Монпелье, 1208 (джен)

Пейре де Кастельно тогда в дороге был:

К Провансу, к Роне мул легата увозил.

Тулузы графа тот от церкви отлучил:

Ведь разорял страну сброд, что ему служил.

Гильем из Туделы

«Песнь о крестовом походе против альбигойцев»

(пер. И.О. Белавина)

Событие, о котором повествуется в этой истории, не вошло в летописи и хроники, но имело большое значение для одной семьи славного города Монпелье.

К пристани Маглона пришвартовался неф «Гордость Уилтшира» со стягом, на гербе которого драконы гордо держали щит с буквой «М». И этот неф, и этот герб в Маглоне хорошо знали, более того — ожидали, и встретили с радостью и дружелюбием. Впрочем, жители Маглона, как и жители любого города Окситании, всегда рады были гостям, а потому и черноглазый еврей, и темнолицый сарацин, и рыжеволосый северянин получали одинаково радушный прием.

— Рады вновь видеть вас, сеньор Корвинус! — Хозяин трактира «Синий дракон» склонился в низком поклоне. — Ваша комната готова, не извольте беспокоиться!

«Попробовал бы я сказать что-то иное, — мелькнула шустрым мальком и тут же юркнула в стайку других шальная мысль. — Колдун же, ей-ей! Говорят, мысли читать может!»

К колдунам в Окситании относились с еще большей учтивостью, ибо пользы горожанам от них было порой гораздо больше, чем от тех же священников. Слово Божье не излечит так надежно, как слово колдуна, да и отвары и зелья помогают даже тем, кто не верует в Господа. Под щедрым солнцем Окситании найдется место всем, и каждому сыщется свое дело.

Между тем прибывший на «Гордости Уилтшира» Корвинус Малфой со свитой прошел внутрь прохладного зала и устроился за столом. Тут же по залу зашустрили слуги с подносами, уставленными различной снедью. Гость благожелательно следил за поднявшейся суетой, его спутники негромко обсуждали случившееся с ними.

— Клянусь Мерлином, этот шторм нас чуть не убил! — произнес один из них на языке жителей Британии, пристально наблюдая за тем, как покрывают стол скатертью. — И не шикай на меня, — отмахнулся он от сидящего рядом и попытавшегося заставить его молчать. — Они лопочут только по-своему, и меня не понимают.

— Откуда ты можешь знать, Гилберт? — возразил его собеседник. — Мы уже столько раз здесь бывали, да и не только наш корабль тут частый гость!

— Да, смотри, Сайман, — снисходительно усмехнулся в густые усы Гилберт и прикрикнул в сторону расставлявшего тарелки слуги: — Эй, девочка в красном, оставь свои плошки и поди сюда!

Слуга своего занятия не прекратил, и Гилберт довольно захохотал. Однако его слова были услышаны, и совсем не тем, кого он окликал.

— Гилберт, — повернулся в его сторону Корвинус, — ты не дома.

Этой короткой фразы было достаточно, чтобы Гилберт мигом прекратил смех и, опустив глаза, произнес:

— Простите, милорд.

Никто из присутствующих не заметил, как слуга, расставив тарелки и удаляясь на кухню, бросил быстрый оценивающий взгляд и на Гиблерта, и его сотоварищей, и на Корвинуса.

Гилберт был широкоплеч, буйноволос и громогласен. Кольчуга, которую он по примеру своих спутников так и не снял, была покрыта налатником с гербом господина, и казалось, что она вдвое больше доспехов соратников. Гилберт вообще производил впечатление великана и хоть был скорее широк, чем высок, однако все его черты и даже оружие обращали на себя внимание. Во время разговора он периодически клал ладонь на рукоять фальшиона — тяжелого даже на вид. На перевязях его спутников висели обычные мечи в простых ножнах, а у Саймана, единственного из всех, был только кинжал, однако наруч лучника красноречиво свидетельствовал о его оружии. Впрочем, все в этом маленьком отряде были похожи друг на друга если не как родные братья, то как двоюродные или троюродные: светлоглазые, светловолосые — различались только оттенки рыжины в русых волосах, крепкие, с ладными фигурами. Речь их была, пожалуй, несколько грубовата для уха южан, впрочем, жители процветающего портового Маглона привыкли к говорам и северян, и южан, и выходцев с Востока.

