Френки (джен)

Когда мне было пять, я почти умер. О, нет, это была не одна из тех стандартных историй, вроде «проглотил деталь от конструктора Lego» или «чуть не захлебнулся в надувном детском бассейне». Нет, я почти умер, спасая друга.

Когда я был маленький, я выглядел довольно странно: был чуть толще и чуть выше остальных детей. Этакий здоровый увалень, которого не брали ни в одну игру. Дима Попов, — единственный, кто со мной тогда разговаривал, — сказал, что дети боятся, как бы я не задавил кого во время догонялок или пряток. Как можно задавить кого-то во время пряток? Эти тощие идиоты раздражали меня, поэтому моим единственным другом в то время был Френки.

Френки был большим плюшевым зайцем. Ха-ха, скажете вы, мальчишке стоит играть с трансформерами, машинками, конструктором Lego, на худой конец. Но Френки не был моей игрушкой — он был моим другом. И вместе мы играли во что угодно: в Индиану Джонса, в лейтенанта Коломбо, — короче, во всех персонажей, доступных толстому ребёнку, постоянно смотрящему телек.

Всё у нас с Френки было хорошо, до одного злополучного дня. Однажды я вернулся от тётушки Ани и не обнаружил своего друга на положенном месте. Я обыскал весь дом, я звал и звал плюшевого засранца — безрезультатно. Когда градус моего отчаяния достиг критической отметки, из кухни выглянула мама.

— Эй, пирожок! — она всегда звала меня пирожок, намекая на мой вес. — Кого ты там зовёшь?

— Френка! Где он? — от нетерпения я почти дымился.

— Френк? А-а-а, твой плюшевый зайка! — у мамы была склонность к этим уменьшительно-ласкательным прозвищам.

— Мой напарник, — сухо поправил я. Как раз сегодня мы планировали расследовать очередное дело о пропаже конфет из буфета.

— Он был такой пыльный, я решила его постирать, — бросила мама и скрылась на кухне. А я застыл на месте. Постирать? Она сказала «постирать»? Как одежду? В… в машинке?

Спустя мгновение я уже нёсся к гудящей в ванной стиралке, про себя молясь, чтобы не было слишком поздно. Но так и было. Прильнув к мутному круглому окошку, в хаотичной круговерти мыла и тряпок я увидел это: бежевое мохнатое ухо. Весь остальной Френки был скрыт в массе белья. Это было ужасно.

Я попытался открыть окошко, но оно не поддавалось. Поиски какого-то замка не принесли результата. Тогда я схватил первое, что попалось под руку, и попытался разбить круглое стекло. К несчастью, первой мне в руки попала бутылка кондиционера для белья, и всякие попытки навредить с её помощью стиралке провалились. Это было ужасно. В этот момент в окошке мелькнула мордочка Френки и я прочитал в его черных глазах страх.

Тогда я кинулся через весь дом и спустя секунду ворвался в кухню.

— Что ты наделала?! — заорал я с порога, простирая к маме короткие пухлые ручки.

— Что не так, пирожок? — беззаботно поинтересовалась она, помешивая рагу в кастрюле. Помешивая! Рагу! Как будто ничего не случилось!

— Что ты наделала? — повторил я, от бессилия впиваясь в собственные кудри — слишком длинные для мальчика, но «такие славные» для мамы. — Зачем ты… Френк же…

Я захлебнулся слюной от негодования, а мама рассмеялась:

— А, так ты о Френки. Ну я же сказала тебе: он стирается! Минут через десять будет как новенький, останется его подсушить.

Это были самые долгие десять минут в моей жизни. Когда мама закончила с рагу и отправилась в ванную, я не пошёл с ней. Боялся, что увижу там нечто ужасное. Однако скоро она вернулась с корзиной, полной влажного белья, и отправилась на балкон. Я решил дать ей время. Пусть закончит со своими делами и уходит, тогда я спокойно заберу Френки.

— Твой дружок скоро высохнет и я сниму его для тебя, — сказала мама, проходя мимо меня минуту спустя. — Только не вздумай снимать его сам.

Стоило ей закрыть дверь кухни, как я буквально ворвался на балкон. Он был там. Среди кучи влажного, ещё тёплого белья, аккуратно развешенного на лесках. Бедняга Френки болтался на слабом ветру, прикреплённый к леске прищепкой. За ухо. Тогда я впервые в жизни почувствовал, как сжимается моё сердце. Я не мог больше это выносить. Поэтому я забрался на шаткую табуретку и потянулся к Френки, чтобы освободить его.

Мама повесила его чертовски высоко и близко к краю. Это, видимо, должно было удержать меня от спасения. Но она ошиблась. Я потянулся к Френки изо всех сил и почти схватил его за влажную лапу. Почти. Пальцы едва скользнули по тёплому меху и полетели дальше. А вслед за ними и всё моё тело. Весь я полетел вниз с пятого этажа. Что я почувствовал в этот момент? Словно все мои внутренности ухнули с балкона чуть быстрее меня, потому меня почти стошнило ими. А потом я почувствовал, что больше не падаю.

Я повернул голову и понял, что мой комбинезон зацепился за выступ на балконе. И теперь я болтался, как флаг или как штаны, из которых забыли вытащить человека. И вот тогда мне стало страшно. Страх как бы запоздало явился поглядеть на всё происходящее и мигом вселился в меня, выдавив содержимое моего кишечника. Другими словами, я крупно обделался, ребята. Но это было не так страшно, как продолжить падение вниз. Поэтому я поглядел на Френки и сказал:

— Дружище, я в дерьме. (Да, в пять лет я уже знал это слово, хотя успел пару раз получить за него по губам). Я в дерьме, Френки, вся надежда на тебя.

И знаете, как отреагировал на это мой единственный друг? Никак. Он продолжил меланхолично болтаться на леске, глядя в пространство пластмассовыми глазами. И ко мне пришло осознание. Самое ужасное на тот момент осознание того, что мой друг не готов рисковать ради меня жизнью. И я понял, что пришло время вызывать тяжёлую артиллерию. И я заорал во всё горло:

— МАМА!!!

Не буду рассказывать, как мама спасала меня, как после этого плакала, обнимала, тащила в ванную, а потом била по отмытой заднице и снова плакала. Скажу лишь, что с тех пор наши с Френки отношения охладели. Я больше не играл с ним в игры, в которых необходимо было проявлять смелость и самоотверженность. А спустя время и вовсе перестал с ним общаться. Мы переехали, я пошёл в школу, где было немало достаточно крупных детей. Достаточно для того, чтобы я смог найти живых нормальных друзей и навсегда забыть о Френки.