Первый. За гранью выбора (джен)

…и как мне описать все это? Они называли меня гением, светилом медицины, пророчили, как моими руками будет сделан огромный вклад в развитие генной инженерии и говорили еще много всего подобного…

Но я оказался бесполезен.

Просто смотрел, не в силах справиться с шоком. Чувствовал, как по рукам течет еще теплая кровь — ее кровь! — и ничего не мог сделать. Только отнести в машину и гнать что есть духу, позабыв обо всех правилах и условностях, в наивной попытке успеть, надеясь, что она продержится…

Мою младшую сестренку, единственного члена семьи, погубила случайность.

И горько, и смешно.

В наш век, когда прогресс уже далеко шагнул вперед и не собирается останавливаться; когда медики способны справиться фактически с любой из болезней; когда научились отодвигать чуть в сторону даже сам факт старения, человек оказался неспособен справиться с этим простым явлением. Не в силах противостоять случайностям.

Это нечестно.

Мысль о несправедливости с тех пор засела во мне столь глубоко, что я не мог от нее избавиться.

Я закончил обучение с отличием, был переведен в одну из сильнейших лабораторий мира, пусть для этого и пришлось переехать. Начинал, конечно, лаборантом, но быстро заслужил уважение коллег и, буквально год спустя, смог добиться собственной лаборатории.

Тогда я стал работать на себя, ради поставленной некогда цели, что уже давно превратилась в навязчивую идею. Мне в помощь выделили ассистента — паренька младше меня года на три. Должно быть, он точно так же был переведен сюда на практику после окончания учебы. Очень скоро этот человек стал для меня практически младшим братом.

Александр Рэй, или по-домашнему Лекс, очень быстро проникся моей идеей и был готов помогать, несмотря на необходимость работать во внеурочное время. Как я вскоре узнал, он тоже был один. Пусть и по другим причинам.

Нет, мы вовсе не собирались создавать лекарство от всех болезней — я прекрасно знаю, что воплотить в жизнь глупые мечты фантастов невозможно: панацеи просто не существует. Да и моя цель была совершенно иной.

Лекарство от случайностей, каким оно должно быть?

После долгих раздумий мною было принято решение создать средство, ускоряющее регенерацию человеческого тела. В разы. В десятки раз. Чтобы больше никогда не повторилось то, что я пережил несколько лет назад. Ведь малышке не хватило всего нескольких мгновений. Будь ее организм совсем чуть-чуть сильнее — трагедии не произошло бы.

Пять лет практически непрерывной работы — вот цена, которую мы с Лексом заплатили за первый полноценный вариант препарата. Мы зависали в лаборатории порой сутками, питаясь черте как, увлекаясь исследованиями настолько, что иногда забывали даже о сне. А ведь параллельно этому необходимо было выполнять и основные мои задачи. Что я и делал, часто с неохотой, считая их неизбежным отвлекающим фактором. После десятков различных вариаций, проб и ошибок был получен образец, который я признал завершенным. Теперь требовались проверки. Множество проверок сначала на животных, потом, в случае успеха, и на людях. Первыми подопытными стали крысы, и несколько мгновений я был безмерно рад, оно работало.

Минутой спустя мы узнали и о побочных эффектах.

Бешенство.

Все три крысы, будто обезумев, кидались друг на друга, впивались зубами, раздирали плоть противника в клочья, а убив — жадно пожирали. Выжила только одна, но ее я усыпил и сжег.

Препарат требовал доработки.

Но результаты множества попыток разнились лишь одним — временем, необходимым для того, чтобы безумие захватило подопытный организм. Не только крысы, я экспериментировал и на других животных, но на итог это никак не влияло. Однако однажды, случайно забыв в клетке с подопытными крысами кролика, я увидел удивительную вещь — обезумевшие звери не трогали другой вид. Кидались только друг на друга. Мне показалось это странным, но тогда я не придал значения…

Порядка года у нас было на то, чтобы попытаться как-то исправить эту странную ошибку. Но я не успел.

Полчаса назад… Это тоже случайность. Правда, теперь я мог сделать хоть что-то. Произошла какая-то авария, Лекс оттолкнул меня прочь из-под рушащейся конструкции, но сам…

Это проклятие. Мое собственное.

У меня не осталось выбора, кроме как вколоть ему последний вариант созданного нами препарата. И он сработал. Страшные раны затянулись за считанные минуты; цвет лица выровнялся; дыхание, пульс, все показатели — в норме. Сейчас он спит на небольшом диванчике в моей прихожей, а я пишу эти строки. Как закончится эта авантюра, я не могу даже предположить. Везти его в больницу нельзя. Выпускать отсюда — тоже.

Что мне теперь делать — не представляю. На всякий случай я ввел ему дозу успокои…

Всем привет. С неделю назад один человек связался со мной, попросил о встрече и передал эти данные. Заказ был оплачен вперед, хотя условия его сдачи меня удивили: мужик отказался назвать себя и позволил мне опубликовать восстановленный документ на своем ресурсе с условием общей доступности. Что я и сделал.

Теперь персонально для заказчика: дальнейшее восстановление данных невозможно, я сделал все, что мог. Да и что вы хотите: эти ваши файлы, если верить дате создания, почти столетней давности! (конкретный возраст указан в сопроводительном документе) Носитель поврежден. И чем-то заляпан. Я не стал вдаваться в подробности, чем именно.

Кроме опубликованного, в файле был ряд изображений. Я прикреплю те, что мне удалось восстановить, отдельным документом ниже. Но все же мой профиль именно тексты, так что там совсем мало. Не обессудьте.

На этом считаю свою работу выполненной.

Реставратор.

— Проспал-проспал-проспал! — Рон метался по своей небольшой комнатке, ставшей уже родной за последние годы, и лихорадочно собирал раскиданные по столу бумажки, пытаясь при этом привести себя в хоть сколько-нибудь презентабельный вид. Годы жизни научили мужчину многому, но наука о том, как успевать на работу вовремя, прошла мимо него, увы.

Рубашка, ботинки, часы, чудом не забытые брюки, которые он поначалу лихорадочно пытался надеть прямо через обувь; папка с бумагами, протокол вчерашнего эксперимента, почему-то лежащий под столом, а не на нем… все? Кажется, да.

Рон последний раз проверил документы, подхватил рапиру, на ходу крепя ее на пояс, и выскочил во двор общежития, быстрым шагом направляясь в главный корпус исследовательского центра.

Странно представить, но даже такой рассеянный человек, как Рональд Андерсон, никогда не забывал оружия. Еще каких-то полвека назад над ним бы посмеялись. Оно и понятно: грубо сделанная рапира на фоне огромного современного мегаполиса со всеми его воздушными магистралями, роботами-уборщиками, голографическими экранами и прочими свидетельствами прогресса выглядела до ужаса архаично. Казалось бы — раз так нужно оружие, то чем не устраивают столь любимые фантастами прошлого бластеры или те же световые мечи? Но нет, каждый житель этого времени предпочитал всем изобретениям человечества, призванным убивать, старые добрые клинки.

На то была причина.

Страшная, да… но за последние пятьдесят лет уже ставшая обыденной для всего мира.

— Опаздываешь, Андерсон! — голос Главного был привычно хмур, хотя в этот раз фраза прозвучала явно больше для порядка, чем всерьез. Работу еще даже не начали.

Небольшой штат лаборатории стоял у огромного многослойного стекла, что разделяло их и специальную камеру. На лицах мужчин было написано выражение мрачного ожидания, а все взгляды направлены на девочку лет семи, что была прикована к стене отделенного помещения.

Выглядела она плохо.

Крепления из максимально очищенного от примесей железа оставляли на руках и шее ребенка серьезные ожоги. Если судить по внешнему виду, девчушка была привезена сюда чуть ли не из зоны боевых действий, однако, кроме упомянутых ожогов, на ней не было ни царапины. Ко всему прочему, она была в сознании. Глухо выла на одной ноте охрипшим голосом — кричать уже не могла. Слез тоже не было, но в детских глазах сейчас застыла совершенно несвойственная им пустота. Безнадежная и темная.

— Почему ей не вкололи снотворное? — тихо спросил Рон, вновь бросая взгляд за стекло. Такой же хмурый, как и у всех. Такой же безжалостный.

— Вкололи, — брезгливо отозвался Главный, — двойную дозу. Хоть бы хны. Тебе повезло, что ты опоздал. Тут были такие вопли, что даже я был за то, чтобы пристрелить тварь. Хорошо хоть динамики отрубить можно.

— Так, может, все же прибить, и дело с концом? Не первый раз ловим. Уж слишком от нее проблем много.

— Э, нет. Чтобы ее поймать, прилично народу полегло. Девчонка чистокровная.

На какой-то момент повисла тяжелая тишина, и Рональд перевел ошарашенный взгляд на предоставленную им добычу. Чистокровная? Это многое объясняет. В первую очередь то, почему их исследовательской группе в помощники поставили другой отряд.

Тот вряд ли выжил.

Ведь родители редко оставляют детей одних. А взрослые представители расы четыре-один слишком опасные противники.

Все началось лет семьдесят назад, когда один аспирант представил в качестве дипломной работы проект с громким названием «Абсолютная регенерация». В научных кругах к этому отнеслись с изрядной долей юмора, но стоило комиссии вникнуть в описанные исследования и их результаты, как автор этой работы встал во главе собственной лаборатории, получил все необходимые условия и лучших на тот момент ученых в состав своей команды. Еще спустя пять лет Леонардо С. Рэнуэ, чье имя теперь было весьма известно в определенных кругах, представил первый экспериментальный образец своего препарата: АР 1-1. Но до массового производства, и даже до испытаний на человеке, ему было тогда еще далеко. Долгие семь лет шла доработка уникального по своей сути вещества прежде, чем уверенный в результате ученый объявил открытое испытание, предложив в качестве подопытного самого себя.

Шум после этого заявления поднялся невообразимый. Об открытии было объявлено публично, и в назначенный день эксперимент могли наблюдать все желающие. О его успехе и вовсе узнал каждый человек даже в самом отдаленном уголке мира. Когда же прошел период, необходимый для того, чтобы убедиться в отсутствии фатальных побочных эффектов, был проведен еще ряд экспериментов, для выяснения зависимости реакции от типа крови и прочих личных параметров человека. Когда сто из ста опытов дали положительный результат, вещество «АР 4-1» ввели в массовое производство. 

А еще несколько месяцев спустя было совершено первое убийство.

Погибший — никому не известный работник одного из заводов. Жил один. Произошедшее занесли бы в архив и начали тихое расследование, если бы не сам факт того, как он был убит.

Тело обескровлено.

Следов борьбы почти нет, жертву просто оглушили мощным ударом сзади, после чего зачем-то слили из бедолаги всю кровь через две аккуратные дырочки на шее.

Все происходящее выглядело чьей-то глупой шуткой. Собственно, законники и предполагали, что убийцей окажется какой-нибудь сумасшедший, помешанный на сказках о вампирах. Но несколько недель спустя нашли еще одного, убитого тем же способом, но в совершенно ином городе. А потом еще. Два случая, произошедших одновременно, исключили вероятность работы серийного маньяка. Кто-то говорил о культе, кто-то о странной группировке… У властей почти не было ответов на вопросы о происходящем. Люди волновались. Общество единой волной захлестнул страх. Легенды о вампирах вдруг приобрели новый оттенок, и теперь, переделанные на современный манер, рассказывались шепотом во всякого рода забегаловках. Мир будто начал сходить с ума. Изделия из серебра и подделки под них скупались во всех лавках, а цены на этот драгоценный металл подскочили до небес. Резко возросла популярность религии. Появились даже “охотники”, что собирались небольшими группами по ночам и пытались прочесывать город, вооружаясь деревянными кольями, крестами и святой водой.

Кому-то везло, и они действительно находили дичь.

А потом пополняли своими именами списки в новостях.

Число жертв росло, и теперь сообщения о них поступали не раз в неделю, а каждый день, причем по несколько случаев. Все они действительно были совершены в темное время суток, а потому власти практически повсеместно ввели комендантский час. На какое-то время все затихло.

Ненадолго.

Следующий инцидент, введший весь мир в шок и недоумение, был схож с убийствами лишь в одном: преступнику нужна была кровь. Но куда больший переполох вызвало имя того, кто с поличным был пойман при попытке ограбления одного из госпиталей: Леонардо С. Рэнуэ.