Корвинус, в отличие от своих спутников, не был облачен в кольчугу — либо успешно скрывал ее под богатым платьем. Парчи и мехов он не носил, однако сюрко его, пошитое из зеленого бархата и отделанное серебром, говорило само за себя. Из украшений на нем было одно лишь кольцо, змеей обвившее палец на левой руке, из оружия — меч да кинжал в богато изукрашенных ножнах. Молодость Корвинуса миновала, но в его белых от природы волосах заметить седину было невозможно. Серые глаза холодно взирали на мир, и слуги, на которых задерживался его взгляд, невольно ежились и старались побыстрее улизнуть от вельможного внимания.

— Сеньор, все готово, — угодливо произнес хозяин таверны.

— Я вижу, — проронил Корвинус. — Пусть нам приготовят лошадей и мулов — мы сразу тронемся дальше.

— Будет исполнено! — И хозяин поспешил прочь, дабы не навлечь на себя гнев колдуна.

По слухам, Корвинус Малфой в свой прошлый приезд практически в одиночку извел банду Рыжего Гвидо, промышлявшего на дороге между Маглоном и Монпелье. Большим отрядам разбой Гвидо не чинил — под его началом и было-то человек десять — и нападал только на тех, кто не мог оказать достойный отпор. Впрочем, вся десятка в свое время выжила в крестовом походе и брала Константинополь, так что эти люди знали, за какой конец держать меч и стрелу. Малфой тогда, помнится, по некоей срочной надобности не стал дожидаться окончательной разгрузки своего корабля и отправился в Монпелье в сопровождении трех человек. Примерно на полпути его перехватил Гвидо…

Самого Гвидо после приключившегося с ним опознали сразу — внешность у него была приметная, да и тело его не сильно повредилось из-за колдовства, зато остальные девять… Разве что головы сохранились почти в целости, их к ногам Гильема, сеньора Монпелье, высыпал из мешка один из спутников Малфоя.

— Главаря и то, что осталось от этих, — Малфой пренебрежительно указал на останки, — вы найдете у дороги. — После чего поклонился сеньору Гильему и отправился в дом к своему другу, сеньору Лютцу д’Инару.

Его спутники с позволения своего господина не пошли с ним, а отправились утолять голод и жажду в трактир, и через день весь город знал о том, что с разбойниками Рыжего Гвидо разделался их господин, даже не вынувший меча из ножен, дабы не замарать благородное оружие поганой кровью. Многие верили — ибо знали, что сеньор Малфой не только дружен с сеньором д’Инаром, но и знаком с семейством графа де Фуа, да и с самой сеньорой Эсклармондой де Фуа весьма близок. Той самой сеньорой Эсклармондой, что вершит великие чудеса и живет в чистоте, являя собой образец для подражания. Да и ее брат, граф Раймон-Роже де Фуа, был человек, не чуждый колдовству.

_______________

1. Неф — средневековый одномачтовый торговый корабль. Отличительным внешним признаком нефов являются округленные в носовой части и прямые в корме высоко поднятые штевни. Грузоподъемность немного превышала 200 т.

2. Окситания — название исторической области на юге Франции и небольшой части Испании и Италии. В основном соответствует южной половине Франции.

