Вскрытие (гет)

Причудливые тени вьются у самого потолка, трепещут, словно игривые языки пламени, и завораживают, гипнотизируют резкими, пробивающими насквозь покрывающие стекло снежинки всполохами. Шуршащие звуки разносятся эхом, плетут паутину, и стоит только прислушаться — она оказывается в самом ее центре. Шелест дыхания путается в липких нитях, вырывается из легких облачками пара и порывами ветра в спокойной тишине и гаснет, не достигая призрачного выхода — эфемерной несуществующей свободы, нарисованной белыми красками на рваном холсте.

Металлический скрип скрежетом опускающейся гильотины отдается в ушах, мерный писк вращающихся колес действует на нервы так, что хочется закрыть уши или сломать механизм к чертовой матери, но она только дергает уголком губ и встречается с вопросительным взглядом почетного гостя. Он открывает было рот, и она поспешно кивает приветственно, скрывается на кухне и почти не чувствует врезающегося в спину колючего взгляда.

Он показывается на кухне несколько минут спустя, как ни в чем не бывало подхватывает полотенце и открывает духовку. Сильный пряный запах заползает в ноздри, щекочет глотку и вспарывает уверенность, и она морщится, втягивает его носом и прикрывает глаза. Звон столовых приборов успокаивает, почти убаюкивает, и она вздрагивает и распахивает глаза только тогда, когда ладони неосторожно касаются теплые пальцы и в волосах застревает рассыпающийся снежинками выдох.

Она ведет плечами и щурится, растягивает губы в мимолетной улыбке и ловит укоризненные смешинки в его глазах. У нее под кожей расползается иней, растекается по полу из-под ступней и радостно хрустит, покрывая собой все, до чего способен дотянуться.

— Ты когда-нибудь, — слова вырываются изо рта ледяными вспышками и стынут в горячем воздухе, — хотел съесть меня?

Он замирает всего на мгновение, ведет подбородком, будто усердно думает, и она видит, как яркий свет белоснежной люстры взрывается в его глазах. Она едва ли дышит, словно боится пропустить короткий ответ, слушает ровное биение собственного сердца и следит за подрагивающими ресницами, отбрасывающими длинные тени на его щеках.

— Не думал об этом, — она не знает, насколько он честен, вот только острый взгляд намертво пришпиливает ее к полу.

Чтобы хотеть, не надо думать, вертится у нее на языке, но она молчит, сверлит его вопросительным взглядом и отворачивается, пожимая плечами. В конце концов она никогда не знает, сколько правды в его словах, так же как и не знает, сколько — в ее собственных.

— Гость ждет, — она прячется за этими словами, словно за неприступной стеной, и та непременно идет трещинами от самого основания, — невежливо надолго оставлять его одного.

Он провожает ее пристальным взглядом, она чувствует, как он копьем впивается в ее спину, и бархатный голос ложится вуалью на волосы, подталкивает и захлопывает за ней дверь.

Почетный гость смотрит на нее, вскинув бровь, кривит губы и постукивает пальцами по столу. Она окидывает его беглым взглядом и даже не пытается улыбнуться. Погода за окном привлекает ее гораздо больше, снег сегодня будто и не думает останавливаться, все валит и валит, и ей кажется, что еще немного — и высота сугробов достигнет по меньшей мере середины окна. Снежинки крупные и пушистые, будто опускающиеся на землю ангельские перья, сверкают в отсветах фонарей и ложатся ровным покровом, словно ангелы и в самом деле укрывают замерзшую землю своими ощипанными крыльями.

— Неужто вы — десерт, прекрасная леди? — голос гостя звучит обманчиво ровно, и она одаривает его короткой улыбкой.

Снежники закрывают уличный фонарь, так что теперь снегопад кажется искрящимся золотом облаком, теплым и мягким, а вовсе не холодной, застывающей на коже водой.

— Вовсе нет, — она разглядывает его сквозь полуопущенные ресницы, улыбается уголками губ и качает головой.

Он вертит в пальцах вилку, постукивает ей по краю тарелки мерно, будто выбивает какой-то ритм, и с каждым ударом мигрень сильнее стягивает виски. Шелест шагов разбавляет стук и прерывает его, гость замирает с поднятой рукой, нарочито громко усмехается и роняет вилку в самую середину белоснежной тарелки. Он будто не обращает внимания на вошедшего Ганнибала, сверлит ее придирчивым взглядом и дергает подбородком.

