Последний выстрел (джен)

Динамит падает из рук, шашки раскатываются под ногами, тихий треск фитилей отсчитывает мгновения до взрыва. «Последние секунды жизни, — думает Гокудера, — предсмертный бред. Спасибо Тебе, Господи!»

Есть за что благодарить. Ему не больно — вернее, боль где-то далеко, очень далеко, едва различимым призраком маячит на границе сознания. Он использовал свой последний шанс: взорвал машину Ирие, теперь прошлое и кольца Вонголы в безопасности. А в подаренном ему в последние мгновения бреду — Десятый.

«Гасить-гасить-гасить-гасить» — тощий мелкий пацан мечется между раскатившимися шашками, голыми руками обжимая горящие фитили. Взгляд не успевает за ним — так быстро; на лбу бьется пламя, всего несколько лепестков, слабое, но чистое — уже тогда чистое, с самого начала. И у Гокудеры ноет сердце, потому что он слишком хорошо помнит сегодняшнего босса, но, оказывается, почти забыл — вот этого.

А собственные руки — Гокудера замечает случайно, мельком, потому что он не может оторвать взгляда от мечущегося перед ним мальчишки — собственные руки дрожат, непривычно худые, бледные, и всего два кольца. Гокудера невольно вздрагивает: он помнит эти кольца, самые обычные, железные. Носил их когда-то, чтобы удар в морду ощутимей получался. Еще до Вонголы…

Десятый гасит последний фитиль, и тут же затихает пламя на его лбу. Он замирает, спрашивает жалобно и неверяще:

— Неужели я еще жив?

Его взгляд бьет под дых — растерянный, совсем детский. «Еще жив»… Гокудера падает на колени, выдыхая больное, восторженно-счастливое, горькое, родное:

— Десятый!

Горло сжимает, Гокудера судорожно сглатывает, не в силах выдавить больше ни слова. В лицо упирается взгляд Реборна, черный, опасный: Гокудера ощущает его, как два пистолетных дула, нацеленных в лоб, и это верное ощущение. В писклявом голосе — совсем не детский намек:

— Он отдает свою жизнь в твои руки.

— Э-э, может, не надо? — Цуна пятится, Реборн отвешивает ему пинок — еще одно забытое, глупо-ностальгичное.

— Побежденные подчиняются победителям, таково правило их семьи. Теперь он твой подчиненный.

Взгляд Реборна требует, чтобы Гокудера раскрыл, наконец, пасть и включился в процесс собственного принятия в Семью.

— Мы что, не можем быть просто одноклассниками? — паникует Цуна.

— Не можем, — отрезает Гокудера. «Что ты говоришь, босс, какие «просто одноклассники»! Мы — Вонгола. Ты — Вонгола!»

Он смотрит в ошалевшие, знакомые до мельчайших перепадов настроения глаза так жадно, как пил бы воду после недели пути по пустыне.

— Я пойду за тобой хоть на край света. Я буду с тобой до конца.

Это правда и не совсем правда. Гокудера Хаято был с боссом до конца, но Десятый погиб, а он уцелел. Потому что так хотел Десятый, и потому что оставалось еще одно дело, последний долг. Теперь Гокудера Хаято отдал этот долг и умирает с чистой совестью. Может, именно поэтому память подкинула ему перед смертью самое начало?

К Цуне подходит Ямамото. Тоже — живой. Тоже — совсем еще мальчишка. Гокудера на мгновение зажмуривается, под веками плывут клочья розового тумана, развороченная машина Ирие, напоминающая общипанную белую хризантему, собственные пальцы, сведенные судорогой боли: кольца системы С.A.I. и тонкая незагорелая полоска там, где столько лет было кольцо Вонголы. «Я еще жив», — почти равнодушно отмечает Гокудера.

— Цуна, ты просто чумовой парень! Возьми меня в свою компанию, ты ведь босс, да?

«Ямамото… Да, вот так все и начиналось».

— Теперь у тебя двое подчиненных, радуйся, Цуна!

— Я сто раз говорил, что не хочу быть боссом!

«Вот так все и началось…»

* * *

Десятый, кажется, рад компании Ямамото, а вот на Гокудеру косится испуганно. Так оно и было поначалу, вспоминает Гокудера. Тогда это его бесило. Сейчас — нет. Все еще будет, все еще впереди.

Ноги сами несут по дороге, затверженной до последней выбоины на тротуаре. Каждый шаг — воспоминание. Здесь не успел подоспеть Десятому на помощь, когда на него накинулись собаки. Стыдно было — не передать, как. Здесь столкнулись с хулиганами; до сих пор неловко вспомнить, что больше хотел выпендриться перед Десятым и показать свое умение, чем просто защитить. Здесь подрался с Ямамото; а тот ведь так и не понял, из-за чего. Приревновал бейсбольного придурка к Десятому, к его вниманию, к восторженному «Ямамото очень крутой! Правда, Гокудера-кун?»

«Правда, босс. Ямамото очень крутой. Он не подвел тебя ни разу. Даже когда ты приказал ему бросить тебя ради того, чтобы прикрыть меня. Ты просто сказал: «Так надо». Он всегда был круче меня, он справился. Потом он удерживал отряд Гаммы, пока я устанавливал взрывчатку, и снова справился, дал мне ровно столько времени, сколько я просил. Надеюсь, твоя смерть была легкой, Ямамото Такеши, прости меня за ту последнюю ненависть».

— Пока, Цуна! До завтра, Гокудера!

Ямамото сворачивает к дому. Гокудера провожает Десятого, привычно держит под контролем пространство вокруг, все триста шестьдесят градусов. Взгляд Реборна неприятно давит; так он смотрит, когда чего-то не понимает и ему это не нравится.

Сейчас ему не нравится Гокудера, и это странно: с чего бы?

— Д-до завтра, Гокудера-кун.

Гокудера останавливается, будто грянулся с разбегу лицом о стену — о тот самый забор, серый, бетонный, шершавый, что огораживает дом Савады. Десятый неловко, натянуто улыбается и почти бегом скрывается за дверью. Гокудера так и остается стоять посреди улицы, глядя на закрывшуюся дверь, на крыльцо, на дорожку от калитки до двери. Он думает вдруг, что бред слишком затянулся: с такими ранами, как у него, давно пора было сдохнуть. Гокудера смотрит на свои руки — тонкие мальчишеские пальцы, неприятно грязные ногти, сбитые в драках костяшки, два простых железных кольца, напульсники с клепками, защищающие запястья. Щиплет себя за предплечье — больно, с вывертом. Эта боль, смешная и детская, намного реальней той, предсмертной, которая все еще ощущается где-то на периферии сознания. Руки дрожат. Из открытого окна доносится веселый голос синьоры Савады, в доме дальше по улице слишком громко играет радио, над головой насмешливо каркает ворона, лицо греет летнее солнце, по-японски нежаркое. Все слишком реально. Гокудере становится страшно.

Он разворачивается и идет прочь — медленно, через силу. Дорога отсюда к съемной квартире, в которой он жил шесть лет, исхожена настолько, что по ней можно пройти с закрытыми глазами. Здесь тоже каждый шаг — воспоминание; но теперь Гокудере не до воспоминаний. Острое, тревожащее до паники чувство неправильности захватывает все сильней. Где-то на половине дороги паника зашкаливает, и Гокудера срывается на бег. Нужно спешить, нужно выяснить; правая рука босса Вонголы не может себе позволить не понимать, что происходит!

Едва не сшибив по пути соседку, заработав с десяток неодобрительных взглядов, позорно запыхавшись, Гокудера влетает к себе. Прислоняется к косяку. Собственное дыхание кажется оглушительным, сердце бьется так, что вот-вот разворотит грудную клетку. И это тоже — слишком реально.

— Я жив, — говорит Гокудера. Закрывает глаза. Все то же: слегка светящийся в темноте подземелья розовый туман, развороченная машина Ирие, собственная рука перед глазами. Пальцы скребут по усыпанному щебнем и обломками бетону, но это движение не кажется сознательным. Он умирает. Гокудера Хаято, правая рука Десятого босса Вонголы, Савады Цунаёши, умирает глубоко под Намимори, под обломками разрушенной базы Мелоне, выполнив свою последнюю миссию. Все правильно. Но…

— Я жив, мне четырнадцать, сегодня мой первый день в одном классе с… — Не договорив, Гокудера разворачивается и бьет кулаком в стену. Руку простреливает болью — настоящей, не призрачной. — Черт! Что происходит?!

— Вот именно, Гокудера Хаято, что происходит?

В дверях стоит Реборн, и пистолет в его руке совсем не кажется игрушечным.

Это уже не воспоминания, да и на бред не слишком похоже: Гокудере Хаято слишком мало дела до давно погибшего Реборна, чтобы мозг выдал в бреду его, а не босса. Кажется, пора признать, что вокруг самая что ни на есть настоящая реальность. Гокудера отталкивается плечом от стены и делает шаг в глубину квартиры:

— Проходите, Реборн-сан. Если происходит то, что я думаю, наш разговор будет долгим. И важным.

Реборн поправляет шляпу дулом пистолета, кивает:

— После тебя.

Направленный в спину ствол — самое меньшее, что тревожит сейчас Гокудеру. За десять лет он изучил Реборна от и до, как и всех прочих, кто постоянно или время от времени находился рядом с Десятым. Реборн вполне может убить его, но сначала вытряхнет ответы на все свои вопросы. Ответы — вот что интересует Гокудеру. Они с Реборном сейчас на одной стороне, как и все эти десять лет.

Вещи еще не разобраны: Гокудера вселился только вчера. Посреди комнаты распахнутый чемодан, горой свалены джинсы, футболки, мятые рубашки — утром выбирал, что надеть по погоде. Рядом наспех вскрытый ящик с динамитом; на него, быстро оглядевшись, и запрыгивает Реборн. Указывает дулом пистолета на кровать:

— Садись и рассказывай.

Несколько мгновений Гокудера собирается с мыслями. Если принять как данность, что происходящее с ним реально, то есть лишь одно приемлемое объяснение.

— Вы знаете о десятилетней базуке Бовино, синьор Реборн? — подслушивать здесь некому, но Гокудера все же переходит на итальянский. Ему не нужны случайности; в конце концов, Бьякуран и война — следствие именно случайности, настолько нелепой, что трудно в это поверить.

Реборн неопределенно хмыкает:

— Откуда ты о ней знаешь, Гокудера Хаято?

Он выделяет «ты», вкладывая в него всю степень до крайности возросшего недоверия. Пистолет, вроде бы свободно лежащий на пухлой младенческой ножке, на самом деле нацелен Гокудере в сердце.

— Если наши сведения верны, примерно в это время запас зарядов к ней попадет не в те руки. Удивительно не в те: наверное, к единственному человеку в мире, который будет способен усовершенствовать эту технологию до предела. В итоге через десять лет Вонгола разгромлена, аркобалено мертвы, миром правит сумасшедший маньяк, Цуна погиб, а я… Видимо, мое сознание отшвырнуло на десять лет назад, в это тело. Других объяснений я не вижу.

Пауза почти незаметна, но она есть: тишина становится острой и колкой, как битое стекло.

— Подробнее, — требует Реборн.

Гокудера рассказывает о Бьякуране, Ирие Шоичи и его машине, о тринисетте, нон-тринисетте и уничтожении колец Вонголы. Реборн слушает молча; непроницаемое, спокойно-равнодушное выражение смотрится жутковато на детском лице, но Гокудера давно привык. Пока что спокоен и он, только на моменте о кольцах дрогнул голос: не отболело.

— Цуна приказал уничтожить кольца вскоре после того, как ваши пустышки оказались у Бьякурана. Мы спорили, конечно. Это значило остаться практически безоружными перед врагом, который и так намного сильнее нас. Но Цуна настаивал… доказывал, что это единственный способ не дать психу с манией величия собрать тринисетте и получить абсолютную власть. Тогда стало уже очевидно, что нам не выжить. А потом наш человек, у которого был доступ к Мильфиоре, добыл информацию о машине и о том, что Бьякуран хочет захватить кольца Вонголы здесь, в прошлом.

— Очевидно, вы должны были уничтожить машину и ее изобретателя.

— Да. — У Гокудеры сами собой сжимаются кулаки, а в горле встает колючий ком, сплетенный из горя и ненависти. — Это был наш последний бой. Вероятность возвращения в расчеты не закладывалась.

* * *

Информацию по базе Мелоне сумел добыть Мукуро. Сложность оказалась в том, что первым делом следовало добраться до Ирие: под его руководством база становилась непроходимой. А чтобы добраться до Ирие, следовало пройти в самое сердце непроходимой базы.

Ирие Шоичи был гением. Худшей разновидностью гениев, как сказал Ямамото, смеясь и поглядывая на Гокудеру: очкариком-задротом, учитывавшим любую мелочь. Гокудера вызов принял. Неделю он просидел над досье Ирие Шоичи и планом Мелоне, а потом пришел к Цуне.

— Ты придумал, — сказал тот, едва взглянув на его лицо.

— Да.

Цуна подошел ближе, мягко взял за плечи:

— И тебе не нравится то, что получилось?

Гокудера только кивнул. Говорить было слишком тяжело.

— Пойдем, — Цуна потянул его к себе, повел в комнату за кабинетом: именно там они привыкли обсуждать самое важное. Там стоял низкий мягкий диван, широкий и уютный, два кресла, чайный столик и ничего больше.

Гокудера шагнул к креслу, но Цуна потянул его на диван. Сел рядом, к Гокудере лицом, поджав одну ногу и закинув локоть на мягкую диванную спинку. Смотрел молча, слегка сведя брови, с тем сочетанием решимости и расслабленности, которое в последнее время стало для него обычным. Как будто все знал заранее, ко всему был готов и все для себя уже решил.

— Я не переиграю Ирие Шоичи в тактике и стратегии, — признался Гокудера. — Не на его поле. Мелоне — гениальное сооружение.

— Не завидуй, — слегка улыбнулся Цуна, когда Гокудера снова замолчал.

Гокудера фыркнул: вот еще, завидовать! Но стало немного легче.

— Единственное, чего он не сможет учесть, фактор, не поддающийся расчетам — это наша решимость. Мы должны идти напролом. Вложить все силы в атаку, не заботясь о защите и путях отхода. Это безумие, но там только у безумия есть хоть какие-то шансы. Прости, Десятый. Я не хотел так…

Он заметил, что кулаки судорожно сжаты, только когда Десятый обхватил их ладонями. Будто согревая.