3. Фальшион — европейское клинковое оружие с расширяющимся к концу коротким клинком с односторонней заточкой

4. Сюрко — верхняя мужская и женская цельнокроенная одежда, сильно расширенная книзу, имевшая несколько вариантов: с рукавами до запястья, с полудлинными рукавами, с откидными рукавами и совсем без них

Кавалькада двигалась не слишком поспешно, однако с такой скоростью, чтобы к ночи достигнуть своей цели — гостеприимного дома Лютца д’Инара. Мулы, груженные тюками с тканями и мешками с солью, трусили в середине небольшого каравана. У всякого, кто знал о том, где собираются окончить свой путь всадники, мог бы возникнуть вопрос: зачем в Монпелье ехать со своей тканью? Неужели этот город, славный своими ткачами на весь христианский мир и за его пределами, оскудел на мастеров? Но сеньор Малфой вез знаменитое зеленое сукно, Линкольн Скарлетт, и точно знал, что продаст его по хорошей цене. Впрочем, самое ценное в товарах сеньора Малфоя было погружено на его жеребца — переметные сумы, в которых покоились редчайшие ингредиенты и зелья. Как уже не раз упоминалось, Корвинус Малфой был колдуном, точнее, магом, а потому ему не составило труда сотворить заговоренные шкатулки, в которых можно было прятать и драгоценные камни, и душистые пряности, и — без всякого вреда для их чудодейственных свойств — зелья и ингредиенты.

Погода благоприятствовала неспешному пути — еще с утра чистое и безоблачное небо, обещавшее жаркий полдень, затянулось легкими облаками, дававшими прозрачную тень; солнце иногда скрывалось за ними, и тогда уставшая до желтизны трава, покрывавшая каменистую землю, благодарно шелестела под мягким бризом, овевавшим и редкие деревья, и немногочисленных в эту пору путников. Был самый разгар уборки урожая, и крестьяне спешили собрать напоенные щедрым солнцем плоды: ярко-желтые лимоны, огненно-оранжевые апельсины, истекающий сладким соком виноград. Это позже дороги заполонят телеги, и возницы будут подгонять неторопливых волов, дабы поспеть на ярмарки, в срок продать урожай, купить изделия ремесленников и вернуться по домам.

— Милорд, — обратился к Корвинусу Гилберт, на правах предводителя отряда воинов смевшего нарушать размышления господина, — а это правда, что здесь не чтят Христа как полагается у христиан?

— Мне нет до этого дела, — откликнулся Корвинус. — А если и не чтят, то что с того? Я имел дело и с магами, и с христианами, и с катарами, которых сейчас почитают еретиками. Деньги у всех одинаковы.

— Я слышал, что милорда графа Тулузского отлучали, — с сомнением произнес Гилберт. — Разве это хорошо?

— Ты веришь в Христа? — с удивлением спросил Корвинус. — Мне казалось, что тебе все равно, кто во что верит, лишь бы оружие против нас не поднимали.

— Так-то оно так, — согласился Гилберт, но по задумчивому его лицу и нахмуренным бровям было заметно, что соглашается он из вежливости к господину. — Говорят еще, что кто-то из людей милорда Раймона осмелился обнажить меч против посланца папы римского.

— Ты решил рассказать мне все сплетни, собранные в трактире? — уже с раздражением спросил Корвинус.

— Простите, милорд, — покаянно опустил голову Гилберт и чуть придержал свою гнедую.

Корвинус холодно кивнул ему и вновь погрузился в свои мысли. Он прекрасно знал о том, во что и как верят в Окситании, причем из первых уст — ему об этом рассказывала леди Эсклармонда, которую катары чтили за ее ум и деяния и именовали хранительницей Грааля. Знал он и об отношении папы римского и его окружения к этому учению. По мнению самого Корвинуса, иметь в друзьях лучше катаров — ибо они были верны своему слову и гнушались совершать деяния, противные человеческой природе. Зато торговать лучше с христианами — они, в отличие от катаров, стремившихся отринуть мирское, любили излишества и с удовольствием тратили на них немалые суммы. Даже пастыри христианские, долженствующие показывать пример скромности, на самом деле купались в роскоши сами и осыпали милостями своих многочисленных возлюбленных.

