Альфа Большого Пса (гет)

Всякая любовь — счастье, даже если она не разделена.

И.А. Бунин

 

Сириус — двойная звезда, ярчайшая звезда ночного неба. Ему нравится носить звёздное имя, быть звездой. Всегда нравилось.

Сириус А — видимая звезда — сияющая половина Блэка; она манит, притягивает взгляды и сердца. Сириус привык получать все, что пожелает, но не дорожить добытым. Зачем — если само падает в руки? Все для него.

Сириус помнит, когда превратился в падающую звезду, стремительно полетел вниз, к Земле, с головокружительной высоты. Помнит, как сгорал в плотных слоях атмосферы, да и как не помнить — он горит до сих пор. Блестящие кудри пылают факелом, кожа обуглена, рот разорван беззвучным воплем.

Он срывается с орбиты, когда возбужденный Джим рассказывает, как признался Эванс в любви. Поттер готов ходить по потолку от распирающих его чувств: Лили ответила взаимностью. Лили, белая лилия с прозрачными глазами из зеленого стекла. На дне их бликует солнце и плещутся золотые рыбки. Джим счастлив, горд победой. Он планирует скорую свадьбу и зовёт Сириуса в шаферы. Ведь никто, кроме него, ведь никого нет ближе.

Сириус держит лицо — широкий радостный оскал, — держит стойко, чтобы не выпустить наружу собственные чувства. Они отличаются от поттеровских, но так же заполняют до краев. Горло жжет по-детски острая обида, и пронзительное ощущение потери; и ладони леденеют от пустоты: упустил, не успел.

Обида — на Эванс. Конечно, он понимает: ее право выбирать; прекрасно знает, что сам бездействовал. Но ведь должно было — само в руки...

Джеймс хочет обнять весь мир и обнимает Сириуса.

Сириус хочет ударить Поттера, но до крови кусает свой кулак, крепко обняв Джима за шею.

На следующий день Сириус заговаривает с Эванс как ни в чем ни бывало. На Поттера он не злится — не может и незачем. Сириус любит Джима, беда только в том, что он любит их обоих.

— С тобой все в порядке, Блэк? — озабоченно спрашивает Лили, вглядываясь в его лицо. Сириус видел себя в зеркале и знает, что слегка осунулся. — Ты явно не выспался. Выглядишь усталым.

Сама Лили выглядит счастливой, ей не хочется, чтобы кому-то рядом было плохо.

— Синяки под моими глазами лишь подчеркивают их глубину, Эванс, — усмехается Сириус. — Я выгляжу аристократично. Красотки вроде тебя клюют на это.

— Ах вот оно что, — с облегчением фыркает Лили, качая головой. — Ну удачи, Бродяга.

Сириус цокает языком, собирает в хвост спутанные волосы.

— Удача всегда со мной. Даже Джим заразился, как видишь: не прошло десятилетия, а ты уже сдала позиции.

Лили снова качает головой и слегка краснеет.

— Джиму с тобой повезло.

— Ему повезло с нами обоими, — Сириус подмигивает ей и направляется к выходу из зала. Он держит спину прямо, стараясь не чувствовать, как свербит между лопатками от взгляда Эванс.

Сириус В — белый карлик, невидимая часть двойной звезды. Эта часть выходит из тени наутро после признания Джеймса и начинает жить спасительной мыслью: он будет рядом. Всегда, во всем.

Сириус становится идеальным шафером на свадьбе Поттеров; это в его природе — сверкать и очаровывать, он умеет быть незаменимым. Эту свадьбу вспоминают ещё много лет, хотя она совсем не помпезна.

Год после этой свадьбы Сириус живёт под наркозом. Болезненная эйфория счастья на краю гибели охватывает всех троих. Блэк словно возвращается в золотые времена, когда сбежал из родового гнезда в уютный дом Поттеров. Только теперь рядом Лили — он по-прежнему зовёт ее Эванс. Джим не обижается: они молоды и свободны от предрассудков. Сириус часто остаётся ночевать, тогда посиделки на веранде нового дома в Годриковой Лощине тянутся далеко за полночь.