— Какие у нас шансы?

— При успехе отвлекающего маневра — пятьдесят на пятьдесят.

— Это же отлично! — лицо Десятого ожило, став по-детски восторженным. — Сам знаешь, у нас давно не было таких приличных шансов. Давай же, рассказывай!

Гокудера раскрыл нетбук и вывел схему атаки. Он смоделировал бой со всеми вероятностями, прогнал его в разных вариантах раз сто, не меньше — все надеялся спасти хотя бы Десятого. Теперь он уже не хотел смотреть в экран. Поэтому смотрел на босса.

Цуна исхудал и осунулся за последние месяцы, только глаза стали как будто еще ярче. С тех пор, как он отдал приказ уничтожить кольца Вонголы, у них не оставалось времени на отдых, на разговоры не о делах, на что-то личное. Затянувшаяся агония, бой без шансов. Гокудера знал, что Десятый понимает всю безнадежность ситуации, как никто другой. Они дрались не за победу, а за минимизацию ущерба для мира, но и в этом прогнозы были неутешительны.

Этот груз камнем лежал на совести Десятого, и Гокудера не мог его облегчить. Мог только быть рядом.

Цуна так и не убрал ладонь с рук Гокудеры. Он оставался спокойным; только в момент, когда помеченная его именем точка смела огнем стену центра управления Мелоне и переместилась в отбой вместе с точкой, отмеченной как Ирие Шоичи, его пальцы сжались крепче.

— Я не хотел так, — повторил Гокудера.

— Все отлично, — быстро возразил Цуна.

Когда последняя точка, «Гокудера Хаято», дошла до машины Ирие Шоичи, он спросил:

— Мукуро сможет найти и уничтожить документацию по машине?

— Он не обещает, — пожал плечами Гокудера, — но ты же знаешь, он никогда ничего не обещает.

— Хибари уже посмотрел?

— Нет. Ты первый. Но ему понравится.

— Я думаю, да, — Цуна негромко рассмеялся. — Отличный план. На самом деле отличный. Ты учел и использовал как раз то, о чем не может знать Ирие Шоичи — всех нас. Ты гений, Хаято, правда. Я и не мечтал продать наши жизни настолько дорого.

— Если получится…

— Получится. Я знаю.

Гокудера смотрел в глаза Десятого, и ему хотелось выть. От безнадежности, от понимания, что не спасет и не имеет права спасать.

— Хаято, — Цуна обнял его, притянул к себе. — Успокойся, пожалуйста. Другого пути нет. Ты ведь не думаешь, что я буду рад жить, зная, что за мою жизнь заплачено вашими? Да и сколько останется той жизни, в любом случае.

— Я понимаю, — Гокудера повозился, обнимая Цуну в ответ, и затих, вжавшись лбом в его плечо, вдыхая родной запах, ощущая затылком тихое дыхание. Было больно. И совсем не легче от понимания, что Цуна прав.

— Я буду рад закончить именно так. Правда, Хаято.

* * *

Реборн молчит: это не сочувствие, конечно, но, может быть, понимание. А может, он воспользовался молчанием Гокудеры, чтобы самому все обдумать.

— Того, что я окажусь здесь, мы тоже не предвидели, — добавляет Гокудера. — Иначе попытались бы раньше. Отсюда еще можно все изменить, исправить…

У него захватывает дух, стоит только представить: снова все хорошо, Цуна жив, ребята, девочки, Бьянки… никакого Бьякурана, никакой войны…

— Главное, не пори горячку, Гокудера. Если ты пойдешь убивать по списку будущих врагов, это может вызвать войну на десять лет раньше.

— Не такой же я дурак! — возмущается Гокудера. — Я никогда не стал бы так подставлять Вонголу! Хотя, если убить только Бьякурана…

— Нет.

Это «нет» весомо настолько, насколько вообще может быть у Реборна. Гокудера медленно выдыхает, успокаиваясь.

— Я подумаю, что можно сделать, — это означает «Предоставь все мне и не лезь», но Гокудера не согласен. Если Реборн воспринимает его как глупого и горячего подростка…

— Я тоже подумаю, — с холодным спокойствием отвечает Гокудера. Интонации, отработанные для трудных переговоров, ему самому кажутся смешными и нелепыми, когда он слышит их вот так, искаженными мальчишеским ломким голосом. Но Реборн понимает. В конце концов, кому понять, как не ему, тоже запертому в детском теле.

— Хорошо, — соглашается он, — подумай. Обсудим это через несколько дней. А пока постарайся не выдать себя перед Цуной. Ему незачем все это знать.

«И попробуй только возразить», — читается в темном пристальном взгляде. Но Гокудера не намерен возражать. Тринадцатилетнему Саваде Цунаёши, не желающему иметь ничего общего с мафией, знание о будущем не принесет ни радости, ни пользы. Лучше Гокудера сделает так, чтобы это будущее не настало.

— Не проспи школу, — бросает Реборн напоследок.

«Твоя забота — Десятый», — мысленно переводит Гокудера. Вот уж с чем он никогда не стал бы спорить.

Остаток дня и вечер заняты делами: разобрать вещи, купить сигарет и чего-нибудь поесть. Гокудера не может справиться с напряжением, ему слишком трудно убедить себя, что сейчас не нужно опасаться слежки и нападения. Привычка к опасности въелась в него намертво; хотя четырнадцатилетний Гокудера Хаято тоже постоянно настороже. Он контролирует пространство вокруг себя почти автоматически, на рефлексе. И не зря — вылазка в магазин заканчивается дракой с местной шпаной, решившей отобрать деньги у «белобрысого хиляка». Гокудера не достает динамит, с возрастом он привык не шуметь там, где можно все сделать тихо. Важна не эффектность, а эффективность, по удару на рыло вполне хватит, если знать, куда и как бить. Он даже не успевает выработать весь скопившийся в крови адреналин, и это досадно: сбросить пар было бы совсем не лишним.

— Слабаки, — Гокудера небрежно отворачивается от поверженных противников. Он был бы даже доволен попытке ударить в спину: повторное нападение даст право оторваться в ответ по полной. Но побитые им ублюдки то ли трусливые, то ли слишком умные.

Дома, забросив сумку с покупками в крохотную кухоньку, он идет смыть кровь с рук. И вот тут, перед зеркалом, случившееся в полной мере настигает его. Гокудера смотрит на слишком бледное лицо, тощую шею, взъерошенные волосы и не узнает себя. Мальчишка. Сопляк. Он много о себе воображал в четырнадцать, Гокудера это помнит. Но каким же он был…

Гокудера коротко смеется, зажимает себе рот: если дать смеху волю, легко сорваться в истерику. Слишком тяжелый день. Бесконечный, мать его. В полночь Хибари запустил свой отвлекающий маневр, в полпервого Десятый, Гокудера и Ямамото пошли на штурм Мелоне. Все ударные силы, какими располагала на тот момент Вонгола в Намимори. Безумие.

— Я не буду вспоминать, — Гокудера рывком открывает кран и сует голову под хлещущую ледяную струю. — Не сейчас.

Холод пробирает его почти мгновенно, готовая подступить истерика откатывает.

— Завтра, — обещает себе Гокудера. И не только себе. — Завтра, Десятый.

Сейчас нужно поесть и отдохнуть. Гокудера не уверен, что сможет заснуть, но попытаться он должен. Хотя бы ради того, чтобы завтра в школе не спать. У него много дел, и главное из них — Десятый, у которого все еще впереди.

— Все будет не так, — Гокудера возится с пакетами, включает чайник, достает и роняет сигареты, а сам все повторяет и повторяет, не в силах остановиться: — Все будет не так, Цуна, слышишь? Я тебе обещаю. Я все исправлю, все будет хорошо, все останутся живы. Ты останешься жив.

С громким щелчком выключается вскипевший чайник, Гокудера дергается: звук слишком похож на выстрел из пистолета с глушителем. Как ни странно, именно это приводит его в себя. Он ужинает спокойно и сосредоточенно, не позволяя себе никаких лишних мыслей. У него появился шанс все исправить, переиграть Бьякурана еще до начала игры. Вот о чем он должен думать.

* * *

— Доброе утро, Десятый!

Утро доброе хотя бы потому, что закончилась ночь с бесконечным кошмаром. Стоит закрыть глаза, и Гокудера видит одно и то же: клочья розового тумана, собственное тело, изломанное боем и взрывом, и непонимающие детские глаза на привычно взрослом лице. Машина Ирие, как и базука Бовино, работает на принципе обмена. Вместо взрослого Гокудеры Хаято умирает мелкий шкет, понятия не имеющий о Бьякуране и войне, привыкший выживать в одиночку, не узнавший Вонголу и Десятого, не успевший стать членом Семьи, правой рукой, лучшим другом. Чудовищно несправедливо. Цуне бы не понравилось.

Мелкий Цуна смотрит испуганно, и Гокудера давит горечь, напоминает себе: так и было с самого начала. Будущий Десятый Вонгола боится не Гокудеры Хаято, а всей мафии в его лице. Это пройдет. Нужно просто улыбаться, быть рядом и ждать. Быть собой, но немного придерживать хулиганские повадки. Помогать с уроками.

— Сегодня контрольная…

— Я помогу, Десятый!

Отвлечься на математику, на драку с Хибари, на что угодно, лишь бы не сравнивать навязчиво этого Цуну и того, не глядеть жадно и голодно, не тянуться пощупать: жив! Не думать о том, что сам занял чужое место. Цена выпавшего ему шанса больше жизни хоть одного Гокудеры Хаято, хоть двух.

Всю перемену он разжевывает Цуне формулы, с трудом удерживая раздражение. Ничего, подтянет. Десятый совсем не так глуп, как кажется сейчас, просто он никогда не любил школу.

Контрольная слишком легкая даже для прежнего Гокудеры. Сдвинув на край стола лист с готовым тестом, он достает блокнот и задумчиво вертит в пальцах карандаш. Задача, которую ему нужно решить, сложней всех школьных тестов, вместе взятых.

«Б.» с крылышками — Бьякуран. Где его искать — неизвестно. В этом времени еще и слышать не слышали о Джессо, собранные в будущем досье тоже отчаянно неполны. Первая достоверная информация в них — университет.

Но даже если получится найти, что с ним делать, если не убивать? Десятый умеет превращать врагов в друзей, но Бьякуран — абсолютно не тот случай. Подпустить его слишком близко к Вонголе — еще один способ самоубийства.

Заранее отсечь союзников, ослабить, помешать завладеть кольцами Маре?

Черная лилия — Джильо Неро. Ария. О боссе аркобалено позаботится Реборн, а Гамму и прочих придется оставить на Арию, согласен с этим Гокудера или нет. Он не имеет права вмешиваться в дела чужой Семьи.

Коробочки. Верде, Кёних и Инноченти. Верде тоже придется оставить на Реборна. Но информация — другое дело. Теперь приоритет на новое оружие будет не у Бьякурана. Если дон Тимотео и Савада Емицу не перехватят изобретателей и не засадят под теплое крылышко Вонголы, то грош им цена. А уж цену девятому поколению Гокудера знает прекрасно.

Ирие Шоичи. Козырная карта Бьякурана. Он ровесник Десятого, и сейчас он в Намимори. Обычный школьник. Выяснить, в какой школе он учится, будет несложно. А дальше?

Ирие Шоичи — ключевая фигура всей игры. Джокер. С него все началось, и без него вряд ли обойдется: гении такого уровня редко остаются незамеченными. Он пригодится Вонголе, и если Верде, Кёниха и Инноченти умней оставить старшему поколению, то позаботиться об Ирие Шоичи придется им. «Это дело для тебя, Десятый», — Гокудера оглядывается на Цуну. Тот занят контрольной, и не похоже, что потраченная на объяснения перемена сильно ему помогла. Гокудера грустно улыбается: «Математика никогда не станет твоей сильной стороной, босс. Зато ты умеешь дружить и делать друзей из врагов. Ты справишься с Ирие Шоичи — кто, если не ты?»

* * *

Несколько дней проходят спокойно. Главная проблема Цуны — математика и откровенно нервирующий его Гокудера, главная проблема Гокудеры — ночные кошмары и Реборн, делающий вид, что ничего не знает. Прежнего Гокудеру раздражал трущийся рядом с Десятым Ямамото, но теперь вечная улыбочка Такеши успокаивает. Хочется хлопнуть его по плечу и сказать: «Эй, придурок, я чертовски рад видеть тебя живым!»

Гокудера объясняет математику им обоим. Кажется, удачно: на повторном тесте Ямамото получает вполне приличный балл, да и Десятый не проваливается.

Еще есть Кёко и Хана, Рёхей, Хибари — Гокудере стоит определенных усилий обращать на них не больше внимания, чем на прочих школьников. Где-то в Намимори — Миура Хару. Семья Десятого только начинает собираться. Гокудера смотрит на мелкого Цуну и думает о нем взрослом: «Что ты сказал бы мне сейчас? Не впутывать их? Пожертвовать всем тем прекрасным, что у нас было, ради призрачного шанса уцелеть для тех, кто не будет связан с Вонголой? Нет. Это трусливое решение, а главное — оно все равно никого не спасет. Ты сказал бы, что веришь в меня, что мне на месте виднее и что я справлюсь».

Но пока что справляться приходится только с бессонницей. Реборн, когда удается выловить его без Десятого, говорит зло и веско:

— Из Цуны в любом случае нужно сделать босса. Теперь даже больше, чем раньше. Я все помню, Гокудера, не мешай мне и не дергайся.

А потом появляется Ламбо.

Он такой же, каким Гокудера его помнит — крикливый, наглый, раздражающий тупой теленок. Но сейчас все намного хуже, чем раньше, потому что при виде Ламбо Гокудера не может отделаться от мыслей о базуке. Настоящий джокер в их истории совсем не Ирие Шоичи, а вот это вечно орущее и ворующее конфеты недоразумение.

— Я убью тебя, Реборн!

На линии огня оказывается Цуна, и Гокудера — взрослый Гокудера, прекрасно знающий Реборна, уверенный, что каждое их движение точно рассчитано и никаких случайностей не предвидится, — абсолютно неосознанно, на рефлексе прикрывает Десятого и швыряет в мелкую дрянь динамит.

Сквозь грохот взрывов и визг тупого теленка он отчетливо слышит перепуганный вздох Цуны и довольный смешок Реборна. А потом динамитный дым сменяется розовым туманом, и Гокудера снова оказывается взрослым.