Молчание Корвинуса продлилось до самого вечера — именно тогда отряд достиг крепостных ворот Монпелье. Стража, едва завидев герб на налатниках воинов, приветливо пропустила гостей внутрь городских стен, и вскоре Корвинус и его люди уже подъезжали к своей цели — дому Лютца д’Инара, утопающему в зелени сада.

— Открывай ворота, бездельник, — раздался громкий голос за стеной, окружавшей сад. — Мой друг на пороге, а ты ползаешь, как улитка!

— Лютц! — удивленно воскликнул Корвинус, едва только слуги распахнули ворота. — Ты провидец?

— Нет, мой друг, — с крайне довольным видом отозвался хозяин дома. — Я всего-навсего отправил мальчишку дежурить у ворот. Уже дюжину дней он околачивается там, собирая сплетни и бездельничая, но зато вовремя предупредил меня о твоем приезде! Добро пожаловать в мое скромное обиталище!

«Скромное обиталище» Лютца д’Инара было похоже на дома, типичные для данных мест. Крепко сложенный из светлого рыжеватого камня, с узкими окнами, и в самую жару сохраняющий благословенную прохладу, он возвышался над кронами обступающих его деревьев и скрывался за высокой каменной же оградой. Суровый и неприступный снаружи, дом был очень уютным внутри. Мелкие разноцветные плитки, которыми были выложены полы, образовывали прекрасные узоры, цветные ткани, скрывающие переходы в комнаты, изящно гармонировали с росписью стен, и все это великолепие освещалось собранными в прихотливые группы свечами, ярко и загадочно мерцавшими на подставках, висящих на длинных цепях, крепившихся к потолку. Корвинус знал, что нежно любимая и ныне почившая жена Лютца без устали отдавала себя заботе о красоте дома, и в память о ней хозяин сохраняет убранство неизменным вот уже три года.

— Признаться, я уже и не надеялся увидеть тебя сегодня! — воскликнул Лютц, когда проворные слуги уставили стол всяческой снедью.

— Я решил поспешить к тебе, — откликнулся Корвинус, и его глаза, сохранявшие доселе высокомерие и некоторую скуку, потеплели. — Ты же знаешь, я не люблю ночевать в трактирах. Тем более с таким грузом, как сейчас.

— Хотел бы я знать, кто осмелится покуситься на твое добро, — расхохотался Лютц. — После того, как все узнали о том, что именно ты разделался с Рыжим Гвидо, наводившим страх на округу, таких безумцев не сыщешь!

— Это случайность, что моим людям не представился шанс развлечься, — небрежно обронил Корвинус, приступая к трапезе. — К тому же я заскучал и не прочь был слегка размяться.

Он отдал должное и вину, и жаркому, не обошел вниманием и фрукты. Хозяин с явным удовольствием наблюдал за тем, с каким аппетитом ужинал его гость, и сам не отставал от него. Слуги обносили господ яствами, а после, увидев знак хозяина, споро убрали со стола.

— Какие новости, мой друг? — устроившись у камина с бокалом отменного вина, спросил Лютц. — Может, есть вести о твоих сыновьях?

Ковринус покачал головой, сжав губы. Его старшие сыновья, Эдриан и Ричард, вместе с королем Львиное Сердце отправились освобождать Иерусалим от сарацинов, да так и не вернулись. Лютц знал, что Корвинус был очень привязан к своим детям от первой жены, Изольды. Впрочем, детей от Бланки он тоже любил. Близнецы Эдмунд и Эдель составляли счастье отца и всячески радовали его своими успехами в магии, и Корвинус всегда делился их достижениями. Однако это не мешало ему горевать о возможной кончине детей старших.

— Я до сих пор удивлен, что ты разрешил им, особенно Ричарду, отправиться с королем, — вздохнул Лютц.