Мир вновь будто вскипел. Теперь, когда всплыло это имя, многое стало ясно и для ученых. Необходимость в объяснениях появления «странных хищников» отпала, нашлись ответы на многие вопросы, но… Обезумевшей толпе фанатиков нет дела до науки. Весть о Первом Вампире подняла куда больший ажиотаж, чем некогда появление АР. По сути, люди разделились на две группы, часть из которых требовала обратить и их в вампиров, а другая — смерти ученого. Напуганный человек — это само по себе страшное явление. Напуганная толпа под предводительством фанатика — это стихийное бедствие. Властям того городка, где жил и был пойман Рэнуэ, ничего не оставалось, кроме как отдать его толпе из страха уже за самих себя. Ученый был прилюдно сожжен. Его семья, работавшие с ним люди, те, кого смогли поймать, разделили его судьбу. Дом, машина и все прочее, что имело отношение к этому, теперь проклятому, имени — тоже.

Слишком поздно осознали, что ярость общества забрала с собой и все черновики, наработки, а также промежуточные результаты экспериментов ученого. Научный мир, только-только засучив рукава и взявшись за работу вплотную, схватился за голову. Из базовых сведений, на основе которых планировалось найти антидот или хотя бы средство уничтожения, остался лишь вводный труд Леонардо, с которым он выступал некогда на конференции. Слишком мало. Теперь для того, чтобы понять феномен вампиризма и найти способ борьбы с ним, необходимо было практически заново воссоздать АР 4-1. Но тогда еще никто не понимал реального масштаба и последствий этой вынужденной задержки действий.

За суматохой, поднявшейся вокруг имени Рэнуэ, люди как-то забыли, что вампиры — существа вполне разумные и способны понять последствия открывшейся правды. И пока велась охота за каждой мелочью, связанной с молодым ученым, они успели осознать новость с совершенно иной стороны и отреагировать на нее соответственно. На примере первого из них поняв, что ничего хорошего будущее вампирам не готовит, они объявили войну, захватив несколько крупных городов, теперь стекаясь туда со всех концов мира.

Ведь тех, кто отважился проверить на себе «лекарство от случайностей», было много. Очень много. Некоторые военные организации и вовсе решились на массовую закупку АР в погоне за собственным влиянием и силой, за что теперь и поплатились, отвергнутые обществом.

Время шло. Ярость, что вела людей в заранее проигранные битвы, быстро сменилась отчаянием. Проект «Абсолютная регенерация» полностью оправдывал свое имя, помимо прочего позволив зараженным организмам снять внутренние пределы и использовать силу мышц на максимум. Инстинкт, что не позволял этого из-за возможности фатальных повреждений и перегрузки организма, потерял и смысл, и актуальность. Убить вампира можно было, лишь разом уничтожив более семидесяти процентов его организма. Люди быстро поняли, что древние сказки имеют мало общего с реальностью: осиновые колья не действовали; дневной свет им никак не мешал; серебряных крестов они не боялись, а использовать холодное оружие никто не догадался, предпочитая куда более прогрессивные методы атаки и защиты. Но апогеем всего происходящего стал факт полной регенерации любой части тела. Даже головы. Вот только информация, заложенная в мозг по мере взросления человека, не восстанавливалась, и такое существо превращалось в безумного зверя, ведомого лишь инстинктами и чувством голода — а оттого куда более опасного.

Очень скоро люди устали сопротивляться, признав бесполезность войны. У них просто не было шансов защищаться — из-за отсутствия полной информации об АР ученые не успели найти хоть какое-то слабое место врага, и люди гибли, неспособные защитить себя. Единственным выходом оставалось оружие массового уничтожения, но города вампиров были хаотично разбросаны по миру. Массовая атака по ним привела бы к всеобщей гибели, и правительства не готовы были отдать такой приказ.

После нескольких лет кровопролитных стычек общество пришло к некоторому равновесию. Кто-то еще пытался бороться, безусловно, но большинство людей либо сдались и попали в рабство, либо нашли способ договориться. И неизменной жила лишь надежда на то, что вампиры просто вымрут от старости.

Но вскоре на свет появились первые дети.

Чистокровные.

Характеристики их организма в разы превосходили не только человеческие, но и вампирьи. Более того — их слюна несла в себе вариацию вещества АР, и теперь укуса было достаточно, чтобы через некоторое время жертва превратилась в охотника, встав по другую сторону баррикад. Впрочем, вампиры понимали, что если их станет слишком много, возникнет недостаток пищи, и быстро пресекли подобный способ размножения.

Но людям от этого было не легче. Факт способности к размножению заставил признать случайно созданных существ новой расой, что в народе так и продолжала именоваться вампирами, а в науке — раса четыре-один, словно в издевку над некогда созданным Рэнуэ лекарством.

Поиски ученых к тому времени зашли в тупик. Их противник казался неуязвимым, будто не имел слабых мест. Надежда угасла окончательно, и Мировое Правительство уже готово было к решительным действиям, готовясь уничтожить вампиров вместе со всем сломанным на куски миром.

И тогда впервые заявил о себе Франкенштейн.

Ученый, чье настоящее имя оставалось тайной, быстро стал известен в кругах тех, кто пытался найти хоть какой-то способ борьбы за человечество. Его статьи сначала не воспринимались всерьез, и ученые больше гадали, как именно он смог взломать пароли к закрытым сетям, однако вскоре актуальность и значимость его трудов стала бесспорной. Он подошел к вопросу совершенно с иной стороны и добился результатов. Более того, каким-то образом у него оказались недостающие детали мозаики, с помощью которых можно было ответить на основные вопросы, касающиеся АР.

«Многократно усиленная регенерация требует от тела соответственно больше ресурсов. Человеческий организм неспособен предоставить столько, а потому их необходимо пополнять извне. Именно для этого существам, модифицированным АР 4-1, или любым другим из серии, необходима обычная кровь себе подобных. В ином случае организм слишком быстро исчерпает собственные ресурсы и просто-напросто самоуничтожится...» — с этой простой истины он начал свою первую статью. Никаких приветствий, никаких вступлений. Тексты Франкенштейна были удивительно лаконичны, содержали в себе только нужную информацию, иногда примерное описание методов, которыми она была получена и… почти никогда не было в них схем или расчетов. Ученый делился лишь итогами своих работ, не желая раскрывать самого главного — деталей.

С другой стороны, в той ситуации, в какой находился Мир на тот момент, частности не играли роли. Франкенштейн сделал самое главное — он предложил оружие.

«Убить вампира очень сложно, об этом знает каждый. Но любое живое существо смертно. Я нашел еще два способа уничтожить врага, один из которых очевиден:

Первый — лишить его крови. Как уже говорилось, организм вампира не способен поддерживать себя без дополнительных ресурсов. Оставить вампира без этой подпитки на достаточный срок — и он погибнет от истощения.

Второй — металл. Как я смог выяснить и уже неоднократно испытать на практике, по каким-то плохо понятным мне причинам кровь и ткани вампиров, вступая в реакцию с металлом, частично или полностью теряют свойство регенерации. Чем чище металл — тем ощутимее эффект. Более того, начиная с определенного порога (достаточно высокого), очищенный от примесей металл начинает реагировать и с кожей вампира, оставляя на ней серьезные ожоги и доставляя, без сомнений, сильную боль…»

Та статья стала переломным моментом. Она вернула людям надежду. Разрушила самый страшный из мифов — о неуязвимости врага.

Снова пролилась кровь.

Много крови, прежде чем вампиры отступили в полностью захваченные ими города, не в силах продолжать господствовать на всей возможной территории, а люди поняли, что большего нынешними средствами не добьются. Они научились худо-бедно давать отпор — и только. До победы было еще далеко.

Мир застыл на лезвии бритвы в шатком равновесии, будто вернулся к тому, с чего начинался этот ад. Вампиры в поисках еды совершали вылазки. Специально обученные и снаряженные люди пытались на них охотиться… Быт же в корне изменился, и теперь окружение представляло собой причудливую смесь развитых технологий и средневековых нравов. Цены на все металлы вновь многократно возросли, но, несмотря на это, практически у каждого было при себе хоть какое-то холодное оружие. Самые богатые разорялись даже на кольчуги.

* * *

«Не смогу защититься, так хоть подавится!» — со смехом говорила когда-то невеста Рональда, надевая на шею подаренную серебряную цепочку.

Не подавился.

С тех пор Рональд Андерсон, некогда обычный студент-раздолбай, по молодости своей верящий в лучшее будущее и красоту жизни, изменился до неузнаваемости. Он с головой ушел в учебу, а затем и в работу. Получал высокие результаты, из кожи вон лез, чтобы стать членом одной единственной лаборатории — той, что занимается поисками средства уничтожения тварей. И Рон был далеко не единственным, кого семимильными шагами двигали вперед ненависть и боль утраты.

Однако, попав туда, куда так настойчиво стремился, он был изумлен: все исследования, все сколь-либо серьезные результаты, все значимые открытия — все это сделано лишь одним человеком. Франкенштейном.

А тем временем уже давно жизненно необходимо быть способными идти вперед своими ногами. Ведь когда весь мир зависит от того, чья жизнь в подобных условиях хрупка как никогда, а личность неизвестна — это даже не смешно. Ученым необходимы были образцы, расчеты, эксперименты и подопытные для них. И потому с некоторых пор особенно ценными стали считаться вампиры, взятые живыми.

Но до этого момента еще никому не удавалось посадить в клетку чистокровного представителя расы четыре-один.

— Наконец-то, — один из присутствующих офицеров зло сплюнул прямо на пол, — отключилась, мразь. Она в вашем распоряжении, господа ученые. Надеюсь, ребята сегодня не зря погибли.

— Работаем, — хмуро отозвался Главный и, кивнув своим, первым зашел в камеру, где уже безвольно висело на стальных креплениях обманчиво хрупкое тело маленькой девочки…

Эксперименты.

Их много и все они малоприятны. Для вампира, само собой. И одно это уже показывало, насколько ненависть к случайно созданным существам захватила сердца людей. В их действиях не было заминок. Не было даже мгновения сомнений.

Ученые просто проверяли свои изобретения, наблюдали, делали выводы.

Вводили дозу яда и смотрели, как маленькое тельце изгибается в судорогах. Сверяли время по часам, проверяя правильность теоретических расчетов.

Безжалостно резали и засекали период полного восстановления.

Проверяли реакцию организма на десяток новых сплавов…

И при необходимости повторяли любой из опытов столько раз, сколько нужно.

А вокруг стояли военные, держа наготове пистолеты. Серебряные пули — вещь редкая и дорогая, но кто сказал, что их не делают вовсе? Попасть в вампира в условиях боя почти нереально, но тут, в лаборатории, когда у противника нет шансов увернуться, совсем другое дело.

Но все равно она пришла в сознание неожиданно для всех. Резко дернулась, почти вырвав крепление, что держало шею, и вцепилась зубами в плечо одного из лаборантов.

Два выстрела.

Бескомпромиссно метких.

Слюна чистокровных ядовита. Зараженных убивали свои же. Сразу. Не позволяя попрощаться или даже шевельнуться.

Повисла тишина, в которой запоздало прозвучал глухой стук упавшего на холодный кафель тела.

* * *

Рон с шумом выдохнул и залпом выпил очередную стопку коньяка. Но дрожь все не желала уходить, не отпускала своих объятий. Он бы с удовольствием уснул — но не мог. Во сне приходили кошмары. Лицо той мрази. Лицо одного из его друзей, с которым проработали вместе не один год.

Звуки выстрелов.

Кровь.

Чьи-то крики: ученые не смогли так просто принять смерть своего…

Андерсон тряхнул головой и резко, даже зло, провел рукой по глазам, размазывая слезы. Но ту тьму, что поселилась в его душе, нельзя было так просто отогнать. Сейчас, пережив вторую потерю в своей жизни, он ненавидел всех. Абсолютно.

Рэнуэ, вампиров, военных, ученых, Франкенштейна… Да. Его в первую очередь. Ведь их сегодня было много. У них и лаборатория, и все условия, и отряд поддержки... Но один из них сегодня ушел. И больше не вернется. А он живет все эти годы, преспокойно получая все необходимое для своих исследований. Неправильно. Несправедливо.

Обидно.

До слез обидно и горько.