У него раздроблены в хлам ноги и пробита какой-то гнутой железкой грудь, но это не важно: все равно он бы отсюда не ушел. Даже не будь выход завален обрушившимися перекрытиями, хватило бы ждущих снаружи мильфиоровцев. Не важно. Он сделал то, что должен был, ради чего они затеяли эту безумную, гибельную вылазку. Ради чего погиб Цуна… «Я буду с тобой», — шепчет Гокудера. На мгновение он удивляется: с такими ранами невозможно оставаться в сознании. Потом вспоминает: школьный двор, Цуна, Реборн, мелкий Ламбо, базука… Чертова машина, закоротило ее взрывом, что ли? Или все же бред?

«Если не бред, если я был в прошлом и вернулся, — думает он, — то, по крайней мере, Реборн все знает. Может быть, сумеет исправить…»

Он отключается, не успев додумать.

И приходит в себя в школьном медпункте. Рядом сидит Цуна, и в его лице Гокудера видит новое: не страх перед Гокудерой Хаято, а страх за него.

— Десятый, — он невольно улыбается, не в силах сдержать нахлынувшее вдруг счастье.

— Ты в порядке, Гокудера-кун?

Гокудера приподнимается на локтях: он должен посмотреть, убедиться — ноги целы, из груди не торчит искореженный кусок железа. Цел. Тело помнит боль слабым, но ощутимым отголоском.

— В порядке, — голова бессильно падает на подушку. Он вымотан так, будто сутки дрался. — Пора на урок? Я сейчас…

— Лежи, — торопливо говорит Цуна, — никуда не нужно идти. У тебя постельный режим.

— Вот еще, что за чушь, — бормочет Гокудера. — Ладно, полежу немного.

Ему слишком хорошо сейчас, чтобы спорить. Потому что не больно, и ни одной мысли в голове, и рядом Десятый с этим новым, памятным по прежней жизни выражением.

* * *

Мысли приходят вечером, дома. Одиночество и неотвратимо близящаяся ночь нагоняют тоску. Гокудера курит над остывшим ужином, пепел падает в тарелку, посыпая слипшийся рис серыми хлопьями. На душе у Гокудеры такой же серый пепел.

Длинный, настойчивый и вроде даже сердитый звонок в дверь застает врасплох. Гокудера роняет сигарету в тарелку и бежит открывать. Из своих его адрес знает пока только Реборн, а соседи никогда не станут трезвонить настолько бесцеремонно.

Реборна он замечает не сразу: взгляд упирается в женщину. Еще точнее — в небольшую, но идеальной формы грудь и оранжевую пустышку. Пустышка светится; Реборн прыгает Гокудере на голову, совсем как Цуне обычно, и спрашивает ехидно:

— Подростковые гормоны?

Гокудера сглатывает, неловко пятится:

— Проходите, донна Ария. Добро пожаловать.

Она почти такая, какой Гокудера помнит ее в будущем, только взгляд еще не усталый, совсем молодой, искрящийся. У нее красивая улыбка, почему-то вызывающая в памяти Десятого. Небо…

Она проходит в кухню, спрашивает:

— Угостишь кофе?

Гокудера, морщась, вытряхивает в мусор испорченный ужин, распахивает форточку и ставит чайник.

— Простите, донна Ария, у меня сегодня был не слишком хороший день. Кофе растворимый.

— Ничего, Хаято, это ты меня прости. Ты выглядишь так, что я уложила бы тебя спать часов на двенадцать, а вместо этого у меня к тебе миллион вопросов.

— Но сначала мой вопрос, — Реборн дожидается, пока Ария сядет, и устраивается у нее на коленках. — Что с тобой произошло днем, когда Ламбо выстрелил из базуки? Было похоже на болевой шок, тебя еле откачали.

Гокудера молча расставляет чашки — две больших, одну поменьше, достает банку с кофе, сахар, вертит в руках пакет сухариков: это скорее к пиву, чем к кофе, но больше в доме ничего нет.

— Садись, Хаято, — Ария протягивает руку к чайнику и разливает по чашкам кипяток. — Не нужно подбирать слова, просто рассказывай.

Кофе отвратительно безвкусный. Гокудера достает сигареты, смотрит на гостью и прячет полупустую пачку в карман. Ее манера обращаться по имени слегка раздражает, но донна Ария со всеми такая: улыбчивая, легкая, очень мирная. Настолько сильная, что может себе позволить казаться слабой.

— Я думаю, базуку закоротило с машиной и меня на эти пять минут поменяло обратно. Одного не понимаю, почему я там еще жив?

— Расскажи все с самого начала.

Ария пьет кофе мелкими глотками, улыбается легкой, ненавязчивой улыбкой, сияние пустышки бросает теплый отсвет на ее лицо. Всем своим видом она вызывает доверие, и это парадоксальным образом будит в Гокудере паранойю. «Без нее никак не обойтись», — напоминает себе Гокудера.

Ария умеет слушать по-женски: с мягким, неназойливым сочувствием. Ей рассказывать легче, чем Реборну; а может, все дело в том, что первый острый шок после перемещения успел сгладиться. Она почти не задает вопросов, только о дочери переспрашивает:

— Что именно сделал с ней Бьякуран?

— Никто не знал точно, — отвечает Гокудера. — Говорили, будто он запер ее душу. Она поддерживала его во всем, и глаза у нее были пустые.

Лицо Арии почти не меняется, только чуть суживаются глаза, слегка хмурятся брови, но исходящая от нее аура покоя сменяется резким до озноба ощущением опасности. Гокудера понимает вдруг, что сделал правильный шаг, что это — почти победа. Теперь Бьякурану не видать союза с Джильо Неро, донна Ария не допустит такой судьбы для своего ребенка.

— Значит, тринисетте, — задумчиво говорит она, когда Гокудера умолкает.

Некоторое время тишину нарушают лишь птицы за окном и гул машин внизу. Реборн пьет кофе с таким видом, будто разговор его не касается. А Гокудере, черт его знает, почему, навязчиво вспоминается, как рыдала Бьянки, когда пришло известие о смерти аркобалено.

«Так же тихо было, — понимает он. — Только птицы и машины за окном, а мы все молчали, не знали, что сказать. И Цуна тоже чуть не плакал».

— Спасибо, Хаято, — Ария отодвигает чашку. — Твои сведения бесценны.

Гокудера так и не выпил свой кофе. Он думает, что надо бы выйти в магазин, но, наверное, лучше лечь спать. Он слишком устал.

— У меня есть для тебя хорошая новость, — тонкая ладонь Арии мимолетно касается его лба. — Ты спрашивал, почему ты еще жив в будущем. Это может означать только одно: там время для тебя остановилось. Тот мир замер. Значит, ты здесь уже успел что-то изменить, но пока не настолько, чтобы определилось, быть тому миру или исчезнуть.

— Исчезнуть? — машинально переспрашивает Гокудера.

— Смениться тем будущим, которое ты пытаешься создать здесь.

— Мы сможем узнать, когда все решится?

Ария пожимает плечами, но Гокудере кажется, что это не «не знаю», а «не хочу отвечать». Тогда он задает следующий вопрос:

— Вы останетесь в Намимори? Мы еще встретимся?

— Да, я задержусь здесь ненадолго.

«Посмотрю, как будет развиваться ситуация», — додумывает Гокудера. Пожалуй, его это устраивает. Донна Ария — вдвойне ценный союзник, как босс Джильо Неро и аркобалено.

Он провожает гостей к дверям, почти настроившись на поход в магазин: разговор его успокоил, и пустой желудок требует ужина.

— Если встретишь случайно Гамму, пожалуйста, Хаято, не швыряйся в него динамитом, — Ария улыбается, показывая: «Не принимай всерьез, это шутка, попытка ободрить тебя немного». Но Гокудера невольно напрягается:

— Гамма здесь?

— Конечно, — в улыбке Арии мелькает насмешливая нежность, — разве он отпустит меня на край света одну? Не бери в голову, Хаято, сейчас он тебе не враг.

— А с ним, — Гокудера мнется, не зная, как Ария примет его вопрос, — с ним все в порядке?

— Конечно, — брови Арии ползут вверх: «Что за вопросы?»

— Он был недалеко от меня, когда рвануло.

— Вот оно что… Нет, он такой же, как и всегда, ничего необычного.

— Тогда не дайте ему случайно попасть под базуку, — почти через силу говорит Гокудера. — А то возвращаться будет некому. Его должно было завалить.

Несколько мгновений Ария смотрит на Гокудеру молча, нахмурившись и словно что-то взвешивая.

— Не в твоих привычках спасать врагов, да?

— Это по части Десятого, — бурчит Гокудера. Сердце сжимает боль.

— Твой босс — твоя лучшая часть, да, Хаято? — губы Арии снова трогает улыбка. — Вы с Гаммой похожи, знаешь. Спасибо тебе.

— Цуна — лучшая часть всех нас, — тихо говорит Гокудера, когда Ария жмет кнопку лифта. Он знает, что она услышала и что у нее хватит деликатности промолчать.

Удивительнее, что Реборн молчит тоже.

Половина двенадцатого. Долго же они просидели.

Гокудера шлет к чертям магазин, обходится пакетом сухариков и кружкой остывшего кофе. Не все ли равно, чем обмануть голод, а куда-то идти нет сил. Сил нет даже на то, чтобы раздеться, сходить в душ и нормально, по-человечески лечь спать. Гокудера валяется одетым на не разобранной постели, пытается еще раз прокрутить в памяти разговор с Арией, но в голове только одно.

«Цуна — лучшая часть всех нас». Эти золотые слова принадлежат Ямамото — он умеет иногда сказать удивительно метко.

Умел.

От здешнего Ямамото Гокудера старается держаться подальше: наверное, это глупо, но он иррационально боится себя выдать. Бейсбольный придурок только кажется придурком, на самом деле у него хватит проницательности заметить, что Гокудера Хаято не в порядке, или ведет себя странно, или смотрит как-то не так…

Много бы он дал сейчас, чтобы посоветоваться со взрослым Ямамото. И еще больше, чтобы просто посмотреть Цуне в глаза. Он без слов бы понял, правильно ли делает, единственного взгляда хватило бы.

Смех прорывается внезапно, горький, со слезами, на грани позорной истерики. Гокудера зажимает в зубах незажженную сигарету. «Кого я обманываю? Я знаю, что все делаю правильно. Знаю все, что ты мог бы мне сказать. Я просто хочу увидеть тебя еще раз, хоть раз. Босс, Цуна. Мой Десятый».

Его Десятый остался там, в будущем, в безнадежном, обреченном бою. Искать его в мальчишке — мучительно и глупо. Десять лет — долгий срок. Они оба выросли.

Гокудера щелкает зажигалкой, долго смотрит на трепещущий язычок пламени. Сейчас, в тишине и одиночестве, он ощущает собственную неуместность в этом времени намного острее, чем в шуме и суматохе дня. «Я вернусь, Десятый. Где бы ты ни был, мое место рядом с тобой».

Встреча с Арией как будто открыла намертво заклинивший блок в памяти. Только теперь, когда «я должен» превратилось в «у нас получится», Гокудера разрешает себе вспомнить…

* * *

Гокудера шел первым, следом Цуна, Ямамото прикрывал их сзади. Взять укрепленную, отлично охраняемую базу втроем, нахрапом — безумие, граничащее с абсурдом, но именно абсурдно безумные идеи в стычках с Мильфиоре работали лучше всего. К тому же они ведь не захватывать Мелоне собирались, а всего лишь добраться до двух ключевых точек. Это добавляло шансов.

Но почему-то с самого начала все пошло слишком легко. Конечно, играло роль то, что основные силы врага оттянул на себя Хибари, но база не должна была оставаться совсем уж без охраны. А они три этажа прошли, никого не встретив, ни разу не задержавшись, как будто для них нарочно включили «зеленую улицу».

— Что-то тут не так, — Гокудера обернулся к Цуне. — Тебе не кажется, что мы идем в ловушку?

— Я уверен. — Цуна ободряюще сжал плечо Гокудеры. — Ничего. Главное, что идем в нужном направлении.

— Десятый…

— Было бы сложней прорываться туда с боем, верно? Нас ждут на месте, прекрасно, не будем заставлять себя ждать. Вперед, Хаято.

Но, похоже, в ту ночь Мильфиоре решили перенять у Вонголы тактику бреда и абсурда. Командный центр почти не охранялся: обычный пост из двух солдат у дверей, Гокудера смел их одним выстрелом, даже не замедлив бега. Следующий выстрел выжег дверь, Гокудера ворвался внутрь, развернулся, описывая пламенем широкую дугу. Разлетелись осколками мониторы и широкие экраны на стенах, задымили, треща, спутанные провода. Дежурный оператор откатился под ненадежное прикрытие упавшего кресла и затих; Гокудера не стал тратить на него заряды, две Червелло были более соблазнительной целью.

— Моски на подлете, — выкрикнул перекрывший двери Ямамото, — у нас две минуты!

— Мне хватит, — спокойно ответил Цуна.

Ему нужно было всего с десяток секунд: сконцентрировать пламя для решающего удара. «Так мы еще и уйдем все вместе», — Гокудера почти поверил в эту нелепую мысль, и только в следующий миг до него дошел весь абсурд ситуации.

Ирие Шоичи стоял, опустив руки, даже не думая ни нападать, ни защищаться. Он улыбался усталой, слегка растерянной улыбкой человека, который долго чего-то ждал, наконец дождался и теперь не может поверить в удачу. Бился в такт биению сердца желтый свет солнечного кольца, в стеклах очков отражались блики начавшегося пожара, а мгновением позже — ослепительная вспышка пламени Десятого. Но он так и не поднял рук и не перестал улыбаться.

— Черт, — не выдержал Гокудера, — что не так? Чего я не понял?

— Кажется, я в нем ошибся, — прошептал Цуна. Закрыл глаза на несколько мгновений, тряхнул головой, словно отгоняя ненужные мысли: — Ладно, теперь поздно гадать. Первая цель взята, мы живы. Осталась машина. Веди, Хаято.

И снова мелькнула та же предательски расслабляющая мысль: «Так мы еще и уйдем все вместе!» — но в этот момент коридоры заполнились гулом моторов, и поставленная Ямамото защита прогнулась и рассыпалась брызгами под выстрелами Страу Моска.

Единственный выход был перекрыт, за спиной разгорался пожар.