Они трое настолько близки, что свой день рождения Блэк празднует у Поттеров. Дом там, где сердце, и он не видит смысла звать сердце в пустой дом на Гриммо. Гостей немного, только орденцы. В просторной гостиной тепло от ярко пылающего камина, от душевной близости. В разгаре вечера Джеймс объявляет Сириусу, что хочет видеть его крестным их первенца, который появится на свет в середине лета, и отказа не примет.

Сириусу всего двадцать, и он свободен как ветер. Ему уже двадцать, и он прикован к этому дому крепчайшими цепями. Он не может сбежать с собственного дня рождения: пока он плюет на устои, воспитание течёт по его венам вместе с кровью. Но и просто смотреть, искренне улыбаясь, как поздравляют Лили и Джеймса остальные, выше его сил. Блэк сдаётся и до полусмерти надирается ведьминым пивом(1).

Он рад, господи боже, разумеется, он рад будущему крестнику. Но выдержать эту счастливую новость на трезвую голову оказывается невозможным. В течение минувшего года он смотрел, как поднимаются наверх Джеймс и Лили, слышал, как захлопывается дверь спальни, но странный наркоз — сродни крепким яблочным парам — глушил боль, услужливо делая ее привычной. Словно ничего не изменилось... все как раньше. Просто Эванс и Поттер спят вместе. Ну и что, он же рядом — как верный пёс. Внизу, на диване, охраняет их сон.

Но теперь все иначе, уже навсегда.

Алкоголь поднимает над реальностью, несёт в мягкое никуда, делая голову лёгкой, язык острым, а ноги ватными.

Ещё до восхода солнца Сириус покидает семейное гнездо Поттеров, оставив извинительную записку порхать над остывшим камином. Наркоз выпустил из объятий, и Блэк не готов лицезреть сочувственную укоризну в глазах Лили и счастливую гордость Джима.

Долгое время он не появляется в Годриковой Лощине. Ежедневно работая с Джеймсом в Ордене, Сириус наблюдает, как гаснет блеск в его глазах. Беременность Лили проходит тяжело. Она почти не покидает дома, а с наступлением весны становится там затворницей.

Сириус не винит Джеймса, когда тот не торопится домой после трудного дня, и видит, как тот ест себя поедом за это. Он верит, что стало трудно, что беременные сходят с ума... Сириус очень скучает по Лили. Но чем дольше он ее не видит, тем сложнее вернуться в Годрикову Лощину. В Ордене работы под завязку, они выматываются по полной. Но когда однажды весенним вечером Джим, отводя глаза, просит его иногда навещать Лили, Блэк не колеблется ни минуты.

На следующий день он уже у неё.

Сириус не готов видеть то, что видит. Поэтому стоит столбом — на губах застывает бездумная улыбка — и молча смотрит, как приближается Лили. На ее лице неверие, обида; радость, жгучая, как крапива. Она выглядит ужасно: тонкие руки и ноги приделаны к огромному животу. Щеки ввалились, губы сохнут, потемневшие глаза кажутся бездонными. В них больше не скачут золотые рыбки, зелень молодой травы сменилась пожухшей листвой под снегом.

Лили подходит и останавливается в шаге от него. Сириус гладит ее по голове: несколько тусклых волосков невесомо облетают под его рукой. Глаза Эванс наполняются слезами, и он осторожно обнимает ее, насколько позволяет живот.

— Почему ты так долго не приходил?

— Прости. Я был идиотом, Лили.

— Ты и сейчас идиот.

— Знаю. Но больше не уйду.

Сириус представлял, что беременные постоянно гуляют на свежем воздухе. Но с Эванс они сидят на том самом диване, где он спал в прошлой счастливой жизни. Лили говорит, что ей тяжело даже дышать, не то что ходить; он верит — так же, как Джиму.

Потом она долго молчит. Они пьют чай, в который она кладёт сушеные яблоки; их запах необъяснимо дурманит, заставляя разговориться. Но Сириус пришёл слушать, поэтому просто ждёт, и обнимает, и тихо гладит ее по костлявому плечу; и Лили говорит.

