Поствоенные записки (гет)

* * *

Он подошел и пристроился на самый край дивана. Я слышала его дыхание. Странный горьковатый запах. Снейп смотрел прямо мне в глаза.

Что он делает? Так внимательно и испытывающее смотрит… неужели… Читает сознание? Пускай… я и не собираюсь скрывать свои мысли… да у меня их и нет, ни одной связной мысли после пробуждения…

— Все нормально, Грейнджер. Я проверил все. Ваш новоприбывший находиться под действием нескольких десятков зелий, оттого и не просыпается.

Меня что-то душило, изнутри, из самого сердца.

Не уходите, профессор…

Из моего счастливого прошлого рядом позволено было остаться только вам. И ваша черная мантия — единственная ниточка, удерживающая меня на плаву. Хотите читать мысли? Читайте! Вы не будете разочарованы, профессор… всё та же самодовольная дурочка Грейнджер… сплошные эмоции … и горы знаний из учебников.

Может быть, нужно было начать говорить о Лорде, больных или Белле?

Ведь он зачем-то пришел. Ясно же, ему хотелось уйти, но он обещал помочь, а Снейп всё привык доводить до конца. Я прокашлялась.

Он продолжал пристально смотреть на меня, и у него опять дернулся кадык.

— А чем вы сейчас занимаетесь, сэр? — спросила я, не поднимаясь с дивана, намеренно невпопад, просто для того, чтобы хоть что-нибудь спросить.

Он сдвинул брови и, как будто нехотя, ответил:

— Преподаванием, вы и так это знаете. А еще фармакологией. Есть несколько лабораторий, где маги и магглы работают бок о бок. Лорд это устроил, чтобы мы могли создать лекарства от неизлечимых болезней. Знаете ли, Грейнджер, существуют болезни, против которых магия бессильна — например, СПИД и рак. Я руковожу лабораторией. И это приносит не только удовлетворение, но и деньги

Я кивнула головой.

— Конечно, такое занятие куда увлекательней, чем преподавание в Хогвартсе. И никто не действует вам на нервы.

— Вы, Грейнджер, даже спустя такое количество времени на нервы мне действовать продолжаете, — усмехнулся он, поднимаясь с дивана.

— Почему Гарри проиграл, профессор? — неожиданно даже для себя спросила я. — Ведь мы уничтожили все хоркруксы. И сам Гарри…

— Будьте умнее, Грейнджер. Не только живые, но и мертвые, — задумчиво ответил он.

Уже подойдя к выходу, Снейп, поколебавшись, вернулся и укрыл меня пледом.

От пледа пахло горькими травами, а во мне ворочалось глупое, отчаянно женское сердце, которому так не хватало ласки.

Через час я выскользнула из кровати. Мне все не давали покоя его слова. Не только живые, но и мертвые…

Ударившись о косяк двери и зажав себе рот, я выскользнула из каморки. Быстро пошла по коридору, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Снейпа и невесть кого еще. Открытая дверь библиотеки, из-за которой лился рыже-желтый свет факелов, застала меня врасплох. Я совершенно не ожидала, что кто-то может, как и я, сидеть над книгами ночами. Разве что Снейп. Ну, да, точно… Я резко остановилась и скользнула в нишу за гобеленом тихо-тихо. Мужчина, завесившись от окружающего волосами, читал. Его руки в белых манжетах, то и дело, скользили по страницам. Черный, безукоризненно сидящий сюртук выглядел, как какой-то модный выпендреж, ведь в таких давно никто не ходит. Зачем же Снейп носит его?

Я смотрела на него, прокручивая в голове разговоры, все, что были после войны. И совершенно нелепо вспоминала его руки на моей коже и то, как он укрывал меня. А еще дергающийся, то и дело, кадык. Мне было не то приятно, не то неприятно, и сосало под ложечкой в ожидании чего-то. Вдруг какое-то болезненное удовольствие охватило меня вместе с неожиданным ознобом.

