Привычка (гет)

Привычка — вторая натура, так, кажется, говорят?

Эвелин знает свою вторую натуру — страх. Сначала она ждет с замиранием сердца, когда скрипнет, открываясь, входная дверь. Потом привыкает к тому, что разговаривать с соседями неправильно, что этого стоит опасаться тоже. Вскоре она сжимается в комок ужаса, за несколько метров слыша тихое шуршание ремня, который снимает муж.

Она выходит за Маркуса Итона вскоре после своего двадцать первого дня рождения. Она соглашается стать его женой не потому, что безумно любит. Маркус кажется Эвелин надежным человеком. Уверенный, спокойный, успешный. Настоящий альтруист до мозга костей. Отличный выбор для не слишком симпатичной бывшей эрудитки, которая понятия не имеет, чего хочет от жизни.

Кроме того, Маркус любит ее.

По крайней мере, именно так он говорит, когда впервые дает ей пощечину.

— Я слишком люблю тебя, Эвелин, чтобы простить подобное поведение.

Щека горит огнем, но куда хуже страх, дикий, животный ужас, что грызет сердце и душу, вынуждает пятиться вместо того, чтобы дать отпор. Она ничего не сделала!

— Я ни в чем не виновата! — она хочет произнести это четко и твердо, но жалкий всхлип сводит на нет все усилия.

— Виновата, — говорит Маркус мягко. Точно так же он разговаривает с лидерами Альтруизма, когда предлагает новые идеи. Точно так же он говорил с их соседкой Анной двадцать минут назад. — Ты улыбалась ему. Это неприемлемо.

Эвелин продолжает отступать вглубь дома, пытаясь понять, о чем вообще речь.

— Я ничего не сделала!

— Ты улыбалась ему, — голос Маркуса становится ниже. — Если ты еще раз...

Он не завершает фразу, но его синие глаза, те, что так нравились Эвелин, обещают — ничего хорошего не будет. Много позже, в супружеской постели, когда муж спит, по-хозяйски притянув ее к себе, Эвелин вспоминает — она улыбнулась брату Анны, Мэтью. Они вместе вернулись с работы, расстались на улице, и на прощание Эвелин улыбнулась ему. Машинально, по давно забытой привычке.

* * *

Привычка — вторая натура.

Если так, Эвелин испорчена изначально. Так говорит Маркус пару недель спустя. Он больше не бьет ее по лицу, нет. Он расстегивает ремень, медленно, аккуратно. С таким мечтательно-сонным выражением лица, будто находится в общей комнате для молитвы.

Все эрудиты испорчены, ибо слишком много знают о природе вещей. Так говорит Маркус, прежде чем замахнуться.

— Но я спасу тебя, — говорит он мягко и убедительно. — Эта боль во благо.

Эвелин почти хочется верить в то, что муж не может ошибаться. Даже когда от первого удара в предплечье вспыхивает боль, всепожирающее и огненное пламя. Она закрывает глаза, поднимает руки, чтобы защитить лицо.

И только несколько ударов спустя понимает, что о лице можно не беспокоиться. Ведь тогда все узнают.

А эта боль, этот страх — только для них.

Эвелин теряет счет ударам, перестает понимать, где она, и с трудом помнит собственное имя. Она возвращается к реальности, когда муж поднимает ее на ноги, задевая при этом свежие рубцы на предплечьях.

— Открой глаза, — слышит она отрывистый приказ. И открывает, потому что боится получить очередной удар.

Темно-синие глаза Маркуса полны непонятного, неведомого чувства. И только когда он прижимает Эвелин к стене, задирая ей подол, она понимает: доселе невиданная эмоция в глазах всегда сдержанного мужа — страсть.

В других фракциях недаром шутят, что сухари размножаются исключительно в пробирках. Никаких поцелуев на людях, даже держаться за руки до свадьбы — предосудительно. Эрудиты не такие. Они с малолетства знают о процессе деторождения многое, если не все. И уж точно знают, что сексуальные отношения должны приносить удовольствие. Эвелин за год замужества пришла к выводу, что секс — самое утомительное и нелепое занятие, которое могли выдумать люди.

Но сейчас все совсем иначе, сердце бьется так быстро, что, кажется, вот-вот не выдержит и остановится, а взгляд мужа заставляет желать чего-то большего, чем несколько быстрых движений под одеялом в темноте раз в неделю, после которых между ног саднит.

И он расстегивает пуговицы ее серого платья, и проводит ладонью по спине и ниже, заставляя прижаться к нему сильнее. Эвелин чувствует бедром его твердый пенис, да, именно пенис, потому что черт его знает, как называют мужской орган размножения нормальные люди! И он сжимает ее грудь сквозь майку, больно, ничуть не заботясь о ее ощущениях, просовывает колено ей между ног, пытается стянуть с нее белье.