Вновь терпкий вкус коньяка на языке, почти неощутимая уже волна обожгла горло. Стопка улетела куда-то в сторону и со звоном разбилась на мелкие осколки. Плевать… потом уберет… Рон уже слабо понимал, чего ему хочется. Что он делает. Здесь, в темном одиночестве его личной комнаты, где редко бывают гости, он один на один встретился со вновь разбуженной пустотой, что однажды уже поселилась в его сердце.

И слезы он больше не пытался стереть, даже не осознавал их.

Сильно качаясь дошел, или скорее даже дополз до компьютера, включил, тупо уставился на зависший перед ним голубоватый экран с настойчиво мигающим углу значком сообщений. Новое… Открывал он его как-то на автомате и долго, заторможено соображал о значении появившихся перед ним слов:

«Приветствую, дорогой подписчик! Раз ты получил это письмо, значит, с нетерпением ждал от меня новостей! И вот они! Хотя, признаюсь, в этот раз восстановленный мной текст заставляет задуматься куда больше…

Реставратор».

Да, Рон частенько читал его. Парень в шутку или всерьез занимался восстановлением данных любой вышедшей из употребления кодировки и, судя по всему, неплохо на этом зарабатывал. Чаще всего он выставлял на своем сайте отрывки старых книг или чьих-то писем и статей. Некоторые из них были довольно интересны, другие Рон проматывал не читая. Сейчас же ему и вовсе было наплевать, и он щелкнул на ссылку, меланхолично вчитываясь в возникшие перед ним буквы, пытаясь понять смысл. Отвлекало. Помогало. Спасало…

В таком состоянии не важно, что читать.

Но волей судьбы ему именно сейчас и именно сегодня попалось то, что прочитать он был обязан.

Поначалу мужчина не сильно пытался осознать смысл написанного. Но слова цепляли одно за другим. А увидев прикрепленное ниже изображение, одно-единственное, Рон мгновенно протрезвел и вскочил на ноги, всматриваясь в схему. Знакомую настолько, что воспроизведет ее и во сне. Но и другую одновременно.

Это была схема АР, безусловно.

Основа совпадала полностью, все базовые параметры, строение…

А вот частности были различны.

Несколько мгновений ученый тупо всматривался в текст перед собой, пытаясь понять, насколько реально увиденное, и не является ли оно всего лишь навеянным алкоголем бредом, пьяным сном. Потом будто очнулся. Опрометью метнулся в ванную, подставив голову под ледяную струю воды, наскоро вытер короткие волосы и бегом бросился назад, будто странный текст и еще более странное изображение куда-то от него сбегут. Прочитал. Перечитал. Еще раз, внимательнее… И просто не мог поверить.

Автором написанного явно являлся тот, кто придумал саму идею АР, создал базу, тщательно эволюционировал и развивал свой проект, наверняка прекрасно зная каждую его деталь.

Автором этого текста должен быть тот, кто семьдесят лет назад представил курсовую с излишне пафосным и громким названием. Больше просто некому.

Автором обязан был быть тот, кого весь мир запомнил, как Первого из вампиров.

Рон, черт знает сколько раз, открывал, закрывал, обновлял и перечитывал файл сопровождения, но написанные в нем факты не желали меняться, как и возраст восстановленной записи.

Девяносто восемь лет назад, когда был создан этот документ, Леонардо С. Рэнуэ еще даже не родился.

— Александр Рэй… Александр Рэй… Александр… Рэй… — Рон, подобно одержимому, повторял это имя, неотрывно глядя в экран, на котором, подчиняясь движениям его пальцев, одно за другим открывались и закрывались окна с результатами поиска. Много. Слишком много. Пусть и были заданы довольно четкие критерии отбора, имя этого человека оказалось весьма распространенным. Совпадения находились в совершенно разных областях, так или иначе касающихся медицины. Большую их часть Рон отметал сразу, другие читал полностью или частично, но нужной информации так и не нашел.

Болела голова — сказывалась выпивка. После всего произошедшего сдавали нервы. Ученому казалось, будто он уже вечность перебирает множество ссылок, так или иначе связанных с написанным в восстановленном документе именем. Рон даже подумывал о том, что Реставратор мог ошибиться, и пытался искать вариации схожих имен, но резко возросший поток информации через пару минут заставил коротко взвыть и судорожным движением руки смахнуть с экрана все открытые окна разом.

Мужчина всхлипнул и бессильно уронил голову на руки, последний раз повторив едва слышно:

— Рэй… Александр…

От этого имени уже тошнило.

Хотя тошнота оказалась вполне реальным фактором и, выйдя через некоторое время из ванной, Рон обессилено рухнул на кровать, закрывая глаза. Он много выпил, слишком устал, да и был сейчас в том состоянии, в каком нормально работать просто невозможно.

В голове беспорядочно метались мысли.

Ученому казалось, что он сходит с ума.

Но разум, наконец, проиграл усталости и провалился во мрак мутного сна.

На следующий день в лаборатории Андерсон не появился, но никто и не настаивал. Объявили день траура; работа была отменена. Только Главный позвонил ближе к обеду, получил на свой вопрос призрачное «в порядке», и больше Рона никто не дергал.

Ученый лежал на кровати, остановившимся взглядом глядя в потолок. Сон расставил воспоминания по местам, собирая неясную мозаику произошедшего в нечто более четкое.

Кричал вчера он сам. И те крики, что превращали сон в кошмар, тоже были его. Так и не смирившийся с первой своей потерей, он не смог принять и вторую. Будто обезумев, кинулся с кулаками на оторопевшего военного... Благо оттащить его смогли все же свои, отпоили валерьянкой, привели в чувство. Главный — обычно суровый мужик, не дающий поблажек, — каким-то чудом смог помочь Рону избежать участи быть запертым в психологическом диспансере, так что ученого просто проводили до дома и… оставили. Не лучший ход, это понимали все. Но Рон был далеко не единственным, кому приходилось тяжело.

«Александр Рэй».

Имя прочно засело в голове, всплывая через раз, каким-то чудом отгоняя прочь мысли о вчерашнем. Но ночное помешательство уже прошло. А избавившись от головной боли, Рон и вовсе понял, что попытки найти этого человека с помощью интернета изначально были приравнены к нулевым. Аспирант, распределенный в неизвестную лабораторию, он мог засветиться разве что во внутренних документах исследовательского центра, к которому был прикреплен. Учитывая, сколько лет прошло — не было особого смысла даже лезть в архивы, о данных такой давности практически не заботились.

Очевидно, ответ необходимо искать с другой стороны.

Если Реставратор не ошибся, и возраст тех документов действительно почти равен сотне лет, то Рэнуэ был не первым, кому пришла в голову идея «лекарства от случайностей». Он ее просто и банально украл, развив и доработав. Но до его дипломной работы подобной шумихи никогда не было. Создатель не афишировал свое творение? Или просто… не успел? Ведь конец и смысл того послания однозначно говорят сами за себя: ученый пал жертвой своего случайного подопытного.

Реально ли отыскать следы его деятельности на просторах всемирной сети? Уже через час бесполезного копания Рон понял, что нет. Даже если таковые и были, огромное количество информации о нынешней форме АР и ее создателе уже давно погребло под собой крупицы тех старых данных.

Так что же делать? В голове Рона теперь постоянно крутилась совершенно другая фраза, вытеснив имя Рэя: «Леонардо не первый». Он мерил шагами комнату, пытаясь подойти к поискам разгадки с этой стороны. Даже один раз повторил эти слова вслух и вдруг замер, пораженный догадкой.

— Рэнуэ все считают создателем АР… — еще раз медленно повторил Андерсон свою мысль, боясь упустить ее, — но считает ли себя таковым он сам?

Все были уверены что да, помня высокомерие и некоторое тщеславие молодого ученого, который никогда не испытывал недостатка самомнения и был падок на всеобщее внимание. А тем временем в своих трудах, что нынешние сотрудники всех связанных с проблемой лабораторий изучили от корки до корки, Леонардо никогда не писал слов вроде «я создал» или «моя идея». Он говорил о доработках, улучшениях и ни разу, даже публично, не заявлял, что сама идея АР принадлежит ему, оставаясь в этом плане честным и с самим собой, и с окружающими.

А значит, просто обязан был хоть раз упомянуть источник.

Где?

Ответ прост. До смешного элементарен, а заодно и невероятно четко показывает, насколько человек может быть слепым в своей ярости и стремлении к уничтожению.

Единственная часть работы Рэнуэ, которую никто не читал вдумчиво и о которой никто почти не помнил — введение в дипломную работу. Молодого ученого слишком ненавидели, чтобы тратить время на его откровения. А зря.

Рон уже и не помнил который раз за день так быстро смог очутиться у компьютера, открывая теперь не глобальную поисковую систему, а привычную рабочую папку. Две странички введения он просмотрел сначала быстро, по диагонали, но взгляд ни за что не зацепился, так что пришлось пересилить себя и читать внимательно с самого начала. Ведь он тоже не был исключением. Ненавидел, как и все.

«…потому я не думаю, что имею право приписывать себе факт создания АР. Я просто доработал и развил начатый некогда проект. Сама же задумка и первые шаги — без сомнений самые важные — принадлежат одному из лучших ученых прошлого века Юрию Николаевичу Доброделову, с именем и некоторыми трудами которого каждый из нас знаком еще со студенческих лет…»

Нашел.

Нашел!

Рон готов был чуть ли не прыгать от радости, едва только дочитал до этих слов, но ликование вновь сменилось сначала недоумением, а затем и искренним изумлением. Леонардо правильно заметил — Ю.Н. Доброделов был известен. На базе его трудов смогли сделать довольно многое, пусть и только в одной из самых узких областей медицины. Некоторые даже называли его гением своего времени за оригинальность и простоту предложенных решений. И это несмотря на возраст. В свои тридцать он уже был признан и вел одну из лабораторий, а потому еще и служил великолепным примером для студентов, как высота, к которой следует стремиться.

Андерсон в свое время интересовался биографией этого иностранного ученого, надеясь найти неопровержимые доказательства утверждения о том, что «гении тоже раздолбаи», но потерпел фиаско. Юрий Доброделов действительно был образцовым примером для любого, ухитряясь показывать высокие результаты в учебе, подрабатывать и одновременно присматривать за младшей сестрой. Страшно подумать, сколько труда им было вложено в его же собственную жизнь. Вот только Судьба распорядилась с ней совершенно иначе, чем хотелось бы. Рано оставшись без родителей, он в возрасте двадцати лет потерял сестру — она погибла из-за мелкой производственной аварии и собственного любопытства, совсем немного недотянув до операционного стола. Даже странно, что Рон не вспомнил этого, когда читал восстановленный Реставратором текст. После произошедшего Юрий с головой ушел в учебу, затем и в работу. Это можно было понять. Дальнейшая биография ученого рассказывает о его работах в области восстановления и клонирования тканей человеческого тела, вкладах в хирургию, в теоретическое развитие медицины… О работах, хотя бы издали похожих на проект «АР» нет ни слова.

В возрасте около сорока лет, уже добившись очень многого, он однажды просто не появился в лаборатории. Его искали, разумеется, но бесполезно. Спустя несколько дней в газете появилась короткая заметка о смерти ученого. И все. Дело пытались расследовать, но ничего так и не добились. Личная лаборатория Ю.Н. Доброделова была законсервирована по всем правилам, вскрыть ее имел право лишь наследник, так что правительство не стало копать глубже. Исходя из редких заметок, его коллеги подозревали, что Доброделов стал жертвой одного из своих закрытых экспериментов, о существовании которых знали многие, но никто не знал сути — Юрий неизменно отшучивался и называл личными делами, а его ассистент, единственное доверенное лицо, всячески уходил от ответов.

Как оказалось, Александр Рэй действительно упоминался в списке сотрудников, но не более. Невзрачная и мало кому интересная личность — не удивительно, что о нем трудно было найти что-то полезное. Только короткую заметку о пропаже. Вскоре его признали погибшим вместе с ученым, и оба дела были закрыты окончательно.

Рональд вздохнул и откинулся на спинку кресла, погасив экран. Задачка ему выдалась та еще… Но отрицать нельзя — если ученые смогут получить информацию и результаты закрытых экспериментов Доброделова, они получат ясность в ответах на многие вопросы, касающиеся основного элемента АР и не только его. Пусть Франкенштейн предоставил множество фактов, но исследования не могут двигаться вперед на голых результатах: расчеты и теория важны не меньше. Они позволяют понимать. А понимание — стержень всего в этом мире; двигатель и основа любой науки.