И я думала о его сухих, как смятый пергамент, губах. И линии бровей.

Это казалось естественным, ведь мне девятнадцать и я, как ни крути, девушка. Глупая и наивная. Наверное.

Естественно и пугающе.

Наткнувшись на что-то, Снейп тяжело откинул голову на спинку кресла и прикрыл натруженные глаза. В этом жесте было столько усталости и тоски, что мне стало не по себе. Он погасил свет, положил книгу на вторую полку левого шкафа и совершенно бесшумно закрыл дверь. Я замерла, надеясь, что он меня не увидит.

И он не увидел, чуть сгорбившись, прошел мимо.

Я поспешила в библиотеку. Я должна была узнать, что он читал… Вторая полка… Полка… Что же тебя так волнует, Северус Снейп? Что ты ищешь? Что? Забрать книги он бы не смог — Белла узнает тотчас. Значит, вернется, прочтет еще раз. Еще.

Я открыла пожелтевшую от времени книгу. И ужаснулась. Строчки заплясали перед глазами. Можно было создать хоркрукс из мертвого младенца. Главное условие — ребенок должен быть твоим сыном или дочерью.

Так вот, о чем говорила МакГонагалл! Лорд убил своего ребенка и поселил в него часть души. После чего похоронил.

Так вот, почему сдался Гарри…

* * *

С утра накрапывал дождик, уже не снег.

Ну да, скоро весна.

Я натянула синюю толстовку, капюшон сползал на глаза, и мне ничего не было видно, только темную ткань перед глазами.

Выходить не хотелось, было отчасти стыдно перед профессором, что так вторглась в его жизнь, а отчасти просто не хотелось вновь и вновь видеть лица жертв бесконечной войны.

Я прислонилась спиной к входной двери. Серенько и уютно было в моей комнате. Как хорошо ничего не делать, не думать.

Ну, хватит нюнить, Гермиона. Иди уже. Опоздаешь.

Я не хотела никуда идти. Снейп вчера все уладил. И только решила забить на обязанности, как…

А что я буду делать в этой комнате одна?

Думать об убитом десятки лет назад ребенке?

Лежать на диване и пялиться в потолок, пока не заслезятся глаза? Лежать на диване, вспоминать ребят и жмуриться, чтобы не заплакать? Воспоминания о прошлом — трясина — захватывают, затягивают, топят в себе. Но помочь ничем не могут.

Я сильнее закуталась в толстовку и поспешно выбежала из комнаты.

У дверей лазарета меня встретила Катарина, тотчас схватила меня и оттащила в угол. Большой живот ходил ходуном под ее тонкой белой рубахой.

— Гермиона, ты пойдешь на бал? — торопливо спросила она.

— Какой бал? Я не знаю ни о каком бале.

— Бал в Хогвартсе, Мне сказали новые пленники, — Катарина кивнула в сторону новоприбывшей семьи. — Лорд на этой неделе устраивает бал, праздни, в честь всех, кто выжил в войне. Мне сказали, что Золотое Трио будет в полном сборе. А ты, ведь, его часть.

Разгромленное, сломленное Золотое Трио — как символ победы Лорда.

— Я не пойду, Катарина, — грубо оборвала я ее речь.

— Тебе будто оставят выбор!

— Тебе-то какое дело?!

— Ты не понимаешь, — сказала Катарина. — Не в Бале дело. Там будет Рон Уизли. И, может, ты…

— А!.. — вырвалось у меня. — И что же я с ним буду делать?

Я взглянула на нее и увидела на ее лице выражение такого любопытства, такого страстного рвения давать советы и кровожадного желания делиться опытом, что даже рассмеялась.

— Я собираюсь уйти в монастырь, — сказала я серьезно.

