По весне, по зиме (джен)

Каждый год по весне в доме у Хроны заводятся кролики. Крохотные создания с гладким мехом и забавными подвижными носиками — исчезая на день, Медуза приносит зверьков в корзине, в руках, карманах, за отворотом манто и первое время вместе с дочерью заботится об их существовании; позже, привыкнув к запаху травы и навоза, Хрона начинает ухаживать за ними сама. Забот много, но не так чтобы слишком: в существовании крольчат смысла не больше, чем в существовании Хроны, и все дела сводятся к замене подстилки или чистке кормушек. Зато вырастая, зверьки становятся совсем послушными, берут корм прямо из рук и позволяют себя погладить. Касаясь пальцами теплых длинных ушей, Хрона улыбается и думает, что быть крольчонком не так уж плохо, а Рагнарек мешает, оттягивая уши девочки, — вроде как хочет сделать ей точно такие же.

Потом количество кроликов начинает убывать.

Иногда они умирают сами собой — мелко дрожат, встревоженно нюхают воздух, и после, во время уборки, Хрона, рыдая, вытаскивает из клеток легкие окоченевшие трупики. Еще иногда — болеют. А иногда крольчат убивает сама девочка — топчет, режет, давит, наблюдая, как постепенно остывает нечто прежде горячее, агонизирующее. Это плохие дни: у Хроны раскалывается голова и марается одежда, зато на ужин мама обычно готовит рагу. Однако самые здоровые зверьки всегда выживают. Холеные, лоснящиеся, кролики часами жуют ароматное сено и при первой надобности спокойно повисают в руках Хроны или Рагнарека.

По зиме, когда температура на улице падает, а в лабораториях ведьмы изо рта начинает идти пар, исчезают и эти. Всего за пару часов, в единственный день — его наступление Хрона предчувствует загодя.

Одни и те же, год за годом, приметы висят в воздухе, не меняя очередности своего появления. Так, сначала из самого дальнего шкафа достается манто. Медуза не позволяет касаться своих вещей слишком часто, но Хрона, нарушая запрет, любит купать руки в теплом меху. Затем ведьма начинает зевать — долго, пронзительно, обнажая белые зубы. Зевая, она цепенеет, смотрит в окно, или в стену, или на дочь, позови — не услышит. Спит тоже долго и комнату свою покидает с заметной неохотой, зябко кутается в одежду, подслеповато щурится на свет солнца и ламп.

Продолжается это недолго: однажды, выбрав день, Горгон уходит в город, чтобы забить холодильник всем, что не надо готовить; вернувшись, отправляется убираться в подвал. Уборка — последний из признаков, и Хрона вертится под ногами у матери, мешает идти, застревает в дверях. Нет, не боится, ведь в худшем случае ее просто отодвинут ногой. Магия, даже простейшая, требует сил и желания колдовать, но иногда взяться им просто неоткуда: слишком уж нестерпимо, слишком уж сладко хочется…

— Иди за мной, Хрона, — глухо говорит Медуза. Веки ведьмы полуопущены, и на девочке, вцепившейся в дверной косяк, ее взгляд фокусируется с некоторым трудом. Закончив с подвалом, вторая из Горгон с сожалением оглядывается в темноту, смотрит пару минут не моргая; но сбрасывает наваждение и чуть пошатываясь шагает мимо Хроны.

Ослушаться та не смеет — хоть и знает, что сейчас будет, хоть и поскуливает от боли и навалившейся вдруг тошноты. Больно только спине, позвоночнику; трещит ткань, трещит и расходится кожа — это просыпается заинтересованный Рагнарек. Демонический меч совсем по-собачьи нюхает воздух, не первый год надеясь, что в этот раз ему точно что-нибудь перепадет. Впрочем, напрасно.

Следующие полчаса Хрона наблюдает, как длинные тонкие пальцы скользят по кроличьей шерсти, щупают, гладят, ищут нужные позвонки; ломают — одним движением; душат — медленно, будто без боли совсем. Теперь крольчата уже не кажутся ей забавными, их морды запачканы красным, а рты открыты. Зубы желтые и кривые.