* * *

Главный оторвался от своей работы и поднял глаза на экран, где призывно мигала иконка сообщения от сотрудника; открыл его и прочитал несколько коротких строчек, оформленных по шаблону.

— Командировка, да..? Ты второй день не появляешься на работе, а теперь просишь командировку?

Мужчина вздохнул и набрал было номер Рональда Андерсона, но потом передумал, выключил компьютер, накинул на себя плащ и, предупредив заместителя, отправился в гости к молодому ученому лично. Главного, как ни крути, довольно сильно волновало состояние Рона, и, прежде чем подписывать подобное заявление, он обязан был убедиться сам, что ответы по телефону на закономерные вопросы соответствуют действительности.

Звонок в дверь оказался для Рона неожиданностью. Уж кого-кого, а увидеть на пороге своего шефа он не думал совершенно, а потому в первое мгновение растерялся. Но и сам Главный был несколько ошарашен. По пути к общежитию он уже успел подготовить нечто вроде строгого, но ободряющего выговора, однако ученый не просто прекрасно себя чувствовал, а явно был чему-то невероятно рад или впечатлен. На фоне последних событий это выглядело странно, даже дико. Потому вместо предполагаемой вступительной речи прозвучало удивленное:

— И куда ты собрался? А главное за кой черт? Ты ведь и сам понимаешь, что та форменная бумажка-запрос ни о чем мне не сказала.

— Позвольте, я покажу!

Рон буквально втянул своего гостя в комнату и подтолкнул к столу, над которым висел голубоватый экран с открытой на нем картой и несколькими метками.

— Смотрите, это Эндрим, небольшой городок в нескольких часах пути отсюда. В отмеченной на карте точке находится частная лаборатория Юрия Доброделова, нетронутая, потому как он успел ее официально законсервировать. Время, конечно, там что-то изменило, но я уверен — в Эндриме можно найти множество информации, которая нам необходима.

— Ты с ума сошел? Зачем нам личные исследования Доброделова?

— А вот зачем…

Следующие несколько минут мужчина был вынужден слушать речь своего коллеги, но практически не узнавал его. Андерсон явно был возбужден сверх меры открывшейся ему истиной, настолько, что эмоциональность его выкладок уже куда больше смахивала на одержимость, помешательство. Когда же поток сбитых и перепутанных сведений иссяк, Главный снял очки и потер переносицу, хмуро глядя на своего собеседника, потом чуть качнул головой:

— Нет, Рон. Такого распоряжения я не отдам. Командировку запрещаю.

— Но… — ученый сразу весь как-то сник и, как будто, готов был банально разреветься, — вы ведь сами должны видеть... понимать должны же! Это важно! Это очень важно! Куда важнее, чем опыты на пойманных тварях! И…

Главный поднял руку, и Рон замолк, готовясь слушать длинную тираду, однако вместо этого получил резкое и прямое:

— Ты подставишь весь коллектив, Андерсон. Я не готов брать на себя ответственность за кражу со взломом. Ты сам должен понимать: нам необходимо добиться разрешения Департамента, и только потом мы сможем действовать в этом направлении.

— Политики уже совершили ошибку, позволив уничтожить разработки Рэнуэ! Как вы думаете, каковы шансы, что они позволят вскрыть частную лабораторию исторической личности, пусть даже и по таким причинам?! Бред! Мы будем добиваться разрешения годы! И сколько людей погибнет за это время?! Сколько?!

— Рон! — вновь холодно оборвал его собеседник. — Ты слишком одержим идеей! И слишком на взводе, а ученый обязан уметь сохранять холодный ум. Запрос отклонен, и точка.

Ученый замолчал и опустил голову. О, он очень много хотел сказать, а внутри и вовсе полыхал яростью, которую с трудом смог обуздать. Но смолчал. Сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и тихо произнес:

— Хорошо, я вас понял. Пожалуй… Вы правы, да. Мне…

Недоговорив, он приложил руку к груди и сжал пальцы, сминая свободную домашнюю футболку. Не мог он подобрать определения той мешанине чувств, что родилась в эти дни в его душе. Рональд Андерсон жаждал мести, жаждал уничтожения тех, кто принес ему столь много боли. И сейчас, когда он видел прямую дорогу к своей цели, просто не мог стоять на месте, вопреки всем доводам здравого смысла.

Главный вздохнул и крепко сжал его плечо.

— Тебе нужен отдых, Рон. Прости, но ты временно отстранен от работы. Я дам тебе отпуск, отдохни. Только… — мужчина чуть качнул головой, предчувствуя уже следующий шаг своего коллеги, и тихо произнес, понимая, быть может, что бесполезно. — Старайся… не наделать слишком уж много глупостей. Я не смогу тебе помочь в этот раз. Открыто.

Да, Главный противоречил сам себе, но он прекрасно видел состояние друга. Рону уже не помешать, разве что засадить в клетку, в тот самый диспансер. Но нужно ли это? Андерсон откопал великолепную прочную нить, которая совершенно безошибочно выведет их к тому клубку знаний, что искали так много лет. А самое главное — Рону хватит ума для того, чтобы делать правильные шаги и верные выводы. Так имеет ли право он, заведующий основной исследовательской лабораторией, удерживать другого ученого от столь опрометчивого, но, безусловно, жизненно важного шага? Рон решился на авантюру и был готов поставить на кон все, чтобы добиться необходимого результата.

Так пусть случится то, что должно.

* * *

Эндрим встретил гостя промозглой сыростью и серостью. Стоило Рону пересечь границу городка — и, будто по команде, начался въедливый моросящий дождь, который и дождем-то назвать сложно. Мгновенно стало зябко, несмотря на систему климат-контроля в машине. Родившийся еще при выезде из общежития неуют в душе теперь превратился в открытую нервозность и странное возбуждение. Рон чувствовал себя героем какого-то классического детектива, причем героем отрицательным, на грани преступления.

Здание частной лаборатории находилось на отшибе, вокруг него почти не было построек, только старый склад, а единственная ведущая ко входу тропинка давно поросла пробившейся сквозь асфальт травой. Это место казалось странным чужим миром. Отделенное от города, нелюдимое, оно отчего-то совершенно не выглядело заброшенным. Но стоило Рональду пересечь какую-то невидимую черту, как сердце его пропустило удар и вдруг бешено заметалось, будто пойманное в клетку. Ладони разом вспотели, по телу пробежала нервная дрожь, а на лице против воли появилась кривая предвкушающая усмешка. Ученый замер перед грязно-белой дверью, частично поросшей мхом или захваченной ржавчиной, со следами от струй дождя, но более никак не поврежденной временем. Черно-желтые предупреждающие наклейки давно выцвели, хотя надпись на них по-прежнему угадывалась, говоря любому чужаку, что территория закрыта.

Но дверь мало интересовала ученого. Он лишь пробежал по ней взглядом, совершенно не обратив внимания на одну очень важную деталь, и теперь изучал точно так же закрытое и запечатанное окно, через некоторое время рискнув подойти ближе. Легко коснулся пальцами стены здания и тут же одернул руку, будто ожидал, что вот-вот вокруг завоют сирены, а на него откуда ни возьмись накинутся люди из охраны, а то и армии. Фантазия, подбодренная адреналином и внутренней накруткой, успела подкинуть ему множество бредовых образов прежде, чем Рональд Андерсон наконец взял себя в руки и справился с предательским страхом.

Решился.

На влажную траву, поблескивающую в скупом свете фонарей, легла сброшенная с плеча сумка, из которой появилась сначала обычная отвертка, потом моток толстого провода, очищенного от изоляции, и два плоских устройства, с помощью которых Рон и планировал вскрыть запаянное специальным веществом окно. Конечно, век назад процесс консервации зданий и частной собственности выглядел совершенно иначе, чем сейчас, но ученому удалось найти несколько интересных статей по этому поводу и составить для себя приблизительный план действий.

Еще раз глубоко вдохнув и медленно выдохнув, мужчина с мрачной решимостью камикадзе замахнулся и со всей силы всадил отвертку в щель между рамами окна, вспарывая предупреждающую ленту. Потом еще раз, и еще. Работа Рону предстояла не самая простая, а выполнить ее необходимо было максимально тихо и быстро. Ученому казалось, что он действует преступно небрежно. Он постоянно оборачивался, не в силах справиться с иллюзорным чувством пристального взгляда в спину, а каждый удар становился все быстрее и нервознее. Достаточно плотно вставить провод в проделанный зазор ему и вовсе удалось лишь со второй попытки, зато устройства подключал максимально внимательно, помня их опасность. Но вот дело сделано, и раскаленный добела провод с шипением расплавляет вещество столетней давности. Теперь главное вовремя выключить генераторы, чтобы не опалило рамы.

Все.

Рама поддалась удивительно легко, окно открылось практически без скрипа, и несколько мгновений спустя Рональд Андерсон уже щелкнул переключателем фонаря, с замиранием сердца рассматривая помещение. Непривычная тишина, казавшаяся здесь и вовсе плотной, ощутимой физически, давила на уши и грудь, сковывала тисками тело. С таким трудом отодвинутые прочь волнение и страх набросились на ученого с новой силой, заставив замереть подобно статуе. Неугомонное воображение услужливо подкидывало теперь образы призраков и зомби, удивительно точно вплетая в них внешность Доброделова.

Едва только Рон ступил на пол древней лаборатории, как мгновенно пожалел о совершенном поступке, но пути назад больше не было.

Оцепенение сходило медленно. Но секунда за секундой мужчина все же приходил в себя. Обуявшие его чувства теперь, когда он смирился со своим положением, настойчиво требовали действовать. Осмелев и поняв, что никто на него из темноты бросаться не намерен, Андерсон сделал первый неуверенный шаг вперед, что глухим эхом отразился от стен заброшенного помещения. Луч света по очереди выхватывал то аккуратно сложенные на столе черновики, то прилепленные на магнитную доску заметки… а временами плохо оттертые пятна крови на полу, стенах, даже на потолке. Рон почувствовал, как по спине вновь пробежал холодок — по всему выходило, что хозяина лаборатории просто разорвали на части. Прямо тут. О том, кто и почему пытался оттереть кровь, ученый даже не задумался: его взгляд уже упал на стоявший у стены компьютер.

Старый. Даже древний, как и все тут. Еще с жидкокристаллическим дисплеем, которые ныне полностью устарели и заменены. Работает? Почему-то Рон так и не осмелился проверить. Вместо этого аккуратно разложил на столе черновики, осмотрел клетки, приборы, поражаясь, как на такой неточной аппаратуре вообще можно было добиться результатов… Но слишком затягивать осмотр не стал. Время поджимало, а забрать отсюда все он не сможет в любом случае. Необходимо было хотя бы бегло просмотреть бумаги и унести с собой самое необходимое. Чем он и занялся, постепенно увлекшись процессом.

И это сыграло с ним злую шутку.

Погруженный в работу, Рон так и не услышал характерного щелчка повернувшегося в замке ключа. Не услышал тихого скрипа двери за своей спиной. И едва не подпрыгнул, когда во всей лаборатории вдруг вспыхнул свет, а в спину раздался грубый мужской голос:

— Ты кто и какого черта здесь забыл?!

Ученый резко развернулся, встречаясь взглядом с небритым парнем лет двадцати пяти на вид, глаза которого недвусмысленно полыхали яростью. В грудь Рону были направлены одновременно и пистолет, и острие короткого ятагана, а сам он примерз к месту, напрасно пытаясь собрать воедино разом разбежавшиеся мысли и ответить хоть что-то. Взгляд незнакомца обладал какой-то особенной силой, подавлял, мешал взять себя в руки. Повисшая в воздухе тишина, разбиваемая лишь слишком частыми и сильными ударами сердца, с каждым мгновением становилась все тяжелее и напряженнее.

— Ро… Рональд Андерсон… — спустя некоторое время смог тихо выдавить из себя ученый, напрасно надеясь говорить уверенно. — С-с-сотрудник пятой исследовательской л-лаборатории. Направление: раса… ч-четыре-один.

— Ученый? — изумленно приподнял бровь неожиданный собеседник и медленно отвел оружие, действительно разглядев на кармане привычной рубашки Рона так и не снятый именной пропуск. — Не знал, что ваша братия промышляет воровством.

— Я… могу объяснить, — облегченно выдохнул Рон, осознав, что ничего страшного с ним в ближайшее время не случится.

