Снег (джен)

— Мама, смотри! Снег машину ест!

Женщина поглядела на засыпанные огромным сугробом старые «Жигули» и вздохнула: вот ведь неуемная фантазия у ребенка.

— Да-да, пойдем, солнышко...

Девочка неохотно пошла следом — матери пришлось взять её за руку, на ходу отчитывая за снятые рукавицы. Девочка только насупилась, ей ведь просто было жарко. А еще хотелось потрогать живой снег ладошкой, но она была девочкой рассудительной и благоразумно не стала этого делать. Но стоять и смотреть, как множество крохотных зубов крошат краску, добираясь до осыпающегося хлопьями ржавчины металла, как сугроб наползает всё выше, медленно и неумолимо, было интересно. Она бы еще постояла, но мама...

Вздохнув, тяжело, подражая взрослым, девочка обернулась в последний раз, но живой сугроб уже скрылся из виду. И девочка вскоре забыла об этой встрече, на долгие в её возрасте два года.

И вспомнила однажды, когда совсем рядом с дорожкой парка раздалось оглушительное:

— Бах!

— О боги! — воскликнула мама. Вообще, воскликнула она и кое-что еще, но девочка сделала вид, что не услышала плохих слов. Вместо этого она завертела головой, выискивая, в чем же дело.

У кустов на небольшой полянке стоял батюшка, настоящий, в черной рясе и с бородой. И сурово смотрел на развороченного взрывом петарды снеговика, одного из целой толпы накатанных детворой во вчерашнюю оттепель. Почему девочка решила, что виновата петарда? Да из разваленного снежного кома сиротливо торчал бумажный хвостик, такой же, как выглядывали из простой сумки на боку священника.

— Да вы с ума сошли! — ахнула мама, тоже всё это рассмотрев. — А ведь приличный человек! Да как вам вообще в голову подобное пришло!

— Мам, пошли, — дочка потянула её за руку. Она-то видела, что остальные снеговики были из обычного снега. А взорванный — из того самого, живого. Он сейчас замер испуганно, выжидал, но был готов расползтись в стороны, зарыться в сугробы, как только люди уйдут и перестанут глядеть на него.

— Нет, это...

— Мам, это был плохой снеговик! А дядя хороший! Пошли, нас тетя Галя ждет!

Женщина вздохнула, но правоту дочери признала — тем более что батюшка молчал, даже не повернув к ним головы. Смысл кричать, если тебя совсем не слушают? И, бормоча под нос возмущенные замечания, она поспешила дальше по заснеженной аллее. Девочка побежала следом, поежившись, когда на спину обрушился тяжелый, явственно ощутимый взгляд. Обернулась — священник смотрел ей вслед, и выражение лица у него было... страшное.

Пискнув, девочка припустила за матерью.

* * *

— Лер, кушать иди!

— Сейчас, мам! — откликнулась девочка-подросток, старательно пришивая очередную бисерину. Откинувшись на спинку стула, она надула губки, с делано критичным видом осматривая свое творение. А что, вполне неплохо. Теперь только изнанку приклеить и подшить...

Отложив рукоделие, Лера вскочила со стула, на бегу щелкнула по крышке аквариума, хихикнула, когда ползшая там улитка втянула глаза в панцирь, и побежала на кухню.

— Поешь, пока не остыло, — мама уже наливала в тарелку дымящийся суп, и Лера только глаза к потолку закатила: ну сколько раз говорить, что такое горячее есть не может!

— Мама, я не из племени огнеглотов!

— Ну компоту себе пока налей, — предложила та. Подумаешь, теплый супчик. Еще и чай холодной водой разбавлять — виданное ли дело. Но каприз небольшой, пусть. Хотя для желудка и вредно, холодное-то есть.

И заглатывать тоже не дело. Женщина только вздыхала, глядя, как быстро уменьшается количество остывшего супа в тарелке. Но ничего не говорила — пусть уж, хоть поест нормально. А то вон как глазюки горят, вся уже в своем рукоделии. Молодец у нее дочка, дома сидит, шьет, за улитками этими своими ухаживает. Страшенные, но что ради ребенка не потерпишь. Всё лучше, чем если бы по подъездам гуляла.