— Сейчас я его… — Ямамото оскалился, Гокудера вспомнил о «шокирующем» ударе, который тот перенял у Сквало. Правда, этот Моска совсем ненамного опередил остальных, все равно придется принять бой…

— Такеши. — Гокудера вздрогнул: голос Десятого был тусклым, ломким и сухим, как прошлогодняя трава. — Оставь его мне, прикрой Гокудеру. Хаято…

Гокудера обернулся, уже зная: не сбылось. Не уйдут они вместе. Все пойдет по плану — по тому самому, первоначальному плану, который он так не хотел показывать Десятому.

— Туда, Хаято. — Цуна успел прожечь дыру в полу, и теперь у них был ход на этаж ниже, почти прямо к лаборатории. — Здесь я справлюсь один.

— Босс! Цуна! Ты не можешь, — голос предательски сорвался, Гокудера сжал кулаки. — Ты не должен!..

«Ты не должен отсылать меня из боя! Не можешь оплачивать шанс для меня собственной жизнью! Так нечестно, Десятый!»

Конечно, Цуна понял несказанное. Он всегда понимал.

— Так надо, Хаято. Твоя цель дальше, — он шагнул к Гокудере и обнял, порывисто, крепко. Гокудера даже не услышал, а угадал его тихий, задавленный вздох. Последнее, что они разделили на двоих… — Прощай, Хаято. Такеши…

На то, как босс прощается с Ямамото, Гокудера уже не глядел. Он слишком хорошо знал характеристики мильфиоровских роботов, чтобы понимать: даже ценой жизни Цуна купит не так уж много времени. Каждая потерянная секунда обесценивала его жертву, а этого Гокудера допустить не мог.

Он принял решение Цуны, как принимал всегда: потому что это был Десятый, босс, и «надо» босса перевешивало любые доводы Гокудеры. «Мы знали, что так будет, — напомнил он себе, — для того и шли». Но никогда прежде все эти «надо» и «знали» не казались ему до такой степени бессмысленными.

Он просто не думал, что прощаться навсегда окажется настолько больно.

* * *

Ночь проходит без сна: разрешить себе вспомнить оказывается проще, чем перестать вспоминать. Утром Гокудеру тошнит от голода и сигарет, а заодно от бесплодного, но неотвязного «можно ли было иначе?». Он помнит свои расчеты, помнит, сколько раз проверял и перепроверял, помнит уверенное «все отлично» Цуны, и все равно сомневается. С этим, наверное, ничего уже не поделаешь.

Холодный душ проясняет мозги и заставляет вспомнить о желудке. Гокудера выходит из дома раньше, чтобы успеть поесть где-нибудь по дороге. В магазине на углу он покупает сладкие булочки и апельсиновый сок на завтрак и бенто на обед и обещает себе вечером, после школы, запастись нормальной едой.

Ямамото уже привык, что к перекрестку Гокудера приходит с сигаретой в зубах, и при виде булочек и сока смешно поднимает брови. Реборн смотрит пристально, бросает:

— Неважно выглядишь, Гокудера.

— Может, тебе стоило остаться дома, Гокудера-кун? — неловко спрашивает Цуна.

Он тоже жует, в руке бутерброд, вид сонный и встрепанный, пиджак расстегнут, рубашка в брюки заправлена криво. Надо будет перед школой напомнить привести себя в порядок, а то прилетит ему от Хибари за такой неподобающий вид.

— Все со мной хорошо, — бодро отвечает Гокудера, — просто позавтракать не успел.

На первом уроке он вырубается. Просто опускает голову на руки, на минуточку — и проваливается в сон настолько глубокий, что даже привычные уже кошмары не могут его там достать. Ямамото расталкивает его, когда в классе остаются только дежурные:

— Пора домой, Гокудера!

Цуна, хмурясь, стоит рядом; сейчас он настолько похож на себя взрослого, что Гокудера не может вдохнуть — как будто под дых с маху ударило. Но тут в класс заглядывает Хибари, и мгновение схожести проходит.

— Уроки закончились, что вы здесь делаете?

— Мы ничего! Мы уже, уже уходим, Хибари-сан!

— Прости, Хибари, они меня ждали. — Гокудера встает, сгребает в сумку вещи. — Я заболел сегодня, они проводят меня домой.

Голова тяжелая: Гокудера не привык спать днем, да и вообще школьная парта — не лучшая в мире подушка. Вид у него, наверное, вполне тянет на больной, потому что Хибари молча уходит.

— Давай мы в самом деле тебя проводим, — тихо говорит Цуна, и снова в его лице неуловимой тенью проскальзывает тот, родной Десятый.

Гокудера не может отказаться.

Всю дорогу он смотрит на Цуну. Наверное, слишком пристально, неправильно — но, стоит только спохватиться, что так нельзя, и начать глядеть по сторонам, как взгляд сам возвращается к Десятому. Гокудеру тревожит эта неясная перемена, хотя, наверное, должна бы радовать. В Никчемном Цуне уже пробуждается будущий Вонгола Дечимо.

— С тобой все в порядке, Гокудера-кун?

— Прости, Десятый, — Гокудера поспешно отворачивается — и натыкается взглядом на Бьянки.

«Надо же было настолько утратить бдительность!» — успевает он подумать; но тут живот скручивает болью, к горлу подступает тошнота, и становится не до мыслей, не до естественного сейчас вопроса «Как ты сюда попала?» — остается только желание не опозориться перед Десятым. Ну что за невезение, второй день с Гокудерой Хаято сплошные неприятности!

— Сестра… — выдавливает он из последних сил. Прежний Хаято ничего не знал о приезде Бьянки, нужно соответствовать. И, наверное, надо радоваться, что рефлекс этого тела на Бьянки остался прежним.

Гокудера приходит в себя дома, вокруг — вся толпа, кроме Бьянки. Первый вопрос, который волнует его, наверное, кажется странным:

— Вы пустили ее на мою кухню?

— Почему это меня должны были не пустить? — Бьянки появляется с пиццей; Гокудера наметанным глазом видит едва заметный фиолетовый дымок над кусочками салями и оливок.

— Реборн-сан, прошу вас, уведите ее, — шипит Гокудера.

— Бьянки, у нас есть тема для приватного разговора, — Реборн вспрыгивает Бьянки на руки, пицца летит на пол, прожигает в ламинате неровные черные дыры. Цуна смотрит с ужасом.

— Десятый, Ямамото, — шепчет Хаято, когда за Реборном и Бьянки закрывается дверь, — я должен вас предупредить. Никогда не берите угощения у моей сестры.

Перед тем, как начать рассказывать об отравленной кулинарии, он просит Ямамото принести воды. Такеши заодно убирает с пола пиццу и распахивает окно, впуская в комнату свежий ветер и звуки вечерней улицы.

«Второй сумасшедший день подряд, — думает Гокудера. — Но, если вспомнить, так оно и было. Это и помогло нам стать Семьей».

* * *

На следующий день Гокудера почти решает прогулять школу, но в последний момент вспоминает о Бьянки. Скорее всего, Реборн обо всем с ней договорился, но все равно за Цуной лучше присмотреть.

Бьянки не появляется, но день приносит другую неожиданность.

— От нашего класса направляются два ученика на соревнования по математике в среднюю школу Юмей, — объявляет учитель. — Гокудера Хаято и Савада Цунаёши.

Минута потрясенного молчания сменяется хохотом, свистом и шуточками разной степени злобности:

— Что?! Савада будет выступать за всю школу по математике? Шутка года! Эй, Никчемный Цуна, сколько будет дважды два?

Цуна с громким стоном роняет голову на скрещенные руки. Одноклассники гогочут все громче, прежний Гокудера уже выхватил бы динамит и полез в драку. «А почему бы и нет», — решает Гокудера. Динамит сейчас, конечно, ни к чему, но влепить пару раз в морду особо шумным — не повредит.

Учитель останавливает драку, стучит по столу кулаком:

— Класс, тихо! Кто здесь собирается оспаривать решения директора? — И добавляет, когда в классе устанавливается относительная тишина: — Участники были выбраны случайным образом. Таково условие соревнований.

— Не верю я в такие случайности, — бормочет себе под нос Цуна.

— Ничего, Десятый, все будет отлично! — Гокудера засовывает в сумку тетради, ждет, пока соберет вещи Цуна. Он уверен, что случайностью здесь и не пахнет. Метод обучения Реборна — встряска за встряской.

— Я провалюсь, — паникует Цуна по дороге. — С математикой мне ничто не поможет, даже пули Реборна!

— Некоторым помогает учиться, глупый Цуна, — Реборн вспрыгивает ему на голову, бросает на Гокудеру предостерегающий взгляд: — И не вздумай подсказывать ему, Гокудера Хаято! Иначе вылетите оттуда оба.

Подсказывать не получилось бы в любом случае: учеников из одной школы рассаживают по разным сторонам класса. Но главная новость в другом. За соседним с Цуной столом сидит Ирие Шоичи.

Гокудера узнаёт его сразу, шестым чувством, наитием. При первом же взгляде на рыжую макушку в крови вскипает запертое без кольца пламя, а руки нашаривают динамит.

— Гокудера, спокойно, — со стороны, наверное, кажется, что Реборн просто вспрыгнул на его плечо, но рука немеет от точного удара в болевую точку. — Это он?

Рыжий мальчишка в форме школы Юмей поворачивает голову, в стеклах очков отражается солнце, а Гокудере чудятся отблески пламени и растерянный шепот: «Кажется, я в нем ошибся».

Он кивает, не в силах выдавить из себя даже короткое «да».

— Отлично. Теперь займись задачами, Гокудера Хаято. Если ты решишь на сто баллов, вашего общего результата хватит, чтобы у школы не было неприятностей.

Как будто у Гокудеры получится думать о школьных неприятностях, глядя на Ирие Шоичи!

Ничего сложного в заданиях нет, Гокудера тщательно, строго в отведенных клеточках, пишет ответы, поглядывая на Десятого; правда, взгляд не совсем его слушается, останавливается не на Цуне, а на рыжей макушке Ирие Шоичи. Тот пишет спокойно — ну еще бы, уж он-то должен шарить в математике никак не хуже Гокудеры. А у Десятого, конечно, все плохо: вцепился пальцами в волосы, только что лбом об стол не бьется. Гокудера готов спорить, что Реборн добивался и этого тоже, отправляя их сюда. Две, а то и три цели одним выстрелом — вполне в его духе.

Ирие сдает работу первым. Гокудера уже написал свою; он идет следом, но учитель мешкает: перебирает списки школ, ищет в них Гокудеру Хаято, переспрашивает фамилию… Когда Гокудера выскакивает за дверь, коридор пуст.

— Черт!

— А что бы ты сказал ему? — Реборн возникает рядом словно из ниоткуда. — Твоя задача была — проверить. Предоставим действовать Цуне, это кандидат в его Семью.

— Но…

Гокудера замолкает, но Реборн понимает, что он хотел сказать.

— Намимори — маленький город. Два школьника здесь всегда могут встретиться. Верде очень доволен, что Вонгола теперь финансирует его исследования.

Резкий переход означает, что прежняя тема закрыта, но, по крайней мере, информация радует.

— А другие двое?

— Верде им написал. Ждем.

Тишину разрывает звонок, время соревнований вышло. Коридор наполняется школьниками, и разговор приходится прекратить.

Расстроенный Десятый выходит последним.

— С сегодняшнего дня будешь дополнительно заниматься математикой по часу каждый вечер, — сообщает ему Реборн.

— Ты ради этого вытащил меня сюда? — Цуна страдальчески морщится. — Мог бы сразу сказать.

— Это была разведка боем, — Реборн привычно вспрыгивает Цуне на голову. — Идем домой. И на твоем месте я позвал бы Гокудеру.

— А можно?! — Цуна вспыхивает такой яркой улыбкой, что плохое настроение Гокудеры тут же улетучивается.

— Конечно, я помогу, Десятый!

Вечером, объясняя Цуне задачи с соревнования, Гокудера ловит себя на странной мысли: он больше не пытается разглядеть в мальчишке черты взрослого Десятого. Он просто их видит — еще не выраженными явно, не отточенными Реборном, жизнью и боями. Не нужно сравнивать этого Цуну и того, незачем сравнивать. Он тот же самый. Годы не изменят его, только проявят все лучшее.

«И в тебе, и во всех нас, в тех, кто был с тобой рядом», — Гокудера достает сигареты, вертит пачку в пальцах и убирает. Сигареты не помогают справиться с тоской, вообще ничему не помогают, только отвлечься ненадолго.

— Что-то не так, Гокудера? — взгляд Реборна тяжелый, пристальный, словно хочет вскрыть череп и порыться там, в мыслях.

Цуна тут же поднимает голову от тетради:

— Ты точно в порядке, Гокудера-кун? Э-э, может, давай перекусим? Я попрошу маму что-нибудь…

Синьору Саваду не надо просить о таких вещах. Гокудера совсем не удивляется, когда она заглядывает в комнату, прерывая Цуну на полуслове, и зовет всех ужинать. Вот только проблема: снизу доносится голос Бьянки…

Реборн тоже его слышит.

— Маман, — говорит он, — пусть ребята поедят здесь. Внизу шумно, незачем отвлекаться на игры. Им еще много решать.

— Я помогу принести, — вскакивает Цуна.

Кажется, ему просто нужно отвлечься от уравнений. Слишком много математики для одного дня.

Для Гокудеры тоже слишком много, только он сам не может понять, чего именно. Он до краев полон особенной, тяжелой и мутной усталостью, совсем не такой, какая бывает после занятий или тренировок. Что-то похожее он ощущал разве что в последние месяцы войны.

Реборн задерживается в дверях. Бросает:

— Не ищи его.

«Будто я собирался», — мог бы ответить Гокудера, но он совсем не уверен, что это было бы правдой. Ирие Шоичи не идет из головы. Мелкий шкет, даже мельче Цуны. Типичный зачморенный со всех сторон заучка. Гений, чтоб его. Реборн прав, от Гокудеры такой шарахнется и, встретив снова, постарается обойти десятой дорогой. Но пускать все на самотек не в привычках Гокудеры Хаято, тем более, когда на кону так много.

— Верь в Цуну, — припечатывает Реборн. Аргумент весом в тысячу тонн.

К моменту, когда Цуна приносит поднос с ужином, Гокудера берет себя в руки. Отвечает улыбкой на вопросительный взгляд:

— Все в порядке, Десятый.

