Части затычки (гет)

Джейн никогда прежде не видела ничего подобного тем изображениям, что лежали сейчас перед ней на столе. Лучшие слова, что она могла бы подобрать для описания — "организованный хаос". Они представляли собой дикую смесь словно бы случайных мазков и яростных штрихов краски, чернил, древесного угля, воска, мела и любых других материалов, которые только смог использовать пациент. Это был полный беспорядок.

И все же... все же, если вы смотрели на это в течение секунды, изображения, казалось, выскакивали на вас. Они были хитро скрыты в красочном болоте с помощью уловок из смеси пустых и закрашенных мест и даже самой текстуры основы. Это был не "роршах", не попытка вашего мозга найти смысл в полной хаотичности, обнаружить в ней воображаемые картинки, к примеру, симпатичную бабочку или стадо красивых диких пони, свободно бегущих по равнине, или собаку, собаку с разрубленной пополам головой. Нет, в них присутствовал смысл.

И он был ужасающим.

Большинство изображало огонь, пожирающий здания и людей. Исковерканная, многогранная смесь цвета и структуры являла сожженные, лишенные кожи тела такой интуитивной силы, что вызывали изжогу в горле у Джейн.

"Боже мой, это великолепно!" — думала она, смакуя затопившие сознание болезненные ощущения, рожденные властью картин. Она любила искусство, которое вызвало сильные эмоции. Это спасало ее бесчисленное число раз, особенно в прошлом, когда она была одинокой маленькой девочкой. Сколько таких девочек вскрыло себе вены, чувствуя собственную беспомощность, когда ничто вокруг не имело значения. Или совершило кое-что и похуже. Джейн проводила свои дни в галереях, дома или в библиотеке, поглощая книги по искусству, отчаянно ища что-нибудь, что могло расшевелить ее изрубцованное, остывшее сердце. Что-нибудь, что исторгло бы из нее улыбку или крик, что-нибудь, что смыло бы серую, удушающую опустошенность ежедневной жизни.

Но как бы она ни любила то насилие, которое картины сожженных трупов причиняли ее душе, она должна была спрятать их на некоторое время. Джейн не хотела, чтобы желудочный сок добрался до ее зубов.

На картинах присутствовали и другие сюжеты, помимо огня и разрушения. Было много изображений причудливого, демонического существа, застывшего в странной позе с поднятыми руками. На одном из них оно держало что-то, напоминавшее рулон туалетной бумаги, явно торжествуя при этом. Джейн поморщилась, размышляя. "Апофения, возможно?" — предположила она. Тенденция, особенно проявляющаяся у шизофреников, хотя присутствующая до некоторой степени в мозге каждого человеческого индивида, позволяющая присваивать значения полностью случайным объектам и событиям.

Смысл последней картины, однако, было кристально ясен для Джейн. И слишком знаком.

Это был человек, разрываемый пополам. Его лицо не выражало боли или страха, но лишь чувство глубокого горя и потери.

После того, как она слегка успокоилась, Джейн возвратила картины в шкаф для хранения вещей пациента и вытащила копию его досье.

Пациента звали Роберт Майкл Бивис, рожденный 28-ого октября 1979 в Нагорье, Техас. Джейн слышала название этого города когда-то прежде, но никак не могла вспомнить, когда и где. Несмотря на длительное лечение, его диагноз был все еще сомнителен. Разные доктора связывали его состояние со всем, чем угодно, от шизофрении до аутизма. Бесспорным было только то, что он серьезно нестабилен и потратил большую часть своей молодости, устраивая случайные акты вандализма в своем родном городе, на пару с асоциальной личностью Бафордом Таркинтоном по прозвищу Батт-Хед. Они несколько раз имели неприятности с законом, но каким-то образом умудрялись избегать серьезных обвинений.

Путь разрушительного дуэта окончательно завершился 7-ого ноября 2007 года. Эти двое вломились в подвал их соседа, некого Томаса Генри Андерсона и занялись его водонагревателем, повредив клапаны безопасности, заставив котел взорваться. Случившийся взрыв убил и Батт-Хеда и Андерсона, который сидел на толчке, когда поврежденный нагреватель вознесся сквозь пол под ним и вынес через чердак и крышу его разможженный труп, приземлившийся на тротуар перед домом. Бивис отделался только незначительными ожогами и несколькими сломанными костями и был немедленно арестован и помещен под опеку Мемориального Госпиталя Рамиреса при тюрьме Нагорья.

Он был признан судом невменяемым, и провел два года в Вест Окс в Хьюстоне до его перевода в Аркхемский Центр Помощи наркозависимым и душевнобольным (тот, что в Массачусетсе, его часто путают с гораздо более известным центром для безумных преступников в Нью-Джерси с подобным названием) было устроено так, чтобы он мог быть ближе к семье. Его единственным родственником был дядя, который жил в Массачусетсе. Его мать умерла от сердечной болезни, вызванной побочными эффектами антиретровирального препарата AZT. Сожженное тело его отца было найдено в пустыне Пейнтед рядом с остатками разбитого лагеря.

Смерть его родителей, казалось, не беспокоила Бивиса, но потеря друга погрузила его в глубокую депрессию. Единственные вещи, которые могли расшевелить его на короткий промежуток времени, были неудачные попытки снова вернуться к своим прежним привычкам к пиромании или потребление большого количества стимуляторов, имевших непредсказуемый побочный эффект, вызывавший причудливые вспышки глоссолалии и другого странного поведения. Предполагалось, что это более оптимально для больного. В настоящее время пациент проходил курс стабилизаторов настроения и антипсихотиков и, как полагали врачи, делал некоторые успехи в программе художественной терапии — единственный прогресс за всё время лечения.

Джейн вспомнила первый раз, когда она увидела его. Ее наняли как нового арт-врача Центра почти прямо из художественной школы с великолепными рекомендациями от одного из ее профессоров. Она была крайне взволнована. Она не знала, насколько безопасно это было, многие из пациентов в Аркхеме были буйно помешанными. Тогда она задавалась вопросом, могла ли она действительно что-то сделать для них? Из всех пациентов в ее первой группе он сразу бросился ей в глаза. Было в нем что-то такое... Он был абсолютно непривлекателен, с его острым носом, огромным лбом и неправильным прикусом, но какое-то очарование жило в нем. И вид глубокой, ошеломляющей потери в его глазах почти разбил сердце Джейн.

Она была поражена работой, которую он создал на том их первом сеансе, и разыскала отчеты ее предшественника, чтобы взглянуть на прежние. Она не могла поверить своим глазам. Он был удивителен. Совершенно удивителен.

Джейн убрала папки со стола и вышла из кабинета. Ей нужно встретиться с директором, чтобы запланировать сеанс "один-на-один"... Возможно, не столько для пациента, столько для себя самой...

Джейн была рада, что стабилизаторы настроения работали достаточно хорошо, и Бивис больше не нуждался в комнате с мягкими стенами. Нахождение в одной из них снова вызвало бы слишком много воспоминаний. Бивис нервно сидел в изголовье своей маленькой кровати рядом с окном, на небесно-голубой простыне, и солнце золотило его густые светлые волосы. Джейн не могла удержаться от мысли, что это выглядит красиво. Почти компенсирует уродливость его лица. Ему было под тридцать сейчас, но он всё еще воспринимал женщин почти по-детски. Он был неуклюжим, нервным и запинался при разговоре. К счастью, в отличие от его погибшего друга, в нем не было ни капли незрелой сексуальной агрессии.

