Шелест (джен)

Твои губы теплые. Ты встречаешь меня на пороге и тут же целуешь. Так аккуратно, нежно. Совсем как живая. От поцелуя бегут искорки по телу, я обхватываю твое лицо холодными руками и целую в ответ, потому что так легче забыть, что мы не люди. Потому что, скорее всего, это последний наш поцелуй.

Маленькое представление для наших соседей — Маргарита Ивановна, вдова, не привлекалась, в митингах не участвует; Ольга Николаевна, двое детей, мальчик и девочка, ненавидит киборгов за то, что убили мужа, круглосуточное наблюдение — заканчивается громким хлопком двери и твоим тихим стоном. Правильно, пусть думают, что у молодой пары есть дела поважнее, чем обсуждение политики.

Я целую тебя снова, хотя в этом больше нет необходимости. Но я все равно целую, потому что хочу. Наверное, во мне слишком много осталось от человека. Хотя казалось бы, что там еще может быть живого?

Мозг давно представляет собой идеальную машину. Я постоянно анализирую все вокруг и потому слышу, как Маргарита Ивановна ворчит про распущенную молодёжь. Словно в ответ ты снова стонешь и разрываешь поцелуй. Твои глаза золотятся от смеха, но я знаю, что это лишь блики от света из кухни.

Но мне нравится думать, что тебе весело. Что ты сделала это, потому что тебе стало смешно, а не потому, что это целесообразно, чтобы отвести от нас подозрения. Что в тебе тоже есть что-то человеческое. Что ты тоже еще жива.

Ты легко стучишь по виску, разворачивая перед глазами внутренней интерфейс. Такое есть только у нас — киборгов первой партии. У всех последующих его можно вызвать только через компьютер, предварительно получив доступ от лица с правами администратора. То есть от начальства. А у нас его нет — мы вольнодумцы. Самое первое поколение людей, решившихся лечь под нож. Мечтатели теперь мертвы. Кто же знал, что процент искусственных органов в наших телах скоро опасно приблизится к сотне, а сами машины и вовсе захватят власть? Нас почти не осталось таких — свободных.

И теперь мы на задворках человечества, в одном из неблагополучных кварталов целуемся, чтобы собрать информацию против людей, что все еще пытаются сопротивляться. Люди вообще упертые. И удивительные. И потому я уже третий месяц сознательно искажаю отчеты и говорю, что сосед сверху — Кривов Игорь, совсем-совсем, вот ни капельки не ходит на собрания сопротивления.

Кажется, за последние три года, прожитые в этой квартирке, я совсем очеловечился.

— Как прошло собрание? — шепчешь ты и ведешь меня на кухню. Люди же едят после работы. — Ты сегодня поздно.

Я смотрю на тебя и понимаю, что бесповоротно влюблен.

— Я поддерживаю сопротивление, — признаюсь и тут же вжимаю голову в плечи. Совершенно человеческий жест, и поэтому он мне нравится. — Извини.

Мы должны докладывать о таком. А после этого переметнувшийся киборг подлежит уничтожению. Но я просто уже не могу молчать, только не с тобой.

— Ты шутишь? — отшатываешься и смотришь недоверчиво.

— Нет, — я неловко улыбаюсь.

Ты молчишь. Я не знаю, то ли строчишь донесение, то ли просто перевариваешь информацию. Я прохожу к шкафчику и привычно гремлю посудой. Даже наливаю зачем-то чаю и грею руки о кружку, словно они хоть когда-то мерзли.

— Зачем ты мне это сказал? — короткие твои волосы скользят по запястью, когда ты заправляешь прядь за ухо. — Зачем, Дим? Хотя нет, я не хочу ничего слышать. Я не пойду за тобой.

— Я знаю. Я пришел попрощаться, Лен.

— А я ужин приготовила, — хмыкаешь ты и качаешь головой. — Планировала романтический вечер. Как раз по расписанию. А теперь должна быть истерика?

— Я не знаю. Давай посидим часов до пяти? А потом ты меня сотрешь.

— Что?! — ты наконец вздрагиваешь. Проявляешь чуть больше эмоций, чем предполагает свободная линия поведения.

— Отформатируешь. Будто нас и не было никогда. Нас ведь и не было, Лен, — я отставляю стакан в сторону и подхожу чуть ближе. — Давай на полчаса представим, что мы действительно влюбленная друг в друга пара? Что у нас все впереди. Что мы еще живы, — последнюю фразу я почти шепчу. — Прошу.

Ты хмуришься. Кусаешь губу и отводишь взгляд. Наверное, человеку было бы тяжело принять решение быстро. Ты же киборг, как и я. И потому через пару секунд киваешь и тянешь меня в зал. А после сворачиваешься клубочком у меня в объятьях. Ты — согласна?

За окном догорает закат, я глажу тебя по волосам, а ты уютно посапываешь у меня на груди. Мне удивительно хорошо, и даже дождь за окном не портит это ощущение покоя. Это ощущают люди, когда счастливы? Хотя я, может, тоже еще не до конца киборг, раз думаю и чувствую. Но я совсем забыл, каково это, быть человеком полностью.

Ровно через полчаса ты шевелишься и поднимаешь голову. Мне кажется, что в уголках твоих глаз блестят слезы, но ты не даешь мне проанализировать, целуя так, что на мгновение я забываю, как дышать.

— Это не честно, — сипло шепчу между поцелуями. — Совсем-совсем не честно, Лен. Ты же все равно все забудешь…

— Зато ты нет.

Мы целуемся как сумасшедшие, и, кажется, все же выполняем полностью план по романтическому вечеру. Ты засыпаешь — уходишь на перезагрузку системы — перед этим все-таки спросив: «Чем они достойны?» Я не отвечаю, лишь целую высокий лоб и отвожу волосы от твоего лица. Они достойны тем, что чувствуют. Тем, что живы. И если я могу помочь им выиграть, то я должен помочь.

И ты тоже это понимаешь. И ты тоже неправильная, раз устроила мне такое прощание. Раз добровольно форматируешь кусок своей памяти, чтоб дать мне шанс пожить еще немного. И еще раз встретиться.

Когда меня привели на площадь для публичной казни, хотя точнее будет, для публичного расчленения, я ни о чем не жалел. За те три года, что мне удавалось скрываться от бдительного ока правительства, я помог сопротивлению оказать реальное сопротивление. Оно стало набирать сторонников и бороться с машинами. Однако я попался. Меня вычислили, а затем напомнили, что большинство моих органов уже давно не живые. Что металл в моем теле боится разрядов тока. И что меня можно подчинить, как марионетку.

Люди, члены сопротивления, успели скрыться. Хотели забрать и меня, но я не разрешил. Превращаться в огромный маячок мне не хотелось.

И вот сейчас я стоял посреди площади и искал в толпе тебя. Я одновременно хотел увидеть тебя и боялся этого. Как будто один взгляд мог что-то исправить. Фоном шло обвинение в измене, предательстве и работе на сопротивление. Мне было все равно. Все пропало, исчезло, когда я все же нашел в толпе тебя.

Моя смерть ничего не значила. Сопротивление уже само наберет обороты и все-таки выиграет. Я сделал все, что мог. Моя смерть ровным счетом ничего не меняла в этом мире. Я знал, что так будет.

Я встретил твой взгляд. По твоим щекам текли слезы. Ты меня помнила. Моя смерть была значима только для тебя. Как жаль, что мы вновь встретились слишком поздно.