Она пыталась говорить с Джеймсом, но чем дальше, тем ей труднее подбирать нужные слова и складывать в нужном порядке. А Джеймс тоже устает, ей не хочется терзать его собой, но больше некого и некому. Именно в тот момент, когда внутри — новый человек, Лили сокрушительно одинока. Ее пугает абсолютно все, что происходит с ней и вокруг неё; она свыклась со страхами. Такой преданной компании у неё больше нет — страхи с ней день и ночь.

— Все, чего я хочу, Блэк, это спать, — говорит она, измученно вздыхая. — Но спать я не могу: у меня болит все, что только может болеть. Что не может — болит тоже.

Сириус пытается представить и передергивается. Он слишком эмпатичен рядом с Лили, он очень надеется, что ей станет легче за его счёт.

— Ни зелий, ни заклинаний применять нельзя... только самые простенькие, ни от чего всерьёз не помогающие. Я будто прикладываю подорожник к голове, в клочья разорванной мигренью. Или гранатой. Думаю, ощущения схожие, — она вымученно усмехается. Сириусу становится физически больно.

— Что такое граната?..

— Неважно.

Лили берет его ладонь и кладёт себе на живот. Блэк напрягается, но сдерживает порыв отдёрнуть руку, а немного погодя замирает, открыв рот.

— Чувствуешь? — спрашивает Лили, с удовольствием наблюдая за его лицом.

— Это...

— Это он тебя приветствовал, рукой. Меня он пинает ногами.

Эванс улыбается, но Сириусу не по себе. В этом есть что-то жуткое: когда в человеке вдруг растёт другой человек. Которого никто никогда ещё не видел, но пройдут годы, и тот, кто сейчас постучался к нему с обратной стороны Луны, станет таким же взрослым, как он сам.

И она так исхудала — словно ребёнок питается ею. Сириус сбивчиво говорит Лили все это и осекается в ужасе. Она смеётся, в глазах вспыхивает надежда.

— Прошу тебя, Блэк, — говорит она, стиснув его руку, которая все ещё лежит у неё на животе. — Не бойся. Говори со мной — хоть ты говори. Будь собой... — теперь осекается она и машет, отворачиваясь. Улыбается сквозь слезы. — Не обращай внимания. Я все время теперь плачу, не могу себя контролировать.

Пришла очередь Сириуса просить ее не стесняться. Он здесь за этим, чтобы она говорила, а он слушал — слышал. Поддержать и понять. Он больше не уйдёт так надолго. Он был дураком, когда оставил ее. Одну.

Джеймс тут не при чем.

Сириус появляется в Годриковой Лощине раз в три дня. Как ни странно, это устраивает всех. Друзья чувствуют облегчение: Лили Поттер больше не одна. Так спокойнее. Не угрызает совесть; ведь каждый думает, что надо бы навестить, но все недосуг. У кого свои семьи, у кого — пока не получается, но вот на следующей неделе обязательно... Джим выдыхает и отдаётся Ордену — он создан для борьбы. А рядом с Лили не нужно бороться, с ней нужно просто быть. Поттеры идут в одну сторону, но совершенно разными дорогами, и дороги эти разбегаются все дальше. Лили сражается на своей войне: за себя, за семью, за собственный рассудок.

Блэк чувствует, что Поттер в Ордене нужнее, ему совсем не обидно. Он вернулся к Лили, и больше не может оторваться. Это сильнее его. Каждую минуту не рядом ему кажется, что случилось плохое. Радость в ее глазах для него как наркотик, ему постоянно нужна новая доза.

Незадолго до родов Сириус снова поселяется на диване внизу. Верный пёс.

Поздними вечерами, когда Лили уже ложится, Сириус и Джеймс сидят у камина, потягивая ледяное пиво, и подолгу молчат. Блэку снова тепло, пахнет яблоками, самые близкие — рядом, и он бесконечно дорожит этими часами.