Голос Бивиса был более нечетким, чем обычно, поскольку адресовался голубоглазой красавице.

— Мм... привет, — сказал он тихо.

Джейн представилась спокойно и профессионально. Она сказала, что восхищается его работами, и хотела бы обсудить их с ним более подробно. Его ответы, к сожалению, были довольно несвязными. Она смогла понять только, что часто встречавшееся изображение демона было каким-то озерным монстром из Южной Америки, периодически появлявшимся из-под воды в поисках туалетной бумаги, "и всё такое". Теперь Джейн почти уже жалела, что из чувства отвращения не ознакомилась подробней с довольно объемной секцией истории болезни пациента, связанной с его копрофилическими наклонностями. Возможно, это помогло бы лучше проникнуть в суть. Хотя, с другой стороны, возможно, и нет.

Интеллектуальная ее часть знала, что ее попытки разобраться в нем изначально обречены. С ним должен был работать доктор-мужчина, кто-то, к кому он не был бы эмоционально привлечен. Легко было заметить, что он пытался закрыться от нее, тревожно сжимая ладонями собственные колени. Но ее сердце требовало от нее давить на него до тех пор, пока она не получит то, в чем нуждается.

Вне зависимости от того, что это было.

Дыхание Джейн драматично замедлилось, пока не превратилось в глубокий, почти чувственный вздох, она заговорщически понизила свой голос, для того, чтобы задать свой самый трудный вопрос:

— Расскажи мне о картине страдающего человека. Человека, разорванного напополам.

Бивис не смог вымолвить ни слова. Было что-то необычное в поведении доктора, что ввергло его в смущение. Его глаза забегали по комнате.

Джейн прекрасно видела смятение своего пациента, но в ней как будто проснулся хищник. Она нуждалась в ответе. И пусть всё катится к черту!

Никакие здравые рассуждения, относительно того, что могло произойти, не могли обуздать тигра, бушевавшего в сердце Джейн, "Нет, нет, останови это, что с тобой такое?! Разве ты не видишь, что ты с ним делаешь?!" Она должна была успокоить его прежде, чем вещи станут еще хуже, чем они уже есть.

— Бивис... пожалуйста, — она использовала свой самый успокаивающий голос. Голос: "её маленькие племянники плачут". Голос: "её Дарья снова напрасно волнуется"... для вящей пользы дела...

Голос: "у тебя был такой длинный день, иди в кроватку".

— Мне жаль. Мне жаль, что я расстроила тебя, Бивис. Пожалуйста, успокойся. Это очень важно. Я хочу помочь тебе.

Взгляд Бивиса перестал метаться, но его дыхание было всё еще слишком частым, а зубы плотно сжатыми.

— Это о твоем друге, не так ли? Тот, который погиб. Ты чувствовал, что разрываешься напополам, ведь так? Как будто оторвалась часть тебя.

Взволнованность Бивиса внезапно переросла в ярость. Он подпрыгнул на кровати, на губах выступила пена, и его рука взметнулась, как будто желая ударить Джейн, которая в страхе вжалась в стул.

— Ррра-а-а-ах! Заткнись, ты, сука! Заткнись! Прекрати говорить так! Прекрати притворяться, что понимаешь!

— Я действительно понимаю, — сказала Джейн, сперва тихо, потом более твердо, потому что уверенность вернулась к ней. — Я хорошо понимаю, о чем все твои картины, потому что точно такая же вещь случилась со мной.

На глазах Джейн выступили слезы, и Бивис начал отступать, смущенный этим внезапным откровением. Когда окружающие общаются с тобой, изображая из себя совершенных клинических роботов, и единственные чувства, которыми тебя удостаивают — это плохо скрываемое отвращение или неискренняя приторность воспитателя детского сада... А обычно некоторая комбинация обоих. То тогда кто эта женщина, и почему она всё это говорит?

— Ты проводишь первую половину своей жизни, думая, что ты для всех остальных всего лишь грёбаная неудачница, без всякой надежды на толику понимания, окруженная людьми, которые сами по себе — пустое место, но каждый из них смотрит на тебя таким взглядом, от которого всё загорается внутри, этот грёбаный огонь жжет тебя, потому что ты знаешь, что они о тебе думают. "Почему бы этому уроду просто не сдохнуть?" И потом однажды ты встречаешь кого-то, кто отличается от остальных, кто-то, с кем ты можешь действительно соединиться, хотя так, казалось бы, не бывает, но оно происходит, и всё сразу приходит в норму. Ни один из этих поганых сволочей теперь не имеет значения, потому что теперь вы есть друг у друга. Вы — части одного целого, вы друг без друга жизни себе представить не способны. Вы можете говорить о чем угодно, вы можете делать что угодно вместе, и вы молитесь, чтобы и дальше всегда было так, что вы пройдете этот путь до конца вместе, пока не превратитесь в сварливых старперов, дружно смеющихся над глупой молодежью, всё больше напоминая тех чертовых Маппетов... Но нет!

Джейн не могла остановиться. Это просто выскакивало из нее, и ей уже было на всё наплевать.

— Да! Да! — кричал Бивис, сопереживая Джейн в ее горе и отчаянии.

— Но ничто не длится вечно, ты всегда знаешь об этом в глубине души, однажды они просто уходят, и ты даже не получаешь шанса попрощаться, ты никогда больше... Это грёбаная, мать ее, несправедливость! — она закричала, потерявшись в собственном страдании, стуча рукой по соседнему столику.

— Да! Это несправедливо! Чертчертчертчерт! Арррххх! — заорал Бивис. Трещины появились на штукатурке после его удара кулаком по стене, он стал с силой обрушивать на них свою непропорционально крупную голову. Джейн уже достаточно пришла в себя после своей вспышки, чтобы понять, какую ужасную ошибку она совершила.

— Бивис! Бивис, прекрати! Ты себя искалечишь! Пожалуйста, стой! — её слова не возымели никакого эффекта на буйство ненормального пациента. Кровь уже стекала с его лба и маленькой выбоины на стене около окна. Не желая привлекать санитаров, которые могли бы стать свидетелями инцидента, вызванного ее непрофессионализмом, Джейн сама кинулась его сдерживать. Сначала он пытался бороться, но его худая фигура не была для нее особой помехой. Даже при всей своей активной занятости в Центре, Джейн все еще находила время, чтобы тренироваться каждый день.

— Шшшш... шшш... Прости меня. Шшш... все в порядке, — зашептала она мягко в его ухо.

Бивис постепенно успокаивался, и его беспомощное дерганье спадало, но она не отпускала его. Напротив, он обхватил ее своими руками, и они мягко обняли друг друга. Они стояли так в течение нескольких минут, в полной тишине, слушая лишь тихий ритм собственного дыхания. Джейн не сопротивлялась, когда Бивис опустил свою голову ей на грудь. До тех пор, пока не завизжала от острой боли.

