Easy Virtue (гет)

Говорить легко — удивительно тяжело.

— Обязательно так кричать?

— Конечно да! Я же американка…

— Это правда, что у вас было много любовников?

— Нет, конечно. Почти никто из них меня не любил.

— У тебя два мужа, а у меня ни одного!

— Формально у меня один муж.

— Но всего было два!

— А еще у меня было две пары туфель. Очень практично.

— Вы любите охотиться?

— На лицемеров, сплетников или на беззащитных зверушек?

— Тебе нравятся длинные прогулки под луной?

— Только если их совершают люди, которые мне досаждают.

— Как ты можешь так говорить?

— Я просто открываю рот и слова вылетают.

(Цитаты из одноименного фильма)

Куинни Голдштейн в своем синем платье выделяется ярким пятном на фоне строгих интерьеров и темных цветов отдела кабинета главы мракоборцев, что у него начинает рябить в глазах. Она сидит на краю кресла, чинно поджав ноги и сложив руки на коленях, как и подобает настоящей леди. Просто удивительно, как могла природа сотворить столь непохожих друг на друга людей, как мисс Голдштейн и ее старшая сестра. Эти две девушки — как земля и небо. Ему нравятся такие люди, как Тина Голдштейн: ответственные, серьезные, в меру импульсивные, прямые и понятные. А с Куинни, надо признаться, он понятия не имеет, что делать.

— Мисс Голдштейн. Вам ведь известна наша политика касаемо не-магов. Никаких отношений.

— Но, мистер Грейвс, сэр… — Алые губы чуть приоткрываются от удивления. — Я не состою ни с кем в отношениях. Причем здесь вообще это? — В васильковых глазах столько искреннего непонимания, что он сам уже сомневается. Нет, эта Голдштейн точно сведет его с ума.

— Мисс Голдштейн, ваша булочная для не-магов — это недопустимо!

— Но сэр… — От ее медово-сахарного «сэр» становится приторно. Грейвс поднимается из кресла и отходит к окну. Смотреть на эту девушку, больше похожую на оживший портрет, он уже не может. — Мистер Грейвс, — продолжает тем временем Куинни Голдштейн, — моя булочная открыта для всех: будь то волшебник или не-маг, молодой человек или девушка — это не имеет значения. Я не могу с кем-то торговать, а с кем-то не торговать. Так не делается, — нежный голос полон живого упрека.

Грейвс перестает мерить шагами кабинет вдоль окна и останавливается. Не будь эта леди столь недалекой особой, он решил бы, что она взялась рассуждать о дискриминации!

— К тому же… — Куинни огорченно поджимает губы, а ее пушистые ресницы дрожат. Грейвс пугается, как бы не расплакалась. Весь ее вид говорит о том, как ей неловко.

— Ну, говорите же, мисс Голдштейн, — звучит почти как мольба.

— Зарплата Тины столь мала… — Куинни не заканчивает фразу и стыдливо опускает взгляд на свои руки, ведь денежный вопрос так щекотлив.

— Полно, мисс Голдштейн! — Грейвс поднимает руки — он сдается. Только дискуссий о зарплате его подчиненных еще не хватало для полного счастья. — Идите, вы свободны.

— Спасибо, сэр!

«Хвала Мерлину, — думает Грейвс, возвращаясь в свое кресло, — что в мракоборцы пошла не младшая, а старшая сестра. И все-таки надо поднять ей зарплату…»

* * *

Если посмотреть на младшую сестру Голдштейн, потом на старшую, а потом снова на младшую, то можно решить, что на эту девушку с волосами цвета спелой пшеницы и алыми губами природа не пожалела самых ярких красок, но вот карьеризма или амбициозности ей не досталось. Стоит только взглянуть в эти очаровательные васильковые глаза, чтобы понять: их обладательница столь же наивна, сколько мила.

Куинни Голдштейн вовсе не карьеристка. Куинни нравится аппетитное благоухание свежей выпечки, тонкий аромат корицы и сладкий-сладкий вкус меда.