— Там Бьянки о тебе беспокоится, — Цуна виновато улыбается. — Я ей сказал, что все хорошо и мы занимаемся, но, по-моему, она хочет с тобой поговорить.

— Ох, — живот сводит судорогой от одного предчувствия. Хотя Гокудера и сам бы хотел поговорить с Бьянки. Если бы не рефлекс этого тела на появление сестрицы! В будущем Гокудера с этим справился, и откат назад раздражает.

— Надеюсь, Реборн ее удержит. Э-э… Гокудера-кун?

— Что, Десятый?

Цуна смущенно краснеет и выпаливает, как будто всю дорогу из кухни собирался с духом только для этой фразы:

— Будешь заниматься со мной каждый вечер? Ты здорово объясняешь, лучше, чем Реборн.

— Конечно! Я буду рад помочь!

Гокудера знает, что на самом деле он не так уж хорош в объяснениях. Но он, со своей памятью о десяти годах рядом с Цуной, прекрасно понимает, что тот сейчас волнуется совсем не о математике. Первый раз в жизни он делает уроки вместе с кем-то, кого может назвать другом.

* * *

На следующий день Гокудера заходит в спортивный магазин и покупает для Бьянки очки, такие же, какие она носила в его первом прошлом. Одной проблемой меньше.

Дом Савады все больше напоминает Гокудере их прежние деньки. Новые лица появляются внезапно и остаются так естественно, будто были здесь всегда. Заниматься становится сложнее: в комнате Цуны уже нельзя закрыться, детвора носится с шумом, визгом, воплями и взрывами. Взрывы — дело рук Ламбо, разумеется. К счастью, пока в ход идут всего лишь гранаты. Синьора Савада, святая женщина, принимает весь этот бедлам как должное.

Ламбо раздражает. «Он не виноват», — напоминает себе Гокудера по сто раз на дню. Он даже почти не срывается — не больше, чем срывался прежний Гокудера.

Но тупой теленок достает базуку, как только его доводят до слез, а довести его может любая мелочь. Например, попавший в лицо мячик — сегодня И-пин и Ламбо играют с Ямамото.

— Разве тебе не запретили пользоваться базукой без необходимости? — орет Гокудера. — Какого черта ты размахиваешь направо и налево секретным оружием?!

— Ламбо-сан без тебя все знает, — визжит в ответ маленькая дрянь. — Не лезь, Глуподера!

— Гокудера-кун! Это же ребенок! — Цуна хватает его за руки, и Гокудера только теперь замечает, что уже достал динамит и даже поджег фитили.

— Какие идиоты доверяют тупому ребенку такое ору… — взрыв базуки прерывает его на полуслове, и снова — клубы розового дыма и перемещение.

Теперь Гокудера уже не гадает, бред это или не бред. Он смотрит на переливы розового тумана, застывшего красивыми слоями между ним и раскуроченной машиной Ирие, и вспоминает слова Арии: «тот мир замер». Пытается ощутить остановившееся время, представить, что случится здесь, если в прошлом ход истории все же сдвинется в нужную для них сторону. Собственные ощущения никак не могут подсказать ответа: боль все та же, такая же, какую он помнит по прошлому перемещению, так же от попытки вдохнуть мутится сознание и так же ватным тараном бьет в уши тишина. Длинное, застывшее, как древняя смола, мгновение.

За те пять минут, что оно длится, успевает произойти слишком многое. Когда Гокудера приходит в себя — снова в прошлом, снова в теле четырнадцатилетнего Хаято, — он лежит, скрючившись, перед носом усыпанная комьями земли трава, пахнет гарью, и тишина. Не мертвая, обычные городские звуки на месте, где-то едут машины, играет радио. Но вокруг — как будто ни одной живой души. «Динамит!» — вспоминает Гокудера. Страх пронизывает ледяным ознобом. Неужели из-за него…

На то, чтобы оттолкнуться от земли и сесть, уходит катастрофически много сил. На то, чтобы поднять голову и оглядеться — последние крохи. Сначала ударяет счастливым: все живы! Потом до сознания доходят детали.

У Ямамото земля в волосах, ссадина на лбу, из носа частыми крупными каплями сочится кровь, разбивается кляксами о белую рубашку. Ламбо и И-пин таращатся на Цуну с одинаково потрясенным выражением. У того волосы дыбом — больше, чем обычно, — слезы в глазах и дрожащая улыбка.

— Гокудера-кун… Слава богу, ты очнулся…

Он совсем рядом, Гокудера видит ожоги на пальцах и ладонях. Дыхание перехватывает от ясного, беспощадного понимания: пока он валялся в отключке, любуясь на розовый туман и гадая о природе времени, Десятый снова, как тогда, голыми руками тушил фитили на его шашках. Сам, без Реборна и его пуль: Реборн с утра куда-то запропал, Цуна даже порадовался, что на сегодня приключений не предвидится.

— Десятый, — шепчет Гокудера. — Десятый, прости!

Его трясет от стыда, ужаса, раскаяния. Взрослый же, даром что в теле мальчишки! Должен же думать, а не идти на поводу у рефлексов! Пальцы бессильно комкают прожженную ткань школьных брюк, Гокудера опускает голову, повторяет:

— Прости. Из-за меня мы все могли погибнуть…

Цуна мотает головой и вдруг обнимает Гокудеру, прижимает к себе, как ребенка, головой к груди. Гокудера слышит, как бьется его сердце.

— Перестань, пожалуйста. Мы все за тебя испугались. Почему базука так на тебя действует? Ни на кого больше…

— Ламбо не винова-ат!

Ну вот, думает Гокудера, все приходит в норму, тупой теленок снова ревет.

— Конечно, Ламбо, ты не виноват, — Ямамото берет его на руки, — посиди тихо, а потом поиграем еще, договорились?

Гокудера незаметно переводит дух: Ямамото последит за Ламбо, хотя бы в ближайшее время повторения можно не опасаться.

— Что со мной было?

Цуна опускает руки, но остается сидеть рядом, совсем близко. Как будто готов подхватить в случае чего. Гокудеру все еще трясет, он сжимает кулаки, пытаясь если не успокоиться, то хотя бы выглядеть спокойным.

— В прошлый раз ты закричал и потерял сознание. А сейчас просто молча упал, как будто…

— Будто выключили, — без улыбки подсказывает Ямамото.

— Мне показалось, что ты умер, — виновато шепчет Цуна. — Но я…

Он смотрит на свои руки и тут же прячет ладони, и Гокудеру снова прошибает острой, беспощадной виной. Десятый испугался за Гокудеру Хаято, но сначала должен был сделать все, чтобы остальные не пострадали. Босс…

— А потом ты говорил, — быстро продолжает Цуна. — Бредил, наверное. Ты смотрел на меня, но у тебя был такой взгляд…

— Что я сказал? — Гокудера боится спрашивать, как глядел на Цуну Хаято, застрявший в будущем. И так все хреново, дальше некуда.

Цуна чуть заметно пожимает плечами:

— «Хорошо, что не оба». «Я сам виноват».

— И что-то еще, да, Цуна? — от вопроса Реборна оба дергаются: тот появился, как всегда, незаметно, даже непонятно, сколько всего он слышал — а может, и видел. — Говори все, Цуна.

— Ну… «Если бы я не умер, я пошел бы за тобой всюду». А потом ты снова отключился, и…

— И ты решил, что он умер?

Реборн спрашивает у Цуны, но смотрит на Гокудеру, как будто взглядом тоже хочет что-то спросить. Но Гокудере сейчас не до вопросов, не до загадок и разгадок. Ему просто больно — потому что больно Цуне, и потому что Цуна не знает всего, а если бы знал…

О «если бы знал» Гокудере думать страшно.

* * *

— И все же, почему? — спрашивает Цуна. Они с Ямамото довели Гокудеру до дома, и тот зазвал их на кофе, или чай, или просто посидеть: не хотелось сразу оставаться одному.

Гокудера сцепляет руки в замок, стискивает до боли. Полуправда — все равно, что ложь.

— Напрашивается только одно объяснение. Со мной что-то не так в будущем.

— Два раза подряд?

— Не совсем подряд, — педантично поправляет Ямамото. — Первый раз был когда — неделю назад, больше?

— Будь осторожней через десять лет, Гокудера Хаято, — Реборн вспрыгивает на стол. — И налей мне кофе!

Чайник как раз вскипел. Гокудера наливает кофе Реборну, заваривает чай для Цуны и Ямамото. Слушает краем уха, как Реборн обещает на завтра отдых в парке развлечений, как Цуна переспрашивает:

— Очередная экстремальная тренировка?

Ямамото смеется, Реборн смотрит с нехорошим обещанием: «Завтра узнаете».

Гокудера ловит себя на мысли, что слишком привык к этому времени, к мальчишкам Цуне и Ямамото, к самому себе в четырнадцатилетнем теле. Это неправильно. Он завис между будущим и прошлым, сегодня — особенно «между». Умереть сразу было бы легче. Но, в конце концов, безумные шансы никогда не даются легко.

— Эй, Гокудера!

— Ты ведь не пойдешь, Гокудера-кун?

Оказывается, он прослушал предложение Реборна оставаться дома и спать.

— Вот еще! Конечно, пойду! Я вас не брошу!

— Ну, как хочешь, — ухмылочка Реборна не сулит ничего хорошего. — Тогда выспись хотя бы ночью.

«Хорошее предложение», — думает Гокудера. Выспаться ему не удалось ни разу за все время в прошлом.

— Я буду единственным в истории парка посетителем, который заснет на русских горках.

Ребята смеются. Ну и отлично. Реборн отодвигает чашку и надевает шляпу.

— Цуна, Ямамото, подождите меня внизу. У меня секретный разговор с Гокудерой.

— Пока, Гокудера. Выспись!

— До завтра, Гокудера-кун.

Ребята ему улыбаются, и Гокудера улыбается в ответ: по-настоящему, от души.

— До завтра, Десятый, Ямамото!

Наедине с Реборном улыбка пропадает. Гокудера как-то очень резко вспоминает о том, что ему на самом деле давно уже не четырнадцать, и он здесь не на русских горках должен кататься.

— Что-то новое? — спрашивает он.

— Пока ничего. — Реборн идет обратно на кухню, вспрыгивает на стол. — Сядь, Гокудера.

Дожидается, пока Гокудера сядет напротив.

— Ты ведь понял, что значил тот твой бред? Ты-мелкий решил, что Цуна не успел загасить все шашки. Тогда, в первую встречу. Что он умирает, потому что неудачно подорвался.

Гокудера достает сигарету, щелкает зажигалкой. Руки дрожат.

— Я понял.

Реборн неопределенно хмыкает. Его взгляд снова напоминает два черных дула. Возможно, он ждет, что Гокудера смутится. Или спросит, к чему был вопрос. Но Гокудеру волнует не это.

— Когда все закончится, то есть, когда здесь все получится, как надо, мы с ним поменяемся обратно?

— Ты этого хочешь? Ты ведь не навсегда в детском теле, Гокудера Хаято. Ты вырастешь с ними вместе.

Гокудера докуривает одной долгой затяжкой, гасит сигарету о блюдце.

— Все время помнить, что живу вместо другого? Сравнивать Цуну с другим?

— Этот будет не хуже.

— Не хуже. Может, даже лучше. Но мой Десятый остался там. — Гокудера наклоняется к Реборну, уже не в силах сдерживать злость. — Я слышал, как он погиб, понимаешь ты это? Слышал его последние слова.

Молчание между ними натягивается, как тонкая струна удавки.

— Да, — говорит Реборн, — я понимаю. Но иногда нам дают вторую жизнь, не спросив нашего согласия. До завтра, Гокудера.

Струна лопается, и оба они живы, хотя обоих задело не слабо.

— Может, поменяетесь, а может, нет, — бросает Реборн, уходя. — Никто не знает.

* * *

Ночью Гокудера снова не спит. Похоже, у него и правда есть все шансы заснуть на русских горках: днем, рядом с Цуной, намного легче и дышится, и спится.

Утром он проверяет запасы динамита, складывает в рюкзак еду, термос с чаем и аптечку. «Отдых в парке развлечений» вполне может обернуться развлечениями в стиле Реборна, то есть очередной тренировкой на выживание. Зная, что метод себя оправдал, Гокудера не спорит, но собирается подстраховать Цуну по максимуму.

Однако почти до самого обеда все идет на удивление мирно. Ламбо не швыряется гранатами и не размахивает базукой, звери сидят по своим клеткам, гигантские роботы в «тоннеле ужасов» не нападают на посетителей, купленный в киоске пломбир не оборачивается ядовитой кулинарией Бьянки.

— Знаешь, Гокудера-кун, я все больше жду подвоха, — шепчет Цуна.

— Я тоже, — признается Гокудера. — А теперь — тем более.

— Почему?

Ответить Гокудера не успевает. Как будто Реборн специально ждал признания Цуны! Не может же быть, чтобы в парке развлечений, между вольерой с мартышками и прудом с выдрами, тюленями и лебедями, на компанию Савады Цунаёши совершенно случайно наткнулась толпа каратистов, обиженных поражением в соревновании с Рёхеем? Гокудера Хаято в такие совпадения точно не верит!

— Мы этого, — тянет громила-поперек-себя-шире, имени которого Гокудера не помнит, да и не хочет помнить, — реванша хотим.

— Ага, — подхватывает второй, сверкая широкой улыбкой с выбитым левым резцом. — Мы вас побьем, и Сасагава Кёко станет нашим менеджером.

— Побили такие, аж десять раз, — Гокудера выхватывает динамит. Школьные разборки настолько смешны по сравнению с памятью о будущем, что их трудно воспринимать всерьез. Приходится напоминать себе, что для сегодняшнего Цуны и этого — выше головы.

Реборн категорически не признает утверждения «выше головы не прыгнешь». Поэтому Савада Цунаёши только и делает, что прыгает — выше, и выше, и еще выше, проламывая головой потолки, бетонные стены и собственную привычную никчемность.

Гокудера ловит предостерегающий взгляд Реборна, кивает: он помнит, что должен сдерживаться. Он намного сдержанней того себя, который должен быть здесь сейчас. Динамит не задевает всерьез никого из противников, только отпугивает случайных свидетелей и вызывает громкую панику среди птичьего населения пруда. Верещат мартышки, каратисты тоже, на взгляд Гокудеры, именно верещат, Ламбо счастливо орет и расшвыривает во все стороны гранаты, а уж от визга Хару просто уши закладывает.