В последний день адски жаркого июля Лили рожает сына. Везти ее в Мунго опасно, колдомедики прибывают в Годрикову Лощину сами; к четырём часам пополудни Поттеров становится трое. Взмокший Сириус — внутри все дрожит и никак не может остановиться, — как зачарованный смотрит на вымотанную Лили, на совершенно обалдевшего Джима, на крошечного человека в белом одеяльце у него на руках. У человека очень серьезные тёмные глаза и чёрные волосы. Это самое маленькое существо, когда-либо виденное Блэком.

Гарри. Крестник. Отныне и навек.

Джим тихонько курлычет что-то сыну и не может отвести от него глаз. Сириус может: он ловит взгляд Лили и слабую улыбку, и дрожание внутри, наконец, унимается. Она здесь.

Новый день рождения Блэка снова проходит в доме Поттеров, но совсем не так, как раньше. Не до вечеринок... С первых дней Гарри живёт на руках у Лили, а Джим — в отдельной комнате. Он спал на полу у кроватки, чтобы проще было качать — бесконечно, до самого утра; он приносил Лили его кормить и уносил в кроватку; он выдержал месяц.

Джиму нужно высыпаться, его ждёт целый день работы, нужно быть в форме.

Лили удобнее спать вместе с малышом, чем скакать к нему всю ночь.

Гарри нуждается в матери каждую минуту, ему лучше рядом с ней.

Это не должно выглядеть побегом и предательством, думает Сириус, так же думают Джеймс и Лили. Но все трое чувствуют, что это оно и есть.

— Постоянный контроль, Блэк, — говорит Лили, закрывая глаза и делая усилие, чтобы открыть их снова. — Постоянное напряжение и лютый страх: сделать что-нибудь не так, пропустить болезнь, недодать любви. Боюсь, что он вдруг перестанет дышать, а я не услышу, потому что отключилась. Поэтому я не сплю... не могу спать. Боюсь, что нас убьют, и он останется один — он слишком маленький, слишком беззащитный, — она срывается на слезы.

Сириус прижимает ее к груди, крепко зажмуриваясь. Она все равно не видит. Он боится того же самого, но не может позволить себе произнести это вслух. Он может только обещать, что Гарри не останется один — никогда и ни за что.

Сириус рассказывает Джеймсу о состоянии Лили — как умеет, стараясь донести ее боль, страх, обиду. Ей кажется, что Джиму плевать и что он бросил ее одну в этом дерьме, в которое превратилась ее жизнь.

На Поттера больно смотреть, но после этих трудных разговоров они с Лили пару недель не ссорятся, а значит, Сириус болтает не зря.

— Почему никто не говорит правды, Бродяга? — Джеймс стоит на крыльце бледный и всклокоченный. Ему только что удалось уложить Гарри на недолгий беспокойный сон. Сорок минут он носил его на руках, качал, пел, шипел и уговаривал, чтобы дать Лили передышку. Сейчас она в душе и не хочет выходить обратно, они оба это знают. — Я думал, все само как-то устроено природой. Думал, что малыш сделает нас ещё счастливее... Почему никто никогда не говорил, что он будет орать часами, не будет спать, будет постоянно просить есть, отказываться есть, бесконечно срыгивать и снова орать?

Сириус закуривает вторую сигарету — руки едва заметно подрагивают. Даже просто слышать надрывный младенческий плач достаточно, чтобы начать сходить с ума. А у Лили кровь из ушей должна идти.

— Не знаю, Сохатый. И она тоже не знала, как все будет на самом деле, поверь. Может, если бы всем рассказывали правду, мы перестали бы плодиться и размножаться.

Джеймс тоже просит сигарету и смотрит на него задумчиво, исподлобья.

— А может, те, кто проходит этот ад, начинает хотеть, чтобы остальные тоже его прошли...

Блэк мотает головой, отодвигаясь подальше.

— Даже не думай, Поттер. Мне вполне хватает крестника.

