Как все начиналось (джен)

Горы были холодны и безмолвны, как могут только горы. Белый снег блестел на солнце, рисовал на покрытых инеем скалах невероятные узоры. Красота картины завораживала — но некому было любоваться ею.

Здесь не жили люди, сюда редко забредали другие создания.

И потому никто не знал, как все началось.

В какой-то момент хрупкое равновесие нарушилось. Секунду назад все было тихо, но вот первые полоски снега обманчиво неторопливо скользнули вниз, а следом за ними — и вся масса, накопившаяся на пологом склоне. Лавина стронулась, и её было уже не остановить.

Ревущим потоком она пронеслась по склону, играючи слизнув с него редкие камни и деревья, и уже обессиленная разбилась далеко внизу, в долине, захлестнув её до краев.

Вокруг было темно. К темноте он уже привык, еще давным-давно, но что-то изменилось. Он по-прежнему не был свободен, но полное оцепенение сменилось чем-то другим.

Он попробовал шевельнуться и из груди вырвался слабый сип, заставивший вздрогнуть от неожиданности. Невыносимая тяжесть давила сверху, теснила с боков, но это не сковывало тело так, как раньше. Можно было попробовать вытянуть руку. Она с трудом, но повиновалась, и он замер, потрясенный ощущениями. Неподвижность была столь же привычна, как темнота, и теперь он осмысливал новую для себя ситуацию. Под пальцами было что-то холодное и колючее, и это что-то проминалось.

«Может быть, из этого можно выбраться?» — мелькнула в сознании первая связная мысль. Он попробовал раздвинуть то, что было вокруг, но почти ничего не вышло.

Терпения ему было не занимать.

Уже одно то, что теперь была возможность движения, давало надежду. И он двигался, медленно, но верно. Время для него давно стало бессмысленным звуком. В темноте не существовало ничего — ни лет, ни секунд. Было только одно мгновение, один удар сердца, растянувшийся до бесконечности.

Он не знал, куда движется. Вниз, вверх? Это были пустые слова. Но оставаться недвижимым, как раньше, он не мог. В неизмеримой темноте появился смысл. И еще что-то не давало успокоиться. Какой-то смутное ощущение, что он все делает правильно. Что надо продвигаться, разгребать руками окружающее и протискиваться, тянуть ставшее бессмысленным грузом тело дальше, туда, где будет что-то. Что — он и сам не понимал.

Две, а может быть, три вечности спустя скрючившиеся, давным-давно изодранные пальцы наткнулись на что-то твердое.

«Неужели, этим все и закончится?» — с ужасом подумал он. Нет, так быть не могло. Не должно было быть! И он в бессильном ужасе все пытался пробить это твердое. И...

В какой-то момент оно поддалось.

Корка льда со звонким треском разбилась. Трещины ползли все дальше и дальше, отверстие расширялось, и, наконец, он смог протиснуться в него и бессильно растянуться в каком-то другом месте. Темнота, ставшая неотступным спутником, все так же простиралась со всех сторон, но не было тяжести. Холод остался, невыносимый и пробирающий до самого сердца, но вокруг было что-то новое.

Можно было дышать. Можно было лежать и ощущать под щекой что-то гладкое, водить по этому практически ничего не чувствующим пальцем и понимать, что теперь тело свободно.

«Камень», — скорее вынырнуло из темноты сознания, чем осмысленно подумалось. — «А позади был снег».

Он попытался вспомнить, что это такое: камень и снег. Твердое и крупитчатое, но и то и то одинаково холодное. Нет... Камень может быть теплым. Нагретый на солнце камень. Солнце...

Он тщетно пытался вспомнить, что такое солнце, но не мог. Темнота не давала собраться с силами, и, в конце концов, он поддался ей, провалившись в такое же бесконечно темное и холодное забытье.

Сны ему уже давно не снились.

Пробуждение было странным. Тело оживало, почувствовав свободу. Болели руки. Болело все, что только могло болеть. Он был одним комком боли, но она была где-то далеко, будто и не с ним. Сидела рядом, протяни руку — и можно будет дотронуться.

Руку он протянул, но нашарил лишь пустоту. Потом медленно поднялся на ноги.

Это было странно и почти невероятно. Стоять, ощущая под ногами твердую поверхность, и вокруг — свободное пространство. Первый торопливый шаг тут же был наказан — нога подвернулась, и он рухнул на колени, больно ударившись о пол. Под ладонями стало мокро.