В этом столкновении, вполне серьезном по школьным меркам, Гокудера слишком остро чувствует разницу между настоящим собой и остальными. Даже не в силе, а в опыте. Он слишком легко угадывает атаки противника, отслеживает полную картину боя. Поэтому просто не мешает своим друзьям побеждать, только прикрывает от ударов, которые те не сумели бы отразить. Несколько раз успевает отшвырнуть подальше гранаты Ламбо, чтобы никто на них не подорвался. И, главное, не забывает сам держаться от тупого теленка в стороне: хватит с него базуки.

Честь сразить предводителя каратистов достается Цуне. Громила валится прямо на Гокудеру, тот едва успевает отпрыгнуть, кричит:

— Молодец, Десятый!

— Ой, — ошарашенно говорит Цуна. — Я это сделал?

— Разминка перед обедом, — Реборн довольно усмехается.

А Гокудера замечает вдруг в конце аллеи знакомого, которого никак не ждал здесь увидеть. Хотя, если вспомнить, в прошлом — то есть, в прошлом Гокудеры — он приезжал к Цуне, и даже не раз.

— Реборн-сан, — негромко зовет Гокудера, — а что, Дробящий Мустанг тоже решил полюбоваться на драку? Или он прикрывал нас от полиции?

Реборн оборачивается так резко, что сразу становится ясно: в этот раз Каваллоне сюда не звали. Леон перетекает со шляпы в руку, взблескивает вороненым металлом пистолетного дула.

— Придется с ним поговорить, — в голосе Реборна досада мешается с разочарованием. Дино ведь тоже его ученик, вспоминает Гокудера.

— Реборн-сан, — окликает он, но аркобалено уже исчезает.

Ребята не замечают этого короткого разговора, они слишком заняты победой. Ямамото видит подходящую лужайку и предлагает перекусить, девчонки радостно соглашаются, Ламбо орет, что сам съест все такояки, Цуна растерянно оглядывается. Короче, все как всегда.

— Десятый? — спрашивает Гокудера.

— Куда делся Реборн?

— Кажется, увидел знакомого. Пойдемте поедим, Десятый. Уверен, он скоро вернется.

«Скоро» затягивается. Но Гокудера надеется, что встреча с клубом каратистов была единственным запланированным на сегодня экстримом, а значит, можно расслабиться. Волноваться о Дино Каваллоне ему и в голову не приходит.

Ямамото притащил с собой огромную коробку суши — на всех. Гокудера сам не ожидал, что вкус фирменных суши Ямамото Цуеши такой горечью ляжет на сердце. Он слишком хорошо помнит похороны, каменное лицо Такеши, плачущих девочек, готового к внезапному нападению Цуну. Тишину на кладбище — совсем не мирную, дергающую за нервы, готовую в любой миг обернуться перестрелкой.

— Вкусно, — говорит Гокудера. — Спасибо, Ямамото.

Ложится на траву и смотрит в небо. Если очень постараться, можно ни о чем не думать, не тревожиться. Раствориться в синеве, в плывущих по ветру облаках, в теплом солнце. Медитация, чтоб ее. Небо все ближе, голоса все дальше…

Глаза закрываются, Гокудера уже в полусне поворачивается набок, притягивает под голову что-то мягкое и отключается.

* * *

Последний раз они гуляли в этом парке вскоре после начала войны, казавшейся тогда всего лишь мелкими досадными неприятностями. Они втроем только вернулись из Италии, не стали брать машину, а поехали из аэропорта электричкой. Ямамото вышел у дома, сказал:

— Приходите к нам обедать, мой старик будет рад.

А Гокудера с Цуной доехали до парка. Им некуда было спешить, родители Десятого отдыхали в Италии, Гокудеру тоже никто в Намимори не ждал. Поездка выдалась шумной, но тишина пустого дома — не то, что требовалось для отдыха.

Они тогда долго валялись на травке, расслабляясь после перелета. Там же, на травке, умяли большую коробку суши на двоих. Бродили молча, иногда улыбались, переглядываясь: воспоминаний здесь хватало. Купили по мороженому и сели в кабинку колеса обозрения. Медленно поплыли вверх, над легким заборчиком ограждения, над лавочками, пестрой толпой и пышной зеленью.

— Намимори отсюда как на ладони, — тихо сказал Цуна. — Знаешь, Хаято, мы слишком уязвимы. Нас ждут опасные времена.

— Мы справимся, Десятый, — тогда Гокудера был убежден в этом так же твердо, как в том, что солнце встает на востоке.

Позже он понял разницу между убеждением и верой: даже когда новое солнце взошло на западе и тысяча цветов обернулась не райским садом, а адским пеклом, когда Вонгола очевидно перестала быть сильнейшей, Гокудера все равно верил. В Вонголу, в Десятого. До самого конца.

Но это было потом. А тогда открытая кабинка колеса обозрения покачивалась над Намимори: легкая мишень, но они еще не опасались вражеских снайперов. Солнце грело, ветер ерошил волосы, у Цуны челка смешно растрепалась и лезла в глаза. В соседней кабинке девчонка лет восьми закричала:

— Мама, я вижу наш дом, вон там, гляди!

Они замерли на несколько мгновений в верхней точке круга и поплыли вниз.

— Больше всего я рад, что ты со мной, — сказал вдруг Цуна. Он глядел куда-то вдаль, на улицы Намимори — похоже, на их школу. — Знаешь, Хаято, я и представить себе не мог, что у меня будет в жизни такой друг, как ты.

Гокудера молча взял его за руку, переплел пальцы с пальцами. Любые слова прозвучали бы тогда не так, дешево, глупо и пошло; но Десятый понимал его и без слов.

Когда их кабинка почти опустилась к земле, в кармане Цуны зазвонил мобильник.

— Орегано, — сказал он, бросив взгляд на экран. — Да, я слушаю. Что?..

Гокудере пришлось подтолкнуть Цуну к выходу из кабинки и поддержать, когда он споткнулся. Он словно не заметил, слушал, и лицо менялось, теряя всю радость солнечного дня.

Именно тот звонок стал для них рубежом, границей между досадными неприятностями и настоящей войной. Объявление войны и тут же первые жертвы: Савада Емицу и его жена похищены из собственного номера в охраняемом отеле.

* * *

Мобильник звонит над самым ухом — под ухом, если уж точно. Гокудера открывает глаза и трясет головой, выдираясь из сна в сон — тот же парк, тот же звонок, ажурная тень от колеса обозрения на зеленом газоне…

Цуна из прошлого сидит рядом, в кармане его ветровки надрывается мобильник, а ветровка, безобразно скомканная, под головой Гокудеры.

— Ох, черт… Десятый…

— Зато ты поспал, — улыбается Цуна. Достает мобильник, и сердце Гокудеры замирает во внезапной иррациональной панике. Но повторения не происходит. Цуна улыбается, говорит в трубку:

— Да, сейчас, мы уже идем.

Объясняет:

— Реборн хочет с кем-то нас познакомить.

«Я даже знаю, с кем, — думает Гокудера. — За каким хреном Каваллоне сюда приперся?»

Его гложет нехорошее подозрение, что этот хрен — именно он, Гокудера Хаято.

Возле колеса обозрения они встречаются с ребятами и дальше идут веселой галдящей толпой. Гокудера не вслушивается. Девочки наперебой рассказывают что-то Цуне, Ямамото смеется, Ламбо требует конфету и мороженого, а он отстал на несколько шагов и привычно, почти автоматически отслеживает ситуацию вокруг. И считает людей Каваллоне — пристрастие к строгим черным костюмам в жаркий летний день делает их смешными и, что хуже, демаскирует.

Реборн и Каваллоне ждут на укромной лужайке, окруженной сакурой. Невдалеке Гокудера замечает Ромарио, еще чья-то обтянутая черным пиджаком спина мелькает у лотка с мороженым.

— Все еще бесполезный Дино, — представляет его Реборн. — Мой бывший ученик.

Каваллоне можно поздравить — он потрепан, но жив. Значит, разговор сложился в его пользу, и, наверное, можно успокоиться: Гокудера прекрасно знает степень паранойи Реборна.

— Значит, ты и будешь Десятым Вонголой? Привет, братишка.

Дино улыбается, и у Гокудеры сразу же начинают чесаться кулаки. Он знает наперечет все улыбки Каваллоне; эта — для случаев, когда позарез нужно вызвать в собеседнике доверие и теплоту. Наверное, у Гокудеры на лбу сейчас написано: «Ну и скользкий же ты тип, Дино Каваллоне!» Они сталкиваются взглядами и тут же отводят глаза — оба; и Гокудера окончательно убеждается, что на этот раз «братец Дино» примчался в Намимори совсем не ради Десятого Вонголы.

«Сколько информации вы упустили, Реборн? — хочет он спросить. — Кого еще мне ждать в гости?»

В следующее мгновение он замечает на пальце Каваллоне кольцо Неба. Сердце дает перебой, кажется, что мир, качнувшись, ухнул в пропасть. Такого в их прошлом точно не было. К счастью или на беду, но ситуация вышла из-под контроля. «Этого следовало ожидать», — Гокудера стискивает зубы. В конце концов, если тайну знают трое, ее довольно скоро будут знать все. Информация такого уровня — как лавина в горах, стронуть с места легко, но остановить невозможно.

Он достает сигарету, щелкает зажигалкой. Пальцы дрожат. Цуна смотрит непонимающе, почти испуганно, а Реборн бросает убийственно предостерегающий взгляд. Гокудера отворачивается. В общем, если подумать, незачем мешать обаяшке-Дино втираться в друзья к Десятому. В конце концов, Каваллоне останутся союзниками Вонголы до конца.

Ни о чем серьезном здесь не поговоришь. Дино угощает Ламбо леденцом, улыбается девочкам и умудряется напугать Цуну черепашкой. К концу дня он завоевывает общие симпатии. Только Цуна временами смотрит тревожно и вопросительно — то на него, то на Гокудеру. Будто чувствует повисшее между ними напряжение. Гокудера пытается смеяться со всеми, но получается не слишком убедительно. Он думает о мелком Хаято, застрявшем в будущем. О том, что мир уже точно сдвинулся с прежней колеи, но для них двоих все осталось по-прежнему. Значит ли это, что им при любом исходе не поменяться обратно?

Или на самом деле ничего еще не решено? Сейчас Гокудера готов сам влезть в чертову базуку, лишь бы избавиться от грызущей сердце неопределенности. Мысль о том, что от него все равно ничего не зависит, совсем не помогает успокоиться.

* * *

Вечером Гокудера ждет гостей. У него отвратительное настроение, и виной тому не столько само появление Каваллоне, сколько кольцо на его пальце. Помимо тревоги, оно вызывает зависть. Гокудера Хаято слишком привык к кольцам, без свободного доступа к собственному пламени он как будто пытается драться в наручниках. Даже странно, что только сейчас это понял. Можно было бы попросить Реборна добыть для него кольцо Урагана, хоть какое, хоть самое слабое. Но если он поменяется обратно с мелким Хаято, тот с кольцом не справится.

«Не думай об этом, — осаживает себя Гокудера. — Твое кольцо Урагана лежит сейчас в каком-нибудь тайном сейфе вместе с остальными кольцами Вонголы».

К моменту, когда тишину разрывает звонок в дверь, пепельница полна окурков.

У Каваллоне хватило наглости притащить с собой Ромарио; у Реборна хватило ума пригласить Арию. Гокудера не рад никому и позволяет себе выплеснуть раздражение, сразу показывая, кто в этом доме хозяин:

— Синьор Ромарио подождет внизу. Возможно, у его босса нет от него тайн, но у меня есть.

— Как скажешь, Гокудера, — Каваллоне выдает самую дебильно миролюбивую из своих улыбочек. — Ромарио…

— Да, босс. Я буду внизу.

Ария привычно идет в кухню и, не спрашивая позволения, включает чайник. Гокудера прислоняется к косяку и все-таки задает тот самый вопрос, который вертелся на языке весь день:

— Кого мне ждать в гости дальше? Варию?

— Думаешь, тебя придут убивать? — Реборн презрительно кривится. — Много о себе возомнил. Мальчишка, кому ты нужен.

— Я их не боюсь, — Гокудера достает сигарету, смотрит на Арию и прячет обратно. — Они придут за тем же, за чем пришел Каваллоне. Скажи, Реборн, остался еще хоть кто-нибудь, кто не в курсе дела? Совсем трудно было обеспечить секретность?

Вопрос из серии риторических: какая уж тут секретность, когда столько людей в курсе. Но Гокудера зол, а это отличный повод сорваться.

— С чего ты взял… — Дино запинается о табурет, едва не падает, и Гокудера не сдерживает ухмылку:

— Ты точно сможешь выпить чай и не опрокинуть кипяток себе на ноги?

— Так с чего ты взял? — повторяет вопрос Реборн.

— Я похож на идиота, не умеющего считать до двух? У него кольцо. Поздравляю с приобретением, Каваллоне, коробочка тоже есть?

— Есть, — наконец-то Каваллоне перестает строить из себя дурака. — Спасибо, Гокудера. Ведь это твоя заслуга, так?

— А если знает он, знает и Вария, — Гокудера отвечает Реборну, на «спасибо» ему, если уж откровенно, класть с пробором. — Спокойно, Каваллоне, это не обвинение в лишней болтовне. Вария всегда первая в очереди за новым оружием, и Верде наверняка выболтал Маммону не меньше, чем тебе. А теперь повторяю вопрос — о чем ты хотел меня спросить?

— О будущем, — сдается Дино.

— И с этим вопросом сюда скоро выстроится очередь. — Гокудера все-таки закуривает. Пальцы слегка дрожат, и больше всего досадно, что это замечает Реборн. — Если сюда явится Бьякуран, сдохну, но убью. Каваллоне, в моем прошлом это колечко появилось у тебя лет на пять позже. Так что спрашивать меня о будущем уже, наверное, бессмысленно.

— А я хочу спросить, веришь ли ты ему, — Реборн вспрыгивает на стол и достает пистолет. — Ты слишком многое разболтал, Гокудера.

— Я разболтал? — Гокудера затягивается и выпускает дым в сторону Реборна, как раз поверх шляпы. — Кто бы говорил.

Дино улыбается искренне и беспомощно:

— Надеюсь, это не значит, что мне отсюда живым не выйти. Я уверен, что Верде о тебе не знает, я сам догадался случайно. Нужно было сложить больше, чем два и два, информация частично закрытая, так что можешь не тревожиться.