— Я не разрешал — я всего лишь не мешал, — с печалью ответил ему Корвинус. — Я растил сыновей так, чтобы они могли сами решать за себя, и теперь пожинаю эти горькие плоды.

— Кто же мог предвидеть, что все так случится? — развел руками Лютц. — Хороших провидцев в его свите было мало.

— Я мог, — с горечью произнес Корвинус. — Ибо я знал, что Ричарда именуют не только Львиным Сердцем, но и королем Да-и-Нет, и не раз имел возможность убедиться, что второе прозвище более заслужено.

— Но все равно поддерживал его, — с легким укором напомнил Лютц.

— Ровно столько, сколько мне это было выгодно, — холодно возразил Корвинус. — И ровно до той поры, пока его деяния не наносили ущерб мне и моей семье.

Лютц не раз был свидетелем резких перепадов настроя Корвинуса, и умел вовремя поменять тему, вызывавшую наибольшее раздражение друга. Вот и сейчас он понял, что следует заговорить об ином, ибо внешне спокойный Корвинус на самом деле обладал тем самым темпераментом, который без преувеличения именуют бешеным: возгорался подобно сухостою и пылал ярко, как греческий огонь.

— Друг мой, давай лучше поговорим о хорошем, — предложил Лютц и сделал знак слуге долить в опустевший кубок вина с пряностями. — Что нового расскажешь?

Корвинус не без колебания поддался другу и заговорил сначала о торговых делах, а затем заметно успокоился и стал рассказывать об успехах Эдмунда. Когда же он упомянул Эдель, на его губах заиграла легкая улыбка.

— Не хочешь ли ты породниться? — дождавшись паузы в повествовании друга, спросил Лютц.

— Почему нет? — спокойно ответил Корвинус.

— Я как раз задумываюсь о том, что мой Маркес уже вошел в тот возраст, когда человеку нашего круга должно обзаводиться семьей.

— Я вынужден тебя огорчить, — едва заметно качнул головой Корвинус. — Эдель я отдаю в жены старшему сыну Шафика, мы окончательно сговорились перед моим отъездом. Семья хорошая, блюдут правильные традиции. Но я уже давно и с интересом присматриваюсь к твоей дочери.

— К Сальвайре? — удивился Лютц.

— А разве у тебя есть еще дочь? — с не меньшим удивлением отозвался Корвинус и тем самым вызвал некоторое смущение у друга. — Неужели я прав? — воскликнул он. — И ты скрывал ее от меня?

— Флуренсио обычно живет в деревне, — после некоторого молчания ответил Лютц. — Я признал ее, ибо мать была хорошей женщиной, но она не нашего круга — из простой семьи, хотя мила и умна, и наша дочь унаследовала лучшие ее черты.

— Я хотел бы взглянуть на нее, — с улыбкой произнес Корвинус, не без некоторого удовольствия наблюдая за смятением друга. — Сколько ей лет?

— Она немногим младше Маркеса, но мужа у нее пока нет, — сказал Лютц. — Надо бы, но хотелось найти и человека достойного, и не из простых. Флуренсио уже сейчас сильный маг, — с явной гордостью произнес он, — и именно благодаря ее предсказанию я снарядил мальчишку к воротам.

— Это отрадно слышать, — порадовался за друга Корвинус. — Но как же твоя жена? Она знала о девочке?

— Да, — погрустнев, как при всяком воспоминании о покинувшей его супруге, произнес Лютц. — И, уверяю тебя, любила ее как родную. Флуренсио отвечала ей полной взаимностью, ведь свою мать она совсем не помнит — бедняжка умерла при родах. Но я нашел добрых людей, которые обделены счастьем иметь своих детей, и они заботились о моей малютке, как о родной. Флуренсио также помогала Сальвайре ухаживать за матерью, когда та заболела и утешала нас в горе.