«Кровь», — пришло еще одно определение. Кровь из его содранных до мяса рук. Почему-то это радовало. Раз есть кровь — значит, он жив. Значит, будет жить.

Упорно поднявшись на ноги, он сделал еще шаг. И еще. С каждым движением тело отзывалось все уверенней, хотя со стороны он, наверное, походил на полупарализованного.

Это было неважно. Локоть задел что-то твердое, и он осторожно прикоснулся к этому. Стена. Дальше можно было идти, придерживаясь за нее.

В какой-то момент он решил, что ему мерещится. Он видел.

Сбившись с шага, он вытянул руку. Перед глазами мелькнула смутная тень, но она без сомнения была. Теперь он уже не ковылял, а старался идти быстрей. Свет манил и притягивал, хотя отвыкшие от него глаза болели все сильнее.

На стене росло пятнышко светящегося лишайника. Оно казалось невыносимо ярким, хоть под этим светом и нельзя было почти ничего разобрать. Общие очертания, неясные тени — вот что было вокруг. Каменный коридор, изломанный и никогда не знавший кирки рудокопа.

Он одобрил это открытие, хотя и не понимал, что в этом хорошего.

Опять пошла бесконечность, на этот раз прерываемая всплесками света. Тело теперь болело меньше, и он шагал и шагал, придерживаясь за стену. Пальцы по-прежнему были изодранны об острые камни и края выбоин, но его это мало заботило. Он сжился с болью так же, как до этого сжился с холодом и тьмой.

Становилось теплее. Неуловимо медленно отступал холод. Лишайник на стенах появлялся все чаще, пока не стал расти везде, спускаясь на пол и забираясь на потолок. Эти коридоры можно было бы даже назвать уютными, если бы он помнил такое определение.

Теперь он все острее чувствовал, что что-то гонит его вперед, не дает остановиться и попытаться понять, что же делать дальше. Странная тревога все нарастала, заставляла временами переходить на бег. Потом она достигла своей кульминации, и он задержался, чтобы выломать из треснувшей стены большой обломок. Тело еще долго болело от богатырского удара, и он прихрамывал, но теперь у него была неплохая каменная дубина. Просто нести её в руке было тяжело, и он закинул импровизированную палицу на плечо. Тело само подстроилось под новую тяжесть, будто уже не раз шло именно так.

Подкованные сапоги гулко ударяли по камню. Он высматривал опасность, но коридоры были все так же пусты и безжизненны, если не считать лишайника.

Ожидаемая опасность пришла немного не так, как он предполагал. Крик, приглушенный расстоянием и изломами стен, искаженный до неузнаваемости, но все же принадлежащий живому созданию.

Радость по поводу этого открытия немного усугублялась тем, что крик был полон боли. Он знал, он сам не раз безмолвно кричал раньше, задолго до освобождения. И теперь он бежал вперед, горя одним желанием — не дать этому незнакомому существу погибнуть раньше, чем он доберется до него.

Крики множились и дробились, гулким эхом раскатываясь по подземельям. Кричало уже не одно существо, а многие, и к крикам боли добавлялись яростные кличи и звон оружия. Битва, понял он. Это заставляло кровь все быстрее бежать по жилам, тело ожило окончательно и горело жаждой схватки. Он и был рожден для схваток — неожиданно понял он. Он знал, как драться, и он любил это делать.

Сухие, потрескавшиеся губы впервые раздвинулись в предвкушающей улыбке.

Коридор резко обрывался уступом, и внизу, в обширной пещере, кипела битва. К дальней стене жались какие-то камни — он даже не сразу понял, что это странные жилища. В стороне тек тонкий ручеек, уходивший в промоину в стене. Лишайник здесь не только рос по стенам, но и свисал с потолка причудливыми гирляндами.

Все это было отметено как незначительное после того, как он разглядел сражающихся. Теперь важно было лишь это.

Странные маленькие лопоухие создания яростно отбивались от других, повыше и помассивней. Он не помнил, а может быть и не знал названия ни для тех, ни для других, но маленькие вызывали в нем какой-то отклик.

«Я знал их?» — пришла мысль. — «Возможно...»

Дальше для размышлений времени не оставалось. Большие теснили маленьких, и решение пришло само собой. Мышцы напряглись, метнув тело вперед, и он прыгнул вниз, прямо в гущу драки.