Тогда Катарина, не особенно удивившись, пустилась со мной в длинную дискуссию о радостях, страстях и семейной жизни. Обо всем том, что было знакомо мне лишь в малой степени. Потом она заговорила о плотских наслаждениях и, понизив голос, зашептала: «Гермиона, признайся, твой молодой человек чего-то стоил в постели. И вы ведь любите друг друга, все знают. Как можешь ты так спокойно…». Короче говоря, если бы я действительно подумывала об уходе в монастырь, она своими речами ввергла бы меня во грех.

Черная мантия колыхнулась за углом — мое сердце колыхнулось в ответ. Мерлин, какая дура… Нашла время. Нашла человека.

— А еще, Гермиона, скажи госпоже Беллатрикс, как сможешь, что мне скоро рожать. И не спрашивай, зачем, я сама не знаю.

* * *

В темнице около недели назад появилось весьма примечательное семейство. Отец — высокий, тощий, в черном костюме магловского покроя, в туго накрахмаленном воротничке. На макушке у него розовато светилась плешь, а над ушами справа и слева торчали два кустика пегих волос. Глазки у него были маленькие, круглые и жесткие, нос тонкий, рот неестественно растянут, что придавало ему сходство с недовольным филином. Каждый раз он распахивал покосившуюся дверь, ведущую в заросшую мхом комнатку-столовую, с таким величественным видом, точно за этой обшарпанной доской его ждал один из лучших ресторанов Парижа. Потом он прижимался к косяку, пропуская жену, маленькую, как мышка, входил сам, а за ним семенили худющие, как скелеты, мальчик и девочка, завернутые в простые куски шерстяной ткани. У стола он стоял, пока жена не занимала место, садился сам, а потом уже оба малыша вскарабкивались на стулья. К жене и детям он обращался на «вы», отпускал своей супруге всяческие колкости и безапелляционным тоном говорил испуганным происходящим малышам:

— Аликс, на вас в высшей степени неприятно смотреть. Альберт, будьте добры, не чавкайте.

Девочка еле удерживала слезы, ее тонкие руки дрожали под тяжестью ложки.

Сегодня утром мальчик не мог усидеть на месте, так взволновала его история со смертью Роберта, а особенно слова о крысах. Он долго молчал, и его плечи все время передергивались от нетерпения, а потом затараторил, пытаясь по-детски описать увиденное.

— За обедом о крысах и мертвых не говорят, Альберт. Запрещаю вам раз и навсегда даже произносить слово «смерть» в моем присутствии.

— Ваш отец совершенно прав, — испуганно вращая глазами, подхватывала мышка-мать.

* * *

Дождь перестал идти, небо было высоченное и густо-синее, какое бывает только в начале мая или в начале зимы — в начале чего-то важного. Такое небо видят над собой дети, когда бегут, не чувствуя ног под собой, и от их безудержного, светлого счастья у окружающий странно ведет голову; и все вокруг будто присыпано невидимыми лепестками; и сами дети источают еле уловимый аромат цветка, или снега. Я смотрела на небо и чувствовала эти детские запахи или аромат чьего-то дыхания рядом.

Я вдруг поняла, что жду Его весь день. Я не знаю, что со мной, и мозг молчит, и книги не подсказывают.

Что, наверное, смешна перезревшая девочка, глупая больше обыкновения? Мне самой я смешна. И всё-то я улыбаюсь невпопад, и всё-то валится у меня из рук, и сама не могу понять, что же со мной такое, что…

Мне просто нужны чьи-то руки. И чье-то тепло. Нужен кто-то, с кем будет не страшно.

И ведь я не люблю его, правда! Мне просто хочется любить. А Снейп так, дурак несчастный, просто встретился не во время, просто помог. И спать уложил. Что девчонке еще нужно?

Я ждала его весь день. Темнело рано, я разожгла камин и села в кресло, закуталась в плед. Смотрела на огонь, глаза слезились, было тепло и хорошо… И страшно, и тревожно — давным-давно забытая тревога, как на четвертом курсе Хогвартса на балу во время турнира, от которой тянет под ложечкой и немного трудно дышать.