Их дружный, нервный смех обрывает жалобный вопль из глубин дома. Оба вздрагивают и напрягаются. Каждый медлит, старается скрыть от другого тайную надежду услышать ласковое и успокаивающее бормотание Лили, и оно доносится, и требовательный рёв переходит в хныканье. Они остаются на крыльце, молча смотрят в темноту, оцепеневшие от усталости и привычно гнетущей вины.

В январе Лощину накрывают снегопады. На прогулках Сириус расчищает дорожку заклинаниями, но снег просто валит и валит, и ему не видно конца.

— Господи, ну почему там, где мы, вечно дождь, грязь или этот проклятый снег! — ругается Лили, пробираясь с коляской следом за ним.

— Зато там, где нас нет, цветут яблоневые сады, — мрачно шутит Блэк, не особенно надеясь кого-то взбодрить. Он оборачивается: Лили плачет. Беззвучно, сцепив зубы, просто слезы ползут по щекам, как талый снег. — Ну прости.

Она мотает головой: не извиняйся. Гарри хорошо спит на улице — хоть где-то Гарри спит хорошо, и гулять нужно каждый божий день, в любую погоду.

— Вот и растить ребенка -все равно что разгребать падающий снег, — говорит Лили.

Сириус молча соглашается.

Она просто устала, невыносимо устала, и не успевает отдохнуть, и этот замкнутый круг точит ее силы. Сириус проводит у неё все своё свободное время, даже он уже не выдерживает, он на грани. Как и Джим. Но у них обоих всегда есть возможность уйти. У Лили ее нет.

Она дала Гарри целую новую жизнь — но потребовалось отдать и свою, всю, без остатка. И пока Лили пытается выстроить для себя ещё одну жизнь, получается только существование на грани возможного. Говорят, когда-то станет легче. Гарри — его глаза, первые улыбки, бессвязные слова на неизвестном языке; его тёплое тревожное сопение, когда ночью ищет грудь, довольный писк, когда находит и успокаивается; его запах, которым не надышаться... Дороже этих вещей ничего у неё никогда не было и не будет. Но плата за это невозможное счастье очень велика, расплачиваться придётся всегда, сколько ни отмерено жизни. А сил почти не осталось. Сбежать она не может, даже если было бы куда. Куда-нибудь, где цветут яблоневые сады.

— Я никого не люблю.

— Лили...

— Не зови меня Лили. Зови Эванс, как раньше. Будто я — снова я.

— Когда ты говоришь так, ты будто и не ты. Эванс, — Сириус гасит сигарету и щелчком отправляет окурок за перила.

— Я никого не люблю, — повторяет Лили. — Кроме Гарри. И это все усложняет.

Она кутается в тёплую шаль и, не мигая, смотрит в темноту.

Сегодня ее день рождения. А завтра — ровно полгода Гарри и их новой жизни.

Скоро станет легче...

В день рождения Джеймса Гарри уже ненадолго сажают за стол в детском стульчике. Он научился сидеть, резво ползать, есть с ложки; вставать у опоры, забавно приплясывать, радуясь новым возможностям. Скоро его будет не удержать на месте, тяга к познанию неодолима, а дом велик и полон опасностей. Зато он слез с рук, и у Лили появилась надежда, что ее спина все же не рассыплется в труху.

Гарри улыбается гостям — он показывает себя очень общительным ребёнком. Гости умиляются Гарри, Лили наслаждается минутами покоя и шансом поесть двумя руками. Джеймс счастлив видеть ее такой. Сириус просто смотрит на них и радуется возможности помолчать без звенящего напряжения.

В конце весны Джеймс присоединяется к затворничеству под заклятием Фиделиус в Годриковой Лощине и тяготится бездействием. Сириус предлагает выбираться на пикники рядом с домом. Гарри уже пытается ходить; все вокруг, от камешка в траве до птицы на ветке, приводит его в изумление и восторг. Сириус смотрит на Лили, на крестника, на друга, и думает, что это самые счастливые дни в его жизни. Когда Джим с сыном — ведет его по дорожке, а Гарри цепляется за его пальцы; подбрасывает в воздух, вызывая заразительный звонкий смех; сажает к себе на живот, играет в ладушки, — он словно забывает обо всем за пределами гнезда. Война, угроза смерти, изоляция. Гарри — его соломинка... не Лили. Блэку это хорошо видно со стороны. Но он давно запретил себе думать о каком-то неправильном выборе Эванс, о том, как могла сложиться жизнь, если бы то или другое. Они отличная пара, несмотря ни на что, а постоянная боль в груди — проблема Сириуса, только его.