От оглушительного удара вздрогнули все. Отчаянно сражавшиеся прихвостни не верили своим глазам, как и люди.

Согнувшееся после приземления существо выпрямлялось, поднимаясь во весь свой двухметровый рост и поудобней перехватывая огромную каменную палицу. Оно походило на человека — очень большого и очень мускулистого человека, но кожа его была черной и испещренной белыми полосами, хотя видно это было лишь там, где кожа еще присутствовала. Руки будто освежевали, и на каменной дубине, которую сжимал монстр, алели свежие разводы. Лицо было сплошной кровавой маской, лишь сверкали алыми огнями глаза, да кривился в страшной улыбке провал рта. Покрытые глубокими царапинами, местами покореженные доспехи, и раньше устрашающие, сейчас делали его похожим на восставшего из могилы.

— Чур меня!... — выдохнул один из воинов-людей, и эти тихие слова будто послужили спусковым крючком. Монстр окончательно оскалился и легко взмахнул палицей, снеся стоящего слишком близко человека. Прихвостни заорали, и битва началась сначала, но теперь на их стороне было хоть какое-то преимущество.

Он сражался. Он помнил, как это делать, вспоминал с каждым новым ударом, и каменный обломок будто плясал к его руках, сминая доспехи и тела, с хрустом дробя кости и отбрасывая противников.

Его боялись, и он чувствовал этот страх, пьянивший и круживший голову. Всего этого было слишком много, и усталое, измотанное тело начало подводить. Вот чуть дрогнула рука, и смертельный удар пришелся мимо цели, человек просто упал. Вот под ногу подвернулся камень, а может быть, чье-то тело, и вражеский удар был пропущен. Он успел только подставить вместо шеи плечо, и клинок, проскрежетав по наплечнику, смял его, оставив на коже глубокую царапину.

Он уставал, и понимал это. Но противников было все меньше и меньше, а прихвостни за спиной вопили все восторженней. Он уже слышал эти крики раньше, уже сражался вместе с этими маленькими созданиями. И он не мог сдаться сейчас.

Последний противник тоже не желал отступать. Двуручный меч, не пойми зачем взятый им в подземелье, сейчас оказался хорошим подспорьем, и каменная палица все никак не могла нанести удар. Воины кружили, и первым здесь должен был погибнуть тот, кто пропустит решающую атаку.

Он устал. Смертельно устал. И очередной удар вывернул заляпанную чужой кровью дубину из рук, бросив его на одно колено. В кисти что-то предательски хрустнуло, а человек уже поднимал меч, чтобы добить его. Он мог только выставить руку, понимая, что это не спасет, тяжелый клинок разрубит и плоть, и кости, но произошло то, чего не ждал никто. Из открытой ладони ударило пламя, и человек закричал, пытаясь закрыться от испепеляющего огня. Тяжело зазвенел упавший на пол меч. Его хозяин кричал недолго: подскочивший прихвостень завершил начатое, всадив ему в горло короткий клинок.

Он замер, не веря, что все закончилось.

Тело окончательно перестало повиноваться, но невероятным усилием воли он заставил себя медленно подняться, выпрямиться и окинуть взглядом спасенных прихвостней.

Те молчали, восхищенно глядя на ожившую легенду. А потом к потолку пещеры взлетел слитный радостный вопль.

— Повели-ите-ель!!!

Он улыбнулся. Да. Он слышал этот крик раньше.

Он сидел на камне около ручья и глядел на деловито снующих прихвостней. Они действовали слаженно, хоть и довольно суетливо: часть занималась ранами соплеменников и погибшими, часть обдирала трупы людей и утаскивала их куда-то в дальний коридор, оставляя все ценное. Из их лопотания он понял, что там очень удобная расщелина. Все верно, не оставлять же их гнить тут.

Прибежали с новостями те, кто был отправлен на разведку в ближайшие коридоры.

Это было бы даже смешно — такое стечение случайных обстоятельств. То, что пробудило его, та странная сила, гнавшая сюда, и люди, вставшие лагерем в соседней пещере. Они искали норы прихвостней, чтобы покарать их за набеги, и только чудо привело их сквозь лабиринт подземелий к старательно спрятанному поселению.

Он устало повел плечами и повертел в руках бесполезный уже наплечник. Доспехи от ржавчины спасла лишь вложенная в них магия, но толку от них было мало — наплечник был безнадежно покорежен. Он бросил взгляд на поле боя, где лежала расколовшаяся от удара о пол каменная дубина. Да, не то это было оружие. И сам он был еще не тот.