— Ай! — завопила она, отталкивая Бивиса. — Ты укусил меня!

Бивис опустился на кровать, с видом печали и смущения на лице. "А-а-ах! Прости меня! Прости!"

— Что это, черт возьми, было?! — воскликнула Джейн сердито.

— Я... Я всего лишь... а-а-ах! Я тупой, бессмысленный кусок… — он снова начал бушевать, стуча себя кулаками по все еще окровавленной голове. Гнев Джейн растворился, сменившись беспокойством, поэтому она схватила его еще раз.

— Бивис, хватит! Остановись! Не бей себя! Стой! — сказала она твердо, прежде чем ее голос снова смягчился. — Прости, что накричала на тебя, но ты не можешь просто так брать и кусать людей. Почему ты сделал это?

— Я... Я... — Бивис снова задрожал, его щеки покраснели в смущении.

— Бивис, все в порядке. Пожалуйста, скажи мне, что не так?

— Это... это просто... то, как ты обняла меня. Очень похоже, как делала моя мама. Ты заставила меня вспомнить, потому что никто больше не обнимал меня так. Ты заставила меня вспомнить себя совсем маленьким и... Мне так жаль...

Понимание рассвело на лице Джейн, когда она почувствовала кожей влажный след на левой стороне ее блузки. Она знала, что должна сейчас чувствовать отвращение, но вся эта ситуация было чересчур печальной для подобного чувства.

— Так я заставила тебя... почувствовать, хм, жажду? — сказала она, собрав всё свое привычное сардоническое остроумие, пытаясь снять повисшую напряженность.

— Хех... да... — Он чуть улыбнулся прежде, чем снова погрустнеть. — Думаю, что теперь ты никогда... не обнимешь меня так снова, гм?

— Ну, хорошо... — Голос разума вновь начал твердить Джейн привычную лекцию. "Это до такой степени непрофессионально, о чем, черт тебя побери, ты думаешь, позволяя ему дотрагиваться до тебя подобным образом, он — твой пациент!"

— Мы сделаем это, если ты обещаешь больше не кусать меня.

Они снова обнялись, на этот раз Бивис положил голову на плечо Джейн, дыша сквозь ее волосы.

— Ты хорошо пахнешь, — сказал он мечтательно.

— Спасибо.

— Это шампунь, как у той... клевой телки из рекламы?

— Нет уж! У меня принцип, никогда не покупать ничего из того, что показывают в этих глупых рекламах. Если только это не что-то, отвечающее хорошему вкусу...

— Хех... хе-хе-хе... да, реклама — отстой...

— Хех, да. Она именно такая, — Джейн стояла и улыбалась, прежде чем достаточно отойти от наводнивших ее теплых чувств для того, чтобы вспомнить, что парень в ее руках все еще страдал от раны на голове. — Давай, мы должны промыть и продезинфицировать твой разбитый лоб.

Обработав рану Бивиса, Джейн взглянула на часы и обнаружила, что почти уже опаздывает на дневной сеанс групповой арт-терапии. Она пообещала ему, что вскоре они снова увидятся.

* * *

Существовали способы, как войти в палаты пациентов после того, как выключался свет. Джейн понимала в глубине души, что совершает нечто непоправимое, сжигает все мосты за собой, сливает в унитаз всю свою карьеру, но она не могла вспомнить, когда в последний раз чувствовала настолько сильное влечение к кому-то еще. В этом не было никакого рационального смысла в любом контексте, это просто было. Ничего рационального. Просто голый поток эмоций. В них обоих происходило одно и тоже, такое же великое отчаяние и такое же бушевавшее море сжигающего огня. Они не могли остаться порознь и позволить друг другу сжечь себя, обратившись в пепел в одиночестве. Огонь разрушил бы их обоих в любом случае, поэтому лучше было объединиться и позволить ему сожрать себя как можно быстрее…

— Ты все еще хочешь пить?

— Хе-хех... да...

— Хорошо...

Было уже за полночь, когда Джейн, наконец, возвратилась домой. Она упала на кровать, потная, изможденная, вся в укусах, ушибах и царапинах, и настолько счастливая, насколько она могла вспомнить с тех пор как... случилось то, что случилось с Дарьей. Но любые темные мысли, которые угрожали вылезти на поверхность и разрушить ее экстаз, были вышвырнуты, потому что она выскользнула из своей блузки, отбросила лифчик, и с силой сжала себя обеими ладонями, заставив прекрасной боли от укусов, которые украшали ее груди, вызвать стон из ее вишневых губ, покрытых смесью долларовой помады из супермаркета и недавно высохшей крови.

Никто не посмел бы сказать, что Джейн Лейн не могла отдать взамен столько же, сколько получала.

Ее рациональная часть была теперь только голосом где-то вдалеке, ворчащим о ком-то, кто мог заметить следы на теле Бивиса, о камерах безопасности, о ее собственном будущем или, точнее, об отсутствии такового. Какое сейчас всё это имело значение?

— Меня просто уволят, — сказала Джейн пустой квартире своим самым удовлетворенным голосом.

Да, всё это было так странно.

* * *

Ей не пришлось долго дожидаться падающего лезвия. В 5:30 утра Джейн была разбужена телефонным звонком директора. Она не должна выходить на работу на следующий день. Вместо этого ей нужно встретиться с ним в обед в маленьком кафе у реки в противоположной от Центра части города.

"Дьявол", — подумала она, повесив трубку, рассеянно потирая ушиб на бедре.

* * *

Директор Гилман, большой, внушительный, лысый мужчина сорока с небольшим, сохраняющий самообладание в любой ситуации, обратился к Джейн с упрекающим видом разочарованного отца. Это был незнакомый опыт для нее, для того, чтобы быть разочарованным, ее отец должен был бы для начала оказывать ей хоть какое-то внимание.

Он не сказал ей, как именно он узнал о происшедшем. Вариантов было предостаточно. То, что он ей действительно сказал, что у нее был выбор. Это была далеко не первая ситуация, когда Центр имел дело с неподобающими взаимоотношениями, и огласка, которая неминуемо возникла бы, нужна была им в последнюю очередь. Джейн могла уволиться по любой причине, которую только пожелала бы указать, кроме истинной, получить щедрое выходное пособие и шанс продолжить свою карьеру в другом месте, лишь бы оно было где-нибудь очень-очень далеко отсюда. Если же она попытается бороться за свое место или позволит себе разгласить подробности инцидента, то Гилман лично проследит, чтобы независимо от того, насколько плачевно обернулась бы ситуация для его любимой больницы, ей будет намного хуже.

Так или иначе, она никогда больше не увидит Бивиса снова.

Не выдавая эмоций, Джейн согласилась на предложение Гилмана. Не было никакого смысла в борьбе. То, что она сделала, было абсолютно предосудительно, и эти условия были намного лучшим, чем то, что она на самом деле заслужила.

После того, как директор исчез из поля зрения, Джейн опустила лицо прямо в нетронутый сэндвич перед нею; расколовшаяся зубочистка, торчащая из него, до крови расцарапала ее лоб, она тихо плакала, пропитывая хлеб своими слезами.