В конце концов, не будь Джима, Гарри был бы другим. А Сириус не представляет Гарри другим ни на йоту. Этот мальчик идеален уже потому, что сын идеальной женщины. Со всеми ее метаниями и чувствами. Лили идеальна, потому что до мозга костей живая и настоящая. Честная. И всегда такой была.

Сириус придумывает развлечение: прежде чем Лили успевает возразить, перекидывается в чёрного пса. Гарри на минуту замирает, потрясённо разглядывая лохматую морду у своего лица. Протягивает руку, хватает Блэка за мокрый нос и взахлёб хохочет, когда тот фыркает. Лили сразу прощает Сириусу его неожиданный выпад и только смеётся, вторя сыну.

Джеймс наблюдает за ними с рассеянной улыбкой, потом уходит в кусты, из которых возвращается оленем. Олень Гарри пугает — наверное, слишком большой, а может, дело в рогах. Так или иначе, звучный рёв испуганного малыша прекращает только Бродяга. Он опрокидывает Гарри на мягкий плед и тычет носом, как щенка. Мальчик снова заливается смехом. Джеймс возвращается к человеческому облику.

Первый день рождения Гарри Поттеры отмечают с Сириусом. Число гостей на праздниках в Годриковой Лощине свелось к минимуму. Впрочем, к нулю: Сириус — не гость. Он давно стал членом семьи. Лили печёт торт, ставит в середину свечку. Гарри очень нравится ее задувать — кто сказал, что это можно делать единожды? Незаметным движением палочки Блэк гасит свечку, пока Гарри упоенно делает «фр-р-р», а Джеймс так же незаметно зажигает ее. Гарри снова и снова «задувает» яркий огонёк, а Лили снова и снова загадывает желание. Одно и то же, отчаянно, исступленно.

Вечером, пока Джеймс укладывает Гарри, Сириус и Лили стоят в сумерках на крыльце, вдыхая яблоневый дух.

— Лили, — черт знает почему начинает Сириус. Может, его боль как раз в этот вечер добралась до краев котла, в который он сбросил ее вариться в собственном соку.

— Я любила вас обоих, Блэк, — неожиданно перебивает Лили. — Но я не могла выбрать двоих. Джим подошёл первым.

Сириус молчит. Перед его глазами проносятся картинки прошлого вперемешку с настоящим. Она не могла выбрать двоих... она любила обоих.

— Без тебя я бы свихнулась, Сириус, — просто говорит Лили и вытаскивает сигарету из брошенной на перила пачки. Прикуривает, затягивается, но не падает в обморок. — Не смотри на меня так, — усмехается она. — Я была хорошей девочкой, а хорошие девочки обязаны попробовать разные гадости.

— Меня ты не попробовала, — зачем-то говорит Сириус, жалея о сказанном ещё раньше, чем заканчивает.

Лили смотрит на него долго и пристально. На дне ее глаз он снова видит проблески света. Она едва заметно улыбается.

— У тебя другая роль, Блэк. Джим бы так не смог. Мы все ещё вместе, и жизнь налаживается. Даже так, в изоляции, посреди войны. Без тебя это было невозможно...

Сириус вырывает из ее руки сигарету, швыряет за перила. Он забывает обо всем — о Джиме, о приличиях, об опасности, — и прижимается губами к ее пальцам. Они пахнут дымом, а Лили все ещё растерянно улыбается. И он забирает ее улыбку, целуя губы, сводящие его с ума. Он так долго смотрел на них, слушая ее голос — плачущий или смеющийся, — что уже знает их вкус. Лили пахнет яблоками и летом. А в воздухе пахнет бедой.