Она притягивает всеобщее внимание, как магнит, стоит только ей появиться на Рождественском приеме Конгресса. Вообще-то приглашение было адресовано ее сестре Порпентине Голдштейн, мракоборцу МАКУСА, а у сотрудницы Отдела для получения прав на использование волшебной палочки допуска на торжественное мероприятие нет, но кого это волнует, когда Куинни появляется на балу, притягательная, как самый сладкий пудинг? Десятки взглядов обращены на гостью, и никому в голову не придет напомнить ей, что приглашение на нее не распространяется. Вокруг Куинни всегда хор голосов, веселье и смех.

Лишь одного из присутствующих не трогают блеск и сияние этой леди. Встретившись с ним взглядом, Куинни словно натыкается на каменную стену, но лишь поднимает подбородок выше и проходит мимо.

Она похожа на сверкающий бриллиант. Она повсюду. Он слышит ее смех, видит, как кто-то из его людей кружит ее в танце. При виде нее он снова и снова испытывает острый приступ раздражения от ее яркого вида, дерзкого поведения. Ее вообще не должно быть здесь! Допив свой огневиски до дна, Грейвс направляется к ней, и от его колючего взгляда Куинни вдруг хочется оказаться где-то в другом месте.

— Вас не должно быть здесь, мисс Голдштейн, — он учтив и мягок, и до его мыслей Куинни никогда не добраться, но ее очарование его не коснулось, и она прекрасно понимает это. Кажется, в прошлый раз она слегка перестаралась, изображая дурочку. Но зато Тине зарплату повысили и булочную оставили в покое.

— Какой чудный вечер, мистер Грейвс, не находите? — Куинни пробирает до мурашек, но она продолжает улыбаться как ни в чем не бывало. Только Персиваль собирается пригубить немного огневиски, как она опережает его. Плавное движение тающей хрупкой руки изящно и элегантно, Грейвс невольно залюбовался им, а его бокал уже у ее губ. Куинни делает глоток, слегка морщится и оставляет бокал на подносе у официанта. — Хорошего вам вечера, мистер Грейвс! 

Она проходит, нет, лебедем проплывает мимо, а он хочет догнать ее и призвать к ответу, но замирает на месте. Грейвсу кажется, что он ослеп: в глаза бьют фарфоровая белизна и волнующие изгибы. Куинни удаляется от него, и округлые бедра, обтянутые тонкой атласной тканью, плавно покачиваются, будоража воображение. Персиваль запоздало подмечает темно-синее кружево по самым краям обнаженной спины, плавно переходящее в гладкую ткань чуть ниже соблазнительной линии талии. Подхватывает с подноса официанта, так вовремя появившегося, спасительный бокал с янтарной жидкостью и выпивает залпом.

* * *

Глава мракоборцев смотрится в «Слепой свинье» крайне странно и просто нелепо. Он выдавал ордера на арест почти всех присутствующих персон. Персоны мечут целый калейдоскоп взглядов в спину Грейвса, твердой походкой идущего к стойке бара; ему нет дела до окружающих, все равно и слова сказать не посмеют. Грейвс здесь только с одной целью.

Сегодня утром, поднимаясь в лифте на работу, он случайно услышал за спиной обрывок разговора Тины Голдштейн и ее напарницы Мариотт Боунс.

— Тина, это правда, что Куинни танцует в «Слепой свинье»?

Заметив выражение лица несчастной Голдштейн, Грейвс начал опасаться, как бы одна его подчиненная не придушила другую. Но Тина лишь обреченно кивнула, и Грейвсу даже стало ее немного жаль. Почему младшая Голдштейн не могла быть такой, как ее сестра; такой, как сотни других женщин? Нормальной.

«Тихой, блеклой, незаметной», — услужливо и не без ехидства подсказал внутренний голос.

После Рождественского бала Куинни стала являться ему во сне. Она уходила от него в своем вызывающем платье с открытой спиной, а он шел за ней, почти настигал, протягивал руку, чтобы прикоснуться и ощутить нежный шелк ее кожи, но в этот момент Куинни растворялась в воздухе, либо просыпался сам Грейвс.

Весь день Грейвс убеждал себя, что идти в «Слепую свинью» — глупость, безрассудство, но вот настал вечер, и вот он сидит за барной стойкой на высоком стуле, а в зале за его спиной — и отражающимся в большом зеркале — гаснет боковой свет, оставляя освещенной лишь импровизированную сцену в центре помещения. Звучат ритмы танго, на «сцену» выходит девушка в струящемся платье светло-бежевого оттенка, почти сливающегося с цветом ее кожи и украшенном множеством бисера. Рядом с девушкой ее спутник, на вид ровесник, а выглядит он так, что женская половина зрителей восторженно вздыхает. У девушки настолько знакомые черты лица, что Грейвсу хочется запустить бокалом в ни в чем не повинное зеркало.

