Вскрытие (гет)

Погода сегодня выдается на диво приятная для Балтимора. Снег валит с самого утра, так что дорожки оказываются засыпаны напрочь, сыплется с неба крупными хлопьями, кружит в воздухе и оседает в подставленные ладони. Капельки воды скатываются по пальцам, впитываются в рукава и исчезают, точно сливаясь с бегущей по венам горячей кровью. Снег застилает взор, и все вокруг выглядит белым, прекрасным и чистым полотном, так что кажется, на нем можно нарисовать новую жизнь.

Она невесомо выдыхает, разглядывая летящие снежинки сквозь стекло, прикрывает глаза на мгновение и подхватывает серебряный поднос. Джек сидит за небольшим круглым столиком, разглядывает интерьер с неподдельным интересом и переводит на нее взгляд, стоит ей объявиться в комнате. Снег кружит за его спиной, опускается сединой в темные волосы и оседает в неровностях кожи. Она ставит перед ним поднос, и Джек подается вперед, втягивает носом воздух и довольно кивает.

— Ганнибал любит вино, но я предпочитаю чай, — она разливает ароматный напиток по чашкам из тонкого фарфора и усаживается напротив.

Джек поджимает губы, оглядывается, будто за его спиной может вырасти снежный монстр, кивает чему-то в собственных мыслях и тянется к сахарнице. Сахар сыплется как снег, пропитанный влагой, тяжелый и сверкающий, и на нем уже нельзя написать картину — он и есть картина.

— То, что нужно в подобную погоду, — Джек делает глоток и прикрывает глаза, выдерживая паузу, — я не спрашивал тебя о докторе Лектере.

— Но ты пришел поговорить о нем, — она смеется, подхватывает чашку пальцами и едва-едва щурится, — к чему тянуть и ходить вокруг да около?

Горячий чай обжигает горло, проходит жаркой волной по внутренностям, и она жмурится от удовольствия. Хрупкий фарфор приятно лежит в пальцах, ощущается тонким крылом прекрасной бабочки, и она отпускает его, ставит на стол с тихим стуком и растягивает губы в улыбке.

— Ну что ж, — Джек подбирается, усаживается удобнее и смотрит на нее исподлобья, сцепив ладони перед собой, — что ты знаешь о Уилле Грэме?

Она шумно втягивает воздух и прикрывает глаза. Под веками проносятся картинки, она ведет подбородком, разворачивает чашку и берет ее другой рукой. Она чувствует на себе выжидающий взгляд Джека, распахивает глаза и склоняет голову набок, делая небольшой глоток.

— Уилл Грэм, — она растягивает гласные, будто не может припомнить, и Джек вскидывает брови, — тот парень, совершивший несколько убийств? Я читала о нем, в статье, кажется, было написано, что он помогал ФБР.

— Он помогал мне, — Джек рубит слова, и она вскидывает руки, — и он утверждает, что невиновен.

Дыхание замирает и вырывается изо рта клубами пара. Снег на улице будто летит вверх, возвращается к небесам, и время повторяет его ход. Стрелки часов крутятся в обратную сторону, отмеряют неправильное время, маятник нервно покачивается, и старая кукушка вовсе не голосит в полдень. Она моргает, и все возвращается на свои места. Кукушка в часах пронзительно кричит, и Джек дергается, отодвигает чашку подальше и косится в ее сторону неодобрительно.

— Хорошо, — она кивает, поглаживая пальцами волнистую поверхность чашки, — при чем здесь я? И при чем здесь Ганнибал?

Джек поджимает губы и снова оглядывается, делает глубокий вдох и качает головой. Снег за его спиной успокаивается, и людей на улице становится больше. Они снуют туда-сюда, переговариваются и почти не смотрят вверх. Их взгляды устремлены себе под ноги, и они вовсе не обращают внимания на кружащиеся над их головами резные снежинки.

— При том, что он обвинил в этих преступлениях доктора Лектера, — Джек хмурится, пристально следя за ее реакцией, и она отставляет чашку и стирает с лица улыбку, — Уилл Грэм утверждает, что Ганнибал Лектер — Чесапикский Потрошитель.

Она не может сдержать смешок. Он вырывается из горла сдавленным хрипом, разрывает повисшую на миг тишину и тонет в остывающем чае. По чайной поверхности проходит рябь, и отражение смазывается, так что она больше не видит собственных глаз. Джек вопросительно вскидывает бровь, приоткрывает рот, будто хочет сказать что-то еще, но молчит и ждет ее слов.