— Знаешь, Каваллоне, именно это меня в тебе всегда бесило. Умение прикинуться безобидным дурачком. — Сигаретный дым щекочет ноздри, на мгновение Гокудера чувствует себя прежним, по-настоящему взрослым. — Отличное умение, если подумать. Реборн, я ему верю. Примерно как тебе.

— Факты? — коротко интересуется Реборн.

Гокудера почти равнодушно пожимает плечами. Он устал от этого разговора, на самом деле глупого и бессмысленного.

— Каваллоне за своих людей порвется. Бьякурану его семья нужна лишь для того, чтобы стравить с Вонголой, он не такой дурак, чтобы этого не понимать. Сложи один и один. — Он затягивается еще раз, вертит в пальцах прогоревший почти до фильтра окурок. — Варии я тоже верю, раз уж зашел разговор. Занзас за Вонголу любому глотку перегрызет.

— Прежде всего Саваде? — бросает Реборн.

— С Десятым он не справится. Я не шучу, Занзас будет нам нужен. Можешь так и передать Девятому. Пусть думает.

Чайник давно вскипел, но только сейчас о нем вспоминают. Гокудера давит окурок в пустом блюдце и достает кофе. Злость незаметно ушла, оставив взамен усталость и глухую тоску. Хочется послать всех к черту и напиться.

— Если мы все-таки поменяемся с мелким обратно, — говорит Гокудера, — пожалуйста, оградите его от тех вопросов, которые тут все кому не лень пытаются задать мне.

— Если вы поменяетесь, это будет означать, что наше будущее изменилось, — Ария мягко улыбается. — Вопросы станут бессмысленными.

— Останется самая малость, объяснить это всем и каждому.

— Не беспокойся, Хаято. Если он вернется, с ним все будет в порядке. Я обещаю как аркобалено Неба.

Только когда гости уходят, Гокудеру запоздало ударяет этим «если». Он вдруг понимает то, чего Ария не сказала: «Но скорее всего он не вернется».

* * *

Не спать ночью стало уже, кажется, привычкой. Гокудера и не пытается заснуть. Пепельница снова полна доверху, сигареты закончились, идти за новыми лень. Гокудера лежит, закинув руки за голову, глядя в перечеркнутый полосами теней потолок, и думает о том, что привык к этому телу и этому времени. О том, что будущее слишком быстро становится прошлым, а тринадцатилетний Цуна все больше заслоняет взрослого Десятого. О кольцах и коробочках, о Бьякуране, Арии, тринисетте, базуке Ламбо и мелком Ирие Шоичи. Он пытается представить будущее этого варианта мира, но для достоверных предположений не хватает информации. Ясно одно — все уже изменилось.

Уже изменилось, а он все еще здесь.

Ночная тьма сменяется серым предрассветным сумраком, а потом — радостными солнечными лучами. Пора в школу. Время думать не о том, случится ли снова война, а о сегодняшних контрольных. О том, что Ямамото за своими тренировками наверняка снова не сделал домашние задания и нужно дать ему списать. О том, что после школы они пойдут к Цуне.

Купить сигарет, перехватить по дороге чего-нибудь съедобного, мысли к черту, иначе ребята могут заподозрить неладное. Гокудера Хаято, четырнадцать лет, будущая правая рука десятого босса Вонголы, сейчас всего лишь ученик средней школы Намимори.

Как всегда, он встречает Цуну на перекрестке, кричит радостно:

— Доброе утро, Десятый!

Как всегда, огрызается на хлопающего по плечу Ямамото и на вопрос, можно ли списать домашку, отвечает привычным:

— Конечно, раз самому сделать мозгов не хватило.

Он никогда не тосковал по «счастливым школьным денькам», за что же ему второй раз это счастье?!

— Гокудера, все в порядке? — неуверенно спрашивает Цуна. — Вчера… Тебе не понравился Дино-сан?

Гокудера настолько не ожидал такого вопроса, что ляпает в ответ какую-то чушь:

— Мне все взрослые не нравятся.

И только потом понимает, что именно так ответил бы в четырнадцать лет. От этого становится тошно и страшно. Как будто еще немного, и он бесповоротно сольется с этим временем и с этим телом, и тот самый второй шанс, о котором говорил Реборн, вторая жизнь, о которой Гокудера Хаято не просил, станет окончательной и единственной реальностью.

На полдороге к школе на заборе возникает Ламбо с обычным своим:

— Я убью тебя, Реборн!

— Опять тебя переклинило, тупая корова, — почти устало говорит Гокудера. И замирает от внезапной, ослепительно очевидной мысли. Конечно же, он не поменялся! Как бы он мог? Каждый раз их с мелким Хаято меняло только тогда, когда базуку переклинивало с машиной Ирие!

Он так ошарашен, что из-под летящих широким веером гранат его оттаскивает Ямамото.

— Эй, Гокудера, что с тобой?

— Нормально все, — Гокудера опирается о плечи Ямамото, вцепляется в его рубашку, как будто это поможет удержаться в реальности. Трясет головой: — Черт, ох, черт! Ну я и тупой!

— Эй, ты чего? Гокудера?

— Гокудера-кун?

— Не волнуйтесь, Десятый, — Гокудера отталкивается от Ямамото, выпрямляется. — Вы идите, я догоню. Все в порядке, правда.

Все в порядке. Он знает, что должен сделать. Стычки Ламбо с Реборном предсказуемы до зевоты, каждый раз заканчиваются одинаково: мелкая дрянь обливается слезами и хватается за базуку. Все, что нужно сейчас Гокудере — оказаться к нему поближе.

План не срабатывает по причине абсолютно идиотской. Ламбо жмет и жмет на спуск базуки, но, кроме сухих щелчков, это не дает ровно никакого эффекта. Чего не скажешь о единственном выстреле Реборна, который сносит тупую корову, словно пушинку. Очередная специальная пуля наверняка выбрана с одной целью — поиздеваться. Кудрявая шевелюра Ламбо начинает расти, волосы извиваются змеями, связывают тупому теленку руки, окутывают плотным коконом, обвиваются вокруг ног и скручиваются в пружину. Сколько Гокудера помнит, у Реборна всегда был слишком черный юмор. Еще один выстрел придает нужное ускорение, и Ламбо куклой-попрыгунчиком скачет прочь.

— Первое правило киллера — считай, сколько осталось патронов, — издевательски бросает вслед Реборн.

— …се равно… убью… — долетает издалека с порывом ветра.

Леон — у него-то патронов всегда хватает! — принимает обычную форму и переползает с руки на шляпу.

— Гокудера Хаято, ты опаздываешь в школу.

Реборн смотрит слишком уж понимающе, глупо в ответ делать вид, что случайно здесь задержался.

— Чертов тупой теленок, — бурчит Гокудера. Разворачивается и бежит догонять Цуну и Ямамото. Объясняться с Реборном он не собирается.

* * *

В век мгновенной связи и реактивных самолетов глупо думать, что Япония слишком далеко от Италии. Скорость, с которой любой заинтересовавшийся новостями мафиозо доберется до Намимори, зависит исключительно от степени его интереса.

Девятый Вонгола до сих пор не проявлял любопытства ни к наследнику, ни к Гокудере. Очевидно, докладов Реборна хватало. Поэтому Гокудера не сразу понимает, что происходит, когда после школы Реборн вспрыгивает ему на плечо и тихо сообщает:

— Тебя ждет дон Тимотео. Пошли.

Номер люкс в лучшей гостинице Намимори вызывает у Гокудеры глухое раздражение. Десятый терпеть не мог шикарные номера, вип-обслуживание и прочие бонусы, прилагаемые к месту босса. К тому же устроенную с такой помпой встречу не скроешь, а Гокудера совсем не хочет лишнего внимания. И так уже засветился сверх всяких пределов разумного.

Девятый стоит у окна, ссутулившись, тяжело опираясь на трость. Невероятно, но он кажется старше себя самого на десять лет вперед. Он оборачивается к вошедшим и несколько мгновений смотрит так, будто не понимает, кто пришел и зачем. Потом кивает, говорит:

— Здравствуй, Гокудера Хаято. Я много о тебе слышал. Садись.

У него мертвый взгляд и тусклый голос. Это неправильно. В будущем он был намного более живым.

— Расскажи мне о Занзасе, — просит он.

Это сложный вопрос: Гокудера не может оценить, о каких событиях можно сказать дону Тимотео, а о чем лучше промолчать. Если рассказать о второй попытке переворота, перевесит ли ее полезность Занзаса в войне с Мильфиоре? Или Девятый решит, что не может доверять потенциальному мятежнику, что тот предаст его снова при первой возможности?

Молчание слишком затягивается.

— Все настолько плохо? — спрашивает дон Тимотео.

— Он ненавидит вас, — неловко отвечает Гокудера. — Но вы и сами должны это понимать, Девятый.

— У него есть причины для ненависти, — тяжело и горько соглашается дон Тимотео. — Но то, что ты сказал Реборну… странно.

— Он ненавидит вас, — повторяет Гокудера. — Он ненавидит Десятого. Но он нужен Вонголе, а Вонгола нужна ему.

Последнее звучит двусмысленно, и Гокудера уточняет:

— Занзас будет драться за Вонголу. Не за кресло босса, а за Семью. Это важней внутренних противоречий.

Девятый молчит, задумавшись, а Гокудера вспоминает Десятого. Многие могут смеяться в ответ на ненависть, пренебрегать, отвечать гордым «я сильнее». Цуна искренне и от души не замечал ее. Считал Занзаса своим, членом семьи. Верил. Занзаса эта вера бесила, но он ни разу ее не предал.

— Хорошо. Я понял, — медленно, словно через силу, проговаривает дон Тимотео. — Больше ты ничего не хочешь мне сказать?

— Не знаю, — теряется Гокудера. Вроде бы все, что нужно, он давно рассказал Реборну. — Наверное, нет.

— Хорошо, — повторяет дон Тимотео. — Тогда давай поговорим о тебе, Гокудера Хаято. Я хотел бы, чтобы ты поехал со мной в Италию.

— Простите, нет, — отказ вырывается у Гокудеры даже раньше, чем он успевает полностью осознать предложение.

— Почему же нет? — укоризненно спрашивает дон Тимотео. — Ты нужен Вонголе, Гокудера Хаято. Ты многое знаешь. Ты сейчас единственный эксперт по новому оружию. Единственный, кто видел Бьякурана. Разве ты не хочешь предотвратить войну? Помочь Вонголе остаться сильнейшей?

«Разве я мало сделал для этого?» — мог бы спросить Гокудера; но по-настоящему важно другое.

— Я нужен Десятому. Мое место… — «здесь», хочет он сказать, но в последний миг замирает. Его место как раз не здесь, вернее, «не в сейчас». Здесь должен быть другой. Но почему-то Гокудера уверен, что Девятому лучше этого не говорить. Не одобрит. И будет прав: конечно, эксперт по кольцам и коробочкам, а заодно по Бьякурану и расстановке сил в будущем для Вонголы полезней ни черта не умеющего сопляка, чья верность к тому же пока под большим вопросом.

— В чем-то он прав, — Реборн вдруг принимает сторону Гокудеры. — Он пригодится здесь. Сильной Вонголе нужен сильный Десятый босс.

— В Намимори он подвергается опасности, — возражает дон Тимотео. — А вместе с ним и Цунаёши.

— Цуне полезно, — цинично возражает Реборн. — Пусть остается. Лучше заберите в Италию Ламбо Бовино.

Гокудера оборачивается; их с Реборном взгляды сталкиваются, и этого достаточно, не нужно ни вопросов, ни объяснений. Но Реборн все же объясняет:

— Ты подохнешь без толку, а взамен придет бесполезный сопляк. Вонголе повезло с тобой, ты наш шанс, Гокудера. Ты нам нужен. Семье, Десятому.

— Десятому это не понравилось бы, — до боли сжав кулаки, шепчет Гокудера. Хочется орать, разнести все здесь вдребезги. Давно Гокудера Хаято не был в таком бешенстве.

— Возможно, — соглашается Реборн, и по его голосу ясно, что сейчас будет контрольный выстрел. — Но, я полагаю, у твоего босса хватило бы ответственности согласиться с чем-то, что не нравится ему, однако полезно для Вонголы. Что скажешь, Гокудера?

Контрольный в голову. На это нечего ответить.

— Если уедет Ламбо, — говорит Гокудера, — где вы возьмете хранителя Грозы? Вряд ли Ария отдаст нам Гамму.

* * *

На следующий день Реборн не сводит с Гокудеры глаз. Смотрит пристально, будто через прицел, так, что руки чешутся стрелять на опережение. Гокудера злится, но не выяснять же отношения при Цуне.

— Что с тобой сегодня, Гокудера? — спрашивает Ямамото.

— Правда, Гокудера-кун, — подхватывает Цуна, — у тебя случилось что-то?

— Все в порядке, Десятый, — от наигранной бодрости в собственном голосе Гокудеру тошнит. Именно сейчас он понимает то, что должен был сказать вчера Девятому: он не будет, не должен лгать Цуне. Можно молчать о будущем, которое все равно уже не наступит, но скрывать то, что в глазах Десятого будет подлостью — немыслимо. Какая он после этого правая рука, какой друг?

«Польза для Вонголы, — горько усмехается Гокудера. — Нет такой пользы, ради которой Десятый согласился бы на подлость. Никогда. И никому из нас не позволил бы».

Он видит, что Цуну не убедило его «все в порядке». Видит тревогу в его глазах, и это помогает решиться. Совсем не трудно сказать сразу перед уроком, когда Реборна точно нет рядом:

— Десятый, мне нужна твоя помощь. Мне нужно еще раз попасть под базуку. Срочно и так, чтобы Реборн не помешал.

— Но, Гокудера-кун…

— Я все объясню, обещаю.

Входит учитель, но Цуна медлит возле Гокудеры:

— Ты уверен, что…

— Все будет нормально. Пожалуйста, Десятый. Это очень важно.

— Савада!

Цуну будто ветром сносит на место. Гокудера оборачивается, ловит его взгляд. «Пожалуйста, Десятый! Поверь!»

— Гокудера Хаято! Урок начался!

После урока Цуна подходит к нему первым. Спрашивает:

— Это так важно, Гокудера-кун?

— Очень.

— Хорошо. Но как?

Цуне явно нелегко дается это «хорошо», и Гокудера ободряюще — то есть он надеется, что ободряюще! — улыбается:

— Я сам все устрою, Десятый. Просто не мешайте Ламбо выстрелить.

