Жертвоприношение (гет)

Как легка его женщина, когда ветер треплет колосья в венке и развевает волосы, неся над волнами золотого моря облачённое в лёгкие одежды воплощённое единство танца и свободы.

Как тепла, когда летом смуглую кожу и древнюю степную кровь горячит солнце, а зимой — согревает уютный домашний очаг. Весной же его хозяйка прядёт от утренней до вечерней звезды. А осенью приносит в подоле спелые ягоды; сок их ал и сладок, как её губы.

Редко местные браки заключаются по любви. Но по счастливому исключению, как думает молодой Исидор, между ними нашлось место не только обоюдному долгу, но и целомудренной привязанности, и языческой страсти.

И хотя жена, в отличие от него, плохо различает, где склонённые к земле травы примяты шагами, где подчинились тяжести соцветий, а где поклонились прошедшей мимо Хозяйке, она всегда находит, какой тропой исчез за горизонтом её мужчина.

Исидор оборачивается на шелест шагов в безлюдной Степи, заслышав его сквозь трещащее стрекотание цикад. В первый раз — удивляется и немного сердится. Со временем — всё меньше...

...Ни души, даже великая Мать Бодхо крепко спит в ещё не остывшем томном вечернем мареве. Только молодые тела, нежная колкость бескрайнего ложа и забытая невдалеке знахарская котомка.

Мир вокруг пахнет полынью, мёдом и счастьем.

Наследник даже не просыпается от мягких материнских шагов. У него не её глаза, но её интуиция: маленький Артемий улыбается во сне, когда вернувшийся отец останавливается над его колыбелью. Не его грубые руки труженика, но его долг. Когда-нибудь придёт черёд нового Бураха выбирать жертву для своей инициации.

Но сейчас тот живёт в безмятежном царстве снов и детства, а тяжесть сакральной ноши ощущает на плечах лишь Исидор.

На болотах растёт целое поле широколистного редкого савьюра. Уклад отрицает такую жертву: то, что принадлежит Земле, священно.

К востоку очевидцы слышали гулкую поступь исполинского аврокса и видели его рога, задевающие небосвод. Уклад отвергает такую жертву: то, что совершается для одних обрядов, не может быть использовано в других.

У всякого человека есть нечто, дорогое настолько, что может сполна оплатить, казалось бы, несоизмеримо большее. Уклад ждёт именно такую жертву: вот древний обычай и закон.

Исидор Бурах наизусть помнит все Линии. А её тела — тем более.

Лезвие рассекает податливую плоть. Алые побеги расцветают на коже.

Правильное раскрытие жертвы — это таинство, требующее высшего мастерства. Это освобождение. Ни боли, ни страха, ни отвращения. Только красота первозданного естества, разобранного на составляющие без единого нарушения. И кто без насилия над гармонией умеет сделать это с телом, может совершить то же со знанием, временем, самой судьбой, ведь оно — точное подобие Вселенной...

...Он продолжает повторять всё это про себя. Так легче.

Веки женщины бледнеют. Жрецу хочется, чтобы она наконец закрыла глаза. Чтобы не видела, как он отделяет один за другим внутренние органы. Ведь ритуал держит в сознании непозволительно долго. Но она желает до последнего мгновения смотреть на супруга. Даже когда тот поднимает на окровавленной ладони трепещущее в беспомощных спазмах мышц сердце, которое, по мнению простолюдинов, отвечает за её столь преданную любовь.

Что-то не так. Жертва неправильна. Почему он послушался Уклада, а не собственного сердца, как испокон веков велит мудрость менху?..

Спрашивать поздно.

...Утро блекло и стыло. Одним из сотен привычных, но никогда не надоедающих маршрутов Бурах бредёт по Степи, волоча тяжёлую косу.

Густой туман на болотах не сможет сбить с пути. Не замедлят увязающие в топких хлябях сапоги. Менху, идущего дорогой Служителя, не способно остановить ничто: если он честен, если верен себе и долгу, если достоин, расступятся почтительно дремучие силы матери-Земли и сохранит великая Степь.

Скошенный савьюр падает в мутную воду. Всё невероятное множество бесценных целебных листьев. Но из стеблей вместо терпкого сока льётся кровь — горячая и живая, наполняя собой выходящий из и так почти несуществующих здесь низких берегов Горхон.

Мистерия жертвоприношения свершена. Только отчего-то Исидор, теперь уже полноправный Служитель, не торопится радоваться чудесному знамению. Лишь смотрит молча на питающий землю и окрашивающий воду алый цвет.