— Я все больше хочу увидеть ее! — воскликнул Корвинус. — Быть может, я присоединюсь к тебе в поисках мужа для этой добродетельной девицы.

Вскоре друзья отправились отдохнуть, ибо уже наступила ночь и следовало набраться сил для дневных трудов.

_______________

5. Катары — еретическая христианская секта, достигшая расцвета в западной Европе в XII и XIII вв. Катары исповедовали нео-манихейскую дуалистическую концепцию о двух равных принципах мироздания, добром и злом, причём материальный мир рассматривался как зло.

Корвинус проснулся рано, хоть и не на рассвете — привычку эту, похвальную не только для крестьян, но и для всех, кто желал успеть за день проделать множество дел, он так и не заимел. Впрочем, при нужде он умел подниматься рано, но все же любил понежиться в кровати. Окна комнаты, которую каждый раз по приезду предоставляли в его полное распоряжение, выходили в сад, и Корвинус лишен был возможности просыпаться ни свет, ни заря от шума, производимого слугами при утренней заботе о доме. Так, он не слышал ни песни звонкоголосого петуха, служащей сигналом для пробуждения, ни мычания коров, отправляемых на обильные пастбища, ни встревоженного кудахтанья кур и гогота гусей, ни криков служанки, которыми она созывала птицу на утреннее кормление. Нет, Корвинус просыпался под приятные уху трели птиц и умиротворяющий шелест крон, служащих домом для певуний. Эти звуки наполняли его бодростью и задавали хорошее настроение на весь день.

За завтраком компанию ему составляли хозяин дома и его единственный, нежно любимый сын. Корвинус не видел Маркеса с прошлого своего визита, случившегося два года назад, и нашел молодого человека изрядно возмужавшим. Маркес поприветствовал гостя с учтивостью, приличествующей хорошо воспитанному юноше, однако же не без некоторого волнения: как признался некоторое время назад Лютц, его сын почитал Корвинуса за достойный подражания пример, видя в нем и отважного воина, и умелого мага, и удачливого человека. Корвинусу это изрядно льстило, и в каждый свой визит он уделял молодому человеку немало внимания, обучая его некоторым приемам, которыми владел сам. Лютц благожелательно относился к этому, ибо не видел вреда для сына в подобном, а только пользу.

Вот и сегодня Корвинус предложил сойтись в дружеском поединке, как только он покончит с торговыми делами. Лютц с улыбкой произнес, что будет судьей в этом состязании. Маркес с жаром согласился, и все разошлись, довольные друг другом.

Корвинусу нравилось и бывать в Монпелье по делам, и отдыхать. Щедрое гостеприимство друга скрашивало часы между переговорами и заключением сделок, благожелательное внимание партнеров по торговым делам доставляло удовольствие, а заключенные к взаимной выгоде договоры приятной тяжестью оседали в кошеле. Привыкший вести дела со всеми, не разбирая веру и народ, в Окситании Корвинус извлекал наибольшую для себя выгоду, получая при этом не угодливое лебезение, а полное достоинства уважение, и отмеряя другим той же мерой, каковой получал сам.

К обеду Корвинус, довольный собой и своей изворотливостью в соблюдении собственных интересов, вернулся в дом Лютца, предвкушая сытный обед и полную приятности беседу, а затем и дружеский поединок, угодный и душе, и телу. Мужчины семейства д’Инар не разочаровали его в ожиданиях — застольная беседа была интересной и непринужденной, а после, на площадке для тренировок, Корвинус с приятной для себя неожиданностью понял, что Маркес вырос в отличного воина, с одинаковой ловкостью и умением используя в бою и меч, коим владел он отменно, и магию. Однако же победителем в двух поединках из трех вышел Корвинус. После научил недавнего соперника своему тайному приему, не раз уже спасавшего жизнь. Маркес в свою очередь поделился удару, которым Корвинус был преизрядно удивлен. Ощущая легкость на душе и приятную усталость в теле, довольные проведенным временем, они отправились на ужин.

