Шелест (джен)

Перед невысоким и, честно говоря, символическим забором я останавливаюсь. Теплый летний ветер вдруг обдает холодом, и я поплотнее кутаюсь в вязаную кофту. Я мерзну даже летом, уже... Уже и не помню сколько. Наверное, столько же, сколько прихожу сюда. И столько же, сколько не решаюсь зайти дальше забора.

Каждый раз твержу себе, что надо. Здесь нет ничего страшного, и что мне самой легче станет. Но стоит увидеть темный забор, а за ним ровные ряды надгробных плит, как сердце сжимается, а ноги отказываются идти дальше.

Вот и в этот раз я все так же стою перед забором, зная, что нужно пройти лишь с сотню шагов, и я окажусь на месте. Третий ряд слева, шестое надгробие справа. Отсюда видно его макушку, так что мне хватает с лихвой.

— На кладбище обитают те, кого уже нет. Так что заходите, — чужой голос звучит совсем рядом, я вздрагиваю и резко поворачиваюсь в сторону говорившего.

Им оказывается высокий старик, в темной куртке с нашивкой "охрана". Странно, раньше я его не видела. Но, может, и он ко мне раньше не подходил?

— Извините, — я с трудом разжимаю пальцы, до белых костяшек сжимавшие забор, и отступаю на шаг.

— Вам не за что извиняться, — он качает головой. — А сюда все же стоит зайти. Здесь, кроме нас с вами, никого нет, но я могу сопроводить вас к тому, кто был вам когда-то дорог.

Мне совершенно не хочется пересекать даже черту забора. До боли, до крика, до черноты перед глазами. Мне страшно. Я с трудом сглатываю. Сейчас я вольна развернуться и уйти, как делала сотни раз до этого, и никто не осудит меня за это. Но я устала приходить сюда из раза в раз и стоять в этом поистине мрачном месте. Может, в этот раз, чтобы решиться, мне хватит чужой компании?

Словно почувствовав мои сомнения, охранник протягивает мне руку, молча предлагая свою помощь и поддержку. И, поколебавшись пару секунд, я вкладываю в нее свою.

Ровные, словно по линейке вымеренные, ряды могил. Первый, второй, третий. Мой нежданный спутник не говорит ни слова, хотя я стараюсь идти как можно медленнее, буквально продираясь через ставший вязким от моего страха воздух.

Мы идем мимо черных, безликих камней чужих, уже давно оставленных пристанищ, и подходим к нужному. Кому нужному, не понятно, потому что я на последних метрах закрываю глаза, отдавая себя на поруки моего провожатого.

Тихо поют птицы, легкий, снова теплый ветерок играется с подолом моего платья. Я жмурюсь, чувствуя, как из-под крепко зажмуренных век текут слезы. Нет, я не готова, я не хочу видеть... Можно мне, пожалуйста, обратно? Я очень прошу!

— Прошу вас, не плачьте, — охранник на удивление вежлив. — Вы не одна. Мы с вами вдвоем здесь. И вы сильная, я знаю. Вы сможете открыть глаза и принять. Ваше время пришло, — он легко гладит меня по руке в попытке успокоить. — Давайте, я рядом.

Поймав минутный порыв, почувствовав поддержку, я распахиваю глаза. И тут же зажимаю рот свободной рукой, пытаясь сдержать стон боли. Нет, этого не может быть.

Перед глазами снова темнеет, сторож придерживает меня за плечи, но перед глазами отчетливо стоит картинка надгробия.

"Васнецова Алина 25.03.1989-13.11.2017."

Моего надгробия. Я умерла холодной ноябрьской ночью. Замерзла, отчаявшаяся, в парке, от того, что родные выгнали меня из дома, убив не только меня, но и только зародившуюся жизнь под сердцем.

Я всхлипываю и опускаюсь на колени перед собственной могилой. Мне не сколько жаль себя, сколько того ребенка, что мог бы стать моим. От потери невыносимо больно, но в то же время мне необычно легко от того, что я наконец дошла сюда. Что я, наверное, свободна?

На плечи опускаются теплые руки.

— Долго же вы шли, Алина. Позволите проводить вас и дальше?

— Только если вы пообещаете, что у меня будет шанс все исправить, — шепчу я.

— Обязательно.

Через несколько мгновений на маленьком кладбище становится пусто. Лишь быстро тающий снег на могиле Алины напоминает о том, что здесь кто-то был, но и он скоро исчезнет.