение.

Так всегда говорил Джейкоб.

И сейчас Джейкоб очень зол.

— Не кричи, — попросил его Арон. — Тебя могут услышать.

— Наплевать.

Но Джейкоб все же огляделся, словно его недруги могли вот-вот выпрыгнуть из-за угла, и пригладил волосы. Смуглая кожа не краснела, поэтому больше ничего не выдавало то, в каком стоянии Джейкоб был всего минуту назад.

— Пошли со мной, — коротко сказал он Арону и, не оглядываясь, прошел вперед.

Арон прекрасно знал, куда его ведут. Джейкоб, в отличие от него, не отказался от личной комнаты в особняке Меолски. Джейкоб вообще всегда старался держаться вдалеке от дома и всячески избегал вопросов о своем прошлом.

Он словно стыдился того, что его отец не слишком успешный торговец, а его родной брат Арон ничего из себя не представляет.

Арон знал, что он все еще в ордене и в особняке только благодаря заступничеству Джейкоба. Не сказать, что это его расстраивало. Он не был так слепо верен ордену, как Джейкоб, который жизни без него не мыслил. Арон скорее подчинялся брату, но к этому он уже давно успел привыкнуть.

И он совсем не расстроится, если все так и останется. Арон не был героем, ни в коем случае. Он не был даже Джейкобом, которым иногда, втайне от самого себя, одновременно восхищался и не одобрял. Но Арон старательно давил в себе все эти чувства.

Брат всегда прав, а Арон никогда не поймет всех его поступков. Он должен знать только одно: все они направлены только на благо семьи.

Комната Джейкоба была едва ли не единственным местом в особняке Меолски, где Арон мог вздохнуть свободно. Наверняка, и сам Джейкоб тоже здесь чувствовал себя более уверенно и решительно не допускал в комнате посторонних, чтобы сохранить это ощущение неприступности и только своей территории.

Насколько Арон знал, даже за порядком Джейкоб следил самостоятельно, только бы не допустить сюда чужаков. Арон не был чужим, но он понимал, что даже его Джейкоб впускает с неохотой.

Тем драгоценнее были те минуты, что Арон проходил здесь.

В комнате Джейкоба всегда было холодно: огромное, во всю стену, окно практически никогда не закрывалось. На вопрос, не боится ли он, что через него кто-нибудь влезет, Джейкоб лишь всегда загадочно улыбался и ничего не говорил. У Арона были подозрения, но вслух он никто их не озвучивал, слишком они были нелепыми.

Не используют же Джейкоб специальные амулеты, ведь правда?

В остальном, комната Джейкоба ровным счетом ничем не отличалась от множества других, что видел в особняке Арон. Гобелен на стене (остатки былой роскоши, Меолски не захотел их забирать с собой), узкая кровать, длинный стол, шаткий даже на вид стул и шкаф в углу.

Джейкоб никогда не хранил в комнате никаких бумаг или книг. Он вообще очень настороженно относился ко всему, что могло выдать его отличие от других или же его мысли. Арон никогда не видел, чтобы тот что-то писал или читал (он даже было решил, что Джейкоб попросту не владел грамотой, пока тот однажды, под диктовку брата Харта, не заполнил несколько страниц в толстом потрепанном журнале, что велся уже несколько лет). Джейкоб казался ему совершенно обезличенным (Арон плохо понимал значение этого слова, которое он встретил однажды в одной из книг в библиотеке, но оно идеально подходило к Джейкобу), лишь изредка позволял себе сорваться.

Как сейчас.

Руки Джейкоба дрожали, когда тот наливал воду в глубокий кубок. Несколько капелл пролилось на стол, и Джейкоб выругался, осторожно отставляя кувшин в сторону. Поднял кубок, некоторое время просто держал его в руке, а потом одним глотком выпил воду. Он никогда не пил алкоголь, во всяком случае, при Ароне, и ему запрещал. Говорил, что в нынешние времена стоило сохранять трезвый рассудок, что его врагу только и ждут, когда Джейкоб оступиться или Арон выкинет какую-нибудь глупость.

Он всегда видел везде врагов и знал, что Арон обязательно допустит ошибку. Тот, в свою очередь, старался не подводить брата, но тот редко бывал им доволен. Похоже, младший брат для Джейкоба был только обузой, доставляющей лишь неприятности.

Вот и сейчас, Джейкоб раздражен. Непонятно только кем: Ароном ил братом Хартом. С последним он конфликтовал с самого начала. Не открыто, вовсе нет, у Джейкоба для этого было недостаточно сил и влияния, но тайком, пока никто не видит.