— Вот, значит, оно как… — задумчиво произнес незнакомец, выслушав короткий и несколько путанный рассказ Рональда.

Снова повисла тишина. Ученый напряженно наблюдал, как этот неожиданно появившийся человек неспешно обходит лабораторию, проверяя все ли на месте. Увидев перепутанные черновики и прочие бумаги, которые Андерсон уже успел разложить как ему удобнее, незнакомец нахмурился еще больше и принялся рассортировывать обратно. Рон же молчал. Боялся шевельнуться, даже дышать. За время своей короткой речи он не только не успокоился, но еще и испугался куда сильнее. Однако этот страх был другим. Глубинным. Инстинктивным. Его рождал жесткий серый взгляд собеседника; само его присутствие. И причин этого Рональд не мог понять, как ни пытался.

Когда же последняя бумажка заняла свое место, незнакомец вновь обратил внимание на незваного гостя, заставив того нервно сглотнуть. Игра в гляделки была проиграна изначально, так что ученый даже не пытался проявить норов, лишь тихо спросив:

— Сдадите меня органам правопорядка?

— Не думаю, — ровный ответ заставил Андерсона еще ниже опустить глаза, несмотря на удивление. Он чувствовал себя безнадежным двоечником перед комиссией, которому с чего-то вдруг решили дать второй шанс. — Вы ничего не украли и не испортили, кроме окна. У меня же сейчас и так хватает работы и совершенно нет времени на возню с судами и следствием. Так что можете проваливать отсюда на все четыре.

Рон едва заметно кивнул и медленно, как в тумане, направился к выходу. С одной стороны он осознавал, что ему крупно повезло, но с другой… В голове один за другим вставали вопросы. Теперь, постепенно освобождаясь от цепей страха и чужого давления, пытливый ум ученого вновь брал верх и требовал ответов. До двери он так и не дошел: остановился в метре от нее и обернулся.

— Кто вы? Наследник Доброделова?

Неизвестный, что так и буравил спину Рона взглядом, теперь едва заметно вздрогнул сам, но все же ответил:

— Пожалуй, так.

— Но у него не было детей. — Андерсон отчего-то был уверен, что двигается в правильном направлении, пытаясь узнать личность собеседника. Нет, дело было вовсе не в разумных доводах и прочем, что соответствовало ситуации, просто молодой ученый чувствовал, что это куда важнее, чем кажется на первый взгляд.

И вновь ответ последовал не сразу. Но в этой задержке не было сомнений или напряжения, скорее холодная оценка. Да, именно она: нынешний владелец лаборатории пытался понять, насколько стоявший перед ним человек заслуживает доверия и… насколько он может быть полезен в будущем.

— Не было, — по-прежнему холодно прозвучал его голос, — зато последователи были. Так или иначе — этот ключ достался мне по наследству. Как и это место.

— Можно узнать ваше имя?

— Нет, — жесткость, с которой был отчеканен этот ответ, произвела свое впечатление. Но куда больше поразило Рона продолжение фразы. — Я известен вам под именем Франкенштейн, на этом и остановимся.

На небольшое помещение будто обрушилось ошарашенное молчание. Мгновения вдруг обратились вечностью, а воздух — отчетливо звенящей нитью, которая вот-вот лопнет.

— Франкенштейн?! — Рон резко подался вперед, заставив нынешнего владельца лаборатории рефлекторно отшатнуться и положить руку на рукоять ятагана. — Но как?! Почему?! Вы ведь так...

Андерсон вовремя замолк, вдруг осознав, что "Франкенштейн" — это, скорее всего, общее имя нескольких ученых. Ведь на самом деле такой объем работы нереально сделать в одиночку за столь короткий срок, верно? Ничего удивительного, что среди них есть и молодые, как этот парень. Вероятно, каждый из участников научной группы представляется этим именем.

Да, такая теория очень многое объясняла, потому Рон, убедив себя в этом за какие-то мгновения, успокоился и отступил назад.

— Кхем... — смущенно кашлянул он, даже несколько устыдившись своей вспышки. — Простите. Просто... Ваши труды так известны... Это очень неожиданная для меня встреча.

— Думаю, это лучше, чем встретить тут самого Доброделова, нет? — внезапно усмехнулся собеседник, заставив Рональда передернуть плечами от самой подобной мысли.

Но обстановка немного разрядилась.

Только причиной тому вновь стал скорее сам Франкенштейн, вернее его необъяснимое присутствие. Он просто решил не давить больше на незваного гостя — и вся тяжесть мгновенно исчезла. Андерсон никак не мог отделаться от ощущения собственной ничтожности рядом с ним. Перспективный, в общем-то, ученый, уже заработавший определенную репутацию, он сейчас казался самому себе глупым ребенком. Притом, что сам Франкенштейн вряд ли был старше. А то и младше — ведь щетина всегда ощутимо старит. И сколько сам Рональд ни убеждал себя в том, что это влияние громкого имени и его репутации — избавиться от предательской робости он не мог.

Молчание снова затягивалось, что совершенно не нравилось несостоявшемуся вору. Ему казалось, будто владелец лаборатории чего-то ждет. Каких-то его слов или поступков. Решений? Это тоже сбивало, лишь усиливая все внутренние аналогии происходящего.

Мысли снова панически заметались в поисках ответа.

Уйти?

Рональд Андерсон не имеет на это права. Все, что он говорил сейчас, все, что он когда-то сказал Главному, все его поступки, мечты и желания… Разве может он сдаться и отступить, когда подошел так близко? Нет, никогда он себе этого не позволит. Пусть молодой ученый был импульсивен, немного трусоват и иногда поспешен в решениях, но целеустремленности у него не отнять — это точно.

Значит… остаться?

Но что он может? Глупый вопрос. Специалист лишним не бывает. Только не в этой области. Жаль лишь, что подал и представил себя Рон совершенно не в тех красках, каких хотелось бы. Потому так необходимая фраза сорвалась с губ сначала очень тихо и неуверенно:

— Позвольте мне работать с Вами.

— Простите, что?

— Возьмите меня в состав своей научной группы! — это уже прозвучало куда более разборчиво, но вместе с тем несколько отчаянно. Рон и сам не верил в согласие собеседника. Следующие слова лишь подтвердили практическую безнадежность его задумки:

— И ты думаешь, я просто так возьму незнакомого человека, взломщика и недовора к себе в команду? — Франкенштейн усмехался теперь ядовито, и Рону вновь стало сильно не по себе.

— Я знаю... — он осекся и опустил голову еще ниже, но когда поднял глаза вновь, они горели тем же одержимым пламенем, с каким он рассказывал о своей находке Главному как будто вечность назад. — Я знаю, каким выгляжу в ваших глазах! И вы справедливо не доверяете мне! Но назад мне уже не вернуться! Я поставил все на этот якобы глупый безрассудный шаг и не пожалел, потому что нашел Вас! Информация здесь и сейчас, на расстоянии вытянутой руки, куда дороже и важнее той, что есть у любой из нынешних лабораторий! А вы — центр, способный и привыкший с ней работать! Все то, о чем я мечтал, к чему шел, находится здесь! Сейчас! Передо мной! Я готов быть хоть лаборантом, хоть "мальчиком на калькуляторе", мне плевать! Лишь бы получить возможность работать с вами, с этим...

Эта короткая, но слишком эмоциональная речь как будто выпила из Рональда все силы. Он остановился и потускнел, понимая, что наговорил лишнего и теперь, скорее всего, кажется и вовсе психом. Даже опасным. Одержимым. Но что еще он мог сказать? Лишь искренне открыться этому человеку. Пусть лишь одному из группы.

Однако Франкенштейн, вопреки ожиданиям ученого, будто и не заметил этой вспышки. Он снял очки и с непонятным вздохом опустился в кресло Доброделова, устало спросив:

— Зачем вам это?

— Уничтожить, — в голосе Рона прозвучала столь глубокая и искренняя ненависть, какой не ожидал от себя, быть может, и он сам. — Я хочу их уничтожить. Всех до единого. Эти твари созданы не природой, не Богом. Их создал человек. И человек обязан отправить их в небытие.

Франкенштейн отвернулся к столу, в раздумьях постукивая по нему пальцем, и Рон не мог видеть, как изменились и потемнели его глаза, отражая не то тоску, не то ту же ненависть, но застарелую и обреченную.

— Я над этим уже полжизни работаю... — тихо прошелестел его голос, так что фразу едва можно было разобрать. А потом уверенное:

— Хорошо.

Мерное постукивание прервалось сильным и резким ударом ладонью по столу. Рон, еще не веря в столь быструю смену настроения, вновь поднял глаза на очерченный светом лампы профиль Франкенштейна.

— Я возьму вас в команду. Своим лаборантом. Но будет ряд условий, несоблюдение которых повлечет не самые приятные для нас обоих последствия.

* * *

Условия.

Поначалу они показались Рональду абсурдными, рожденными на грани не то какой-то фобии, не то мании преследования. Да и как еще воспринимать требования, которые не только лишали молодого ученого возможности вернуться домой, пока идет работа, так еще и фактически любых личных способов связи. Личного пространства в принципе — Франкенштейн требовал полного контроля и открытости. А саму попытку проявить недовольство по этому поводу он пресек одной единственной фразой:

— Любой представитель четыре-один скажет огромное спасибо за каждую кроху информации обо мне. Хочешь со мной работать — подчиняйся моим правилам. Беспрекословно.

Рон, чуть помедлив, кивнул. Его снова пробила мелкая дрожь: вернулось то страшное давление, что не позволяло поднять головы или сказать хоть слово против. Нет, все же этого человека невозможно назвать обычным ученым. Что-то в нем было. Внутреннее. Необъяснимое. И пугающее. Что-то, что заставило Рона вновь задуматься о правильности своих действий. Соблазн сдаться и отступить, позволить двигаться вперед тем, кто может идти на своих ногах, а самому сидеть в сторонке и терпеливо ждать, стал вдруг нестерпимым. Куда он лезет к подобным людям со своей импульсивной натурой и не самыми выдающимися способностями?!

И в который раз пришлось себя зло одергивать от всех подобных пораженческих мыслей.

Андерсон вновь кивнул — теперь уверенно и твердо — и заставил себя выдержать пронзительный взгляд собеседника, что каленой спицей будто ввинчивался ему в самую душу.

Франкенштейн выпрямился на стуле и довольно улыбнулся:

— Вот и договорились.

Работать с ним было непривычно, в какой-то степени даже странно. Молчаливый и замкнутый, ученый был практически неспособен поддержать какой-либо разговор, кроме тех, что неизбежно велись по работе. Говорил он в своей манере, периодически сбиваясь с «вы» на «ты» и обратно. Сама же речь временами спотыкалась, будто Франкенштейн вдруг забывал, как произнести то или иное слово, и была крайне бедна на эмоции. Из всего этого Рон сделал вывод, что его новый знакомый нелюдим или даже одинок, причем достаточный срок, чтобы отвыкнуть от постоянной необходимости контактировать с окружающими. Эти подозрения лишь укрепились, когда Андерсон обратил внимание, что Франкенштейн вздрагивает или немного дергается каждый раз, когда к нему обращаются после долгого молчания.

Непривычка к общению и обществу вскоре стала заметна и в его манерах. Если случалось куда-то идти пешком, Рональду неизменно приходилось подстраиваться под его широкий уверенный шаг, часто догонять; завтраки, ужины и обеды проходили в обстановке разительно отличающейся от той, что была в привычной Андерсону лаборатории: здесь царила тишина и неизменное «каждый сам за себя». Первое время Рон стеснялся даже спросить про соль или сахар, которых в небольшом жилище, с трудом переоборудованном на двоих, видимо, не было в принципе. Зато про разделение обязанностей Франкенштейн не забывал никогда, и у Рональда неизменно хватало работы.

Личная лаборатория и по совместительству дом человека, называющего себя известным на весь мир именем, стоила отдельного упоминания. Ведь дома у него не было вовсе. Франкенштейн жил и работал в небольшом фургончике, постоянно перемещаясь по стране. За границей, как он признался сам, ученый не бывал еще ни разу.

В остальном же этот человек всячески избегал разговоров о себе. Рональд списал это на вполне логичное недоверие и прекратил расспросы. Да и времени почти не было. За какую-то неделю определив границы возможностей свалившегося на голову лаборанта, Франкенштейн теперь полностью перераспределил свою работу, довольно умело включив в нее Рона.