Сириус с усилием отрывается от Лили, вглядывается в ее лицо, стараясь запомнить каждую черточку. Будто оно не вырезано у него в душе в мельчайших подробностях.

Ее губы дрожат, а на ресницах слезы. Она не вырывается, не бьет его по лицу. Она все ещё любит их обоих, что бы ни говорила, но Сириус не смеет ждать от неё решений. У него другая роль. Но ему нужна передышка. Нужно решить, как смотреть в глаза Джеймсу, и решить это должен он.

Сириус ещё раз прижимает к губам ее руку, запоминая сухую нежность кожи. Шепчет: «Прости», и сбегает с крыльца. Лили не останавливает его. Скрывшись за деревьями, Блэк перекидывается в пса и бежит через лес, сбивая лапы, роняя слюну с клыков, падает совершенно без сил, и тогда воет — протяжно, душераздирающе, пока в лёгких не остаётся воздуха. Он готов поклясться, что слышит в ответ волчий вой, только в Англии давно нет волков.

Сириус вспоминает удивлённо распахнутые глаза Гарри, его маленькие крепкие пальцы, сжимающие собачий нос. Он становится собой, падает и корчится на влажном мху, давясь рыданием.

Он обязательно вернётся, но позже. Он уже не сможет без них.

Вечером Дня всех святых Лили стоит у окна с сыном на руках, показывает ему тыкву со свечкой внутри. Тыква зачарована, и Гарри очень удивляется, когда не выходит сунуть пальчики в огонь. И задуть почему-то не получается, а ему так этого хочется.

— Сейчас папа принесёт тебе молока, а я расскажу сказку, — мурлычет Лили малышу на ухо.

Стало легче. Гарри год и три месяца — огромный путь пройден, она по-прежнему сильно устает, но теперь видит впереди свет, откуда-то снова и снова берутся силы. Жизнь налаживается. Только Гарри скучает по крестному. Лили объясняет ему, что крестный вернётся и покажет собаку, потому что сама в это верит. Безоговорочно. Она боится этого, но тем сильнее ждёт. Они уже не смогут без него, а значит, он вернётся. Грохот двери внизу заставляет ее вздрогнуть. В голове проносится шальная мысль: Сириус?! Все происходит стремительно — крик Джима: «Лили! Бери Гарри, и уходите! Это он!» Его стон на лестнице... распахнутая дверь в спальню... смерть на пороге. Не Сириус. Он все-таки не вернулся.

Палочка целится в сына, он ещё доверчиво смотрит на ворвавшегося, но вцепляется в мать и на всякий случай собирается заплакать. Лили бросается к кроватке, опускает в неё Гарри, отрывает от себя цепкие пальцы. Ее ловкая обезьянка, ее маленький разбойник, ее главная любовь. Гарри ударяется в рёв, уже чувствуя беду, и со страхом наблюдает через деревянные прутья за чудовищем, стоящим посреди комнаты.

Лили раскидывает руки, пытаясь заслонить собой кроватку, молит чудовище забрать ее, только не трогать сына. Последнее, что она видит, — зелёная вспышка света. Свет слепит ее и заполняет весь мир. Последнее, что она слышит — плач своего сына. Ей казалось, что она никого не любит, а она просто собирала всю любовь, на которую была способна, для вот этого момента. И Лили отдаёт свою новую, с таким трудом выстроенную жизнь.

Сириус стоит у горящих руин дома Поттеров и не глушит мотоцикл. Он пытается осознать случившееся и не может. Сознание фиксирует детали: сорванная с петель дверь — сколько раз он стучал в неё и прятался сбоку, чтобы напугать Лили. В пустом проеме виден развороченный диван. Все верно — он больше не нужен, они с Джимом уже ничего на нем не обсудят; Лили не будет, ругаясь и смеясь, чистить его заклинаниями от маленьких луж после Гарри. В траве валяется обугленный свадебный снимок: Джеймс и Лили хохочут, когда Сириус выскакивает позади, как черт из табакерки, и обнимает обоих. Он стоял на туалетном столике Лили.