Было ли это слабостью или расчетом, но брат Харт пока закрывал глаза на действия Джейкоба, позволяя ему и его людям наводить в Серене порядок. От этого Джейкоб еще больше злился и безуспешно пытался предугадать следующее действие брата Харта.

Получалось редко, но Джейкоб не оставлял попыток.

Сейчас он вновь ошибся, Арон знал это. Джейкоб был уверен, что брат Харт велит разыскать мага в ту же минуту, как узнает о нем, наверняка, уже подготовил своих людей для поисков, но...

Но пойти против прямого запрета брата Харта Джейкоб никак не мог. Поэтому и злится.

Арон поежился, осень наконец-то пришла и в Серен, осторожно сел на край кровати и сцепил руки, глядя перед собой. Пока Джейкоб не успокоится, его бесполезно о чем-либо расспрашивать. Тем более, что и сам Арон не знал, о чем Джейкоб хотел поговорить.

Джейкоб вновь налил воды в кубок, но на этот раз пить не стал. Лишь поднял к глазам, внимательно изучая рисунок на кубке, будто видел его в первый раз. Арон знал, что там изображено. Птица феникс. Отцу как-то почти даром досталось четыре таких кубка. Два из них он передал Арону и Джейкобу, один отошел в приданое сестры, а один оставил себе. Арон никогда не пил из своего, боялся, что с ним что-то случится. Джейкоба, похоже, сохранность кубка не волновала совершено.

— Ты понимаешь, что сейчас происходит?

Арон невольно вздрогнул. Джейкоб все так же смотрел на кубок и говорил куда-то в сторону, словно Арона не было в комнате. Он прокашлялся (недавно простуженному горлу не нравился сквозняк) и осторожно ответил:

— Колдун в городе?

Джейкоб медленно покачал головой и поставил кубок на стол. Вид у него был отсутствующий.

— Не только, — он все так же не смотрел на Арона, словно разговаривал сам с собой. — Колдун тут совершенно ни при чем, он всего лишь первая ласточка. Нам перестали верить.

— Кто перестал?

— Народ, — Джейкоб моргнул и чуть дернулся, словно очнувшись. — Нам перестали верить люди. Иначе никакой колдун не смог войти бы на землю, освещенную нашим орденом. Люди не допустили бы этого. Но колдун здесь и значит, — он снизил голос до шепота, — значит, что наши позиции слабеют, а влияние уходит. И деньги.

— Влияние? — Арон нахмурился и обнял себя рукам. Его начинало трясти и, кажется, вовсе не от холода. — О каком влиянии ты говоришь? Разве цель ордена не защита от той опасности, что несут маги? Разве не в этом цель?

Джейкоб хохотнул. В его глаза Арон отчетливо видел презрение.

— Ты идиот, — почти ласково произнес он. — Просто идиот и придурок. Защита, великая цель, все это красивые слова. В этом мире правят деньги, мой дорогой брат. Только деньги, сила и влияние. Ты становишься значимым только тогда, когда можешь купить все, что тебе нужно. Если не можешь купить, то можешь выбить. Если не можешь выбить, то можешь убедить отдать то, что тебе нужно. А еще лучше, когда ты можешь все и сразу.

Джейкоб резко отвернулся и уставился в окно ничего не выражающим взглядом. Арон лишь сильнее сжал собственные плечи. Джейкоб никогда не говорил ему ничего подобного.

— У меня не было ничего из этого, — медленно и тихо заговорил он, опираясь о подоконник одной рукой и ослабляя воротник другой. — Ни денег, ни силы, ни влияния. Хотя нет, последнее у меня было. Я всегда умел убеждать, за что меня ценил отец. Говорил, самое оно для торговца. Но торговцем я никогда не хотел быть, это слишком мелко и унизительно. И тогда я ушел.

В орден я попал не сразу, хотя стремился именно к этому. Здесь слишком много возможностей, Арон. Ты еще глуп и не понимаешь этого. И никогда не видел орден в полной его мощи, как в той же Варрии. Там никто не может даже шелохнуться без личного разрешения настоятеля. Там именно у ордена спрашивают дозволения провести ту или иную сделку, именно орден очищает дома и изгоняет нечисть, — тут Джейкоб скривился. — Орден занимается абсолютно всем, что приносит деньги. Разве что шлюх не содержим, не солидно и не соответствует тому образу, что сложился у людей. Хотя, знаешь, если у меня сомнения насчет некоторых братьев, — он резко замолчал. — А здесь... Здесь, Арон, нет ничего. Столько перспективы у города. Порт, торговые караваны, ты себе не представляешь, сколько на всем этом можно заработать. Но этого не будет, пока люди не начнут доверять нам настолько, чтобы верить каждому слову. А этого не будет без страха. Страх, Арон, решает все. Если человека нельзя купить, то его можно запугать.