* * *

Джейн никогда больше не пыталась устроиться на работу художником-терапевтом. Или на любую подобную работу по этому направлению. В течение периода, который длился, возможно, месяцы, возможно, годы, она больше не утруждалась расчетами, она просто существовала, полагаясь на ее выходное пособие (читай: плату за молчание), не заботясь о счетах.

Это изначально было глупой идеей. Она думала, что, возможно, знает, как ослабить человеческую боль, удержать кого-то еще от того, что случилось с ее лучшей подругой.

Ничего подобного.

Помогать людям, делать этот мир лучше — эти вещи были не для нее. Она никому не могла помочь. Она на короткое время заставила Бивиса улыбаться, но, в конце концов, только принесла им обоим больше страданий, чем было прежде.

Бивис... почему она так зациклилась на нем? Он был талантливым художником, и они хорошо понимали огромную боль друг дружки. И конечно, с ним у Джейн был лучший трах за всю ее проклятую жизнь. Но было ли этого достаточно в действительности? Достаточно, что оправдать подобный риск?

Какой муж, какой отец из него мог бы получиться? Каких детей он мог бы ей дать?

Джейн не была даже уверена, почему она задает этот вопрос. Она не была уверена, действительно ли хотела детей. Ей было хорошо с ними, но она сразу чувствовала себя неуютно, когда воображала себя матерью. Она была до дрожи чувствительна ко всему, что могло ограничить ее независимость. Тем не менее, иногда Джейн задумывалась об этом. Она хотела бы сделать все, что она могла, чтобы быть меньшей жопой, чем были ее собственные родители. Не то, чтобы она хотела что-то им доказать. У них были хорошие намерения, но каждому известно, что говорят о состоянии дорожного строительства в аду. Видимо, она просто боялась, что в результате окажется точно такой же, как они, если еще не хуже.

И теперь выходило, что она стала еще большей жопой, чем только они могли когда-нибудь мечтать. Джейн задавалась праздным вопросом, если хотя бы один из них все еще оставался в живых где-нибудь, не важно где. Что он подумал бы о ней теперь?

Память в ее мозгу цеплялась за что-то, что она читала в Сети, еще в колледже, что-то об ученых, обнаруживших способ для двух яйцеклеток объединиться в здорового ребенка. Она смеялась над собой из-за всего этого, но она хотела иметь детей от Дарьи. Мужчины приходили и уходили из ее жизни, но она считала, что с Дарьей они будут вместе навсегда. Почему бы и не завести детей в таком случае? Их дочери были бы так же умны и так же красивы. У них были бы кристально-синие глаза и густые каштановые волосы. И никаких дерьмовых качеств от любой из них.

У Дарьи случился один из ее исчезающе редких приступов смеха, когда Джейн выложила ей всё это после стакана (а может, двух или трех) дешевого вина из холодильника.

Господи, будь оно всё проклято! Всё, всё проклято, господи!

Джейн подумывала о сползании в бутылку. О том, чтобы упиться до смерти. Но она помнила на своем опыте, как мерзко выглядит этот путь, если на него вступить. Она до сих пор ощущала противный озноб всякий раз, когда вспоминала ужасную желтизну Дарьиной кожи, когда опознавала труп. До этого она не могла представить, что человеческая кожа способна приобретать настолько желтушный оттенок. Это было еще более отвратительно, чем зрелище другой половины лица, разорванной в клочья осколком ветрового стекла.

Джейн была даже слегка удивлена, когда очнувшись от потока болезненных воспоминаний, которым она позволила нахлынуть на себя, поняла, что плачет.

Возможно, она должна поговорить с кем — то... Но с кем? Она не чувствовала доверия к врачам, особенно после неприятности, которая случилась с ней самой в психологической сфере. "Что если они окажутся еще более отвратительными докторами, чем я?" — размышляла она сардонически.

Настоящих друзей у Джейн не было. После смерти Дарьи она вернулась к своим прежним одиноким привычкам. Не было никакого смысла настолько же сближаться с кем-то еще, чтобы потом испытать подобную боль снова. Ее общение никогда не выбивалось из ряда одноразовых связей "на одну ночь". До того, как она влюбилась в Бивиса, она всегда отталкивала тех, кто становился ею слишком увлечен.

Ей было жаль, что она не могла поговорить с Трентом обо всем этом. Он был ее единственной настоящей семьей. Пенни словила шальную пулю в перестрелке между каким-то латиноамериканским наркобароном и властями. Ветер повесился после своего четвертого (или это был на самом деле пятый?) неудачного брака. Лето нашли на полу туалета закусочной "АМ/ПМ" в Канаде с дозой дефектного спидбола в венах. Джейн постоянно обещала себе попытаться найти ее детей на Фейсбук или где-то еще, но никогда не могла выкроить для этого времени. Что касается родителей, о них никто ничего не знал. Ни от одного из них не было никаких вестей настолько долго, что власти объявили их юридически мертвыми.

Трент не должен быть озабочен всей этой ерундой. Джейн слишком любила его, чтобы обращаться к нему по такому поводу. У него и так было полно серьезных проблем со своим прошлым, наркотики и другие подвиги юношества, нависавшие над ним дамокловым мечом. Лучшее, что она могла для него сделать, оставить его, черт возьми, в покое, по крайней мере, до тех пор, пока его положение не станет более безопасным. Возможно, как-нибудь после следующих выборов.

История Трента была довольно занятной. После того, как Джейн улетела на учебу в Бостон, он продал их дом, их Каса Лейн и переехал из Лаундейла вместе с остальной частью своей группы. Они наняли нового менеджера и сделали серьезную попытку добиться славы и успеха, которая закончилась прежде, чем даже еще началась. Где-то на полпути остальная часть группы ударилась в религию и присоединилась к церковному хору, но это было не для Трента. Он возвратился в Лаундейл и поселился в старом доме бывшего гитариста Морено и вместе с братом Джесси Морено — Дэнни попытался замутить новый музыкальный проект. Каким-то образом оба пришли к мысли о покупке разорившего местного музыкального магазина на те деньги, что остались у Трента от продажи дома. К сожалению, многие из "усовершенствований" дуэта, сделанных в магазине, принесли им конфликты с местными властями. Именно после сражений с муниципалитетом в попытках спасти магазин, Трент обнаружил в себе скрытый талант к политике.

Короче говоря, чтобы долго не распространяться, после нескольких лет работы в муниципалитете, Трент был дважды избран как мэр Лаундейла и в данный момент пытался выйти на уровень штата. Противников, желающих использовать его прошлое против него, было предостаточно и без Джейн с ее ужасным бардаком, в который она превратила собственную жизнь.

Даже любовь к искусству не могла вытащить Джейн из той эмоциональной трясины, в которой она беспомощно барахталась. У нее не было ни одного позыва к творчеству, и никакое чужое творчество не затрагивало ее совершенно. До одного дня...

* * *

Джейн с удивлением обнаружила в своем почтовом ящике последний выпуск "Школы Художника". Она была уверена, что ее подписка истекла давным-давно. Статья, иллюстрацию к которой поместили на обложку, не выглядела особенно интересной. Что-то о последних инсталляциях Пэрис Сахалин. Джейн сморщила нос. Она несколько раз сталкивалась с этой женщиной и нашла ее утомительной, ушедшей в себя гарпией. Лучшее, что можно было о ней сказать, что со своими странными, бирюзовыми волосами она сделала неплохую работу, чтобы походить на персонажа японского анимэ. Всего секунда отделяла журнал от того, чтобы оказаться в мусоре, когда аннотация в углу обложки привлекла внимание Джейн.