Он придет, конечно, придет рассказать, что нужно идти на Бал. А я ему откажу. И, может, дотронусь до его бледных рук. А он ведь сбежит. А может…

Но Снейп не пришел.

Ночью я пошла на обход, проверить больных, и первое, что мне бросилось в глаза — крошечная, дрожащая тень, прижавшаяся к стене, справа от меня. Эти огромные, полные горя глаза, я узнала сразу.

— Аликс. — Тихо позвала я, вытягивая руку. — Тебя ведь так зовут? Иди ко мне, Аликс. Не бойся.

— Ее зовут Алиса, мисс Грейнджер. Аликс — это для домашних, — я совершенно не слышала, как и когда Снейп прошел в подземелья, и эта его вечная неуловимость раздражала.

Алиса резко вскочила, подбежала к нам и вцепилась одной рукой в мантию Снейпа, другой — в мои джинсы. Обняла наши ноги и замерла. Доверчивая малышка. Растрепанные волосы торчали в разные стороны. Бледное заплаканное лицо она пыталась спрятать в складках снейповой робы.

— Ну что ты, девочка. Все в порядке. Все хорошо, — от нее пахло рвотой, мысленно отметила я.

Чем больше нежных слов я говорила, тем сильнее катились слезы по личику девочки.

— Замолчите, Грейнджер! Детей, как и женщин нельзя успокаивать, — Снейп взял Аликс за руку и повел за собой, делая вид, что меня не видит.

— Профессор, вы не можете так. Это мои больные, я должна знать, что с девочкой!

— Тише, Грейнджер, — он резким движением зажал мне рот и зашипел в лицо. — Есть не может ваша девочка. Ее желудок разучился принимать пищу, всего-то навсего. Только отцу она сказать не может — он свихнулся после войны, а мать ее не слушает. Поэтому рвет ее постоянно, и кошмары по ночам мучают. И об этом я узнал еще вчера, к вашему сведению, доктор.

Он разжал руку, а мое лицо все горело огнем.

Я кинулась за ним по коридору. Снейп нес усыпленную зельем малышку на руках.

— Прошу вас, профессор, давайте отнесем ее ко мне. Пусть спит у меня.

— Как пожелаете, — с усмешкой ответил он.

— Почему она не может сказать родителям? Какими бы они не были…

— Они бьют детей, — безразлично пожал плечами Снейп. — Когда вчера девочку вырвало на кровать — отец стал ее бить, а мать стояла в стороне.

Войдя в мои комнаты, Снейп передал девочку мне на руки — и я удивилась ее невесомости: легкая, как пушинка, она не ощущалась в руках.

Зельевар тут же застелил диван, от чего мне стало стыдно: я уже давно не обращала внимания, на чем сплю; поставил тазик, на случай, если девочке станет плохо.

Алиса свернулась на моем диване, сжалась в клубочек. И Снейп укрыл ее пледом, прямо как меня.

После победы Лорда, я долго была уверена, что сплю. И мне нравилось, что каждая минута бездумна и не наполнена ничем, кроме созерцания красочной, пустой картинки.

Я жила, как во сне. Работала у Минервы, привыкла шататься по Хогсмиду целыми днями. Я врастала в рутину, в Хогвартс, я растворялась без остатка в маете, наверное, уже и в самом деле не отбрасывая тени.

А потом наступила эта самая зима — что-то удивительное в ней было, точно. Какой-то странный, пропитанный жизнью воздух, слишком наполненный ароматами хрустящего снега; и земля, томящаяся ожиданием первых цветов. И Снейп пытался спасти Денни, а меня отдали Белле. А теперь вот он, Снейп, укладывал спать на мой диван измученного ребенка, а мое сердце билось о грудную клетку как сумасшедшее, прося успокоения, упокоения. Пытаясь найти надежду в этом мрачном человеке.