Брюнет нежно проводит рукой по тонкой талии Куинни, а в следующий момент она отталкивает его, как негодного поклонника, но тут же партнеры сближаются вновь в страсти танго. Их движения столь отточены и согласованы, что двое танцующих напоминают единый организм. Они окутаны одним и тем же чувством, и искры летят по сторонам. Грейвс пьет бокал за бокалом, глядя на зрелище, от которого кровь закипает в венах. Руки смазливого красавца на стройном теле Куинни, и их лица, тела слишком близко. Если бы только Грейвс всмотрелся внимательней в синие глаза, он понял бы, что это вовсе не танец страсти — танец отчаяния, но он слишком занят борьбой между желанием убить мерзавца прямо сейчас или позволить им закончить танец.

Бокал разлетается в руке Грейвса за минуту до того, как музыка стихает. Гоблин-бармен, кажется, что-то понимает и сочувственно протягивает платок. Персиваль вытирает кровь и магией убирает осколки, когда вновь замечает знакомый силуэт. Куинни уже в пальто, поднимается по лестнице к выходу. Грейвс поспешно бросает чаевые гоблину, хватает свое пальто и идет за ней, обгоняет и преграждает путь.

— Что же твой кавалер не мог проводить тебя до дома?

— Вы? — восклицает Куинни, улавливая резкий запах алкоголя. Васильковые глаза удивленно расширяются, когда Грейвс толкает ее к стене здания, накрывая своим телом и приближаясь губами к чувственным губам, но их вкус ему так не удается узнать.

— Не смей трогать ее! — раздается позади, и кто-то запрыгивает ему на спину, вынуждая отпустить Куинни. Грейвс с легкостью стряхивает нападающего, оборачивается, но поскальзывается. Падает, и чей-то острый кулак сталкивается с его ртом. Но он все-таки глава мракоборцев, пусть даже пьяный. Наваливается на противника, не давая тому подняться, заносит кулак, но цепкие пальцы Куинни Голдштейн впиваются в рукав пальто.

— Мистер Грейвс, мистер Грейвс! — зовет Куинни, кусая губы в отчаянии. В ее голосе неподдельный испуг за своего нерадивого заступника, а ситуация напоминает анекдот в авторстве любителя черного юмора. Грейвс поднимается на ноги, отряхивает брюки от снега, вытирает ладонью кровь из разбитой губы и только сейчас замечает, кому же помогает подняться Куинни. Это мальчишка. Совсем мальчишка. Больше шестнадцати ему не дашь, и такой щуплый, худой, что Грейвс испытывает благодарность к Куинни за то, что остановила его от удара. И как только парнишке хватило ума броситься на противника, превосходящего его в сто крат!

— Криденс, Криденс, не надо, все в порядке! — Он еще не остыл, и Куинни хватает его за руки, останавливая.

«Интересно, кто он…»

«Прощупав» парня, Грейвс почти не улавливает магического потенциала. Что может быть общего у яркой красавицы Голдштейн и этого сквиба с нелепой челкой — еще одна загадка.

— Мистер Грейвс, вы пьяны. Пожалуйста, идите домой, — просит Куинни и смотрит так понимающе, с сочувствием. Лучше него знает, как стыдно ему будет завтра.

* * *

Никакой больше Куинни Голдштейн в его мыслях. У Грейвса получается. Перед Новым годом его новички во главе с Тиной накрывают шайку контрабандистов, сливающих на черный рынок скорлупу яиц окками, и работы становится еще больше, чему Персиваль только рад. Наваждение ушло, и теперь, встретив младшую Голдштейн в коридорах МАКУСА, он лишь сдержанно кивает и проходит мимо. Никакой больше, слава Мерлину, гаммы эмоций, разве что неловкость. За ту ужасную сцену неподалеку от «Слепой свиньи» до сих пор стыдно, но зато он снова ведет себя как нормальный человек, не выкидывая всяких глупостей.