— Вас не было в прошлый раз, так что я возьму на себя обязанность поинтересоваться, знаете ли вы, что уважаемый доктор Лектер подает к столу? — его голос взвивается и опадает, и она едва не закатывает глаза.

Ганнибал поглядывает на нее исподлобья, раскладывает блюдо по тарелкам и ловит каждое слово. Она видит тень недовольства на его лице, и вместе с тем наслаждение и любопытство преобладают настолько, что он и вовсе кажется маленьким мальчиком, подслушивающим взрослые разговоры.

— Вы хотели спросить, знаю ли я, кого Ганнибал подает к столу? — она вторит смешку над самым ухом, втягивает носом его дыхание и поддается мимолетному поцелую. — Позвольте не отвечать на столь очевидный вопрос.

Он усаживается напротив и кивает, а гость поджимает губы и щурится, бросает взгляд на расположившееся посреди его тарелки блюдо и резко выдыхает. Она тихонько смеется, ойкает про себя — аккуратно зашитая рана на животе все еще болит, подхватывает вилку и, не раздумывая, отправляет в рот небольшой кусочек. Гость пристально следит за ее движениями, и она отвечает ему тем же, делает глоток вина и подмигивает, едва скрываясь за прозрачным стеклом.

— И как на вкус? — он выпаливает это слишком резко, склоняет голову набок и едва ли не шипит. — Чувствуете что-нибудь необычное?

Она смеется, перебирает в пальцах салфетку и промокает губы. Он смотрит на нее, вскинув бровь и почти не шевелясь, а гость барабанит пальцами по столу, подается вперед и кусает губы, будто что-то в самом деле зависит от ее ответа. Снег за его спиной липнет к стеклу и стекает талыми каплями, прожигает в пушистом покрове дыры и замерзает осколками льда у самой земли.

— Чувствую, что вы на удивление вкусны, а Ганнибал — потрясающий повар, — она лукаво подмигивает обоим и складывает салфетку на коленях.

Гость открывает рот, будто хочет сказать что-то еще, и Ганнибал перебивает его, звенит вилкой по бокалу и предупреждающие щурится. Снег будто по его команде взвивается ввысь, поднимается к самому небу и исчезает в темно-синих облаках. Будто способное изменить ход время теперь идет вспять, отматывает все к самому началу, туда, где правят тишина и темнота, замирает всего на мгновение и ускоряется, возвращая все на свои места.

— Ешьте, доктор Гидеон, — он широко улыбается, и снежинки снова опускаются на землю уютным покровом, — в конце концов именно вы здесь почетный гость.

* * *

Металл холодит пальцы, звенящий лязг и глухой стук отдаются пульсом в висках, она щурится, вглядываясь в самый центр мишени, и ощущает теплые прикосновения на талии. Легкий ветерок треплет собранные в низкий хвост волосы, ласкает раскрасневшиеся щеки и забирается под тонкую, липнущую к телу рубашку. Движения размашистые, запястье снова ведет куда-то не туда, и нож с насмешливым шлепком падает на траву. Она рассерженно выдыхает, подхватывает еще один и замирает, когда длинные пальцы ложатся на предплечье, останавливая.

— Ты отводишь руку слишком далеко. Не опускай ладонь на плечо, держи ее на уровне затылка, — он поправляет ее руку, крепко сжимает пальцы, будто она может неосторожно отпустить зажатый в них нож, и обдает дыханием висок, — не расслабляй запястье, именно им ты контролируешь траекторию. Давай, попробуй еще раз.

Она делает глубокий вдох и словно проваливается куда-то вниз, когда он отпускает ее и отходит на несколько шагов. Нож в пальцах звенит почти ощутимо, вибрирует, будто подхватывает ритм ее тела, и постепенно теплеет настолько, что становится неотличим от собственной кожи. Она почти не ощущает движения, только металл вдруг блестит перед глазами и исчезает. Протянутая вперед рука замирает с раскрытыми пальцами, она крепко жмурится, захлопывая глаза в то мгновение, когда нож должен встретиться с мишенью.

Глухой стук набатом отдается в груди, прибивает, вколачивает в землю едва ли не по колено, и мурашки ползут по коже, прячутся где-то в волосах и рассыпаются противной дрожью. Два мягких хлопка раздаются у самого уха, и она распахивает глаза, резко оборачивается, сталкиваясь с насмешливым темным взглядом, и опускает голову, утыкаясь носом в подрагивающие пальцы. Горячее дыхание опаляет макушку, и тихий смешок, лукавый и чуточку ласковый прокатывается по коже жарким ознобом.