Это не я. Это сердце. Оно как-то без меня решило.

Нужно будет дать завра Алисе настойку и на пару дней оставить ее у себя в комнатах.

Мысли перескакивали с одного на другое. Я никак не могла выделить главное в этом раздражающем мельтешении. Тепло… «Тепло» — это не мысль, это голая эмоция. Эмоции, вообще, крайне опасное явление, они разрастаются, поглощают всю, без остатка.

Эмоции заставляют хотеть ласки.

А я не должна…

Не должна — что?

Может быть, так иногда случается между людьми? Такие вот простые и приятные, доверительные отношения, беседы, какие были у меня со Снейпом, в итоге выливаются в глупое желание принадлежать?

Хотя какой там принадлежать! Просто быть рядом.

Взгляд Снейпа замер на мне, глаза на какой-то миг прищурились, и выражение лица вновь стало нечитаемым. Как и всегда.

Но мне не нужно было как всегда. Мне нужно было особенно.

— Хоркрукс был в его ребенке, — утвердительно сказала я.

— Откуда такой пристальный интерес к столь темной магии, Грейнджер? Не стыдно? Гриффиндорка, любимица МакГонагалл.

От хриплого, как во время болезни, шепота Снейпа мне стало холодно… Или жарко. Не знаю. Только сотни мурашек бегала по коже.

— Я просто поступила как вы. Читала в библиотеке, — почему-то тоже шепотом ответила я ему.

— Зачем вы за мной следили?

— Потому что вы стали мне нужны, — сдалась я.

Вот вся правда, Снейп. Делай, что хочешь.

— Неужели влюбились? — черные глаза блестели опасно и хищно.

Слишком близко. Мне пришлось закинуть голову и встать на мысочки, чтобы видеть его лицо.

— Нет, что вы… Но, мне кажется, что я могла бы.

— Тогда ты слишком много думаешь, Грейнджер.

— Не в этот раз, профессор. Я думаю слишком мало.

— Дура, куда тебя несет? — прошипел он, склонившись низко-низко, так, что его дыхание шевелило волосы, а лицу становилось жарко.

«Дура» — произносил он. А взгляд, каким он смотрит только на меня, снисходительно-усталый, говорил: «Каким тебя ветром ко мне несет, и на что ты мне нужна, девочка? Зачем я тебе нужен?.. Ведь я вдвое тебя старше, израненный, некрасивый, щербатый…»

И я отвечала: «А вы мне и не нужны. Мне просто страшно. Мне нужен хоть кто-то… А вы хороший, я знаю…»

Я просто взяла и поцеловала его, неумело, по-детски, в сухие, сомкнутые губы. Без лишних слов.

Спросить разрешение у него — получить отказ.

И он безмолвно сдался.

Я целовала, и мне хотелось плакать. Такое чувство, будто наглоталась пасмурного неба. Внутри что-то завыло, болезненно надрывно, и Снейп положил мне на плечо руку. Все было правильно — все было неправильно.

От сознания собственной безрассудной смелости сердце забилось где-то в горле.

Ледяные пальцы обожгли кожу, подбираясь под теплую ткань толстовки. Я несмело положила ладонь ему на спину, чуть притягивая ближе, прячась от чего-то неизведанного. Я не понимала, что творю. Вздрагивала и подергивалась, пока Снейп целовал меня в уголок полураскрытых губ и в пламенеющую мочку уха. На фоне неба со странной ясностью выделялось его лицо, точно от него исходило собственное слабое сияние. Настойчивые сильные пальцы подрагивали, стягивая толстовку, освобождая, подбадривая, а я лишь бессильно обнимала его, позволяя… сдаваясь. Желая. Так не должно быть… Так было.