Первый месяц был трудным. Андерсон привыкал, полностью перестраивал ритм жизни, ведь у его нового руководителя не было ни расписания, ни какого-либо графика: он мог проснуться в середине ночи и взяться за пришедшие вдруг на ум выкладки, после чего безжалостно разбудить Рона и скинуть на него расчеты. Да и с деньгами, как оказалось, все не так просто.

Но, когда все эти трудности отошли на второй план, Рональд осознал, что ему нравится такая жизнь. Теперь он чувствовал себя ученым, как никогда до этого. Настоящим. Тем, кто отдает себя всего науке. И только ей. Да, это было сопряжено с целым рядом малоприятных проблем, но к концу второго месяца Андерсон перестал обращать внимание и на них.

Франкенштейн менялся и привыкал точно так же. Он безропотно принял куда более емкое «Франки», которым наградил его предприимчивый Рон, да и к чужаку в доме адаптировался достаточно быстро. Совместная работа часто связывает куда крепче любых посиделок с чаем или кофе. Но его сухость и замкнутость, в сущности, никуда не делись — просто сгладились лишние шероховатости.

Полгода работы и вовсе стерло все возможные стены и непонимание. И с каждым днем Рон все больше и больше восхищался Франкенштейном как человеком, будто рожденным вместе с наукой. То, как ученый оперировал фактами, его ход мысли — и вширь, и вглубь, — а так же умение одинаково четко замечать как мелкие огрехи, так и масштабные нестыковки между различными теориями, приводили молодого ученого в восторг. Главный всегда говорил: такие люди либо невероятно опытны, либо столь же талантливы. Но Франки был слишком молод, чтобы говорить о первом, а потому его работы восхищали вдвойне. И теперь один лишь возраст этого человека мешал Рональду отказаться от высказанной некогда теории о группе ученых под одним именем.

Хотя было и кое-что еще: временами Франкенштейн пропадал на день или два, несколько раз и вовсе на целую неделю. А потом возвращался — неизменно с деньгами и новыми образцами для работы, если ученые в них нуждались. Один раз даже позвонил и попросил Рона забрать его на машине.

Вот только на вопросы о том, откуда и как он берет все необходимое, Франки отмалчивался точно так же, как и на вопросы о себе и своем прошлом.

Спустя еще год так тщательно разрабатываемый проект принял свою окончательную форму. Рональд, который за это время существенно вырос как ученый, вникая в каждую букву и цифру выполненных Франкенштейном расчетов и выкладок, заслуженно гордился тем, что участвовал в этой работе и внес в нее непосредственный вклад. Гордился тем, что стал одним из создателей вещества, способного вновь перевернуть весь мир с ног на голову. Вернее наоборот. Вакцина уничтожала саму причину возникновения вампиров — вещество АР.

А вместе с ним и кровь любого из представителей расы четыре-один.

Как только теория будет доработана и проверен первый полноценный образец — расколотому надвое миру придет конец. Это вещество станет антибиотиком для всей планеты. Выжжет проклятую заразу. Выжжет навсегда, больше не позволив ей нигде появиться.

И Рон торжествовал.

Каждый день, час, мгновение, что приближало момент официального выпуска препарата, наполняли его душу ни с чем не сравнимым чувством. Ярким, обжигающе-горячим, но и столь же темным. Свершившаяся месть еще никого не спасала. Она безжалостным пламенем съедает сердце того, кто способен столь искренне ненавидеть. Андерсон не станет исключением. Но и не пожалеет об этом.

Никогда.

* * *

Еще с первой встречи с неожиданным гостем Доброделова, Франкенштейн относился к нему настороженно. Он и сам прекрасно понимал, что порой это выглядит подобно помешательству, но не собирался ослаблять узду ни на мгновение. Мальчишка, а никак иначе воспринимать Рональда он не мог, был объят пламенем своей мести, и оно давало ему ни с чем не сравнимую силу двигаться вперед. Но ученый прекрасно знал и вкус, и цену, и опасность этого дара. Сам был таким же. Сам сделал первый шаг из ненависти. Вот только так и не смог честно ответить на вопрос, кого именно он тогда ненавидел.

Быть может, поэтому он взял юнца к себе в команду?

Хотя жалеть об этом не пришлось. «Мальчик на калькуляторе» оказался не лишен соображалки и присущей далеко не каждому остроты ума. Ученому оставалось лишь поражаться, с какой скоростью новенький вникал в громоздкие формулы, понимал незнакомые ранее определения, будто погружался в теорию — мгновенно и без остатка — и несколько часов спустя мог уже спокойно ею пользоваться. До встречи с Рональдом Франкенштейн знал лишь одного человека, способного на подобное.

И слишком часто некоторые слова помощника отдавались в сердце ученого тупой застарелой болью, которую тот черте сколько лет назад загнал так глубоко, как только мог.

Но временами, когда Франкенштейн с головой погружался в работу, его будто откидывало в прошлое. В те годы, когда он сам был лишь ассистентом и точно так же, как сейчас Рон, работал над данным заданием. Сложным, да. Но безумно интересным. В такие минуты он в мыслях снова возвращался в старую свою лабораторию: слышал тихое бормотание руководителя, имевшего привычку диктовать себе свои же мысли, аккорды неизменно игравшей для фона музыки; вновь чувствовал ненавязчивый запах шоколада, смешанный с каким-то из сортов сливочного чая...

И тогда лицо, давно застывшее бесстрастной маской с острым серым взглядом, озаряла едва заметная, но теплая и невыразимо светлая улыбка.

За полтора года привыкнуть к помощнику не составило труда. Работа ускорилась и семимильными шагами двигалась вперед. Свежий взгляд Рона помогал замечать те ошибки, которые Франкенштейн уже увидеть просто не мог — слишком много над ними думал. А уж вместе эти двое вполне способны были сделать теорию идеальной.

Первые образцы вакцины прошли испытание, но оно с треском провалилось. Все равно что-то упустили, все равно надо было дорабатывать и исправлять. Недооценили оба способность к восстановлению «лекарства от случайностей».

И вновь начались трудовые будни. Уже не руководителя и лаборанта — двух ученых, один из которых превосходил другого лишь опытом. Ведь Франкенштейн никогда не входил в ряды одаренных или гениев. В свое время учеба и понимание давались ему со скрипом, сквозь бессонные ночи, злость, раздражение и упрямство. Последним и брал все заданные высоты, искренне веря, что сможет если не превзойти, то хотя бы встать на уровень того, кем когда-то так восхищался.

— Франки-и! — Рональд скептически глянул на пошедшее полосами изображение, передаваемое с электронного микроскопа, и скривился. — Он окончательно накрылся.

Ученый поднял глаза на ассистента и практически повторил выражение его лица, пусть и более сдержанно. Потом вздохнул и пожал плечами:

— Значит, завтра придется ехать в соседний город, смотри, чтоб машина была готова. Я сегодня разберу: может, там просто заменить что надо… На новый нам денег все равно не хватит, придется старый из той лаборатории забирать, если этот не подлежит ремонту.

Андерсон лишь пожал плечами. Завтра, так завтра. Спешки, как обычно, нет…

* * *

…Рон резко вывернул руль, напрасно пытаясь выровнять машину, но с ужасающей ясностью понял, что ему не успеть. А в следующий миг его с нечеловеческой силой дернуло из водительского кресла, и мужчина лишь успел с удивлением осознать, что уже находится совсем не в салоне.

Приземление вышло жестким и болезненным, но Андерсон даже не заметил этого: тут же вскочил на ноги, сплевывая кровь пополам с землей, и развернулся туда, где мгновением раньше раздался оглушительный треск. Легкая ударная волна безразлично шевельнула сильно отросшие волосы, примяла траву и унеслась прочь, оставив лишь бесформенные остатки того, что некогда было дешевой легковушкой.

И будто пришпиленного к стволу дерева человека, насквозь пронзенного одним из обломков.

Франкенштейн успел спасти водителя.

Но не успел выбраться сам.

— Нет… — Рон замер, не в силах заставить себя сделать и шага вперед. А потом вдруг сорвался с места, не обращая внимания на поврежденную ногу; бросился вперед, пусть и знал, что ничего сделать уже не сможет.

— Нет… нет-нет-нет-нет!

И снова замер, не дойдя до раненого друга каких-то двух шагов. Сквозь шок и ужасающее осознание того, что по его вине гибнет один из величайших умов этого времени, Рон заворожено следил, как медленно затягиваются страшные раны на лице и груди Франкенштейна. Будто сквозь туман, застившую сознание дымку, видел, как мужчина пришел в сознание, шевельнулся, обхватил руками пробивший его насквозь осколок и с мерзким чваканьем выдернул, отшвырнув прочь.

Запоздало и не к месту мелькнула мысль о том, что зря все-таки перестали делать автомобильные корпуса из стали.

А в следующий миг, еще не придя в себя, но уже действуя по заученной до автоматизма схеме, Рон отпрыгнул назад, с лязгом обнажив рапиру.

Но не напал, теряя драгоценные мгновения, когда еще можно было одержать победу.

Так и не напал.

Стоял, ощущая, как все больше и больше дрожит в его руке смертоносное лезвие. А душу охватывало совсем иное пламя. Предательство оказалось куда больнее потери.

— Почему..? — Андерсон и сам не узнал своего голоса, настолько жалким и дрожащим тот вдруг стал. Абсолютно беспомощным. — Ты не можешь… только не ты! Это все тупой, бесполезный сон! Ну же, скажи, что все не так, все ложь?!

— Рон…

Франкенштейн медленно поднял руки и шагнул вперед, стараясь двигаться как можно плавней и говорить помягче. Но молодой ученый наотмашь рассек воздух ставшим вдруг молниеносным клинком, не позволив приблизиться.

— Не смей! Какого черта ты… что ты за тварь такая?! Чего добивался все это время?! Вампир, стремящийся стереть с лица Земли вампиров?! Не смеши! Кто ты?! Зачем?! За что…

Паника, боль, непонимание, стократно взвинченные собственной импульсивностью, мешали Рональду думать и анализировать. Запирали мыслительный процесс, сводя его к одной единственной цели, рожденной давным-давно глубинным чувством ненависти.

Ведь перед ним был вампир.

Тварь, достойная лишь уничтожения.

Но и тот, кто за прошедшие несколько лет, стал для молодого ученого семьей.

И если бы Рон смог хоть немного справиться с захватившими все его существо чувствами, он бы с легкостью сложил мозаику, теперь очевидную и простую, как два и два.

Франкенштейн остановился, чуть опустив руки, глубоко вздохнул и заговорил все тем же спокойным ровным голосом, старясь не провоцировать. Ведь проливать кровь того, с кем привык делить дом и работу за прошедшие годы, он не хотел совершенно:

— Мое имя Александр Рэй. Чуть более ста лет назад я был назначен лаборантом Юрия Доброделова. Я же помогал ему разрабатывать проект, который сейчас носит аббревиатуру АР. И я же — первый и единственный успешный результат эксперимента, проведенного над человеком.

— Единственный? — едко переспросил Рон, которого абсурдность высказанного утверждения вновь заставила мыслить более-менее разумно. — А тысячи остальных — это массовые галлюцинации?

— Единственный успешный, — терпеливо повторил Лекс, уже окончательно опуская руки, — в отличие от созданий, которых породило вещество Рэнуэ, я имею ряд иных особенностей. В частности — не столь остро нуждаюсь в человеческой крови. Нескольких глотков мне хватает почти на месяц.

— Но нуждаешься, — с ненавистью прорычал в ответ Андерсон, вновь вскидывая рапиру.

— Да. Нуждаюсь. Но не охочусь и не убиваю, — Франкенштейн прямо встретил ненавидящий взгляд своего ассистента, возможно бывшего, и вздохнул, как-то устало передернув плечами. — Брось, Рон. В том, что я вампир, надо было обвинять меня до того, как я рассказал всему миру о способах борьбы с себе подобными. Ты должен понимать это.

Теперь спорить было уже глупо. Да и молодой ученый прекрасно осознавал, что в тех материалах, с которыми они сейчас работали, не было ни фальши, ни подлога. Их целью действительно было лишь одно — полное уничтожение АР. И игнорировать этот простой факт, равно как и все остальное, что сделал для людей Франкенштейн, невозможно.

Но кое-что все же было. И Рон не стал медлить, с той же ненавистью, пусть и не настолько уверенной, выплюнув в лицо:

— Ты убил Доброделова.