Нож застревает у самого края, на последней, жирно нарисованной на сосновом стволе линии. Под ним валяется горстка других, менее удачливых товарищей, и, она точно помнит, еще несколько должны быть где-то в колючих кустах. Это первое попадание с самого начала тренировки, и отчего-то вместо затапливающей эйфории от успеха она ощущает лишь странный стыд, будто обманувшая учителя школьница.

Спонтанное желание возникло после того, как один из однокурсников хвастался антикварным набором метательных ножей, но она на самом деле даже не рассчитывала, что после неловкой просьбы они просто возьмут и поедут в лес учиться. Не то чтобы она в самом деле была против, однако энтузиазм давно утих, рука от постоянных бросков ноет от плеча и до кончиков пальцев, и только упрямство не позволяет ей предложить бросить все и поехать, наконец, домой. Еще и зверский голод, невовремя решивший заявить о себе, разносится по кронам желудочно-китовыми стонами.

Щеки вновь затапливает жар, окрашивает пунцовым даже кончик носа, и она спешно оглядывается и вжимает голову в плечи. Яркое солнце клонится к горизонту, трется животом об острые кроны певучих елей и оставляет на объятых стыдом щеках прерывистые поцелуи, ветер свистит где-то под волосами, пускает в пляс мурашки и вплетается в высокую траву у самых щиколоток. Серебристо-рыжие в солнечном свете ножи пестрят яркими пятнами, и она почти слышит их насмешливые вибрации на кончиках пальцев. Усталость давит на плечи, а непримиримое упрямство не позволяет просто выдохнуть и закончить после случайного успеха.

Она наклоняется и подбирает ближайший к ней нож, не пролетевший даже полпути до импровизированной мишени, крутит его в пальцах и разглядывает собственное отражение в полированной стали. Она почти привыкла к ощущению оружия в руках, перебрасывает его из одной ладони в другую и закусывает губу, прищуриваясь. Центр мишени смазанный от нескольких безупречных попаданий, похож на лукаво подмигивающий глаз, и она невольно фыркает, перекатывается с пятки на носок и склоняет голову набок. Едва ли она сможет также даже через несколько лет, но, право слово, какого черта Ганнибал Лектер умеет делать все, о чем бы она не спросила? Он кажется слишком идеальным для нормального человека, и она бы страшно обиделась, если бы не знала, насколько он на самом деле не нормальный.

Нож улетает куда-то в кусты, и из горла вырывается вздох. Теплое солнце ласкает голые плечи, целует замерзшие от металла пальцы, вплетается в волосы рыжими выгоревшими пятнами и стекает на траву, путается в ней и прячется, в последний на сегодня раз подмигивая слепящим до желтых вспышек под веками боком. Гулкий смешок мажет по щеке холодным острым лезвием, вспарывает кожу и застревает в горле, и она шаркает мыском и прячет руки за спиной.

— Если бы я не знал тебя достаточно хорошо, решил бы, что ты пыталась меня убить, — он сжимает в пальцах брошенный неудачно нож и ласково щурится, и она звонко смеется, отвечая широкой улыбкой.

— Разве можно знать кого-то достаточно хорошо? — она склоняет голову набок и тоже щурится, делая рваный вдох на каждый его шаг.

Он мягко смеется, провожает взглядом скрывающееся за деревьями солнце, и его глаза вдруг расцвечиваются ярко-рыжим, искрящимся медовым оттенком, завораживающим и затягивающим гораздо сильнее привычного кофейно-карего.

— Можно знать кого-то лучше, чем самого себя, но все равно недостаточно хорошо, — он склоняет голову, и тень от ресниц накрывает щеки глубокими черными морщинами, — почему ты метнула этот нож не так, как я показывал? Подай мне, пожалуйста, коробку.

Она вздрагивает и глухо смеется, наблюдая за тем, как он покачивает нож в пальцах, и отворачивается. Коробка от ножей в машине, и она делает всего несколько шагов по влажной траве, пожимает плечами и облизывает губы. Один, словно всеми позабытый нож, привлекает внимание, и она смотрит на него долго, пытается вспомнить, что именно сделала не так, и хмурится. Ветер треплет волосы, размазывает капельку пота по лбу, остужает зацелованную скрывшимся солнцем кожу и нашептывает на ухо какие-то глупости.

