Неправильная сказка (джен)

Они боятся ее. Всегда боятся. Одни заходят, чтобы испытать себя, другие от обреченности, третьи — на спор. Разные люди, разные жизни, но каждый думает, что если ему и суждено умереть здесь, то это почему-то должна быть непременно красивая смерть. И только единственный раз ее почти удивляют.

Когда они встречаются, Красная королева не пытается скрыть свои страхи, а их в ее голове в избытке. Она не стесняется их, не пытается казаться храбрее, чем есть. В ее глазах читается страх умереть в одиночестве на грязном полу, хватаясь за горло, но не в силах вымолвить и слова. Далеко не самая острая, отнюдь не самая яркая фобия. Королева словно хочет выпятить именно ее, чтобы заслонить остальные — действительно важные. И Бармаглот могла бы докопаться, но не захотела. Такая выдержка заслуживает капли уважения, даже несмотря на то, что именно в этот момент ее протыкают Вострым мечом, приковывая к стене до тех пор, пока она кому-то не понадобится.

Страх — самая сильная мотивация, а Бармаглот — его живое воплощение. Гибкое, резкое, неожиданное; карающее. Ее имя произносят шепотом с замиранием сердца, взгляд тут же прячут, а пальцы судорожно сжимают складки одежды. Она несет за собой ужас, но мало кто знает, что и Бармаглот боится.

Ее обступает темнота, и все, что остается, — дожевывать остаточный ужас мертвых на полу камеры вперемешку с собственным и думать о смерти, в которой совершенно точно нет ничего красивого. Герои и злодеи умирают одинаково: уродливо и жалко. Все, кто думает иначе, обманываются и в глубине души понимают это. Глупая надежда ничего не меняет, лишь оттягивает неизбежное. Люди — рабы иллюзий, Бармаглот видит их прогнившие души насквозь. Она и себе не позволяет роскоши верить в лучшее.

Неважно, умираешь ты в поединке или от сердечного приступа, это одинаково больно и горько, в какой-то мере грязно и недостойно. В смерти нет эстетики, лишь разочарование и неминуемое увядание. Плоть гниет, кости распадаются, постепенно тело исчезает, будто и не существовало вовсе. Она видит это привыкшими к тьме глазами, чувствует разлагающуюся вонь, улавливает запах испаряющегося испуга. Все как на ладони, предельно ясно и недвусмысленно.

Дар и одновременно проклятие Бармаглота не дает и микроскопичной возможности обманываться. Она знает каждый вздох, каждую мысль, каждое сожаление, когда человек понимает, что умирает. И сколько бы она ни читала в мыслях, мол, даже у злодея — тем более у него — смерть должна быть красивой, она будет смеяться. Нелепая сказка, призванная утешить, когда ничего больше не остается, и не более того. Она слишком часто ее наблюдает, чтобы допускать мысль, будто это возможно. Не в этой жизни, не с этими людьми, не в этой вселенной. Смерть никому ничего не должна.

Темнота оставляет ее наедине со своими страхами в ожидании очередного смельчака, который надеется, будто он не такой, как все, сможет справиться с Бармаглотом и выжить. Это все, что у нее есть, и все, что будет, пока она не получит свободу: чужой липкий ужас и еще один уродливый труп на каменном полу.