Острый край металла неприятно кольнул пальцы, и с ним из черной глубины памяти пришло воспоминание. Он зажмурился, ловя ускользающую картинку.

Ветер чуть колыхал листву, бросал на неприкрытые доспехами руки теплые солнечные лучики. Благоухали огромные яркие цветы, над которыми кружились пестрые насекомые. Мир и спокойствие царили в лесу, но он знал — все это лишь видимость. Его отряды пробирались сквозь кустарник, и зеленые прихвостни практически сливались с окружающим, выдавая себя лишь нецензурным шипением. Бурые маршировали непривычно тихо, тоже чуя подвох. И он не заставил себя ждать: сверху, из переплетения ветвей, птицами скользнули на землю легкие фигуры. Зазвенели мечи, тишину лесного полога прорезали крики. Эльфы атаковали слаженно и безжалостно — это была их территория. Чаши весов колебались, то замирая в неустойчивом равновесии, то чуть склоняясь в сторону, и резко опрокинулись.

Тонкое лезвие безвредно скользнуло по его броне, попало в стык доспехов, прорубив меховую накидку, и глубоко врезалось в живую плоть.

Он помнил свой крик и разверзающуюся под ногами темную бездну.

Пальцы до боли сжались на злосчастном наплечнике, сминая металл в комок.

Из этой самой бездны выплыл еще один фрагмент прошлого. На этот раз он был полон не боли и не напряженного ожидания нападения, нет. Там были ласковые прикосновения, и тело освобождалось от тяжести доспехов. Кожу щекотало чужое горячее дыхание, а чей-то голос шептал: «Мой повелитель...»

Он с силой провел рукой по лицу. Забинтованные пальцы ныли и зудели, но это было даже хорошо — пройдет еще немного времени, и кое-как намотанные повязки можно будет снять. На лице под коркой запекшейся крови, которую он смыл ледяной водой из ручья, уже была свежая кожа, непроглядно черная и еще чересчур чувствительная. Пока на нее нельзя было накинуть ткань, чтобы скрыть лицо, как он делал это всегда.

Он мотнул головой, отгоняя мысли о своем состоянии. Все это пройдет, нужно было лишь немного времени, отдыха и пищи. Сейчас главным было не это.

Память потихоньку возвращалась. Он уже неплохо понимал, что к чему, отличал людей от прихвостней. Последние воспоминания даже напомнили, что есть на свете такие существа, как женщины, и он смутно подозревал, что руки ему перевязывала именно прихвостница. У них всегда было сложно различить, кто есть кто, но как-то она была поизящней и не сражалась со всеми, а вылезла из домов вместе с другими такими же, когда битва закончилась.

Сейчас надо было решать насущные проблемы, и он жестом подозвал к себе старейшину прихвостней, чья когда-то светлая кожа побурела от времени.

— Башня? — голос был как чужой, неприятно колющий горло и отдающий в груди. Он и раньше-то был не особо болтлив, а сейчас и подавно, но прихвостень понял. Из его сбивчивой, полной каких-то обрывков легенд и восхищений повелителем речи он понял, что остатки башни должны быть где-то далеко на юго-западе, и что ситуация еще хуже, чем он предполагал сначала. Остатки его прежних владений давным-давно захватили люди, создавшие новое государство, и они нещадно гнали и истребляли прихвостней. И это поселение было бы вырезано под корень, если бы не его заступничество. А теперь прихвостни собирались уходить.

Он кивнул. Сейчас это было самым правильным решением.

Встав, он размялся, с хрустом потянувшись. Прихвостень жаловался на что-то, кажется на то, что гнездо уже слишком большое и придется брать отростки, а не все гнездо целиком, но он не слушал.

Он чувствовал себя огромной глыбой льда, в центре которой, не смотря ни на что, неугасимо горела искра. С каждой минутой, с каждым вздохом и с каждой мыслью пламя разгоралось, пожирая лед и освобождая все новые и новые кусочку его личности.

Еще немного и это пламя взовьется пожаром, а вокруг загорятся костры, на которых будут корчиться те, кто пленил его и заточил в лед на долгие-долгие годы.

Еще немного и он вернет себе былую славу. Его снова будут бояться и любить, снова запылает огонь в сердце башни.

Огонь во имя него.

Во имя повелителя.