"НОВАЯ НАДЕЖДА НЕПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ИСКУССТВА? Вглядитесь в лицо безумия вместе с причудливыми перспективами работ Роберта Бивиса."

Джейн рванулась сквозь толстый, глянцевый кирпич в поисках статьи о Бивисе, с долгожданной целеустремленностью, которую не думала больше когда-либо ощутить.

Они были там. Полосы и пятна и точечные пунктиры, которые объединились, чтобы сформировать причудливые, сдвигающиеся псевдоизображения. Изображения Великого Кукурузо, пламя, пожирающее мир, люди, вопящие от боли и потери.

И там было кое-что еще. Фотография самого художника, его измазанные руки, которыми он эпизодически марал холст. Незаконченная картина изображала прекрасную женщину, покрытую следами от укусов, на лице застыло счастливое, оргазмическое переживание.

Джейн почувствовала то давно забытое ощущение, когда улыбка расцветала на ее губах.

Она знала, что должна найти его снова, чего бы ей это ни стоило.

Способ еще раз увидеться с Бивисом оказался проще, чем этого можно было бы ожидать. Тот факт, что Гилман приложил все усилия, чтобы удостовериться, что о происшедшем между Джейн и Бивисом знало как можно меньше людей, означал, что ни у кого, кто заботился о нем теперь, не было никаких причин, чтобы отказать в такой встрече. Всё, что Джейн нужно было сделать, это просто найти его дядю и после нескольких наводящих вопросов убедиться, что тот ничего не знает о ней или о происшествии, а затем спросить, не могла ли она приехать и повидаться с его племянником. Как его прежнему арт-терапевту (оставившему Центр в связи со сложными семейными обстоятельствами, требующим ее присутствия), ей было любопытно, каков прогресс бывшего пациента, и как художника, и в плане психологического выздоровления. Она была рада услышать, что дядя Бивиса Макс будет более чем счастлив такому посещению.

Бивис и дядя Макс жили в просторной, хотя и скудно обставленной квартире, выходящей окнами в симпатично выглядящий внутренний двор на Университетской Авеню, всего в нескольких кварталах от корпуса экзотической физики престижного Мискатоникского Университета. Пока Джейн добиралась до жилых зданий, ей бросилось в глаза несколько ядовито-зеленых баннеров, провозглашавших "Вперёд Головоногие!", явно указывающих на студенческие общежития. Лифт был закрыт на профилактику, так что Джейн взбежала вверх по лестнице так быстро, как только могла.

Ее приветствовал в дверях дядя Макс, непропорционально огромный мужчина, работавший, насколько она выяснила, главным садовником университета. Частично в связи с этой должностью, Бивис и оказался в состоянии произвести сенсацию в искусстве непрофессионалов, которым он, собственно, и был. Преемник Джейн по программе художественной терапии немедленно признал талант Бивиса и предположил, что тот заслуживает общественного внимания. В сотрудничестве с дядей Максом, у которого были хорошие отношения с начальством университета, они смогли организовать показ в художественном разделе Мемориальной Галереи Тарбера, добившись широкого признания. Даже Гилман неохотно позволил Бивису переехать из больницы на попечение дяди, поскольку полагалось, что он сделал достаточные успехи, чтобы больше не быть угрозой себе или другим. Джейн невольно задалась вопросом, не было ли освобождение Бивиса наградой за то, что он держал рот на замке?

Пока Макс вел Джейн через холл к студии Бивиса, в которой он работал над своим очередным шедевром, она мучилась вопросом, что она скажет ему? И что он ей ответит? Что сейчас произойдет между ними? Что сказал бы Макс, узнай он правду? Имело ли всё это хоть какое-то значение? Она разочаровалась в жизни. У нее не было работы, никаких планов на будущее, и начинали заканчиваться деньги. Могла ли эта встреча хоть как-то поправить ее дела?

Некоторое время Джейн думала (когда она уже могла выносить мысли об этом), что ее депрессия была вызвана тем, что их отношения с Бивисом были насильственно оборваны еще до того момента, как у них едва только появился шанс начаться. Или, может быть, потому, что она была слишком убита тем фактом, что смогла позволить себе самой действовать настолько безответственным образом.

Но нет, дело было совсем не в этом. В действительности, отчаяние и апатия были с нею задолго до того, как она с ним встретилась. Ее надежда на карьеру врача-художника, вера в свою способность помочь кому-то, давали ей возможность держаться на плаву, не погружаясь слишком глубоко. Но когда всё разрушилось, сопротивляться больше не было никакого смысла. Она просто упала в то море страдания, которое было с нею, начиная со смерти ее лучшей подруги. Физически, с того самого момента, когда та употребила больше Smirnoff, чем в состоянии принять в себя женщина и обернула старый отцовский лексус вокруг ствола дерева (Джейн до сих пор мучилась вопросом, была ли причина только в выпивке или та хотела сделать что-то подобное сознательно). Возможно, пойдя на это, когда уже была мертва внутри.

Джейн попыталась сопротивляться воспоминаниям, но они атаковали ее, не переставая.

То был долгий уик-энд, и они планировали закончить учебный сценарный проект Дарьи, в помощь которому была привлечена и Джейн: короткий фильм, высмеивающий пресные утренние ток-шоу. Вместо этого Дарья была вынуждена ехать на запад, праздновать второе замужество ее двоюродной сестры Эрин. С первым вышел большой конфуз. Брайан, который работал всего лишь доставщиком заказов, намекал окружающим, что служит в ЦРУ, чтобы быть похожим на "большого" парня. У него случилась неудачная стычка с молодым бритоголовым неонацистом, представление которого о крутизне больших парней заключалось в убийстве правительственного агента, и ничего удивительного, что собственной "разведки" Брайана оказалось недостаточно, чтобы вовремя обнаружить момент, когда бикфордов шнур уже дымится под его задницей.

Дарья была явно не в восторге, но чувствовала себя обязанной поехать, особенно после пропущенной последней семейной встречи, частично из-за проблем с авиалиниями, главным же образом, из-за отсутствия всякого интереса. Эта причина да еще парк аттракционов в студии Юниверсал убедили ее в необходимости поездки. Она мечтала, наконец, собственными глазами увидеть, как гигантская акула щелкает пастью, пускай это и была всего лишь аниматроника. Память об одиннадцатом сентября была еще слишком свежа, так что не было ни шанса, что Дарья сядет на самолет в то время, когда немногие, не погрузившиеся в полный хаос авиалинии, дали полную волю всем озабоченным и садистам в рядах своих служб безопасности на безнаказанное проявление их сексуальности в отношении беззащитных пассажиров. Таким образом, Дарья получила сомнительное "удовольствие" прокатиться за рулем до самого Западного Побережья. Она рассчитывала вернуться через неделю и, предупредив своих знакомых из разных групп, отбыла, выключив связь.