Семейство д’Инар, хоть и принадлежало к катарам, как и большинство магических семей Юга, но, как признался Лютц, слишком любило жизнь во всех ее проявлениях, чтобы отказаться от ее благ и следовать тем путем, который указывали совершенные своим примером, но во всех делах и глава семьи, и его дети и домочадцы вели себя сообразно духу своей веры. Столы в доме д’Инар всегда накрывались так, чтобы удовлетворить самый изысканный вкус, и кушаний было столько, что каждый насыщался в меру.

За ужином в этот вечер были и две девицы, одну из которых Корвинус видел уже неоднократно — Сальвайре росла буквально на его глазах, ибо дружил с ее отцом Корвинус уже много лет. При виде ее, как и при виде Маркеса, его поразило то, как она изменилась со времени их последней встречи. Сальвайре унаследовала от матери, признанной красавицы, лучше ее черты, и вместе с тем было заметно, что девица похожа на своих отца и брата. Вторая, незнакомая Корвинусу девица, лишь отдаленно походила на сводную сестру, но черт, роднящих ее с Лютцем, было заметно больше.

— Позволь мне, мой друг, познакомить тебя с моей дочерью, Флуренсио, — с ласковой улыбкой произнес гордый своим детьми Лютц. — Она много наслышана о тебе и от меня, и от Маркеса.

Флуренсио скромно потупила глаза, но Корвинус заметил, что до того она внимательно и пристально глядела на него, словно пытаясь проникнуть взором в самую его душу.

— И я наслышан о добродетелях этой достойной девицы, — ответил Корвинус.

Ужин прошел в атмосфере благожелательности и учтивости. Каждый раз, ловя на себе взгляд Флуренсио, Корвинус ощущал, как сжимается его сердце. Она была чем-то неуловима похожа на Бланку, его последнюю жену. Брак был выгоден обоим семьям, и заключен был скорее по рассудку, а не по любви, но супруги с нежностью относились друг к другу, и смерть Бланки стала для Корвинуса большой и трагической неожиданностью. Внешне Флуренсио была полной противоположностью Бланки — темноволосая и темноглазая, как и все в семействе д’Инар, высокая и статная. Однако глаза ее были не карими, как у отца, а синими, словно море в вечерних сумерках. На ее полных губах иногда появлялась задумчивая полуулыбка, и именно тогда Корвинус видел в ней черты усопшей супруги. «Она пророчица, — припомнилось ему. — Бланка тоже обладала этим даром, увы, не перешедшим к детям».

— Ты совершенно был прав, — сказал он Лютцу, когда дети, пожелав родителю и его гостю хорошей ночи, удалились. — И когда признал Флоренс, и когда решил найти ей достойного мужа.

Окситанским наречием Корвинус владел в совершенстве, и даже местные жители исключительно лишь по внешности его отмечали чужеродность. В доме Лютца, владевшего кроме родного языка еще латынью, Корвинус всегда использовал лишь окситанское наречие, но сейчас ему захотелось услышать, как имя дочери друга могло бы звучать дома, в Уилтшире. Флоренс. Оно исключительно удачно подходило девице, и Корвинус поймал себя на том, что улыбается.

— И я готов помочь тебе в исполнении второго твоего желания, — добавил он.

— На том и порешим, мой друг, — после раздумий согласился Лютц. — Если я не найду ей мужа до той поры, когда придет пора уезжать Сальвайре, Флуренсио отправится с ней.

— Я надеюсь, что прекрасная Сальвайре поедет в мой скромный дом? — полушутя спросил Корвинус. — Теперь, когда я увидел ее повзрослевшей и похорошевшей, я еще более хочу, чтобы она вошла в мою семью. Уверяю тебя, Эдмунд достоин твоей дочери и способен стать ей хорошим супругом.