Лера о мыслях матери не знала — она вся уже была там, за столом, дошивала украшение и блаженно жмурилась, представляя, как явится в нем завтра в школу. Конечно, богатенькие одноклассницы будут фикать на дешевку, но ведь есть и те, кто поймут и кому понравится!

Ей кулончик нравился точно — в основном из-за картинки в металлической рамке, случайно замеченной в рукодельном магазине. Вроде это было для скра-бу-ка, но кто мешал сделать с красивой вещицей что-то еще? Лера и сделала.

Когда кулон был готов, она долго сидела, разглядывала его, улыбалась неуверенно. Ей всё нравилось: и пухлые розовые щечки девочки, и смешные косички, и белый шарф, даже на таком крохотном рисунке теплый и толстый. Не нравилась только птица на руках у девочки. Птица должна быть ледяной — иначе какая это Хозяйка Зимы? А Лера хотела сделать именно её, даже сугроб из шерсти под рамкой прикрепила, исколов все руки иглой.

Приложив палец, она закрыла птицу. Нет, не выйдет, так некрасиво. А жаль. И не перекрасишь никак. Правильная птичка должна быть хотя бы с белым оперением. А лучше — ледяная, как в сказке о Прадедушке зиме, который зверей и птиц замораживал. Только у Хозяйки Зимы птица должна быть не мертвая, а изо льда и снега, но живая, чтобы двигалась!

Лера улыбнулась, вспомнив живой снег. Он не встречался уже давно, как бы не пять зим, но она прекрасно знала: это не детская выдумка, всё правда. А раз есть живой снег — значит, должны быть и живые снежные звери!

И она всю зиму искала живой снег по улицам, порой сжимая в руке кулончик вместо путеводного амулета. Искомое так и не нашла, но окончательно осознала, что глаз оторвать не может от заснеженного города — это же так красиво! Всё вокруг белое, искрящееся, чистое!

А потом пришло лето, и Лера поняла, что ненавидит его. Если зимой можно было укутаться, да и холод она любила, то летом — хоть из собственной кожи выпрыгивай, так плохо. А потом она и вовсе свалилась с тепловым ударом, и лежала, злая, слыша голоса ребят под окнами, мечтала, что вот будет зима... Всех снежками закидает!

Зима пришла в свой срок, Лера будто ожила — и откуда столько сил взялось. Она сама не знала, только хотелось петь и плясать, глядя на летящие с неба снежинки. Самые обычные, красивые-красивые. Живой снег — он вон, под машину спрятался, колеса лениво глодает.

Иногда Лера думала: а правильно ли, что она видит этот снег? Хотела спросить сверстников, но быстро передумала: засмеют! Она даже ходила в парк, на ту полянку, пару раз, но священника там так и не застала. Заставала снеговиков, разных, больших и маленьких. Один раз нашла снеговика из живого снега и долго стояла, рассматривая его.

Неправильный снеговик был. Совсем. И снег живой — но неправильный. Подумав хорошенько, Лера сходила за тяжеленной веткой и безжалостно развалила снеговика, стараясь не думать, что в какой-то момент на старательно вылепленном лице мелькнул злой оскал.

Тогда она поняла, что из живого снега людям ничего нельзя лепить. Плохо выходит, нехорошо.

Людям нельзя, а ей — можно. И однажды снежный голубь чуть повернул головку, слабо дрогнул крыльями, сидя на руках девочки. Только вот растаял наутро, оставленный на подоконнике балкона. Или просто уполз снег — кто его знает. Лера понадеялась, что уполз: всё же жалко было бы, если бы его растопило солнце.