За три дня до того, как Дарья должна была бы вернуться, Джейн, возвращаясь с занятий, обнаружила лексус, припаркованный рядом с домом, в котором располагалась полуподвальная квартира, где они вдвоем жили. Джейн распахнула двери, радостная, что ее подруга вернулась раньше времени, потому что она уже начала скучать в отсутствии кого-то, с кем можно было поделиться привычными саркастическими наблюдениями. Счастье испарилось, когда она не услышала никакого отклика на ее возглас "Милая, я дома!" и увидела, что ни в одной комнате не горит свет. "Возможно, она вышла в магазин или еще куда-нибудь," — подумала Джейн. Она поняла, что ошиблась, когда вошла в спальню, и обнаружила разбросанное по всему полу содержимое большой коробки, которую они всё еще не удосужились распаковать после переезда. Коробка стояла между двумя дешевыми матрасами на полу спальни, и изнутри слышались приглушенные рыдания...

— Вы в порядке, мисс? — спросил дядя Макс с ноткой беспокойства в его медленном, глубоком голосе, заметив, что Джейн почти что собиралась откусить свою собственную нижнюю губу.

— Да... — ответила она, пытаясь говорить бесстрастным тоном. — Да. Просто чешуйка на губе не дает покоя.

Это объяснение, должно быть, удовлетворило дядю Макса, поскольку он начал барабанить в дверь в конце холла рукой, массивной, как свиной окорок.

— Бивис?

— Умм, да? — ответил приглушенный голос с той стороны. — Сейчас же не время для таблеток, разве нет?

— Нет, следующая только после ужина.

— Тогда чего тебе надо? Я очень занят... своей работой, — сказал Бивис взволнованно.

— Ему не нравится, когда его прерывают во время рисования, — обратился Макс к Джейн извиняющимся тоном. — О, но я полагаю, Вы, вероятно, и так это знаете, хех?

Она кивнула ему, и он снова обратился к своему племяннику:

— Здесь кто-то, кто хочет тебя видеть.

— Скажи им, пусть валят на хер! Я работаю! — закричал Бивис сердито.

— Эй! О чем мы с тобой договаривались на счет ругательств! — воскликнул Макс, ткнув кулаком в дверь для пущего эффекта.

— Все в порядке, — сказала Джейн, снимая руку Макса с двери. Она развернулась, и громко произнесла, — в таком случае, думаю, что мне тоже стоит свалить на хер отсюда! Пока!

Не прошло и секунды, как дверь распахнулась, обдав Джейн порывом ветра, растрепавшего ее волосы. Бивис стоял на пороге, одетый в заляпанный краской белый передник с разнообразными кистями, торчащими из его карманов, и с огромной, идиотской усмешкой на его искаженном эмбриональным алкогольным синдромом лице.

— ДЖЕЙН!!! — заорал он, хватая ее в охапку, не задумываясь, что краска сделает с ее одеждой, бешено покрывая поцелуями ее лицо и шею, прежде чем успел встрять дядя, оттащив его в сторону.

— Эй! — сердито закричал Макс на умственно отсталого, который теперь корчился в его руках, каждая из которых была толще талии Бивиса. — Ну-ка прекрати это! Успокойся! Ты хочешь опять вернуться в ту проклятую больницу? А?!

Джейн поняла, что должна привести ситуацию в норму, прежде чем дело примет скверный оборот.

— Всё в порядке, сэр. Всё хорошо, действительно. Я... Я тоже скучала по нему, — сказала она, положив одну свою ладонь на руку огромного мужчины и сжав руку Бивиса другой.

Как только Бивис успокоился достаточно, чтобы его можно было выпустить, все трое некоторое время молчали, неловко смотря друг на друга. Джейн едва не подскочила на месте, когда запиликал мобильник. Она автоматически зашарила по карманам, прежде чем вспомнить, что не взяла телефон с собой.

— Это меня, — сказал Макс, вытаскивая черный прямоугольник, который выглядел удивительно крохотным в его огромной руке. Джейн задалась вопросом, как он умудряется нажимать на кнопки такими пальцами, как у него. Они казались ей толще в обхвате, чем ее ноги.

— Привет. Что?! Что с ним...? Угу? Угу. Гм, слушайте, разве не члены семьи должны заботиться в первую очередь о таких вещах? Я, вообще-то, сейчас занят. Ах, ну понятно. Хорошо, я буду немедленно.

Макс выключил телефон и вернул его в карман.

— Дерьмо.

— Проблемы? — спросила Джейн.

— Старый друг получил травму на работе, и я — единственный в списке контактов, кого они смогли найти. Я должен съездить в городскую больницу. Эй, вы не возражаете, если я спрошу у вас, как долго вы планировали оставаться?

— Хорошо, я рассчитывала по обстоятельствам, фактически, весь день у меня свободен. Вы хотите, чтобы я ушла?

— На самом деле, наоборот. Вам не сложно будет последить за ситуацией здесь, пока я съезжу, улажу свои дела? Вы знаете, как сделать так, чтобы с ним не было неприятностей?

Джейн изо всех сил попыталась удержаться от улыбки.

— Я думаю, что вполне справлюсь...

Дядя Макс отсутствовал не более двух секунд, прежде чем Бивис продолжил с того самого момента, на котором был так грубо прерван. Обоим из них пришлось приложить максимум усилий, чтобы добраться до спальни, потому что они продолжали обнимать друг друга, не прекращая целоваться и кусаться при этом. Несмотря ни на что, они сумели преодолеть этот путь и упали на белые простыни, которые немедленно стали покрываться влажными следами тех усилий, которые пара уже применила друг к другу, не тратя ни секунды драгоценного времени. Некоторые из них были окрашены в красный цвет, благодаря их взаимному примериванию к эротическим возможностям ногтей и резцов.

— Ах! А-а-ах! Я люблю тебя! Ялюблютебяялюблютебяялюблютебя! — вопил Бивис радостно, когда Джейн погружала свои зубы в его левое плечо.

У Джейн хватило воздуха лишь на то только, чтобы простонать:

— Я тоже люблю тебя. Я так скучала по тебе, так скучала, ты даже не можешь вообразить как...

Когда Бивис добрался до ее груди, волны удовольствия и боли стали настолько мощными, что Джейн уже не могла удержать свои ноги. Керамическая настольная лампа свалилась на пол, разбившись рядом с несколькими журналами комиксов о Человеке-Пауке, стоявших на подставках для книг. Никто из них не обратил на это никакого внимания. До тех пор, пока они не почувствовали запах паленого. Открытая, раскаленная добела нить разбитой лампочки коснулась бумаги и одна из книжек вспыхнула.

— Да! Огонь! Огоньогоньогонь!

— Бивис! — крикнула Джейн, — не сейчас! Выключи эту чертову лампу, и я уберу ее с глаз долой.

Бивис подчинился с подавленным видом, видя, что Джейн бросила одеяло на горящую книгу, туша огонь.