Джейкоб замолчал и медленно осел на пол, закрывая глаза и обнимая себя за плечи. Молчавший до этого Арон чуть дернулся, выпрямляясь. Джейкоб прав: он совершеннейший идиот, раз поверил его сказкам о долге и великой цели: освобождения мира от магической заразы.

— Почему маги? — тихо спросил он. — Вы могли выбрать кого угодно в качестве цели. Так почему именно маги?

Джейкоб усмехнулся, поднимая голову.

— Подумай сам, мой маленький брат, — произнес он. — Не заставляй меня думать, что ты еще больший идиот, чем я считал. Ладно, к делу.

Он рывком поднялся, чуть покачнулся, но устоял на ногах. Арон только сейчас заметил, как Джейкоб постарел за эти несколько лет. Когда появились глубокие морщины вокруг глаз и когда в темных волосах возникли серебристые пряди. Брат всегда казался ему вечным.

— Тебе скоро тридцать, — тихо произнес Арон. — Тридцать.

— Я знаю, сколько мне лет, — огрызнулся тот. — Поэтому заткнись и слушай внимательно. Ты знаешь, что случится завтра? Хорошо, значит ты не такой придурок и умеешь слушать. Запомни: что бы ни случилось, ни на шаг не отходи от Харта, понял? Отныне он твоя забота. Что делает, с кем встречается, даже что ел на завтрак. По вечерам все это записываешь и относишь в лавку к отцу. Там уже бумагу заберет нужный человек. И только попробуй впасть в немилость Харту, выпорю. Понял? Тогда пошел отсюда.

Но Арон даже не дрогнул, лишь выпрямился до боли в спине и сжал кулаки.

— Что ты задумал? — быстро спросил он, глядя на Джейкоба. — Ты думаешь, что я...

— Я думаю, что ты сейчас уберешься отсюда и как верная собачка побежишь к Харту, как я тебе и велел.

Арон медленно поднялся и кивнул. Джейкоб довольно улыбнулся.

— Хороший мальчик, — он покровительственно похлопал его по щеке и почти искренне улыбнулся. — Я знал, что ты меня не подведешь. Ступай.

Арон вышел из комнаты, тихо притворил за собой дверь и с трудом удержался, чтоб не ударить по ней кулаком.

Джейкоб мог сколько угодно думать, что хорошо его знает, Арон всегда был готов подыграть ему. Но одного Джейкоб не учел.

Арон ненавидел, когда ему врут, а Джейкоб врал ему на протяжении нескольких лет. Арон осторожно потянул за шнурок, ослабляя ворот. Он поможет Джейкобу, но потом уйдет. Он решительно не хочет и никогда не хотел иметь с орденом ничего общего.

Хотя, кого он обманывает? Без брата он ничего. Поэтому Арон всегда будет рядом, не решаясь даже выдохнуть без разрешения.

Как он там сказал? Как верная собачка?

Арон все же ударил кулаком по стене, потер ободранные костяшки и поспешил прочь, пока Джейкоб не вышел прикрикнуть на наглеца.

Где-то глубоко внутри него зрел противная и горькая, словно полынь, обида.

* * *

— Мест нет, — делано-скучающим тоном сообщил трактирщик, щупленький мужичок с редкой бородкой. — Проваливай давай отсюда, пока не кликнул кого следует.

Дэвид демонстративно оглядел наполовину пустой зал и удивленно приподнял брови. Он ожидал услышать чего угодно, но уж совершенно точно не этого.

— Серьезно?

Трактирщик лишь кивнул и вцепился в пустую кружку, старательно пряча глаза. Дэвид поправил котомку на плече и медленно выдохнул. Это был уже третий трактир, в котором ему отказали, но впервые: столько прямо лгали в лицо.

И он прекрасно знал, почему, но не думал, что столкнется с этим здесь.

С языка так и рвались нужные слова, а взгляда Дэвид и вовсе старался не поднимать: знал, что глаза то и дело становились желтыми. Каждый раз, когда он с трудом контролировал собственную магию.