Блэк поднимает глаза: на подоконнике спальни немыслимым образом уцелела тыква с горящей свечкой внутри. Научился ли Гарри задувать свечи?..

Сириус хватается за горло и кричит, срывая голос, проклинает убийц, и предателя, и главного виновника беды — себя самого. Его звезда наконец рухнула на землю и огонь взрыва пожрал все, чем он дорожил. Он обещал больше не уходить, но ушёл, а теперь уже поздно, и ничего не важно и не нужно, ничего и никогда.

А потом он слышит плач — выученный наизусть, до мельчайших интонаций, родной и неповторимый плач крестника. И Блэк возвращается в себя. Гарри жив — жив и одинок, сбылись страхи Лили, в этом виноват Сириус. У него будет время пережевать и проглотить это бесчисленное множество раз. А сегодняшней ночью он делает единственное, что может. Сириус дожидается, пока Хагрид вынесет Гарри из того, что недавно было уютным домом, оставляет им мотоцикл и срывается на поиски предателя. Это тоже вина Блэка, его провальная идея сделать Петтигрю Хранителем тайны. Он должен найти и отомстить. Уничтожить.

И Сириус находит, находит быстро, но этой ночью его опережают все, даже ничтожная крыса Петтигрю. Блэку остаётся лишь рычать в бессильной злобе, пока авроры вяжут его, и ненавидеть.

Ненависть — все, что у него остаётся, только она помогает ему продержаться двенадцать лет в Азкабане, куда он брошен без суда и следствия. Он забывает, что такое любовь, иначе ему не выжить.

Сириус — альфа Большого Пса.

Пёс следит за Гарри, сбежав из тюрьмы, встреча с ним окончательно ломает стержень внутри Блэка. Крестник — копия Джима с глазами Лили. И Сириус снова падает, в прошлое, в давно минувшее счастье. Его тело продолжает жить и бороться, но душа уходит, возвращается туда, куда сам он вернуться не успел.

Сириус старается наверстать и возместить. Он любит и знает Гарри, а тот почти не знает, но любит Сириуса — единственного родного человека, которого так внезапно нашел. Они цепляются друг за друга, как последние люди на земле, и Блэку даже кажется недолго, что еще могут быть теплые вечера, и запах яблок, и разговоры, и любовь. Гарри верит в это, и он тоже хочет верить.

Сириус старается уберечь Гарри от многочисленных бед, чтобы сдержать давнее обещание Лили. Он уводит дементоров из Хогвартса, пишет крестнику письма, выходит на связь через камин. Вынужденный сидеть взаперти в доме на Гриммо, Блэк сходит с ума. Все как тогда, в Годриковой Лощине, только компанию ему составляет лишь бессловесный гиппогриф, и никакого тепла, и никакого чая с яблоками.

Когда Гарри со своими неугомонными друзьями пробирается в Министерство, чтобы спасти Сириуса от нарисованной Темным Лордом беды, Сириус теряет голову. Он не заслужил того, чтобы Гарри рисковал ради него жизнью. И Сириус рвется рискнуть своей, и рискует безоглядно, и на мгновение забывает, в каком он времени и кто с ним рядом. В горячке боя он зовет Гарри Джеймсом и чувствует себя живым, как не случалось уже давно. Сириус предлагает Гарри бежать, но тот не согласен. Сириус понимает, но Гарри молод и безрассуден, а он уже нет. И он хотел бы еще многое рассказать, вот только закончить схватку, но Сириус не успевает. Смерть настигает его именно тогда, когда он решил снова жить.

Что ж, он должен был уйти еще той осенью, когда горел дом Поттеров, когда Волдеморт пришел за Гарри и забрал у Лили ее жизнь, а Блэк был далеко.

И Сириус улыбается, когда летит в Арку. Где Лили уже не придётся выбирать.

Он возвращается к себе.

_______________

(1) Ведьмино пиво — другое название крепкого яблочного сидра в некоторых частях Англии.