А внутри все скручивается в тугой узел, хочется... Понятно чего хочется.

Эвелин сама тянется к молнии на брюках, стягивает их вниз вместе с бельем. Сама опускается вниз, на холодные доски коридора, тянет Маркуса за собой. Сама раздвигает ноги, шире, еще шире. Бедра сводит судорогой, но через мгновение ей становится все равно, потому что его член наконец-то внутри, и внезапно оказывается, что каждое движение Маркуса, каждый толчок — как благо свыше. Нет ничего общего между пресловутым «супружеским долгом», о котором ее предупреждали перед свадьбой старшие женщины фракции, и сексом.

Маркус движется все быстрее и резче, и Эвелин подается ему навстречу, раскрываясь еще сильнее, хотя, казалось бы, дальше просто некуда. Он подхватывает ее под ягодицы, сжимает до боли, вводит член до самого конца и замирает, тяжело дыша.

Они едины, вот теперь — они супруги воистину.

Проходит целая вечность, прежде чем Маркус выскальзывает из нее, обессилено опускается на пол рядом. Тело ноет, ноги не сгибаются и не сдвигаются, но на душе у Эвелин поразительно легко.

— Я же сказал, — тихо говорит Маркус, — ты испорчена.

Смысл его слов доходит до Эвелин с запозданием. Это словно ведро холодной воды, отрезвляет и приводит в чувство. Все случившееся кажется не то сном, не то фарсом.

Маркус встает, одевается и уходит наверх. Эвелин остается лежать на полу, полуголая, униженная и измученная. Очень хочется заплакать, но боль от ударов его ремня отвлекает.

* * *

Маркусу все чаще приходится задерживаться допоздна, и Эвелин очень этому рада. Еще она рада тому, что не может как следует разглядеть собственное тело, потому что вряд ли это зрелище ей понравится. Достаточно и того, что она видит россыпь синяков на предплечьях и бедрах, чувствует, как саднят, заживая, рубцы, оставленные металлической пряжкой.

Рана в душе намного глубже. Несколько раз Эвелин порывается уйти от мужа. Просто не вернуться однажды домой. Но альтруисты не признают развода. Ни один человек в этой фракции не поможет ей покинуть этот дом. Маркус скоро станет одним из лидеров, в этом все уверены.

Когда Эвелин в первый раз мчится в ванную, чтобы избавиться от только что съеденного завтрака, она решает, что заболела. Она приносит извинения, не идет на работу и лежит несколько дней.

Когда ей не становится лучше, она все-таки решается посетить больницу, где улыбчивая товарка-медсестра радостно говорит:

— Поздравляю, вы скоро станете матерью!

Эвелин призывает весь свой рассудок, вспоминает, каково это — быть эрудитом. И несколько дней обдумывает, что же теперь делать. Способы избавиться от ребенка есть, пусть и нелегальные. Но есть. Другое дело, что все тайны рано или поздно всплывают на поверхность в этом городе.

Будущий ребенок привяжет ее к Маркусу надежнее, чем любой брачный обет. Дело не только в том, что альтруисты не поймут ее ухода из семьи. Мать-одиночка — нонсенс, абсурд.

Вот вдова — другое дело. Можно просто взять нож и перерезать ему горло однажды ночью. Всего-то и надо, задеть сонную артерию, Маркус даже не успеет ничего понять...

Тем вечером Эвелин долго смотрит на кухонный нож, прежде чем положить его на место. Собирается с духом и говорит:

— Я беременна.

Лицо Маркуса озаряется счастьем.

Все возвращается на круги своя, словно ничего и не было.

* * *

Когда Тобиасу исполняется два года, он заливает горячим чаем бумаги отца.

Эвелин подхватывает сына на руки, сжимается в комок и судорожно думает, куда бежать. Маркус меняется на глазах. Вот был один человек, а вот уже другой.

— Это ты виновата, — его голос пугающе мягок.

Он отвешивает Эвелин такую затрещину, что в глазах у нее темнеет, выдирает ребенка из ее ослабевших рук. Делает несколько шагов к лестнице, сажает Тобиаса в кладовку и закрывает дверь, не обращая внимания на плач сына.

— Оставь его в покое, ты, мерзавец!

Кого она хотела обмануть? Он намного сильнее, от его толчка Эвелин отлетает к противоположной стене.

— Я думал, что хорошо научил тебя, — говорит Маркус. — Но ошибся.

С этими словами он медленно расстегивает ремень.