Из-за которой ему и отказывали в ночлеге.

На самом деле, все могло быть гораздо проще. Маги, к которым привыкли обычные люди и которых они так не любили, были достаточно слабы и, говоря откровенно, достаточно ничтожны, их вполне сдерживали те достаточно простые амулеты, что орден Чистых продавал за предельно низкую цену, тогда как Дэвид...

Дэвиду вполне было под силу убить трактирщика на месте. Этого даже никто не понял бы. Человек в возрасте, прибрал Бог душу к себе, всякое случается. А даже если бы и поняли... Стража точно к нему не сунется, а искать кого-то из ордена, убеждать, что им не показалось и маг действительно убил человека (братья ордена нередко были дотошны и действительно чтили свой закон о трех днях неприкосновенности), в любом случае, Дэвид совершенно точно успел бы выспаться.

Но вместо этого Дэвид лишь пожал плечами и медленно поднял голову. Трактирщик все так же старательно смотрел в сторону. Как будто Дэвиду это хоть как-то помешает.

— Посмотри на меня, — тихо велел он, чуть подавшись вперед. — Просто посмотри.

Трактирщик моргнул и медленно, через силу, повернулся. В глазах его Дэвид отчетливо видел страх. Тот самый бессильный страх, который не дает возможности сопротивляться и сделать хоть что-то, чтобы спасти себя.

Даже немного жаль, что Дэвид и в самом деле не собирается его убивать.

— Какая комната свободна? — все так же тихо спросил он.

— Че-четвертая, — выдохнул трактирщик. По его виску скользнула капля пота. — Четвертая, господин, на втором этаже.

— Очень хорошо, — Дэвид кивнул. — Сейчас ты даешь мне ключи, распоряжаешься и горячей ванне и ужине и продолжаешь заниматься своими делами. Можешь обо мне забыть до завтрашнего дня. Все понятно?

— Да, господин, — трактирщик тяжело опустился на свой стул. — Я все понял господин. Вас никто не потревожит.

— Великолепно, — Дэвид принял ключи. — Не забудь про ванну и ужин. И даже думать не смей про орден Чистых.

Трактирщик все так же автоматически кивнул, смотря куда-то в сторону. Дэвид поправил капюшон плаща, привычно оглядел полупустой зал и чуть вздрогнул, встретившись взглядом с мужчиной, что сидел в самом углу.

Некоторое время они смотрели друг на друга, потом мужчина медленно поднял фляжку, словно приветствуя Дэвида, и сделал из нее большой глоток. Дэвид чуть склонил голову и демонстративно развел пустые руки.

Один показал, что ему есть, чем питаться, а другой убеждал, что не имеет враждебных намерений.

Все хорошо, они просто разойдутся и сделают вид, что никогда не встречались.

Дэвид про себя усмехнулся. Интересно, знал ли трактирщик, что добровольно впустил под свою крышу самого настоящего высшего вампира?

Видимо нет, иначе бы не держался так спокойно. Дэвид даже невольно оглянулся, но нет. Трактирщик все так же вертел в руках пустую кружку и смотрел перед собой ничего не выражающим взглядом.

Что же, это явно не его проблемы.

И Дэвид, сжав в ладони ключ (железо чуть обжигало руку), прошел к лестнице. Ступеньки ее оглушительно скрипели, а перила чуть шатались под руками, но все это дарило какое-то почти забытое ощущение спокойствия.

На последней ступеньке Дэвид остановился и обернулся, спиной чувствуя чей-то внимательный взгляд. Вампир за дальним столом, не мигая, смотрел на него. И Дэвид, решившись, тихо произнес.

— Через час, если ты этого так хочешь.

Вампир медленно кивнул и отвернулся, сжав фляжку. Дэвид мог поклясться, что тот материал, из которого она сделана, продавился под его сильными пальцами.

...К его удивлению, ванна действительно оказалась ванной, а не огромной бочкой, которую обычно приспосабливали для мытья. Ванна была небольшая, но, видимо, тяжелая, ее с трудом затащили в комнату два мальчишки — конюха. Или, что вероятнее, они просто надеялись получить за старание лишнюю монетку.

Не получили, разумеется, лишних денег у Дэвида никогда не было.

Наверное, поэтому вода, которую нехотя принесли те же мальчишки, была скорее теплой, чем горячей. Ругаться Дэвид не стал, лишь прогнал их из комнаты, разделся и с наслаждением залез в ванну.

