#литература #психология #даты #длиннопост

200 лет со дня рождения И.С.Тургенева.
От школы обычно остается смутное воспоминание – какой-то невнятный микс из Базарова, Муму и Аси.
Редко у учителя хватает времени рассказать, например, что именно Тургенев ввел в употребление выражение «лишний человек».
Еще реже школьникам успевают сообщить, что у Тургенева это определение первоначально имело другое значение. Сейчас для нас «лишний человек» - это тот, кто переживает, что его способности не востребованы обществом.
Но в повести Тургенева «Дневник лишнего человека» (1850) это определение придумал для себя герой, страдающий от ощущения своей «ненужности» в каком-то гораздо более широком смысле. Ему кажется, что ни о каких его якобы способностях речи просто вообще не может быть, ибо он абсолютно бездарный и бесцветный неудачник, что им решительно все пренебрегают (причем заслуженно!), что он и на свет-то появился по недоразумению… И изображение в зеркале замены требует, и имя подкачало (ну что это за фамилия такая – Чулкатурин?!), и с людьми-то он общаться не умеет, и за что бы ни взялся – всё из рук вон… Сейчас бы наверное, сказали – лузер. Ну, или повежливее: психастеник. На самом деле, очень распространенный случай – во все времена.
Причем всё упирается в то, что злополучный Чулкатурин просто не способен не заниматься бесконечным самоедством, сравнением себя с другими, гаданием, как эти другие к нему относятся, да как он выглядит в чужих глазах, да что о нем думают (уж конечно, плохое – как вообще хоть кто-то может думать о нем хорошо?!). По собственной жизни он идет, как ожидающий свиста актер - по сцене. И чем больше «думает о белом медведе», тем больше комплексует – и тем более неестественно и нелепо его поведение. Со всеми вытекающими.

Тургенева всю жизнь интересовала психология человека. В каком-то смысле даже больше, чем Достоевского, потому что для последнего психология была скорее отправной точкой для онтологических и этических построений («здесь дьявол с Богом борются, а поле битвы – сердца людей»). Вообще русских классиков моральные и социальные проблемы поглощали прямо-таки исключительно. И Тургенев казался своим современникам очень «странным» писателем везде, где выходил за эти как бы по умолчанию подразумеваемые границы. А выходил он за них регулярно, когда брался не за романы, а за повести и рассказы.
Отечественная же критика - а следом за ней и литературоведение - упорно пытались, по накатанной схеме, найти в них какие-то привычные «социальные вопросы». Ну, типа: Герасим – угнетенный крестьянин, Ася – незаконнорождённая (и вроде отсюда все колебания г-на NN)… (Авторы известной песни «Зачем Герасим утопил Муму», которые хотели просто чуток постебаться, попали даже более метко, чем рассчитывали XD) Честно говоря, в основном из этих героических попыток получались всякие конфузы и «совы на глобусе», так что в итоге отчаявшиеся филологи окрестили повести Тургенева «таинственными» (как обозначение вот такого единичного жанра!) – и на том успокоились.

Обычно определение «таинственные» относят к повестям 1870-х годов, но на самом деле уже в 1850-х Тургенева интересовали такие глубины человеческой психики, в которые социальное уже не проникает (разве только в сильно превращенном виде). Не так давно был флэшмоб по эротическим сценам, и Анаптикс приводила пример «садо-мазо в классической литературе»: «Первая любовь» Тургенева. И основания для этого действительно есть. (В основе этой сцены лежит детское воспоминание самого писателя: действующими лицами там были его отец, Сергей Тургенев, и княжна Е.Шаховская.)
Произведения, сосредоточенные на изучении психотипа либо психического феномена («Степной король Лир», «Вешние воды» и др.), Тургенев именовал «студиями». Почему, например, два человека, обладающие одинаковой наследственностью, одинаковым воспитанием, имеющие одни и те же воспоминания, обиды и желания, в какой-то момент начинают вести себя совершенно противоположным образом? Почему умный и добрый мужчина влюбляется в пустую / холодную / циничную женщину (или прекрасная женщина – в недостойного мужчину)? Где искать ту глубину, на которой спрятан ответ?

Одна из самых больных для Тургенева тем связана с психологическими манипуляциями. Очень не случайно название повести «Фауст», герой которой из любопытства пускается в эксперименты с чужой душой: интересно ведь, что будет, если дернуть за эту вот ниточку, а потом вот еще за ту потянуть!.. Так же точно у гётевского Фауста некогда хватило ума, чтобы вызвать Духа Земли; но когда дух появляется, Фауст падает ничком: он не только не способен повелевать тем, кого вызвал, но не в силах даже смотреть на него… Тургеневский «Фауст» в итоге обрекает себя на раскаяние длиною в жизнь; однако герой поздней повести «Стук… Стук… Стук!..» (где развивается сходный сюжет) уже вовсе не отдает себе отчета в той роли, которую он сыграл в трагедии своего товарища.