— Вот блин... — он вздохнул разочарованно, пока Джейн поднимала одеяло, осматривая произведенный беспорядок. Лампа была разбита полностью, осколки битого стекла и фарфора разлетелись по всему полу. Здесь же валялись куски керамических держателей для книг, которые еще недавно были статуэтками Питера Паркера при полных регалиях супергероя и его — когда врага, когда неохотного союзника против еще более мерзких монстров — инопланетянина-паразита, известного как Веном. Джейн внезапно стало очень неуютно от взгляда отлетевшей касаткоподобной головы инопланетянина, которым он искоса смотрел на ее голое тело, облизывая губы своим нелепым языком. К счастью обгорела только одна книжка.

— Похоже, сгорела только книга про Спауна.

— Хех... ну и ладно. Спаун отстой. Хе-хех.

Джейн хватило всего минуты, чтобы рассмотреть книги, лежащие на полу. Литературный выбор Бивиса оказался более-менее сносным, если оставить в стороне предсказуемые шутки о его грамотности.

Было несколько дешевых журналов в мягкой обложке с комиксами различных супергероев; автобиография Ларса Ульриха; приблизительно полдюжины книжек боевой фантастики, с броскими обложками, изображающими сражения между рыцарями в высокотехнологичной, сверкающей броне и чудовищными космическими демонами, толщина книжек несколько удивила Джейн. Здесь же лежал и старый школьный альбом. Джейн подняла его с любопытством.

— Эй, ничего, если я взгляну? — спросила она.

— Мм... Думаю, ничего.

Джейн бездумно пролистывала страницы, быстро просматривая разнообразные фотографии и посмеиваясь про себя. Боже, их классный руководитель выглядел еще более злобным и нервическим, чем тот чокнутый учитель истории, который когда-то обучал ее саму. Джейн никогда не поверила бы, что такое вообще возможно. "И еще тот учитель — хиппи, это, должно быть, шутка... эй, одну секундочку..."

Джейн распахнула альбом на странице, подробно отображавшей различные внеучебные мероприятия, в которые были вовлечены ученики. Тут была фотография участников благотворительного марафона, включая молодого Бивиса; уродливого, ухмыляющегося пацана с заячьей губой, которого она сразу опознала как Бафорда — придурка, затащившего Бивиса в тот подвал, где он взорвал себя и несчастного старика, сломав водонагреватель; а также маленького роста девочки в очках, с каштановыми волосами, одетой в черный жакет, красную юбку, и с выражением на лице, которое явственно свидетельствовало, что она мечтает оказаться где угодно, только не здесь.

— Бивис, — Джейн повернулась к своему возлюбленному с напряженным взглядом. — Кто эта девочка? Ты ее знал?

— Хех... хе-хе-хех... Ча-ча-ча... хе-хех... — захихикал Бивис.

— Бивис?

— Хех... да, знал, это телка, которая болталась иногда вместе со мной и Батт-Хедом. Правда она всегда посмеивалась над нами, потому что думала, что мы тупые и все такое... Но, мне вообще-то нравилось, когда она крутилась рядом. У нее еще тогда сиськи не выросли и вся такая фигня, но волосы были симпатичные, и от нее всегда хорошо пахло. И она была единственной девчонкой, которая с нами разговаривала...

Пока Бивис вспоминал, Джейн пролистала альбом назад к началу, к разделу фотографий учеников...

Она носила свои волосы немного по-другому, и ее неулыбчивое лицо выглядело гораздо более несчастным, чем то выражение преднамеренного безразличия, которое она отточила к тому времени, когда Джейн узнала и полюбила ее, но имя, напечатанное ниже фотографии, не оставляло сомнений.

Дарья Моргендорфер.

— Эй, что-то не так?.. Почему ты вдруг заплакала? — спросил Бивис смущенно, положив руку на голое плечо Джейн.

— Я... Прости, я только... — Джейн шумно выдохнула, пытаясь успокоить себя. — Я тоже знала ее. Мы учились в одной школе, сразу после того, как она переехала из вашего города. Она была моей самой лучшей подругой... — она снова зарыдала, утыкаясь лицом в горящую, красную отметину на плече Бивиса.

— Ай!

— О! Извини, — сказала Джейн, пытаясь прийти в себя.

— Эй, так она тот друг, о котором ты говорила. Умерший? Ты поэтому плачешь?

— Да... она попала в автомобильную катастрофу. Когда мы еще учились в колледже.

— О... это отстойно. Я даже не знал, что она, типа, умерла, — сказал Бивис печально.

Они сидели, обнявшись в тишине, несколько минут, прежде чем Бивис, наконец, заговорил снова.

— Эй, как ты думаешь, типа, она и Батт-Хед сейчас сидят на небесах вместе, типа, наблюдая за нами, и всё такое?

Джейн засомневалась на мгновение, стоит ли ей высказывать соображения о вероятном посмертном нахождении парня, который умер в процессе убийства пожилого человека, скручивая предохранительный клапан с котла, но, в конечном счете, решила, что унижение мертвого друга ее возлюбленного не дало бы никакого проку ни одному из них, даже если всё, что она знала о нем, указывало на то, что он являлся чемпионом среди всех мудаков на свете.

— Хорошо, но я, разумеется, надеюсь, что они не наблюдают за нами именно в этот самый момент. Это было бы не слишком прилично, — улыбка вновь вернулась на ее губы.

— Хех... эй, может они, типа, делают это там, в то время как мы делаем это здесь. Хе-хех...

Улыбка Джейн сразу исчезла.

— Гм... Я так не думаю.

— Хе-хех... а ты знаешь, она была, типа, первая телка Батт-Хеда, с которой у него что-то было.

— Что?!

Джейн была потрясена этим внезапным открытием, хотя и сомневалась в его правдивости. "Это просто невероятно, ведь Дарья никогда не рассказывала ни о каких парнях в ее старой школе. Фактически, она сказала мне, что она девственница..." "С другой стороны, — размышляла Джейн, вспомнив эксцентрично выглядящих юнцов на фотографии, — я не стала бы обвинять ее в том, что она не желала хвастать об этом".

— О, мм, это было как раз после окончания школы. Хорошо, когда школу закончили мы с Батт-Хедом, потому что, типа, нас выгнали и всё такое. Я не знал о ней.

— Подожди, когда это было? — переспросила Джейн. Она вдруг ощутила внезапный укол страха. Что-то не сходилось.

— Мм... Фиг знает... Я думаю, что это было, типа, когда этот парень Буш был все еще президентом... хе-хех... Буш... хе-хех... Мм, второй, не тот, который "Читайте по губам". По любому, она вернулась в город, потому что ехала посмотреть эту, типа, большую акулу или чё-то там в Голливуде, и она решила заночевать в паршивом мотеле, где моя мама делала, типа, ну, эти вещи для всех этих парней. Батт-Хед дико обрадовался, когда ее снова увидел, потому что его все на хрен посылали, и не было ни одной телки, которая хотела бы это с ним сделать. Он пригласил ее, и она сказала о'кей, потому что думала, что будет прикольно посмотреть, как мы напьемся, и всё такое. Ну, и потом, перед тем, как мы пошли в бар, мы встретили этого чувака, Тодда, который всегда был нереально крут, и всё такое. И Батт-Хед купил у него какие-то таблетки, которые должны были, типа, нам помочь с телками.

Этот рассказ нравился Джейн всё меньше и меньше.