Кто бы знал, как ему надоело мыться в реках и озерах.

Дэвид зажмурился от удовольствия, чувствуя, как наконец-то начинал согреваться. Этот холод, что живет внутри него уже много лет, невозможно было прогнать до конца, но в горячей воде он всегда отступал.

Жаль, что такая роскошь была доступна крайне редко.

Ничего, когда он купит себе дом где-нибудь на окраине или снимет квартиру неподалеку от рынка, будет тогда ему горячая вода хоть каждый день. Дэвид потянулся за мылом, что лежали на табурете, когда дверь отворилась.

Без скрипа, что удивительно, хотя ее петли давным-давно нуждались в смазке.

— А я думал, вы достаточно пунктуальны, — не оборачиваясь, произнес Дэвид. Он прекрасно знал, кто пришел.

Ответом ему послужил лишь тихий смешок.

— Ты достаточно напугал местных служек, — его голос был хрипловат и неприятен. — Ужин боялись нести.

— И ты решил все выручить? — Дэвид все же дотянулся до мыла. — Весьма благородно с твоей стороны.

— Не нам ли, дворянам, заботиться о благородстве? И взаимопомощи.

Дэвид резко обернулся.

Вампир стоял на пороге, держа перед собой деревянный поднос. Тарелка с супом, что стояла на нем, пахла так аппетитно, что Дэвид невольно сглотнул. Вампир улыбнулся и прошел в комнату, тихо захлопнув за собой дверь.

— Не самая лучшая комната, ты не находишь?

Дэвид подал плечами, не отводя от вампира взгляд. Тот, ничуть не смущаясь, подошел к столу, поставил на него поднос и сел на узкую кровать.

Та слегка скрипнула под его весом.

— Что тебе нужно? — спросил Дэвид, намыливая тряпку. — И к чему твои рассказы про дворянство и взаимопомощь?

Вампир пожал плечами. На первый взгляд, как, впрочем, и на второй и третий, он ничего не отличался от человека. Может быть, чуть бледнее, но не более того. Его выдавали глаза, насыщенно — бардового цвета. И не слишком длинные клыки, которые мелькали каждый раз, стоило ему заговорить.

— Ну так что? — поторопил Дэвид. — Я не хочу тратить на тебя весь вечер.

— По тебе сразу видно, что ты из благородных, — произнес вампир, чуть подавшись вперед. Кровать снова скрипнула. — Нас выдает осанка, согласись? Простолюдинам не дано так же высоко держать голову и смотреть на остальных как минимум на равных.

— Как минимум? — Дэвид усмехнулся, проводя тряпкой по руке, смывая дорожную пыль. — Интересно, и как же смотрю я?

Вампир усмехнулся в ответ.

— Сверху вниз.

Они оба замолчали. Дэвид, ничуть не смущаясь нежданного гостя, продолжил мыться, а вампир с интересом осматривал узкую комнатку.

Как будто, там было на что смотреть. Два шага в ширину и три в длину, все место занимает та самая кровать, на которой и сидел вампир, и ванна, воду в которой уже начала быстро остывать.

Что начинало злить Дэвида. Он устал, хотел есть и спать, а вампир пришел раньше времени, когда его никто не ждал.

— Зачем ты явился? — раздраженно спросил он. — Не только ведь за тем, чтобы сообщить мне о том, как я смотрю не людей.

— Не только, — вампир кивнул и поднялся на ноги.

Он был высок, наверное, на голову выше Дэвида. Светлые волосы был собраны в высокий хвост, а тонкие пальцы и ухоженные руки буквально кричали о том, что их хозяину чужда тяжелая работа.

Вампир улыбнулся почти ободряюще, снял китель и потянулся к шнуровке на своей рубашке. Дэвид удивленно приподнял брови. Так скоро перед ним еще никто не раздевался.

Скинув рубашку, вампир некоторое время стоял перед ним, ежась, словно от холода, и переступая с ноги на ногу, а потом, глубоко вздохнув, повернулся спиной.

Дыхание перехватило от неожиданности. Дэвид подался вперед, прищурившись.

— Подойди, — скомандовал он.

Вампир, все так же стоя к нему спиной, приблизился. Его била крупная дрожь. Дэвид, не обращая на это внимания, осторожно, почти ласково, провел рукой вдоль его позвоночника и ощупал бок.

— Скверно выглядит, — произнес он, не решаясь коснуться раны. — Как тебя угораздило?