— Конечно к тебе, — с широкой и немного печальной улыбкой ответил Лютц. — Как ни разрывается мое сердце от грядущей разлуки с моей нежной Сальвайре, я знаю, что лучшего мужа, чем твой сын, я ей не сыщу.

Отцы будущих супругов обговорили все детали: какое приданное Лютц даст за дочерью, что получит от Корвинуса сын, когда устроить свадьбу и кто будет посаженным отцом.

— Итак, мой друг, я жду твоего доверенного человека в августе, — произнес Лютц, когда насущные вопросы были разрешены. — А сейчас предлагаю отдать должное этому чудесному вину! — и он жестом подозвал слугу с кувшином, в котором содержалось превосходное белое вино с пряностями и фруктами.

_______________

6. Совершенные — катары, получившие «крещение духом», consolamentum. Они вели аскетический образ жизни и считались пастырями и проповедниками катаров.

Корвинус провел в Монпелье еще какое-то время, давая своим людям отдых и заключив несколько выгодных сделок. Дни его проходили в приятных беседах с другом и его детьми, и Корвинус находился в полнейшем восторге и от Маркеса, коего он и ранее считал разумным и вежливым молодым человеком, и от девиц д’Инар. Обе они выказывали определенную живость ума, речи их были полны того очарования, которое свойственно благородным девам, получившим правильное воспитание. Корвинус все более проникался участием к Флоренс и искренне надеялся, что она вместе с сестрой приедет в Уилтшир.

Расставание с гостеприимными хозяевами было изрядно приправлено грустью. Однако же провожающие Корвинуса к трапу Лютц и Маркес предполагали, что их ожидает еще не одна встреча, а потому улыбались их были скорее весело, нежели печально.

И никто из них не подозревал, что ждет их впереди.

Корвинус Малфой, пребывая в постоянной печали по исчезнувшим сыновьям, не мог и догадываться, что в Уилтшире уже ожидает весть о том, что сыновья его живы. Во время осады Акры Эдриан проявил себя как опытный воин и сильный маг, и пользовался теперь заслуженным почетом и уважением. Ричард же, покинувший родной кров, сказавшись оруженосцем брата, прослыл искусным лекарем, и отец не был удивлен — еще дома второй сын его проявлял изрядный талант в лекарской магии и варил превосходные зелья. Оба они собирались возвращаться в отчий дом, и надеялись застать отца и родных в добром здравии.

В положенное время Корвинус снарядил корабль за невестой для Эдмунда, в искренней надежде, что на свадьбе, которая должна была состояться в сентябре, будут и старшие сыновья, и Флоренс, о которой он часто думал.

Семейство же д’Инар ожидала совсем иная судьба.

Однажды вечером посреди разговора с отцом Флуренсио резко замолчала, а потом промолвила глухим незнакомым голосом, ровным и спокойным:

— Грядет беда. Сгущаются тучи на севере и западе, и буря сметет весь юг. Морские волны поглотят окровавленные тела дочерей, а сын с отцом взойдут на костер, в котором сгорит цветущий край.

По счастью, Лютц беседовал с нею наедине, а потому никто, кроме него самого, не узнал о пророческом видении. Однако, когда пришло время провожать дочерей в дальний путь, пекущийся о благе своих детей отец настоял, чтобы Маркес сопровождал сестер. Сын был опечален таким решением, но, послушный воле Лютца, взошел на борт «Гордости Уилтшира». Примерно на полпути на неф напали морские разбойники, и, как потом говорил капитан корабля, только отвага и воинское умение Маркеса спасли и моряков, и пассажиров от жестокой гибели.

А Лютц д’Инар погиб вместе с владетелем Монпелье, королем Педро Арагонским в битве при Мюре.

Но это все в будущем, а в настоящем…

В июле 1209 года войско рыцарей под предводительством графа Симона де Монфора вступило на землю графства Тулузского.