Вечером выясняется, что Цуна выиграл в лотерею велосипед. Любой мальчишка был бы счастлив, а Савада Цунаёши — в панике: «Я и трех метров не проеду!»

— Научишься, — усмехается Реборн, демонстративно поправляя шляпу пистолетом. Этот выигрыш, конечно, его рук дело. — Я думаю, на сегодня можно отменить занятия. Потренируйся.

— Мы поможем, Десятый! — Гокудера полон почти искреннего энтузиазма. — Эй, Ямамото, ты ведь умеешь?..

— Нет ничего проще, — смеется Ямамото. — Смотри, Цуна, главное держать равновесие, вот так, — он пытается изобразить руками нечто вроде колышущегося забора — так, во всяком случае, кажется Гокудере. — А рулить…

— Слова «угол наклона» ничего тебе не говорят, спортсмен? — перебивает Гокудера. — Ты еще оптимальную скорость на пальцах объяснить попробуй.

Цуна смотрит на них совершенно убито.

— Рекомендую опустить теорию и сразу перейти к практическим занятиям, — едко советует Реборн.

Цуна живет на довольно тихой улице, но все же учиться ездить здесь не место. Первым делом он едва не врезается в забор, потом Ямамото с трудом успевает отскочить от вильнувшего велосипеда и схватить его за руль, удержав от падения. Следующей мишенью становится столб, и спасибо, что не идущая мимо старушка.

— Может, пойдем к реке? — нервно вытерев лоб, предлагает Цуна.

Гокудера в красках и звуках представляет, как велосипед с вцепившимся в руль Цуной кувыркается вниз по откосу, пересекает узкую полосу набережной, врезается в решетку ограждения и вверх колесами летит в реку. Фонтан брызг, круги на воде, кстати, кажется, плавать Цуна тоже еще не умеет?

— Может, лучше в парк, Десятый?

В парке они находят почти безлюдную аллею, и тренировка начинается снова. Цуна стискивает на руле пальцы так сильно, что они белеют, и, конечно, это напряжение только мешает ему.

— Расслабься, Десятый, — Гокудера начинает объяснять, как нужно правильно держать руль, но тут Ямамото перебивает его:

— Просто чувствуй руль, у тебя получится! Вперед, Цуна!

Цуна жмет на педали, руль отчаянно вихляется, велосипед выписывает немыслимый зигзаг, налетает на камень, подпрыгивает и врезается в дерево. Первая, почти бессознательная мысль Гокудеры: «Хоть не в реку!»

— Ох, — Цуна трет бок, даже не пытаясь выбраться из-под накрывшего его велосипеда; руль вывернут до упора, переднее колесо изогнуто восьмеркой, три или четыре спицы выпали. — Кажется, отъездился.

В его голосе облегчение. Сейчас Цуна совсем не похож на Десятого Вонголу, которого помнит Гокудера; и ему жаль этого неуклюжего мальчишку, который не имеет права оставаться таким. «Тебе придется научиться, — думает Гокудера. — Ты станешь сильным. Ты будешь жить, Цуна».

Ямамото оттаскивает велосипед с газона к краю дорожки:

— Даже не знаю, как его чинить. Наверное, нужно искать мастерскую.

— Зачем мастерскую? Здесь делать нечего, давайте, я помогу.

Гокудера оборачивается на незнакомый голос и едва не подпрыгивает при виде смущенного рыжего очкарика.

— Ты правда сможешь? — в голосе Цуны облегчение мешается с тоской: не придется предъявлять матери разбитый велосипед, зато не избежать учиться дальше. — А я тебя помню, ты из школы Юмей! Я Савада Цунаёши, — вспоминает он о приличиях.

— Ирие Шоичи.

У Гокудеры сжимаются кулаки от одного этого имени, но… «Я ошибся в нем», — вспоминает он шепот Десятого. Ирие тем временем садится на корточки перед велосипедом и достает из школьной сумки набор инструментов. «Малолетний гений», — неприязненно думает Гокудера.

Он не ожидал, что будет настолько тяжело справиться с собой, столкнувшись с Ирие лицом к лицу. Никакие «теперь все будет иначе» не помогут забыть о том, что Десятый погиб из-за этого человека. Реборн прав, Гокудере в самом деле следует держаться подальше от Ирие Шоичи.

* * *

Утром, глядя на Гокудеру, Реборн улыбается сытой улыбкой победителя. Его мысли яснее ясного: появление Ирие Шоичи рядом с Цуной должно окончательно изменить будущее. Последний штрих, контрольный выстрел. Теперь Гокудере Хаято некуда возвращаться.

«Я упустил свой шанс, — думает Гокудера. — Все кончено. Или это Реборн считает, что все кончено. Точно не знает никто. Вдруг старый мир не может исчезнуть окончательно, пока я, его часть, здесь?»

Безумная надежда, но Гокудера не собирается отказываться от нее, не проверив. Он не привык сдаваться.

— Ламбо, — напоминает он Цуне, когда звенит звонок с первого урока. — Может, он появится. Ему нравится приходить в школу.

— Я помню, — напряженно отвечает Цуна. — Но, Гокудера-кун… Ты обещал рассказать. Я не отказываюсь, но, пойми, ты ведь… В прошлый раз ты чуть не умер!

К ним подходит Ямамото:

— О чем ты, Гокудера?

— Эй, — орет над ухом какой-то болван, из тех, кого Гокудера так и не запомнил по имени, — какого цвета сегодня трусы у никчемного Савады?

Гокудера, не оборачиваясь, бьет его кулаком в нос.

— Пойдемте отсюда, Десятый, Ямамото. Я расскажу.

На крыше сегодня холодно. Затянутое тучами небо нависает низко, обещая скорый дождь. Зато по такой погоде никто и носа сюда не высунет. Можно говорить спокойно. Гокудера закуривает, собираясь с мыслями.

— Десятый, я должен извиниться. Все это время… Я не говорил всей правды.

— О чем, Гокудера-кун?

— О базуке.

Гокудера затягивается. Пальцы дрожат. Кажется, за все время в прошлом он так сильно не нервничал.

— Я и сейчас не расскажу всего, и за это, пожалуйста, простите меня тоже. Но я не должен. Поверьте, так будет лучше.

— Эй, говори уже, — смеется Ямамото. — Глядя на тебя, можно подумать, что ты убил с десяток старушек и отобрал мороженое у Сасагавы Кёко, и теперь не знаешь, в чем страшней признаться.

Дурацкая шутка, но от нее становится легче. Гокудера опускает сигарету, смотрит на сизый дымок.

— Базука Бовино на пять минут меняет местами тебя сегодняшнего и тебя через десять лет. Вы оба видели…

— Эй, но в тебя-то не попадало! И ты не менялся, просто вырубался.

— Это из-за того, что происходит со мной на десять лет вперед. Там работает машина, которая сегодня еще не изобретена. Она сделана на основе базуки, но дает другой эффект. — Гокудера говорит медленно, осторожно подбирая слова, чтобы и понятно было, и лишнего не сболтнуть. — Из-за этой машины, когда в этом времени рядом со мной срабатывает базука, меня отсюда и меня взрослого меняет, но не полностью. Не Гокудера Хаято, как он есть, а только его личность, сознание.

Сигарета дотлевает, сизый дымок напоминает Гокудере слои розового тумана возле разрушенной машины Ирие. Об Ирие он говорить не собирается, и вообще ни о ком из людей. Цуне это не нужно, в людях он разберется сам. Это сильная сторона Десятого. Но одно все-таки вырывается:

— Вы так похожи на себя из будущего. Цуна, Такеши.

— Ты видел там нас? — кажется, Ямамото хочет спросить подробности, но тут Цуна понимает.

— Ты оттуда? Ты… тот Гокудера-кун, да?

— Да, Десятый. Я оттуда. А Хаято из этого времени — там, в моем теле. Нам нужно поменяться обратно. Чем скорей, тем лучше.

— С тобой там что-то плохое?

Гокудера медлит, глядя на дотлевающую сигарету.

— Я ранен. Пока работает та машина, время там не имеет значения, поэтому Хаято еще жив. Но когда его перебрасывало обратно… Вы видели. Все это время… В общем, я тут у вас кое-что изменил, так что теперь и там все должно быть хорошо. Но если мы не поменяемся сейчас, то можем застрять навсегда. Я не знаю, может, уже поздно, но я должен попробовать.

Цуна хмурится, сжимает кулаки.

— Ты умрешь? Ты сказал «еще жив». Что там происходит, в твоем будущем? Можно как-то исправить?

Гокудера улыбается:

— Я уже исправил, Десятый. Все будет хорошо. В вашем будущем такого не случится.

Он мог бы сказать: «Там, в моем будущем, ты лучший босс, о каком только можно мечтать. Я счастлив, что там я с тобой». Но это слишком личное, эти слова предназначены другому Цуне. Поэтому Гокудера прячет сигареты и говорит:

— Просто помоги нам вернуться, Десятый. И извинись за меня перед Хаято. Я не знал, что с нами выйдет такая хрень.

Тучи наконец прорываются дождем, звенит звонок, и Гокудера усмехается:

— Вовремя. Пойдем, ребята.

* * *

День проходит без происшествий. Ламбо не появляется, Реборна тоже не видно, никакие подозрительные личности, знакомые и незнакомые, не интересуются ни Гокудерой Хаято, ни Савадой Цунаёши. Пожалуй, даже приятно для разнообразия ощутить себя обычным школьником, которого отчитывают за прогулянный урок.

После школы у Ямамото тренировка, и Цуна с Гокудерой идут домой вдвоем.

— Почему ты просил не говорить Реборну? — спрашивает вдруг Цуна.

— Он все знает, — честно отвечает Гокудера. — Без него я бы не сумел ничего сделать у вас. Но он считает, что мне лучше остаться здесь.

— Почему?

Простой вопрос, на который очень сложно ответить. Гокудера не хочет врать, а правда слишком цинична.

— Прости, Десятый, — говорит он. — Я не могу это обсуждать.

— Если я спрошу у тебя что-нибудь…

— О будущем? Я не знаю, Десятый. Оно ведь изменилось.

— Хорошо, что ты не умрешь.

Знакомые вопли заставляют замолчать — очень вовремя, думает Гокудера.

— Я убью тебя, Реборн! — доносится сквозь пальбу и взрывы.

— Кто-то испытывает фейерверки, — вертит головой идущая невдалеке девчонка. — Ребята, вы не видели, где?

— Кажется, там, — Гокудера машет рукой в сторону, противоположную от дома Савады. Еще не хватало дуре оказаться между двумя ненормальными мелкими киллерами в разгаре разборок.

Ревущий в два даже не ручья, а фонтана Ламбо вылетает на них из-за поворота.

— Спо… кой…

Цуна хватается за руку Гокудеры и почти тут же отпускает. Будто прощальное пожатие. «Десятый, — отдается болью в памяти, — босс, Цуна».

Но последний выстрел остается за Реборном. Ламбо улетает в небо, оставляя дымный след, а Цуна в голос ойкает.

— Пуля ускорения, — довольно объясняет Реборн. — Как успехи в школе, Цуна?

Цуна роется в сумке и протягивает Реборну тесты. В этот раз у него все не так уж плохо, и Гокудера говорит:

— Задали мало, может, возьмем велосипед и пойдем в парк?

— Отличная идея, — Реборн снова смотрит, как сквозь прицел, но, кажется, остается доволен увиденным. — Идите, а у меня свидание с Бьянки.

— Реборн! — вопит Цуна. — Какое свидание, погляди на себя!

— Вырастешь — поймешь, — дразнит Реборн. — Сам пока даже Кёко пригласить не можешь, не то что такую шикарную девушку, как Ядовитый Скорпион.

Цуна краснеет и кашляет.

— Да ладно, Десятый, пусть развлекаются, — бодро говорит Гокудера. — Сестрица будет кормить его с ложечки, вот и все свидание.

Обычно Реборн оставляет за собой не только последний выстрел, но и последнее слово. Но сегодня он, похоже, добрый, поэтому всего лишь советует не слишком усердно проверять, что тверже — деревья или лоб глупого Цуны.

— Пойдем поищем Ламбо, Гокудера-кун, — предлагает Цуна, когда они отходят от дома достаточно далеко. — По-моему, он туда улетел.

Велосипед только замедляет их, и Гокудера спрашивает:

— Хочешь, прокачу?

Сворачивает свой школьный пиджак, кладет на багажник:

— Садись, Десятый.

Рыжую голову Ирие он замечает через три или четыре квартала. Раздражение накатывает и тут же уходит, сменяясь удивлением: на плечах Ирие Шоичи сидит Ламбо.

— Нашу пропажу нашли, Десятый, — Гокудера тормозит перед светофором, Цуна слезает с багажника и машет рукой:

— Привет, Ирие-кун! Ламбо, ты в порядке?

Зажигается зеленый, Ламбо соскакивает на землю и вприпрыжку бежит к Цуне, размахивая ярко-розовой гранатой:

— Ламбо-сан получил посылку! Гляди, что у меня есть! Теперь Реборн пожалеет!

— Посылку? — переспрашивает Цуна.

— Вот, — в руках у Ирие деревянный ящик. — Здравствуй, Савада-кун, как хорошо, что я тебя встретил. Это ваш ребенок? Он сказал, что живет в доме Савады.

— Наше бедствие, — Гокудера ловит Ламбо за шкирку: — Тебя не учили прятать оружие, когда вокруг люди, тупая ты корова?

— Отстань, Глуподера!

Цуна оборачивается, готовый разнимать и успокаивать, и замирает, встретившись с Гокудерой взглядами. «Получится или нет, спасибо тебе, — думает Гокудера. — Босс».

Он не смотрит на Ламбо, ведь рядом Десятый.

В глазах Цуны отражаются клубы розового дыма, губы шевелятся, но Гокудера уже не слышит. Может только угадать: «Гокудера-кун…»

* * *

Розовый дым тает, сменяясь чернотой исчезающего пространства. Гокудера сжимает кулак. Слишком темно, чтобы видеть, но на пальцах привычный набор колец, да и в боли не ошибешься. «Получилось? — думает он. — Пять минут… Если я не вернусь…»

«Если мир исчезнет раньше…»

«Как там Хаято…»

Мысли путаются, а потом остается одна, четкая и ясная, самая важная: «Я сделал, Десятый».

Хорошая мысль для конца мира.