— И что в итоге ты хочешь от меня? — она стучит пальцами по столу и разглядывает снег через плечо Джека. — Чтобы я кивнула, и ты пошел его арестовывать? У тебя ведь нет улик, иначе он бы уже сидел за решеткой.

— Это подтверждение или отрицание? — Джек усмехается и закидывает ногу на ногу.

— Это «я не хочу говорить с тобой на подобную тему», прости, — она берет часть фразы в кавычки пальцами и пожимает плечами, — не думаю, что мои слова тебя убедят, что бы я ни сказала.

Джек сверлит взглядом ее лицо почти минуту, а потом выдыхает и откидывается на спинку кресла. Он громко усмехается и выдыхает, переводит взгляд на тикающие чересчур громко часы и следит за покачивающимся из стороны в сторону маятником. Она смотрит на снег, и он снова усиливается, окрашивает улицу в белый и застилает взор махровой пеленой. Часы тикают в ритм биения сердца, секундная стрелка лениво перетекает от цифры к цифре, и ее глаза тоже движутся по кругу, в конце возвращаясь к самому началу.

— Это нет? — Джек допивает чай залпом и накрывает чашку ладонью, когда она жестом предлагает налить еще.

— Это нет, — кивает она, опуская руки.

Джек молчит долго, смотрит куда-то за ее плечо и думает над чем-то своим. Она вертит в пальцах фарфор, оглаживает бархатистые стенки и стучит по ним ногтем, и по комнате расползается приятный звенящий отзвук. Часы отбивают четверть часа, и гул их боя сливается со звоном и взвивается вверх.

— Хорошо, — Джек поднимается, и она встает следом, и только теперь улыбка возвращается на ее лицо, — я обещал не спрашивать, поэтому просто замнем, если не захочешь отвечать. Почему вы с ним все-таки расстались?

Она проводит его к двери, и в помещение врывается холод. Снег влетает следом, оседает на волосах и тает, холодными капельками лаская кожу. Джек улыбается, растирая ладони, и она хихикает, подставляя руку снежинкам. Несколько приземляется на кончики пальцев, и она обдает их горячим дыханием.

— Мы познакомились, когда мне было девятнадцать, — она поджимает пальцы и качает головой, — поженились спустя два года. В какой-то момент я просто заметила, что в моей жизни больше его, чем меня.

Джек удовлетворенно кивает, подставляя лицо снегу и холодному ветру, вздергивает воротник и прощается, скрываясь в белесой мгле. Снег становится похож на туман, снежинки мельчают, и теперь ей кажется, будто с неба сыплется песок. Кварцевый песок или соль, но вовсе не холодный снег, обжигающий пальцы и стекающий слезами по щекам.

* * *

Колокольчик над дверью противно звенит, и она обещает себе срезать его к чертовой матери. Находиться в магазине неуютно, но уходить она не собирается, она уже сделала первый шаг, и следующий принадлежит не ей. К вечеру снег утихает, водит ленивые хороводы вокруг зажигающихся фонарей и не оседает на землю. Снег кружится и взлетает, покрывает плечи белой пеленой и сплетается в тонкое, невесомое кружево на ресницах. Снег под ногами хрустит и проминается, словно кричит под тяжестью людских сапог, и тот, что в воздухе, вторит ему шуршащей песней. Последняя колыбельная зимы утихает, врезаясь в стекла домов, тлеет в тепле каминов и испаряется сизым дымом благовоний. Резные балки под потолком впитывают и запоминают, и дерево шорохом встречает прикосновения.

В нос ударяет запах свежести и влаги, вечерний гость стучит ботинками, стряхивая налипший снег, и цветы в его руках шуршат песней теплых ветров. Она не поднимается, лишь откладывает увеличительное стекло и несколько золотых украшений в сторону и улыбается, когда он скрывает собственное лицо букетом.

— Не припомню, чтобы ты дарил мне цветы, — она смеется, и он лукаво подмигивает, склоняя букет набок, — это всегда были трупы.

— Это были картины, — он протягивает ей цветы, вкладывает в протянутую ладонь и улыбается так, что от глаз лучиками разбегаются тонкие морщинки, — Джек итак подозревает меня, не хотел отступать от сценария.

Она качает головой и все же поднимается. Нужно поставить цветы в вазу, и одну походящую он как раз разглядывает, едва касаясь кончиками пальцев. Это китайский фарфор, тончайшие лепестки его сплетаются в единое целое и кажется, что тронь — и она рассыплется. Ваза кажется слишком хрупкой, слишком эфемерной и ненастоящей, и наверное именно этим она похожа на нее.