Зверьков из клеток Горгон вытаскивает по одному, за бока или уши. В первый момент Хрона чувствует, как что-то внутри у нее кипит от возмущения, но привычно баюкает себя, и бушующий внутри пожар стынет, затихая. В конце концов, все это очередная глава в любимой сказке мамы. В конце концов, крольчата тоже не против. Глупые, хрупкие, брыкаться не пытаются, только смотрят и смотрят в глаза ведьме Медузе. Или вопят. В последний момент, когда пальцы ее уже танцуют на белых и бурых шкурах, — вопят, кричат, как дети.

— Смотри на меня, Хрона.

Рагнарек нависает над Хроной и пускает вязкие слюни.

Хрона отряхивается и зажимает руками уши.

Кроличьи тушки пропадают быстрее, чем успевают остыть.

Наблюдать за их исчезновением, насколько завораживающим, настолько же противоестественным, Хроне, пожалуй, тяжелее всего. Желудок и горло девочки сводит спазмами, скудный завтрак ее настойчиво просится на пол, однако отворачиваться нельзя. Отвернется, замешкается — и Рагнарек с бранью повернет ее голову в правильную сторону. Поэтому Хрона не позволяет глазам закрыться, наклоняет голову то к одному плечу, то к другому, думает о том, как приятно щекочут щеки и шею отросшие волосы. Считает до десяти. До пятидесяти.

На «пятьдесят» Медуза поворачивается к ней полностью — соломенного цвета косички растрепаны, на щеках играет румянец. Меж тонких губ ведьмы скользит и исчезает белое кроличье ухо.

Хрона вздрагивает и с завтраком все-таки расстается. Рагнарек смеется над ней, щипает, тянет за волосы — хочет, как кролика, ткнуть лицом в лужу на полу; девочка сопротивляется, но не издает ни звука. Медуза останавливает возню одним лишь взглядом, долгим и в общем-то безразличным.

Чувствуя себя виноватой, смотреть на мать в этот момент Хрона боится. Боится смотреть и далее, с фонариком в руках провожая ее в ту самую комнату.

Комната эта — внизу, под полом, ею оканчивается тупиковый подземный ход. Прямоугольная и чистая, освещена она мало, поскольку лампа под потолком света почти не дает; стены холодные, на ощупь сухие. Мебели нет. Подушки, вещи и шкуры разбросаны хаотично, но закрывают пол, дыр между ними не видно. Запах стоит мускусный, не слишком отталкивающий, терпимый. Запах этот Хроне знаком, раз в год он всегда означает беду.

— Разбуди меня по весне… Хрона.

На импровизированную постель Медуза укладывается с заметным облегчением. Отяжелевшая, она ложится на бок, какое-то время не двигается, затем подтягивает колени к груди. Желтые с вертикальным глаза все это время неотрывно следят за Хроной, но за Рагнареком — внимательнее; Рагнарек поводит плечами, уходит куда-то внутрь тела мечницы, и глаза наконец стекленеют. Только тогда Хрона делает пару шагов от порога, поднимается на цыпочки и выключает свет. Стучит фонариком о ребро ладони. Ловит в темноте дыхание спящей Медузы — глубокое, почти неслышное; тихонько выходит из комнаты и прикрывает за собою дверь.

Разревется она только в коридоре: от ощущения полного одиночества, и гулкого эха под самыми потолками, и невозможности докричаться до Рагнарека — запретили ему с ней болтать; будет ступать ногами в плюшевых тапочках по полутемным лабораториям, слушать биение своего — их с Рагнареком общего — сердца и, кусая кулак, догадываться, что на улице уже как раз выпал снег. Белый и мягкий, на ощупь он будто крольчонок, только в ладонях не вертится и не тикает.

Наверное, Хрона выйдет на улицу, чтоб поглазеть на сугробы. А может, сделает себе пару бутербродов и вернется в подвал — бесшумно скользнет в комнату и будет лежать рядом с Медузой, на полу, в темноте, среди шкур и всего прочего…

Ждать, скучать.

До весны.