Он потянулся вниз с таким странным выражением лица, которое было почти страдальческим, а мои ноги ловили, сжимали его кисть, и снова слабели. Мне стало страшно, я пыталась успокоить тревожное сердце, тем, что резко терла свои сухие губы о его, но он отклонялся порывисто, а затем опять сумрачно прижимал к себе, разрешая чувствовать себя спокойнее.

Сбоку раздалось какое-то бульканье. Снейп оттолкнул меня так, что я ударилась об угол камина.

Алису рвало прямо на простыни. Снейп, не смотря на меня, раздел девочку, очистил заклинанием и напоил зельями. Потом подошел, вытряхнул меня из толстовки, выдавив из себя «Переоденьтесь во что-нибудь другое». Завернул малышку в мою кофту и пошел к выходу.

Его манжеты были измазаны в рвоте.

Я кинулась за ним.

— Дайте мне вашу рубашку, —попросила тихо. И, боясь, что он откажет, умоляюще добавила:

 — Прошу вас! Я ее только постираю.

Он печально засмеялся и, отвернувшись, стянул с себя сначала сюртук, потом рубашку. И вновь надел сюртук. Я схватила белую, шероховатую ткань и прижала к себе, почему-то это казалось необходимым.

— Мои рубашки когда-то стирала разве что Лили Эванс… Ну, и Белла, по доброте душевной.

Лили… Лили Эванс. Мама Гарри. Рыжеволосая и зеленоглазая. Про это я знаю. Про это все знают. Эти воспоминания зачем-то обнародовал Лорд. Якобы даже врагов можно любить.

— Вы встречались с Беллатрикс?

— Нет, Грейнджер. Мы с ней дружили. Встречалась она одно время с Блэком, — устало выдохнул он, пытаясь уйти, но я схватила его за рукав, не давая сделать ни шага.

— С Блэком? С Сириусом Блэком?

— Да, Грейнджер. Она была очень, повторюсь, очень красивой.

Это его замечание о ее внешности меня, неожиданно задело. И меня как будто торкнуло. Заглянув в эти ледяные бездонные глазища, я, кажется, проснулась.

Я, наконец, поняла, что стою перед ним с голой грудью, что только что целовала его. Точно пелена с глаз упала.

— Она монстр! Она хочет отнять ребенка у Катарины, иначе, зачем ей узнавать, когда та родит! Она убила Сириуса! И вообще, что ж они тогда расстались, если она была так красива? — почти кричала ему в лицо, сама не зная, зачем.

— Беллатрикс — несчастная женщина. Не стоит говорить о том, чего не знаешь, — прошептал Снейп мне на ухо и пролез рукой под резинку моих штанов. Я застыла, боясь пошевелиться.

Дверь отворилась, впустив в комнату гуляющие по замку сквозняки.

— Мы расстались с Блэком по обоюдному несогласию, — процедила сквозь зубы Беллатрикс, входя в мою комнату. Ее взгляд как-то необычайно ласково скользнул по спящей Алисе. — Меня выдавали замуж за Лестрейнджа. Вариантов, грязнокровка, было не много, — она окинула меня презрительным взглядом, -смотрю, Снейп, ты не терял время даром. Не хватает моего борделя?

— Твои шлюхи, Белла, хороши везде. И в твоем заведении, и в твоем доме, — Снейп кивнул в мою сторону.

Шлюха. Меня замутило. Никто никому не нужен, никто никого не любит, тоже мне новость, гнилая, прописная истина, дерьмо.

Какое же все это дерьмо — жизнь.

Я прикрылась рубахой Снейпа, и Белла, оскалившись, подошла ко мне.

— Что, Северус, может, и ее в притон отправим?

— Белла, — он поцеловал ее руку. — Оставь ее пока у себя. Она будет всех лечить, а я, иногда, так уж и быть, буду пользоваться ее услугами.

— Фу, Северус, чем понравилась тебе эта неумеха?

Беллатрикс вырвала из моих рук рубаху и кинула на пол. Осмотрела, обошла по кругу, точно я была музейным экспонатом. Я пыталась стоять прямо, но плечи сами, то и дело, горбились, все тело сжималось, прячась от ее взгляда.