— Он приходил ко мне сегодня. Спрашивал, не ты ли Чесапикский Потрошитель, — розы рассыпаются в разные стороны, сдерживаемые лишь тонкими стенками, и она кончиками пальцев стирает с лепестков капельки влаги, — что за игру ты ведешь?

Он смотрит на нее долго, она чувствует его взгляд под собственной кожей, глубоко внутри, глубже, чем она может себе представить. Она пропитана им насквозь, он въелся, как осточертевший, но все еще любимый запах, впутался в волосы и мысли. Он сидит внутри нее, как чертово второе я, и первого у нее вовсе не существует.

— Я сказала ему, что сдам тебя, как только ты уберешь нож от моей шеи, — она беспечно смеется, и он едва заметно прищуривается, — не знаю, чего ты добиваешься, но кто-то впервые подобрался так близко.

— Ты волнуешься за себя или за меня? — он отвечает слишком быстро, едва не перебивает ее, и она усмехается, разворачиваясь к нему лицом.

— Ты мне скажи, — она тянет слова, и он понимающе склоняет голову.

Прикосновение губ кажется обжигающим холодом, длинные пальцы путами смыкаются на предплечьях, и она вовсе не против. Она подается вперед, кутается в него, словно в дорогое пальто, обхватывает ладонями плечи и выдыхает в губы. Она не чувствовала его прикосновений слишком долго, чтобы забыть, слишком долго, чтобы ощущать себя целой.

Он ведет по ее рукам, цепляет пальцами ткань блузки, поднимается выше, задевает неосторожно кожу, надавливает и прикусывает губу, оставляя на ее теле следы. Она хватается за его пальто, потому что пол плывет под ногами, и она раскачивается, будто хлипкий кораблик в шторм. Отпечатки его пальцев горят огнем на коже, отпечатки губ вспарывают рот, и он проникает внутрь. Она наполнена им, так, что переливается через край, она, кажется, и есть он, и ее это на самом деле устраивает. Ее устраивает быть с ним, ее устраивает быть им, и бунтарская разлука только подтверждает это, а вовсе не опровергает.

Он отрывается от нее также резко, оказывается вдруг в другом конце комнаты, поправляет воротник пальто и вдыхает полной грудью. Она усмехается, опускает ладонь на цветы, так что края лепестков забавно щекочут кожу, и переламывает один из бутонов у самого основания стебля. Колючки вспарывают кожу, окрашивают алым, и ей нравится, как он ведет носом и вопросительно вскидывает бровь. Алые лепестки рассыпаются по ладони, смешиваются с кровью и падают на пол, оставляя отвратительные отпечатки на старинном паркете.

— Ты сказала, тебе неуютно здесь, — он оглядывается, отрывая тяжелый взгляд от ее руки, и искушающе улыбается, — и я решил пригласить тебя на ужин.

Она ведет плечами и растягивает губы, стряхивая с ладони капельки крови. Снег за ее спиной утихает, ложится плотным настилом на землю, укрывает черный асфальт и пороки, которые люди стараются скрыть. Снег серебром сверкает, словно прокладывает мягкую тропинку, протопчешь — и не вернешься назад. Она бросает взгляд на его отражение в стекле, смотрит на собственное и смеется. Кровь впитывается в доски, смешивается со снегом за окном и смазывается, стирается, превращаясь в окрашенные алой помадой губы.

Он смотрит на нее долго, буравит пристальным взглядом, копается в самой подкорке, и ей чертовски нравится ощущать его в своей голове. Он стряхивает с рукавов капельки растаявшего снега и вскидывает подбородок, приглашающе протягивая раскрытую ладонь. Она усмехается, провожая взглядом разбавляющую кровь воду, и вкладывает пальцы. Кровь пачкает перчатки, и ее вовсе не видно на черной коже. Он притягивает ее ладонь к губам и невесомо целует костяшки пальцев, смотрит пронзительно и отпускает, подставляя локоть. Она сдирает с вешалки кремовое пальто, и алые росчерки неосторожно ложатся на ворот. Свет гаснет резко, и всего мгновение в наступившей тьме перед собой она видит лишь его глаза.

— Я бы осталась не только на ужин, — он понимающе кивает, проводит носом у самой ее шеи и оставляет теплый поцелуй у мочки уха.

— Я подготовил не только ужин, — дверь машины распахивается, и последнее слово снова остается за ним, — естественно.