— Да… — голос Лекса звучал теперь тихо и серо, обесцвеченный тяжестью воспоминаний. — В состоянии аффекта. Бешенства. Сколько бы мы с Юрой ни экспериментировали и ни модифицировали вакцину, избавиться от этого постэффекта не удалось. Как результат… обычных веревок не хватило, чтобы удержать силу на время потерявшей рассудок твари.

И после этих слов Рональд окончательно опустил оружие, теперь уже просто неспособный его поднять. Вся его ненависть, вся жажда крови этих противоестественных порождений науки не смогла ничего против истинной горечи, звучавшей в словах Александра Рэя. Андерсона поразило то, как была сказана эта фраза. И он вдруг четко осознал, что просто не сможет ненавидеть Франкенштейна больше, чем тот ненавидит себя сам. А Первый тем временем продолжал:

— Юрий… всегда был очень добрым. Он любил этот мир, любил жизнь, вопреки всему. Всегда старался помогать, был вежливым, ярким, общительным… Да и улыбки добрее я еще не видел ни у кого. То, что им двигало — чистое желание защитить, спасти как можно больше людей от несправедливости жизни. Да, многие скажут, что не ему судить, но и самого Юру трудно винить за выбранную им дорогу, — в голосе Лекса звучали отголоски тепла, которое никогда не забудет, и горечи, которую забыть не в праве. И именно они заставляли Рональда вслушиваться в каждое слово. Заставляли понимать. Но чем больше говорил Франкенштейн, тем сложнее давалось ему каждое слово. — Когда… когда я осознал себя вновь. В той лаборатории… рядом… с тем, что осталось, я…

Ученый замолчал, совсем опустив голову, и тень от очков не позволяла больше увидеть серого взгляда, вопреки обыкновению — тусклого и пустого.

— Я сбежал. Что еще мне оставалось делать? Потерянному, испуганному… Я тогда знал лишь одно: права на смерть у меня больше нет. Ведь за меня отдал жизнь тот, кого я считал семьей. Братом считал… старшим и заботливым. А потом появился Рэнуэ. Я был рад… сначала. Идеи и мечты Юрки обрели новую жизнь. Я почти предложил тогда свою помощь, но… происходящее вновь обернулось адом. Только теперь он был повсюду, а не в одной лишь маленькой лаборатории. День за днем, год за годом наблюдая, я осознавал, что Юрий не заслужил такого. Нельзя, чтобы его научные труды вели к войне и бесчисленным смертям. И тогда я поставил себе цель уничтожить сначала последствия, а потом и сами разработки Доброделова. Ведь сам Мир уже показал — им нет места здесь, верно?

Вновь стало тихо. Рональду нечего было сказать в ответ на эту спонтанную исповедь, нечего было и возразить. А в душе Франкенштейна поднялась необъяснимая горячая волна чувства, что непреклонно сломало возведенные некогда стены, вырвавшись на волю с произнесенными словами. Но более оно не обозначило себя никак, кроме едва заметной улыбки на губах. Странная эта была улыбка. Еще более горькая, быть может — страшная, но столь же невыразимо искренняя. Впервые за почти сотню лет, Александр Рэй смог поделиться своей тайной хоть с кем-то. И груз, что все это время неподъемной тяжестью давил на его плечи, наконец стал чуточку легче. Совсем немного, но этого хватило, чтобы его с головой захлестнуло невыразимое счастье. Такое же дикое и противоестественное сейчас, как и эта улыбка.

Рон же... четко понимал и вынужден был открыто признаться себе лишь в одном: вампир Франкенштейн или нет — сейчас не важно. Он был таким с самого начала, а значит — ничего не изменилось. Логика, с которой трудно спорить. Простые выводы, впервые заставившие пойти против сжигающей душу едкой ненависти.

Да и был еще более очевидный факт: здесь и сейчас Александр Рэй спас своему ассистенту жизнь, пожертвовав ради этого, быть может, всем. И спорить тут уже бесчестно.

— Почему… — хриплый и тихий голос Рона показался в царившей тишине чуть ли не громом, но ученый продолжил, надеясь сломать не то окружающую атмосферу, не то ее же, но внутри себя. — Как ты обманывал городские детекторы? Да и мой тоже?

— Это легко. Составляющая моей крови слишком сильно отлична от привычной вам АР. На деле есть существенные различия даже в основе — ты это и сам понимаешь теперь. Так что созданные вами детекторы на меня не реагируют, не на что.

— Понятно.

Вновь вернуться пологу напряженного молчания не позволил вой сирен. Система страховки автомобиля подала сигнал об аварии, и теперь к этому месту спешили машины Дорожного Патруля и скорой помощи. Рон вновь поднял глаза на вампира и вдруг резким движением головы указал в сторону леса:

— Иди. Если они тебя найдут, крахом пойдет все. Куртку только накинь… в крови весь.

Лекс автоматом поймал брошенную ему одежку и несколько неуверенно встретил взгляд своего ассистента. Он не ожидал и не верил, что тот примет такой расклад. Он был готов к ссоре, убеждениям, даже к драке, пусть не желал ни умирать, ни убивать. И столь спокойная рассудительность, особенно после недавней вспышки, стала для него неожиданностью.

Только не было сейчас времени ни выбирать, ни медлить. Потому Франкенштейн просто кивнул, бросил пару фраз о встрече в их лаборатории и исчез в сумраке леса.

* * *

Жажда.

Александр Рэй не испытывал ее давно, очень давно, уже почти позабыв это чувство. В разговоре с Роном он смог это подавить, эмоции сами задвинули ее на самый край сознания. Но сейчас, когда он остался один, а небольшой запас неизменной фляги давно закончился, лишь раздразнив, Лексу стоило огромных усилий сдерживать себя. Сдерживать рвущегося из клетки зверя. Ту самую тварь, которую так ненавидел Рон, которую еще больше ненавидел он сам.

Идти в таком состоянии в город — безумие.

В город, принадлежащий людям, разумеется.

На благо Франкенштейна не так далеко отсюда находилось еще одно поселение. Территория из тех, которые человечество окрестило проклятыми. Поселение расы четыре-один.

На стук в местных домах открывают всегда с оружием в руках. Но настороженность мигом исчезла из взгляда молодого на вид парня, когда он увидел, в каком состоянии гость, и, более того, узнал его.

Да, Франкенштейна знали. Практически в каждом из поселений, принадлежавших вампирам, было известно имя Александра Рэя, и везде ему готовы были помочь. На то были причины. Очень серьезные причины, благодаря которым до сих пор Лекс был обеспечен как прикрытием в случае чего, так и необходимыми образцами для своей работы.

Разумеется, никто из вампиров и не подозревал, зачем на самом деле ученому нужна была их кровь. Они доверяли ему. Они были ему рады. Они видели в нем друга и собрата. Того, кто желал просто жить, как и многие из обращенных или родившихся иными.

В небольшой деревушке Лекс смог нормально отдохнуть и полностью прийти в себя. Обзавестись новой одеждой было совсем не трудно — вампиры отнюдь не ходят голыми и совершенно не воруют: за несколько лет они полностью поставили на ноги собственное производство. Найти транспорт — тоже. Хотя и подвезти его смогли, разумеется, не вплотную. Строго говоря, подвозивший гостя мужичок и вовсе не знал, куда тот держит путь. Приходилось лгать. Очень много лгать тем, кто был к нему добр. Но за прошедшие годы Франкенштейн к этому привык, адаптировался… у него уже давно не болела ни совесть, ни душа. Хотя, возможно, он никогда и не испытывал ничего из-за этого, ведь оглядываясь назад он видел неизменно лишь одно: осколки мечты Доброделова.

* * *

Рон провел в госпитале чуть больше недели. Нога была повреждена куда серьезнее, чем показалось сначала, и пришлось ждать, когда врачи снимут швы.

Все это время он думал, анализировал и проклинал чертову логику, которая не позволяла обвинить Франкенштейна хоть в чем-то; ненавидел собственную душу, сердце, которое привязалось к этому… не-человеку… и просто отказывалось видеть его в сколь-либо ином свете. Франкенштейн лгал? Да. Но у него не было выбора, и эта чертова правда как никогда заставляла понимать, что безо лжи порой жить просто невозможно.

Принятое в итоге решение было очевидно с самого начала.

Но Рональд не был бы собой, если бы так просто забыл свою ненависть. Рожденная искра недоверия, пусть и потухла, но след оставила, и, впервые, Андерсон решился нарушить принятые некогда условия. Очень аккуратно, до поры — незаметно.

* * *

Лекс прибыл в лабораторию на пару дней раньше своего ассистента и первое время буквально не находил себе места. Мерзкое чувство зависимости от чужих решений, действий и слов терзало его существо остро заточенными клыками, заставляя мысли метаться в попытках хоть как-то предугадать действия Рона. На деле же вероятностей было не так уж и много. Андерсон либо уйдет, либо уйдет и расскажет о том, что узнал, общественности, либо останется. Было ли право у Лекса хотя бы надеяться на последнее — он не знал. Да и не надеялся, хоть недавние слова и действия молодого ученого вполне позволяли это.

Задаваться вопросом о том, насколько поверят словам Рона, предпочти тот придать факт личности Франкенштейна огласке, первому из вампиров надоело достаточно быстро. Чувство, до этого близкое к панике, обратилось простым безразличием, даже апатией. В конце-то концов, он слишком долго ходил по лезвию бритвы, чтобы сейчас бояться оступиться. Все, что ему оставалось — ждать и работать. Время само ответит на все вопросы, как отвечало и раньше.

И когда в замке узкой двери фургончика скрипнул ключ, Лекс лишь отложил карандаш и спокойно обернулся, встретившись взглядом с Роном. На мгновение оба замерли, потом Андерсон вошел и протянул ученому чуть покореженный чемодан, спокойно ответив на ставший вопросительным взгляд.

— Детали для микроскопа. Я проверил — они уцелели после аварии. Надо закончить работу, верно?

Вампир кивнул и молча взялся за ремонт.

Но в этот момент была сломана еще одна стена, последняя. Та, за которой слишком четко видна разница между Александром Рэем и Франкенштейном. И с каждым днем Рональд поражался все больше, чувствуя этот контраст в привычном, вроде бы, общении.

И вовсе его собеседник не замкнут и не хмур. Неприметен, да, но общителен, как самый обычный человек в кругу друзей, в кругу тех, кому доверяет…

А Лекс действительно с удовольствием делился теперь историями, пересказывая то моменты своей жизни, то уже давно покрытые пылью анекдоты. Слой за слоем он избавлялся от вековой брони, открываясь тому единственному человеку, кому мог открыться. И общение теперь было как никогда живое, хотя и не мешало работе, — ведь у того, кто прожил на свете так долго, более чем хватало и слов, и воспоминаний.

А вскоре для них нашлась и общая тема.

Юрий Доброделов. Историческая личность, о которой почти ничего не известно. О нем никто не писал объемных биографий, никто не потрудился рассказать как о человеке — лишь как об ученом. И Рональду он оказался неожиданно интересен. Он как будто чувствовал с ним не то родство, не то просто… понимал? В любом случае, знать желал как можно больше. А Лекс только и рад был рассказывать. В такие минуты его голос странно теплел, а воспоминания были раскрашены как будто солнцем. Даже самые грустные из них не носили в себе ни тьмы, ни горечи. Лишь последнее. То, о котором ученый совсем не хотел рассказывать, да и не делал этого.

И так работа спорилась. Жизнь вошла в привычную колею, пусть немного и изменилась в красках. Давно уже забылась и незамеченная когда-то метка о вскрытии на двери старой лаборатории, и последствия той аварии, и многое другое, что как будто потеряло теперь свое значение. Результаты экспериментов становились все успешнее, и вот однажды настал момент, когда Франкенштейн объявил теоретическую часть завершенной.

— Осталось лишь оформить, — с каким-то сытым торжеством произнес он, — и отправить твоим коллегам, в лабораторию. Опытный образец дорабатывать уже им. У нас недостаточно хорошее оборудование для этого.

Рон лишь кивнул в ответ.

У него не находилось слов, да и не мог он передать, что в этот момент творилось в его душе. Жажда уничтожения пировала, упивалась образами, что рождались из попыток предугадать и представить последствия будущего шага. И медлить Андерсон вовсе не собирался, уже открыто подгоняя и настаивая на том, чтобы взяться за доработку немедленно. Лексу с трудом удалось его уговорить хотя бы на обеденный перерыв, а уж энтузиазм, с которым Рон после него принялся за оформление проекта, просто поражал.