С семи до восьми Грейвсу разобрать отчеты, как запланировал, не удается, потому что подопечные по очереди заглядывают, чтобы попрощаться. Последней уходит миссис Далтон, его секретарь, почтенная волшебница пятидесяти лет, единственная в отделе старше его, и поэтому считающая своим долгом Грейвса опекать.

— Идите домой, мистер Грейвс! — Миссис Далтон с укором качает головой. — Жену бы вам, вот тогда точно не пропадали бы на работе, — по-доброму ворчит она, но, скорее смиловавшись над ним, нежели послушавшись строгого взгляда, уходит. Грейвс еще немного возится с документами, но сказывается усталость после тяжелой недели, и он тоже покидает штаб МАКУСА.

На улице приятный морозец, идет снег, и, поддавшись соблазну полюбоваться вечерним Нью-Йорком, Грейвс идет домой пешком. Город гудит, окутанный новогодней кутерьмой, утопает в ярких огнях. Вокруг много народа, все куда-то спешат или прогуливаются, суетятся или болтают.

«Пряничный домик», — сияют разноцветные буквы прямо на пути у Персиваля Грейвса, хотя, разумеется, не на пути, а немного выше. Название кажется знакомым, поэтому привлекает внимание. Остановившись у двери из светлого дерева рядом с витриной, украшенной еловыми ветками и игрушками, как и все витрины в округе, Грейвс толкает дверь. И сразу же его окутывает тепло, исходящее от камина, а сладковатый аромат приятно щекочет нос. Он-то думал, что булочная Куинни Голдштейн будет выглядеть иначе, под стать своей владелице, но здесь нет бьющей в глаза яркости, все так мягко и уютно, и складывается ощущение, будто он попал не в заведение, а к сестрам домой.

Колокольчик над дверью выдает посетителя, и пять пар детских глаз обращаются к нему вместе с ярко-синими — глазами Куинни. Она по-домашнему устроилась в кресле, подобрав под себя ноги, а на коленях у нее раскрытая книга. Куинни вдруг кажется Грейвсу такой же уютной и домашней, как и ее детище. «Нет, не кажется, — внезапно понимает он, — это она и есть, настоящая». Такая Куинни предназначена Тине, этим детям (вон старый знакомый защитник почти вскакивает на ноги, но остановлен одним взглядом мисс Голдштейн) и, наверное, тому красивому молодому человеку, с которым она танцевала.

— Модести, позаботься о нашем госте, — мягко просит Куинни одну из девочек, исподлобья наблюдая, как Грейвс вешает пальто на крючок. Как будто его появление здесь — вещь совершенно обыденная и привычная. Как будто это не он пытался закрыть булочную пару недель назад.

— Ну и холод на улице… — Грейвс потирает замерзшие руки, словно упоминания погоды достаточно, чтобы объяснить его визит. Модести наливает ароматный чай и ставит на столик тарелку с аппетитной выпечкой. Девочка не-маг, полный и абсолютный. А мисс Голдштейн обманщица, ведь заверяла, что с не-магами у нее никаких отношений нет.

— Мистер Грейвс, не возражаете? — Куинни приподнимает книгу, показывая, о чем идет речь в ее вопросе, и за этим жестом прячет удивление.

— Конечно, продолжайте. Я вовсе не хотел вам мешать.

Куинни вновь берется за книгу, а Грейвса окончательно окутывают душевность и искренность, царящие в булочной.

«…Но хорошо ли воспитанной и гордой восемнадцатилетней девушке вспоминать горькие слезы разлуки, пролитые маленькой девятилетней девочкой, в ту первую ночь прятавшей свое лицо под одеялом? Няня велела ей не плакать: ведь она могла разбудить и расстроить мисс Эдит. Однако Маргарет рыдала еще сильнее, пусть и тише, до тех пор, пока ее величественная и милая тетя не поднялась наверх, чтобы показать мистеру Хейлу его маленькую дочь».⁽¹⁾

У Куинни голос такой мелодичный и мягкий, что слушать невозможно. Грейвс заворожен, как и дети, которым она читает. Глядят на нее, как на божество (и он, Грейвс, кажется, тоже), особенно старший, умудрившийся разбить ему губу.