Мурашки покрывают предплечья, подушечки пальцев немеют от холода всего на мгновение, и она выдыхает, будто выпускает наружу скопившийся в груди жар, крутит нож в пальцах, как это только что делал он, и закусывает губу. Плечо неприятно ноет от непривычной нагрузки, протестует против любых движений, и она прикрывает глаза, разворачивается на пятках и делает резкий взмах. Нож с глухим стуком застревает в стволе дерева под мишенью, погружается в кору как в человеческую плоть, и ей неожиданно нравится прокатившееся по внутренностям ощущение от подобного сравнения. Она даже почти видит упавшую на примятую траву капельку крови и не может отвести от нее взгляд.

Он смотрит на нее пристально, не отрывая взгляда от поджатых пальцев и хмурой морщинки между бровей, задумчиво поджимает губы и, кажется, почти сливается с окружающей средой. Она замечает его только когда перестает слышать гром собственного заполошного сердца в ушах, выдыхает и расслабляется, будто становясь в одночасье какой-то другой собой.

— Об этой технике я расскажу тебе в следующий раз. Очевидно, тебе так проще, — его голос режет остывающий воздух и застывает перед самыми широко распахнутыми глазами, — а теперь все-таки подай мне коробку.

Она моргает и вздрагивает, поспешно отворачивается и зарывается в нутро машины едва ли не целиком. Коробка от ножей лежит на самом краю сиденья, и она накрывает ее своим телом, рвано выдыхает и кусает губы, пытаясь сдержать рвущуюся на лицо улыбку. Вот теперь-то, теперь она чувствует накатывающую изнутри эйфорию, будто сделала что-то невероятное, и тысячи бабочек щекочут внутренности, и теплый ветерок ласково оглаживает часто вздымающуюся грудь. Улыбка липнет к губам, сдавливает щеки и смежает веки, так что она не сразу замечает бархатную коробочку в самом углу распахнутой коробки. Не задумываясь, она подхватывает обе и распрямляется слишком резко, едва не ударяясь макушкой о потолок.

— А что в этой коробочке? — она передает коробку из рук в руки, и ей наверняка всего лишь кажется, что в его глазах мелькают озорные искорки.

Однако ей определенно не чудятся лукавая усмешка и обольстительный прищур, от которых пальцы сводит судорогой, а в горле застывают какие-то еще дурацкие слова. Он смотрит на нее сверху вниз насмешливо, ведет подбородком и вкладывает коробочку обратно в ее так и застывшие перед ним пальцы:

— Открой, если любопытно.

Она раскрывает рот и тут же его захлопывает, неожиданно для себя смеется и кивает, отступая на несколько шагов. Влажная от вечерней росы трава хлюпает под ботинками, сумерки опускаются на шелестящие кроны, и яркие оттенки теплого солнца сияют отпечатками на веках и призрачными поцелуями на коже. Мерзлая дрожь проходит по телу, высыпается песком из ботинок и сияет серебристым холодом в тускнеющем небе. Бархат коробочки приятно ласкает пальцы, тонет в уставших ладонях, и она медлит долгое мгновение, кутается в его мягкую темноту и делает один глубокий вдох за другим.

Изящное тонкое кольцо сияет завораживающим зеркальным светом, и она, кажется, даже видит в нем отражение собственных широко распахнутых глаз. Единственный крупный камень в середине напоминает застывшую слезу, рассыпается вспышками по поверхности кольца, и от этого рябит в глазах и дыхание застревает в груди. Все вокруг кажется ненастоящим, продолжением дурацкого сна, но она не моргает, сверлит взглядом неожиданное украшение и видит в нем гораздо больше собственного отражения. Под кольцом ютится крохотная карточка, она скользит по ней взглядом снова и снова, едва ли дышит и, кажется, вовсе превращается в такую же сверкающую холодным светом статую.

Длинные пальцы касаются ее талии осторожно, пускают жаркие мурашки по коже, дыхание опаляет волосы, и мягкие губы прижимаются к виску, оставляют один поцелуй за другим, так что что-то внутри смешивается, сворачивается в узел и лопается, разрывая в кровь чувства. Она выдыхает, откидывается на его грудь и слушает биение сердца под самым ухом. Бархатная коробочка в пальцах кажется неподъемно тяжелой и вместе с тем невероятно легкой, так что она не может ни отпустить ее, ни признать своей. Надпись на карточке выжигается раскаленным клеймом под веками, и она смотрит и смотрит, пока его голос не раздается в ее собственных мыслях:

— Будешь моей женой?