Я взглянула на Снейпа. А он посмотрел сквозь меня и равнодушно отвернулся. И спокойно стоял, пока Беллатрикс меня оценивала.

Северус Снейп, так значит, в бордели ты проходишь без очереди, тебя ждет лучший столик, ты знаешь всех по фамилиям, ты повсюду красуешься на фотографиях, непонятно, с какой стати, с твоей-то внешностью! И любая проститутка хочет быть твоей. Что ж, ты прав, наверное, я тоже просто шлюха. Поздно это поняла.

Белла замерла передо мной.

— Так ты думаешь, Блэк не мог со мной встречаться? Зря так думаешь. Он пришел ко мне на седьмом курсе и закрутил такую речь, что голова шла кругом, ведь был тот еще позер: «Белла, сердце мое тебе известно. Люблю я всех вокруг, а тебя особенно. Женить нас и так хотели родственники, правда, я от них ушел, так давай встречаться назло всем. Ты со Слизерина — я с Гриффиндора, все будут шокированы. Закрутим бурный роман!»

 — Обещаешь, предатель крови, что скучно не будет? — сказала я ему.

— Не скучно, а жарко тебе будет, — белозубо улыбался мне Блэк.

И наговоривши за короткое время кучу глупостей, мы с ним стали встречаться. И стали мы жить с ним, как умели, а уметь мы умели, — Беллатрикс захохотала. — Прав оказался предатель. Ночами нам жарко было, зимой нам жарко было, все долгие ночи мы голые ходили. Хорошо жили, как черти, пока меня замуж не выдали. Ну, пока подростками были, развлекались, трахались, а потом, когда выросли, я его убила. Что тут такого, грязнокровка?

Правда, что тут такого?

Лишь только они вышли, я вытащила из штанов записку, которую Снейп там спрятал перед появлением Лейстрейндж.

На сложенном в несколько раз клочке пергамента плясали косые буквы, торопливо начерченные кем-то.

« Наша девочка вчера умерла — два дня и две ночи я и врачи боролись со смертью за маленькую, хрупкую жизнь. Пока ее бедное горячее тельце металось в жару, я не отходила от ее постели. Рудольфус места себе не находил, метался по дому загнанным зверем. Я клала лед на ее пылающий лобик, днем и ночью держала в своих руках беспокойные маленькие ручки, чтобы она себя не поцарапала. На второй день к вечеру силы изменили мне. Я уснула на несколько часов, сидя на жестком стуле, а за это время смерть унесла ее. Теперь она лежит в своей детской кроватке, такой же, какой я увидела ее, когда проснулась; только глаза Рудольфус ей закрыл. Слишком больно было смотреть в ее умные, серые глазки. Ей сложили ручки на белой рубашке, и мне страшно к ней подойти. Я боюсь взглянуть туда, боюсь тронуться с места, потому что, когда я подхожу, тени пробегают по ее нежному личику, по приоткрытым губам, и мне кажется, что она оживает. И я готова поверить, что она не умерла, что она проснется и загулит. Я схожу с ума, Рудольфус боится меня потревожить, обходит стороной. Все делают вид, что ничего не случилось. Но я знаю, наша малышка умерла. Мне то и дело мерещится ее плач.

Я схожу с ума.

Я качала ее на руках, мертвую, и ее головка все время свисала, точно сломанная. Рудольфус отобрал у меня ее и, пока я кричала, прижимал к себе. Я знаю, знаю, она вчера умерла — теперь у меня на свете только ты. Пожалуйста, приходи, я схожу с ума.

Рудольфус не знает, что Мэри была твоей дочерью, он искренне считает, что только что потерял наследницу. Но ты-то знал, что она твоя, знал, что она больна. Почему ты не пришел, ведь я писала тебе!