— На самом деле, эти таблетки — полный отстой. Я попробовал одну, но просто нереально захотел спать и всё, так что я не помню почти ни фига, что той ночью случилось.

Теперь Джейн не знала, удивляться ей или ужасаться. Достаточно скоро эта дилемма разрешилась.

— По любому, следующая вещь, которую я помню, как мы торчим в той гостинице, и как Батт-Хед и Дарья, типа, делают это. Ну и когда Батт-Хед кончил, он говорит, что и я могу сделать это с ней тоже. Он, типа: "Давай, баклан, хе-хе..." — Бивис безошибочно изобразил интонацию голоса своего бывшего друга, — "...засунь свою штуку в Диарею. Хех хех-хех... Ты же хочешь, не так ли?" Но я был все еще сонный, и я не смог, ну, ты знаешь, сделать это. И... мм... Дальше я забыл. Думаю, что потом я опять заснул. И на следующий день Батт-Хед сказал, что она вернулась домой, и он думает, что это был последний раз, когда мы видели ее.

Итак, вот как это случилось. Все части паззла теперь встали на свои места.

Дарья никогда не рассказывала, что с ней случилось во время ее поездки на запад. Даже ей — Джейн, хотя она могла о чем-то догадаться и сама. И теперь она знала. Она знала, почему Дарья прекратила ходить на учебу, и проводила дни, топя себя в ликере. Почему она убежала, когда Джейн попыталась поговорить с ней об этом. Почему она пила за рулем автомобиля, привезшего ее головой прямиком в древний дуб.

И теперь Джейн знала, почему она здесь. Почему она была так увлечена этим гротескным маленьким человечком при первой же их встрече. Почему она получила шанс вернуться в его жизнь после того, как упустила первую возможность. Все это обрело теперь ясный смысл.

"Апофения", — неодобрительно промолвил тот рациональный голос в ответ на все ее внезапные открытия: "Всего лишь апофения".

И это были его последними словами прежде, чем он замолчал навсегда.

Джейн ничего не сказала, она просто схватила этого худого человека и возвратилась к той деятельности, от которой их отвлек огонь. Когда Бивис скользнул к ней, Джейн начала целовать его шею, сначала медленно и мягко, потом быстрее и крепче, пока Бивис тяжело не задышал, ерзая вдоль ее тела. Скоро поцелуи превратились в покусывания, а покусывания в укусы.

Бивис, казалось, едва заметил это, его визги удовольствия усилились и звучали не менее восторженно, хотя его сонная артерия была вскрыта, и красный поток лился свободной струей. Странно, Джейн готова была поклясться, что, несмотря на обильное кровотечение, на какое-то время он стал еще более возбужденным, и его смертельные муки сделали его экстаз более интенсивным и радостным для нее. Это напомнило ей сюжет, который она однажды видела по телевизору о разновидности богомолов, самцы которых могли испытывать оргазм только после того, как самки откусывали им голову.

Богомолы-мазохисты далее на канале "Больной Безумный Мир"...

Когда всё закончилось, Джейн не могла поверить, какое количество крови помещалось в его маленьком теле. Простыни были насквозь пропитаны ею. Но кое-что всё еще оставалось недоделанным. Джейн на мгновение задумалась, перед тем как заключительная часть головоломки встала на свое место. Она подняла самый большой черепок разбитой лампы и вынула кисть из кармана брошенного передника.

Несколько часов спустя, когда ее работа была завершена, Джейн почувствовала, что сморщенная вещь, лежащая на кровати, полностью опустела. Хотя и было что-то такое, что она непременно должна была совершить, она не питала никаких иллюзий по поводу того, что ее задача — сделать этот мир лучше. И излечение измученных душ художественной терапией вовсе не было ее задачей. Она не могла никому принести никакой пользы. Лучшее, что она могла сделать — изъять отсюда нечто уродливое. Даже тогда, когда действительно виновный был вне досягаемости для ее мести. Всё, что было ей оставлено — только безнадежно наивный сообщник.

Для чего она существует? Для чего это всё? Для чего вся ее жизнь?

Джейн вдруг пришло в голову, что отчаяние и бесцельность поселились в ее сердце не после того, что случилось с Дарьей. Они всегда были там. Их дружба и поиски, которые последовали за этим, были всего лишь краткой отсрочкой. Каникулами. И теперь для Джейн настало время, чтобы возвратиться домой.

Грязной, взъерошенный и опустошенной, Джейн побрела из здания через внутренний двор прямиком в ночь.

* * *

Полицию вызвали, когда известия от Бивиса и его дяди не поступали почти целую неделю. Они нашли скрюченную дрожащую фигуру дяди Макса в дверном проеме спальни его племянника, бормочущего что-то невнятное, его ум не пережил увиденного ужаса.

Тем самым ужасом был Бивис, или, точнее, бескровная шелуха, пустая человеческая оболочка, сидящая на матрасе, пропитанном кровью, которая когда-то была частью самого Бивиса. Остальные его части, органы, кровь и другие жидкости, использовались для написания картины на дальней стене спальни с извращенной имитацией собственного стиля безумного художника. В этом диком переплетении красного и коричневого скрывалось изображение женщины в круглых очках с длинными густыми волосами. Она смотрела сверху вниз на сцену перед нею как богиня возмездия и находила то, что видит, весьма желанным.

 

 

Эпилог:

Стейси Роу вышла перекурить из студии в соседний переулок. Фотосессия оказалась куда более приятной, чем она изначально предполагала. Она была рада шансу сделать сессию со спортивной одеждой, хотя и настроена несколько скептически, когда ей сказали, что это экипировка из новой линии, предназначенной для пилотов автогонок. Однако одежда оказалась на удивление удобной, и фотографы сделали прекрасную работу... не говоря уж об оплате.

Прежде, чем она щелкнула зажигалкой, она заметила нечто неправильное. Пара ботинок торчала из большой картонной коробки, стоящей напротив мусорного контейнера. Тело? И хотя это было не в ее привычках, Стейси подошла поближе. Возможно, это просто пара ботинок, которую кто-то выбросил. Нет, приблизившись, она увидела ноги, на которые они были надеты, в жутко разорванных черных колготках.

— П...привет? Вы там в порядке? Я... я могу вам чем-нибудь помочь? — произнесла Стейси нервно, всматриваясь в темноту.

Фигура в коробке оказалась женщиной, одетой в рваные черные шорты и испачканную красную кофту с капюшоном. Кусочки хлама прицепились к ее черным волосам, падавшим из-под капюшона, закрывая ее лицо. Она выглядела полностью истощенной за исключением огромного округлившегося живота, который был раздут, как у голодающих африканских детей на фотографиях, или, быть может?.. Стейси задавалась этим печальным вопросом до того момента, как вспышка внезапного узнавания пронзила ее.

— Эй, я вас где-то виделА-А-А-А-АХ!!!

Стейси закричала, потому что бездомная женщина вскинула свою голову и уставилась на нее ярко-синими глазами, блиставшими как драгоценные камни посреди кучи отвратительной грязи, и гнилым ртом, наполненным сломанными, пожелтевшими зубами, заворчала, словно животное:

— ТЫ УГРОЖАЕШЬ МНЕ?!!! ТЫ УГРОЖАЕШЬ МНЕ?!!!