Зима шла на спад, и Лере было от этого грустно. Еще неделька, ну полмесяца — и снова удушающая жара. В квартире было жарко даже сейчас, и она порой становилась под холодный душ, нежась под приятно освежающими струями. И неизменно получала выговор от мамы. Но не говорить же ей, что горячая вода больно жжет ставшие очень чувствительными руки? И Лера молчала.

Она вообще всё больше молчала. Бродила по заваленным снегом улицам — метели этим февралем неистовствовали как никогда. Приходила домой вся в снегу, ни капли не замерзшая и хоть немного успокоившаяся. Близящаяся весна доводила до отчаянья, хотелось выдернуть из календаря все лишние листки или залезть в холодильник.

Мама как-то застала её у открытой морозилки, захлопнула дверцу, отругала, что всё же растает, а Лера простудится! Та только поглядела какими-то выцветшими глазами.

— Ты не заболела? — переполошилась мама, глядя на бледное лицо и нездорово румяные щеки. — Дай-ка я тебе температуру померяю...

Градусник показал тридцать пять. Но женщина списала всё на то, что он электронный. И, почти силком впихнув в дочь кусок холодного пирога, отправила её спать.

Что-то не так с ней было. Женщина устало глядела на закрывшуюся дверь в дочкину комнату. Совсем не так. Лера не была особо общительна, с чужими тяжело находила общий язык, но с ней-то, с мамой, щебетала как птичка. А тут за весь день — и двух слов нет. Что-то случилось, ох случилось. Надо поговорить с ней, пока не поздно, а то еще удумает чего.

Содрогнувшись от некстати накатившей мысли о петле, женщина поспешила звонить школьной учительнице, своей подруге. Может, кто-то в школе Леру обидел, а та молчит, боится оказаться ябедой?

Шаги за дверью стихли, и Лера отошла к окну, тихонько распахнув створки. В комнату хлынул холодный морозный воздух, она вдохнула полной грудью. Так хорошо... В аквариуме тихо хрустели подмороженной морковкой улитки.

Оставив щелочку приоткрытой, Лера села за стол, но шиться почему-то ничего не шилось. Она бездумно перебирала бисерины, бусины. Белые, прозрачные, искрящиеся, как снег... В руку ткнулось холодным. Лера подняла глаза — и увидела кусочек живого снега. Край стола уже был весь занесен им, а в приоткрытое окно всё сыпались и сыпались снежинки.

Улыбнувшись, Лера погладила снег, будто живого зверька. Пощекотала — и тот довольно скрипнул, зашелестел. Хорошо. Ему было хорошо. Хорошо было и ей: от снега тянуло холодом и свободой. Резко встав, она распахнула и балконную дверь тоже, вышла, как была — босая, в одной легкой маечке.

Снег не таял под её ступнями, только шуршал довольно. Стекал с балкона, предлагал устремиться за ним, туда, во всё усиливающуюся метель. Воздух уже напоминал кисель, так много в нем было снежинок.

Лера наклонила голову набок, улыбнулась. Белая круговерть казалась такой родной, куда более родной, чем мерзкое тепло квартиры. И там не будет лета... никогда не будет лета. Снег шептал это, обещал прохладу и уют, мягкие объятья и участие. Обещал отсутствие одиночества. Обещал встречу с другими своими хозяевами.

Она почти шагнула с балкона, замерев в последний момент. Тепло, которым тянуло от двери, огнем обожгло щеки, но она вытерпела это, торопливо сдергивая крышку с аквариума. Та упала на пол, раскололась — но это уже было неважно.

Улитки тянули вверх бледные глаза, поблескивали инеем на панцирях. Лера подхватила их, рассмеялась, когда ледяная щекотка прокатилась по коже — они поползли по рукам, осторожно ощупывая свой путь.

— Лера? — за дверью зазвучал взволнованный мамин голос, но девочке он теперь был не важен. Важен был недовольный скрип снега: он заждался, метель хотела идти дальше, заносить другие дома.

Лера метнулась в эту белую пелену с разгону — только и мелькнули голенастые девчачьи ноги. И метель понеслась прочь от дома, разбивая, глуша своей круговертью истошный женский крик.