Неприятно поражал, заставляя вспомнить ненавязчивое чувство одержимости, которое появлялось всегда, стоило Андерсону лишь упомянуть расу четыре-один.

* * *

— Наверное... хорошо, что Юрия уже нет, что он не видит этого, — вдруг проговорил Рон, возвращаясь к недавнему разговору. — Он, должно быть, любил этот мир точно так же, как я его ненавижу. Никогда бы не принял уничтожения четыре-один. Искал бы компромиссы...

Андерсон сидел спиной к своему руководителю, и не мог видеть, как остановился его взгляд, как замер он сам, оглушенный осознанием.

Последние слова фразы, так небрежно, на автомате, оброненной Роном, все еще стучали бешеным пульсом у него в голове, заставляя всю душу, все существо Лекса болезненно сжиматься, боясь захлестнувшего понимания.

Всю свою жизнь, с момента появления проклятой работы Рэнуэ, Александр Рэй считал происходящее в мире предательством памяти его друга. Считал предателем и самого себя, ведь именно он мало того, что прервал дорогую жизнь, но и не стал останавливать поднявшего труды Доброделова безумца, хотя мог бы. Из-за этого появился на свет Франкенштейн. Существо, не знающее жалости к себе подобным, ведомое, подобно Рональду Андерсону, лишь одним желанием — вернуть мир к изначальному. И пусть эти два пути имели разные истоки, судьба в итоге слила их вместе, безошибочно показав дорогу к желаемому результату.

Свела, чтобы теперь, в самом конце, открыть настоящую правду. Очевидную. И столь надежно спрятанную за вуалью ослепленной потерей души.

Предательством Юрия было отнюдь не то, что его убило порождение собственного эксперимента. И вовсе не действия Рэнуэ, что вернули и воплотили древнюю идею в жизнь.

Нет.

Во всей этой безумной череде событий он, Александр Рэй, был единственным, кто предал все убеждения и саму сущность Доброделова, решившись убивать его руками. Его мыслью.

И этот путь, длинною почти в сотню лет, изначально был выбран ошибочно.

Александр Рэй никогда не имел права ненавидеть себя за то, что Юрий так отчаянно пытался спасти его. Не имел он и права ненавидеть вампиров. И сейчас короткая фраза Рональда открыла старому ученому глаза, ослепляя их невыразимо ярким светом. Принесла лишь боль.

Как во сне он вдруг вспомнил и увидел ненавистных существ совершенно с другой стороны. Впервые задумался, почему сам признавал их именно отдельной расой.

В самом начале, когда о последствиях никто не знал, и АР считали спасением, чудом, единственными, кто не поддался всеобщей радости, были врачи. Они же в большинстве своем отказывались от использования уже признанного на тот момент препарата.

Как итог, новая раса почти не имела в своих рядах представителей данной профессии.

А ведь вампиры болели, как и все. Как и все боялись, как и все могли подхватить практически любую из существующих зараз, отравиться, умереть… АР не позволяла состариться, не позволяла погибнуть от физических повреждений — и только. А ведь потом появились первые дети, и кому-то надо было принимать роды, кому-то — следить за их здоровьем, куда более хрупким, чем у кого-либо еще. Более того: модифицированная кровь навлекла на своих носителей и те болезни, которые человечеству просто не могли быть известны ранее.

И Александр Рэй в поисках возможностей вести свои исследования, использовал приобретенные во время работы с Юрием знания именно в эту область. С самого начала он исследовал кровь четыре-один в первую очередь для того, чтобы спасать. Так он добился признания. Именно из-за этого был известен практически каждому из вампиров.

И сейчас, вспоминая те годы, он видел не пути вести свою работу и не возможности добыть больше экспериментальных образцов, вовсе не это. Он видел слезы и улыбки; вспоминал слова благодарности — горячие и искренние! Как наяву слышал смех детей, упреки отчитывающих их родителей.

Будто на собственных щеках чувствовал слезы матерей, что, рыдая в голос, умоляли спасти новорожденных детей или тех, кто постарше.

Вновь всплывали в памяти тихие просьбы отцов и сыновей помочь дорогим им людям.

Людям, черт возьми!

И никак иначе.

Они ничем не отличались.

Они так же жили, любили, смеялись, плакали, боялись. Точно так же ненавидели и злились. Точно так же…

Но Александр Рэй ничего этого не замечал тогда. Ничего из того, что первым делом почувствовал и понял бы Доброделов.

Ошибка эксперимента — вот чем до этого момента являлись для Лекса все те души. И он, как истинный ученый, лишил их права на существование, создав столь безошибочно и избирательно действующее оружие, безвредное для кого-либо иного.

Франкенштейн медленно сжал и разжал кулаки. Выдохнул, буквально заставляя себя расслабиться, отпуская прочь нахлынувшие образы, и вновь положил руки на клавиатуру, чтобы закончить подготовку статьи, которая вскоре вновь изменит этот мир.

Александр Рэй же надеялся, что содеянное сейчас станет последней ошибкой на его пути.

* * *

— Рон? — голос звучал немного механически, неестественно спокойно, но ассистент не обратил на это внимания, был слишком увлечен работой. — И все же мне кажется, что это неверно…

— А? — Андерсон с трудом оторвался от своего экрана и недовольно обернулся. — Мы уже сто раз пересчитали! Что ты привязался к этому выводу? Он ведь даже проверен на практике, а ты все не веришь!

— Можешь считать это профессиональной интуицией.

— Столетней давности? — неудержавшись съязвил ученый, но все же встал и подошел, наклонившись над плечом вампира. Протянул было руку, чтобы показать на экране знакомое звено цепочки, вокруг которого уже было так много споров.

И осекся.

С наивным удивлением опустил глаза на пробившую его насквозь руку. Даже боли еще не почувствовал — только привкус крови во рту.

Будто оглушенный потянулся было к клавиатуре, словно надеясь отправить Главному хоть что-то из написанного. Но тело уже бессильно обмякало на противоречиво мягко поддерживающих его руках.

— Прости, Рон, — чужой, сломанный шепот. — Я…

— Как же… я ненавижу… вас… всех… тварей…

Холодная рука едва ощутимо сжалась на горле Первого. Глаза потухли, а на лице осталась лишь испачканная кровью горькая усмешка.

Тишина в маленькой лаборатории больше не разбивалась мерным стуком второго сердца. Лекс вдруг пошатнулся и обмяк вместе со ставшим безвольным телом. Просто телом. Взгляд ученого остекленел окончательно, но по щекам уже текли холодные слезы.

— Прости…

Шепот. Множество раз повторенное слово. И каждый раз голос срывался все больше и больше.

Лекс аккуратно вытащил руку из раны, будто не заметив так манящей его вторую сущность крови, и судорожно обнял своего ассистента. Друга. Последнего родного человека. Потому что больше Первый не позволит себе сблизиться ни с кем.

Никогда.

Объятия становятся все сильнее, до хруста костей, ведь хрупкое человеческое тело не способно выдержать силы вампира. Но Рональду Андерсону уже все равно.

А Франкенштейн… Александр Рэй плакал. Навзрыд, до крика, не способный больше себя ни сдержать, не остановить; забыв и про чужую кровь и про контроль своей жуткой силы, что теперь лишь уродовала.

Он предатель дважды.

Но второй раз у него не было выбора.

Рональд Андерсон и Юрий Доброделов действительно были очень похожи. Вернее — одинаковы, различаясь лишь знаком. И правильно было сказано: один любил этот мир в той же степени, в какой другой — ненавидел. Они были одинаково умны, одинаково способны. И Лекс сам дал Рональду все необходимые знания, чтобы тот мог продолжить проект и без него.

А, значит, сам обрек его на эту участь.

Как и себя.

Но время слез уже давно закончилось. Еще тогда, сотню лет назад в забрызганной кровью лаборатории. У Лекса была работа. Он обязан завершить проект, испытать на практике и рассказать о нем всему миру.

Решение, которое было так очевидно с самого начала, пришло лишь сейчас. Но работа была почти закончена. Как и оба дорогих Александру человека, эти два вещества различались лишь «знаком».

* * *

Рыжие язычки пламени вцепились в корпус небольшого фургончика, будто тот был сделан из сухого дерева. Зарево освещало безлюдное на много миль поле, а где-то далеко уже был слышен отголосок сирен Патруля.

Александр Рэй медленно брел в сторону знакомого леса, лишь мимолетным взглядом отметив уже давно потемневшие царапины на стволе дерева, в которое некогда влетела на всем ходу легковушка. В руках у него было всего две папки, в каждой из которых находился короткий отчет, зашифрованный диск и небольшой шприц с золотисто-прозрачным веществом…

По горло в крови, с грузом тысяч смертей на душе, Лекс все же был готов сделать первый шаг по другую сторону выбора, которым изначально обладал лишь он. И теперь в его руках — два ключа от сломанного мира. Больше он не ошибется и не предаст.

Уничтожить можно всегда.

Но в этот раз — он попробует создать.

Время смеется над нами,

Смотрит на мир свысока.

А мы жизнь измеряем боями,

Ради них создавая врага.

Ричард Райвен, уже добрый десяток лет известный везде и всюду под прозвищем Главный, мрачно смотрел на зависший перед ним голубоватый экран и три открытых окна: два почты, а одно — новостей.

Со времени своего ухода в «отпуск», Рон старался держать связь. Даже нет, не так: молодой ученый каждые две недели в одно и то же время отправлял короткое письмо, содержание которого начиналось и заканчивалось разнообразными вариациями одной и той же фразы: «Работаем. Все в порядке». И у Главного уже после второго такого письма создалось впечатление, что за плечом Рональда кто-то стоит и строго контролирует каждое слово. Кто? Ответ на этот вопрос дал сам Андерсон еще в первом своем послании:

«Я встретил Франкенштейна. Он согласился взять меня лаборантом. Буду работать с ним. Выйду на связь, как смогу. Спасибо за эту возможность, Главный. Я безумно рад!»

Райвен отнюдь не разделил тогда этой радости, хотя и мог понять. Он чувствовал, что хорошо это просто не может закончиться. Но годы шли — и ничего не менялось. Все так же приходили короткие сообщения, содержа в себе порой лаконичную сводку об успехах из разряда «нам удалось!». Все так же временами выходил на связь и сам Франкенштейн, делясь какой-то задумкой или предложением.

Все было по-прежнему, пока очередная сводка новостей не сообщила об аварии на одной из «диких» трасс.

Аварии, в которой погиб Рональд Андерсон. Только он.

Ни о Франкенштейне, ни просто о втором пассажире не было ни слова.

А еще два дня спустя пришло это: «Франкенштейн = Александр Рэй = вампир», — с системной меткой о задержке отправителем на пять месяцев.

И эти несколько коротких слов расставили все точки над «i», позволив Главному собрать из осколков информации полную картину. Теперь он знал истинную сущность так называемого Великого Гения, Спасителя. Вот только…

Ричард вздохнул совсем тяжело и развернул четвертую вкладку. Это были уже новости сегодняшнего дня, а вместе с ними пришло и закрытое сообщение от самого Франкенштейна. Только в этот раз о нем знал весь мир:

«Сегодня я вновь заявил о себе не для того, чтобы дать вам, людям, очередное оружие, нет. Сегодня, когда Мир пришел к хрупкому равновесию, и обе стороны способны составить друг другу определенную угрозу, я хочу спросить у вас всех: неужели вам не надоело жить в страхе за себя и своих родных, проливать кровь тех, кто вам подобен? Неужели, вы не устали еще от этой глупой войны?

Я дал вам оружие, но сегодня призываю задуматься о том, стоит ли его использовать. И предлагаю компромисс. За прошедшие годы нами было разработано и проверено на практике уникальное вещество, в состав которого входят все элементы, необходимые для существования любого из представителей расы четыре-один. Каждый из глотков этого препарата способен заменить собой примерно литр человеческой крови, хотя содержит в себе лишь несколько капель. Формулу я уже передал в НИИ.

Это означает, что мирное сосуществование возможно. Людям лишь надо согласиться помочь: без вашей крови ничего не выйдет. А вампирам — принять эту помощь.

И чтобы у последних не возникало сомнений, это короткое послание будет подписано двумя именами:

Франкенштейн, Александр Рэй».

Эпиграф: слова из песни «Поле битвы» (Ария)