— Если скажу, что упал, ты же не поверишь? — вода, что капала с рук Дэвида, уже успела намочить штаны вампира, но тот даже не вздрогнул.

— Почему же, — пожал плечами Дэвид и откинулся на спину, — поверю и еще как. Только вот помочь ничем не смогу, так что зря ты пришел. Еще раз: как тебя угораздило? И, что важнее, чем и когда?

Рана, и правда, выглядела скверно. Величиной почти с ладонь Дэвида, стянутая незажившей кожей и гноящаяся. И это на вампире, на котором все заживает в считанные часы.

Тот отошел обратно к кровати, поднял рубашку и так и замер, глядя в стену.

— Неделю назад, — наконец, заговорил он. — Топор был освещен орденом. А еще меня напоили водой с можжевельником. Еще повезло, что ноги унес.

— Повезло, — кивнул Дэвид, с сожалением вылезая из остывшей воды. — Дай простыню.

Вампир молча протянул ее, так и не оборачиваясь. Дэвид быстро вытерся и оделся в чистое. Сейчас хорошо было бы поесть и заснуть до самого утра.

— Что ты хочешь от меня?

— Помощи, — вампир медленно обернулся. В глазах его было самое настоящее отчаяние. — Я умираю и прекрасно знаю об этом. А от тебя, — он осторожно коснулся холодной рукой груди Дэвида. — А от тебя так и несет тьмой. Она меня исцелит. Будет больно, но это поможет.

— А меня высосет до капли, — закончил Дэвид.

Вампир помотал головой.

— Нет, — решительно произнес он. — У тебя много силы, всю ее мне не вытянуть. Но тебе будет плохо, не могу это отрицать.

Дэвид внимательно всмотрелся в бледное лицо вампира. Высшие были той еще загадкой. И не нежить в полном понимании слова, и совершенно точно не люди. Нечто переходное и почти совершенное.

— Что мне за это будет?

— Все, что захочешь, — тут же откликнулся вампир. — Все, что я смогу сделать. Только говори сейчас.

Дэвид сделал шаг вперед.

— Знания, — решительно произнес он. — Мне нужны знания.

Вампир понимающе кивнул.

— Ты задаешь вопросы, а я отвечаю. Могу поклясться, что не буду лгать.

— Это обязательно, а пока... Как тебя зовут? И кому ты доверился настолько, что позволил опоить себя водой с можжевельником?

Вампир замялся на несколько мгновений.

— Меня зовут Карл, — наконец, сказал он. — И я имел глупость довериться собственному сыну.

Спустя полчаса, когда Дэвид, наконец-то поел, Карл вновь сидел без рубашки на его кровати и, чуть сгорбившись, обнимал себя руками. Будь он человеком, Дэвид решил бы, что Карл замерз. Но Высшие не мерзнут, он точно знал это.

— Одной ночи хватит? — спросил Дэвид, доставая из котомки свечу.

Свечи эти специально для него делала Лейла. Долго заговаривала воск и чертила неизвестные Дэвиду руны. Цыгане всегда трепетно оберегали собственные тайны.

— Хватит, — коротко ответил Карл, забираясь под одеяло. — Когда ты начнешь спрашивать?

— А ты не сбежишь утром?

— Под палящим солнцем? — с сомнением протянул Карл. — Я не хочу умирать, кажется, я об этом уже упоминал. И как тебя зовут?

— Хунт.

— Это не твое настоящее имя.

— Но лучше, если ты будешь звать меня именно так, — оборвал его Дэвид, зажигая свечу.

Та тихо затрещала, пламя чуть дернулось, но не погасло. Дэвид осторожно вставил ее в подсвечник и сел на кровать.

— Если честно, то я весьма смутно представляю, что мне делать.

Карл чуть повел плечом.

— Просто ложись рядом и касайся раны, — тихо ответил он. — Даже раздеваться не обязательно.

— И так всю ночь? — Дэвид осторожно лег и положил ладонь на поясницу Карла. Рана, в отличие от остальной кожи, была горячей. — Карл?

— Да. Но ты можешь спать. Будет даже лучше, если ты уснешь.

— Но если...

— Спи! — рявкнул Карл, резко оборачиваясь и смотря Дэвиду прямо в глаза.

Тот моргнул, чувствуя, как голова становится все тяжелее, а веки опускаются.

— Только попробуй удрать, — только и успел прошипеть он прежде, чем уснуть. — Из-под земли достану.

Карл лишь только хмыкнул и положил соскользнувшую руку Дэвида обратно себе на поясницу.