Естественно, огромное место занимает в «таинственных повестях» тема любви. Через все творчество Тургенева проходит вариация одного и того же сюжета: властная, расчетливая женщина, которая порабощает впечатлительного, мягкого по натуре мужчину. Все знают, какую роль в судьбе самого писателя сыграла деспотичная мать (волевая, но во многих своих ожиданиях обманутая жизнью) и Полина Виардо – яркая, талантливая (она стала одним из прототипов Консуэло у Ж.Санд), но эгоцентричная и холодная. Присутствие этих двоих в жизни писателя многое объясняет и в его бессемейности (всё хотел завести семью, да так и не собрался), и в том, как неразрывно срастаются в тургеневской прозе мотивы любви, музыки, гипноза, околдованности и смерти.
Любовь может стать не только обретением, но и утратой себя, растворением в другом; она может связываться с представлением как о бессмертии, так и о гибели – одновременно («После смерти» / «Клара Милич»). В «Песни торжествующей любви» вообще представлен полный набор «готических» мотивов, включая колдовские чары и воскрешение мертвеца (правда, «Песнь…» стилизована под старинную «новеллу с чудесами»).
Но критика была шокирована – на дворе просвещенный, рациональный XIX век, как-никак! – когда и в повестях из вполне современной жизни стали появляться всякие «простонародные суеверия», пусть даже исповедовал их не сам автор, а его персонажи:

Присуха упоминается и в «Степном короле Лире». Вдобавок герой этой повести своей похвальбой приводит в действие таинственный механизм, который народ называет сглазом (тоже без прояснения его сущности). В «Рассказе отца Алексея» история Якова так же укладывается в суеверные представления о порче.
Речь не о том, что Тургенев под старость ударился в суеверия (подобные и даже более резкие высказывания звучали в критике, привыкшей к рациональным объяснениям всех сюжетных загадок). Сглаз, порча, присуха и т.п. - всего лишь народные понятия для обозначения явлений, источники которых скрыты от понимания, хотя большинство людей все-таки признает существование «чего-то такого» («есть многое на свете, друг Горацио…») если не на словах, то на практике. Даже убежденные рационалисты и скептики инстинктивно стараются избегать публичной похвальбы на тему своих ожидаемых достижений и побед – из-за смутного ощущения, что каким-то неясным образом это снижает шансы на успех. Так это или не так, в данном случае неважно. Для Тургенева существенно было признание того факта, что рационализм не есть универсальный и непогрешимый инструмент постижения мироустройства, которое люди берутся объяснять так часто и охотно; между тем как единственное, что, видимо, можно утверждать - мы не в состоянии достоверно установить, каково оно «на самом деле». «Бытовой план сюжета имеет в своем подтексте план архетипический, а под ним, в свою очередь – космический» (© Ю.М.Лотман).

Как следствие – никто из классиков XIX века не обнаруживал такого интереса к иррациональному, как Тургенев. «Таинственные повести» вращаются вокруг таких сюжетов, как измененные состояния сознания, «паранормальные» явления и т.д. - где-то на грани между странным и мистическим (никогда, впрочем, не заходя дальше). Русская классическая литература не увлекалась мистикой даже в эпоху романтизма, и читатели были, в общем, приучены к тому, что под конец им всё объяснят. А Тургенев настойчиво исследовал проявления подсознательного – и внутренний мир человека, оказавшегося на пороге Неизвестного. Оно проявляет себя в разных формах: поразительные совпадения («Собака», «Стук… Стук… Стук!»), сон («История лейтенанта Ергунова», «Сон»), телепатия («Несчастная», «Странная история»), таинственная власть вещей («Часы»), «голос крови» («Сон»), галлюцинация («Рассказ отца Алексея», «После смерти»), гипноз («Песнь торжествующей любви»)… В результате этого соприкосновения человека с тайной приходит пугающее понимание своей ограниченности, малости; очертания воспринимаемого мира делаются зыбкими («Призраки», «Сон»). В «Сне» сплетается целая сеть загадок из сбывающихся предчувствий, вещих видений, исчезновений и воскрешений. В «Собаке» вообще описано явление, известное нам как полтергейст.
Легко представить, какие насмешки посыпались на Тургенева, когда он начал описывать подобные вещи! Не только современники – даже и литературоведение ХХ века, обращаясь к повестям (а это половина всего написанного Тургеневым), предпочитало не заострять внимание на «неудобных» вопросах. При том что по Тургеневу написаны тонны научных работ, только в 1998 году один из исследователей (В.Н.Топоров) рискнул озаглавить свою монографию «Странный Тургенев».
«Странность» жизни и странности людей у Тургенева превращаются в универсальную метафору – предостережение от излишней поспешности и самоуверенности в суждениях.

И сейчас русская литература, среди прочего, обязана Тургеневу еще и тем, что он одним из первых – еще до появления Юнга, Эйнштейна и других, кто поколебал твердую, казалось бы, навсегда сложившуюся картину мира, - почувствовал, как бесконечен мир, простирающийся во времени и пространстве, в тайны Космоса - и вглубь, в загадку микрокосма человеческой души.

P.S. А это - снизить градус пафоса:
Песня про Муму