«И тогда она, проглотив рыдания, притворилась спящей. Маргарет боялась огорчить отца своими безутешными слезами и показать их тете. Было неправильно вести себя так после долгих надежд и планов, которые они лелеяли дома, прежде чем ей подобрали гардероб, соответствующий знатному окружению, и прежде чем папа смог оставить на несколько дней свой приход, чтобы отвезти ее в Лондон.

С той поры она успела полюбить детскую комнату, хотя сейчас ее переделали в помещение для прислуги. Маргарет снова осмотрелась вокруг. Мысль о том, что через три дня она должна была покинуть дом тети, пробудила в ней мягкое сожаление.

— Ах, Ньютон, — сказала она, — я думаю, мы все будем с тоской вспоминать эту милую комнату».*

Куинни прерывает чтение и захлопывает книгу под вздохи огорчения. Грейвс среди них первый — слушал бы ее вечно.

— Дети, уже десять. Мери Лу заждалась. Послезавтра продолжим, а теперь собирайтесь, собирайтесь.

Ужасно приятно смотреть на то, как она возится с детьми, помогает им одеться: застегивает пуговицы, завязывает шарфы. Криденс такой помощи противится, взрослый же, а Модести обнимается с Куинни дольше всех. Как только дверь за детьми закрывается, улыбка Голдштейн меркнет: ей действительно жаль отпускать их.

Обернувшись, Куинни обнаруживает Грейвса у кресла с ее книгой в руках. Ни название, ни автор ему не знакомы.

«Да, автор не-маг, но это одна из лучших книг, что я читала», — мысленно отзывается Куинни, зная, что он услышит, и опускается за ближайший к креслу столик. Грейвс действительно слышит и, к ее удивлению, улыбается.

— Кто все эти дети?

— Сироты из приюта Мери Лу Бэрбоун, она их всех усыновила. И да, они не-маги, кроме Криденса. Думаю, что он сквиб, вы уже заметили. Помните, что я говорила вам? Двери этого заведения открыты всем. А эти дети… Мы с Тиной тоже лишись родителей слишком рано. Я знаю, каково это — быть сиротой, быть всеми брошенной, когда некуда пойти, не от куда ждать помощи. Мы с Тиной были друг у друга. А у них никого. Мери Лу держит их в строгости. Мне так хочется помочь, дать им хоть немного тепла…

— Куинни… — Сказать, что Персиваль ошеломлен, значит не сказать ничего.

«Выходите за меня, — проносится у него в голове, — будьте моей женой». Грейвс настолько тронут и очарован, что готов прямо сейчас упасть перед ней на колени и целовать ее руки. Но тогда она точно решит, что он сошел с ума.

Грейвс пересаживается на стул рядом с ней у и берет ее руки в свои, перебирая тонкие пальцы.

— Мистер Грейвс. — Куинни высвобождает руки и отводит взгляд. — В «Слепой свинье» я танцевала, потому что срочно нужны были деньги за ренту для булочной.

— А тот молодой человек?

— Хороший знакомый, и все.

Легкость и мальчишеская радость переполняют Грейвса. Как будто ему не сорок — лет двадцать. Он, наконец, делает то, что хотел: снова берет ее руки в свои, подносит к губам и целует нежные ладони. Вопреки ожиданиям, Куинни не смотрит на него, как на сумасшедшего.

От Куинни пахнет выпечкой и чем-то сладким. Она так близко, что даже не верится. И внезапно накрывает острое желание прижать ее к себе и не отпускать, ощутить тепло и нежность ее мягкого, хрупкого тела в своих руках, целовать ее, целовать до бесконечности.

— Куинни, может, пойдем прогуляемся, сегодня чудесный вечер…

— Мистер Грейвс…

— Персиваль. Зови меня Персиваль.

— Персиваль, — исправляется Куинни. — Пойдем. Или можем никуда не идти.

Белокурая красавица улыбается, а Грейвсу так некстати (или совсем наоборот?) вспоминается миссис Далтон. Недолго осталось мудрой секретарше сокрушаться, что у него нет жены. Но Персиваль Грейвс мгновенно забывает про секретаршу, потому что чувственные губы Куинни касаются его губ, а у них такой сладкий вкус.

1) Куинни читает книгу "Север и Юг" Элизабет Гаскелл.

Вернуться к тексту