Я не могу остаться одна с нашим умершим ребенком и не кричать о своем горе! И не могу сидеть, обнявши нелюбимого мужа. Руди хороший, он ласковый, но мне его ласка не поможет. Кажется, у меня жар; может быть, я тоже заболела гриппом, который убил нашу девочку, и это было бы хорошо, потому что, может, тогда я бы умерла и отправилась вслед за ней. Иногда у меня темнеет в глазах, я, может быть, не допишу даже до конца это письмо, но я соберу все свои силы, чтобы хоть раз, попросить тебя, мой любимый. Сириус, я прошу тебя, забери меня куда-нибудь. Может, ты уже и не любишь меня, как не любил и нашу девочку, но я прошу тебя, забери меня. Поверь всему, только об этом прошу я тебя: никто не станет лгать в час смерти своего единственного ребенка. Любимого ребенка. Забери меня, что тебе стоит? Я не буду мешать…»

Я ничего не понимаю и все понимаю. У Беллатрикс была дочь, она умерла.

Я натянула первую попавшуюся мантию. Мне был нужен Снейп.

Я постучала — осторожно. Дернула за ручку: не заперто. За дверью стояла тишина. Тихо было так, что уши сводило.

Ну, вот и все. Отступать теперь некуда.

Темно.

— Профессор? — позвала вполголоса, но мне никто не отвечал, не хотел отвечать. — Профессор Снейп, вы здесь?

Мне было холодно и страшно, ноги дрожали, и в руках шуршал исписанный клочок бумаги.

Глаза быстро привыкли к темноте. Я знала, что камин разжигать нельзя, все-таки это была не моя комната. Но было так холодно…

Камин вспыхнул рыжеватым отблеском пламени, я осмотрелась: большая комната, с плотными шторами, я здесь не была ни разу, впрочем, в этом замке я мало где была.

Снейп…

Лежал на постели, сложив руки на животе, явно не спал, нельзя спать в такой напряженной позе. Но даже головы не повернул.

— Профессор!

Он шевельнулся, наверное, все-таки спал, я разбудила.

— Что угодно, Грейнджер?

Чужой голос.

Он резко сел, опустив голову, посмотрел исподлобья. Глаза были не сонные. Они были… Я не могла увидеть выражение лица. Мало света, мне было не разглядеть.

— Что вам нужно? — повторил с раздражением, и я сделала шаг назад в машинальной попытке спастись от гнева. А потом подошла ближе. И еще ближе.

Бежать мне некуда.

— Что-то случилось? — спрашиваю совершенно спокойно, хотя внутри все дрожит, колотится, сворачивается в узлы.

— Нет.

— Случилось. Это же и так ясно.

— Все в порядке, — отрывисто бросил он не мне, а куда-то в огонь камина.

— У Беллы умер тогда ребенок? Почему Сириус ее не забрал?

— Вас это не касается.

— Вы так злитесь, потому что я вас поцеловала?

— Поцеловала? Растяжимые у вас понятия о поцелуе.

Мне было не обидно — мне было смешно.

— Разумеется, нет, еще я вас обнимала. А вот остальное делали вы, — отвечала ровно и убедительно. — Почему вы спите в сюртуке? Да еще и в ботинках! Нет, профессор, вы и так плохо выглядите, нельзя же так…

— Это вас тем более не касается!

Странно, что не сказал мне прямо: «Пошла вон отсюда». Но, чтобы он ни делал, не сможет раздавить то, что так отчаянно растет внутри меня. И запутать меня не сможет. Шлюха или девочка, но я прошла войну, я все еще ее прохожу. И оттолкнуть себя не позволю.

Я не позволю, профессор. Я вам не позволю.

— Что случилось, Северус? — выдыхаю его имя, пробуя, смакуя. И тут же пугаюсь этой горечи.

— Вон отсюда! УБИРАЙТЕСЬ К ЧЕРТУ!!!

Он вскакивает и падает обратно. