Два мира (джен)

Тайный город некромантов Гервез Костиан искал уже пятнадцать лет.

Сначала в этих поисках было больше праздного любопытства; потом пришла практическая необходимость. Дело в том, что ему пока что не удавалось преодолеть главную слабость человеческого тела — его печальную недолговечность. Что толку поднимать солдат с поля боя, если даже самые крепкие из них через пару дней утратят способность держать оружие?

Южные Земли научили его тайнам бальзамации, но и это мало помогло: на обработку одного трупа местные умельцы тратили недели, а Костиан давно считал, что меньше сотни за раз поднимать — зря тратить время и силы. Да, брать числом — дурная стратегия, но пока она работала. На родине никто не смел пикнуть против него и его дурно пахнущих легионов.

Но вот беда: даже горное кольцо уже не очень сдерживало любопытных соседей, объявивших себя защитниками добра и света против богомерзкого чародейства. А они не деревенские увальни с дрекольем, тухлым мясом не завалишь. Без умения никуда.

Но в этом-то, надеялся Костиан, помогут некроманты из тайного города — способные, по слухам, даже сохранять своим поднятым рассудок и использовать их прижизненные таланты.

Пятнадцать лет поисков, тревог и сомнений, шифров, затерянных между страниц запретных книг — и вот он, Тараксак, перед ним. Пустыня окружала его; единственная река пересекала её тёмной чертой, теряясь в дыму погребальных костров, горевших без единой веточки дерева. Белые стены из песчаника словно сияли под жарким солнцем, и поблёскивали капли слюды на выложенной камнями дороге, ведшей от города к реке, да лиловая черепица на крышах домов.

А вдоль по дороге неслась, кружась в неистовом танце, удивительно красивая девушка. Темнокожая, с множеством тонких кос, хлеставших её по бокам, в ярко-алом платье, она выбивала каблучками искры из мостовой. Бубен в её руках гудел и звенел, и в ответ ему отзывались из города медные рожки.

В недоумении Костиан нахмурился, глядя на непонятную девицу; и ещё больше он нахмурился, когда ей вослед из города выкатилась шумная, пёстрая толпа, над которой на носилках ехал какой-то старик в цветочном венке, с гирляндой на шее. В воздух летела цветная пыль, розовые и рыжие лепестки, крохотные обрезки бумаги и ткани; веселье и смех наполняли всё вокруг.

И вот его заметили. Обернулись, поманили. Их лица были чисты и прекрасны: у женщин легкий румянец, у мужчин — бронзовый загар. Их руки украшали золотые браслеты и перстни с лиловыми драгоценными камнями, а одеты они были в невесомые шелка и белый лён. Им было так легко поверить, так легко решиться пойти вместе с ними — но не из таковских был Костиан.

Не для того преодолел он путь длиной в пятнадцать лет, полный загадок и ловушек, о нет!

Обернувшись туманом, он рванулся прочь со скоростью тени.

* * *

На душе у Анеты шипели кошки, а в горле застрял противный колючий комок, и это было неправильно. Но ни лучшее платье, которое она берегла на свадьбу, ни поход за цветами с подругами, ни пение медных рожков — ничего не могло ей помочь. Слёзы сами текли по щекам, даже сейчас, когда она шла к реке во главе весёлой процессии.

Сквозь пелену слёз танцующая Ламарра казалась размытым красным пятном. Ни её ловких рук, ни розовых пяток — ничего не было видно. Не было видно и танца. И всё вокруг — такие же пятна: лиловые, белые. Большое жёлтое пятно — песок. Маленькое чёрное — незнакомец, отчего-то бежавший прочь, не сказав ни слова.

Испугался чего-то? Дедушка говорил, люди часто боятся незнакомого. А они шумные, весёлые... может быть, стоит догнать, остановить, убедить вернуться? Но нет. Пускай путники редко забредали в их края, они никогда не бежали прочь — усталые, измученные, они только радовались чистой воде и крыше над головой, им было не до страха. А этот не выглядел усталым, голодным или жаждущим. Значит, он может быть здесь нарочно. А дедушка говорил, что нарочно к ним хорошие люди не ходят, а значит...

«Не сейчас».

Тревога прогнала слёзы, и Анета подняла голову, глядя вверх.

Оттуда ей улыбнулся дедушка — безмятежной улыбкой, полной покоя и тишины.

«Он ведь очень устал, — напомнила она себе. — Очень устал и очень хотел отдохнуть». Он трудился всю жизнь, не покладая рук: собирал людей, учил, направлял, строил дома и стены вокруг домов, мирил поссорившихся и наказывал провинившихся, до последнего дня и последнего вечера.

Но никто не может трудиться вечно, даже они. Однажды наступает срок отложить труды и уйти. Как ушли маменька и папенька, не принявшие дедушкину помощь — так до обидного скоро. Как дедушка, уставший всем помогать. Как однажды уйдет сама Анета. И тогда... она вдруг широко улыбнулась, наконец понимая, к чему это всё — и песни, и танцы, и веселье — тогда они все встретятся там, в далёком доме, где их всегда ждут.

От радости её душа засветилась, и соседка Кара, заметив огонёк в серьге, подтолкнула её в спину: «Твоя очередь петь!».

— Когда я вернусь домой, о, когда я вернусь домой, — начала Анета немного неровно, но быстро выправилась, — то будет всем праздникам праздник, то будет всем праздникам праздник, когда я вернусь домой!

И дед, увенчанный и окутанный цветами, улыбался ей сверху, покачиваясь на носилках, словно приплясывая в такт, пока процессия шла к погребальным кострам у реки.

— Когда я вернусь домой, о, когда я вернусь домой,

Господь оставит свой трон,

Господь оставит свой трон

И пустится впляс.

Потому что нет радости больше, о, нет радости больше,

Чем когда заблудшие дети,

Чем когда любимые дети

Вернутся домой.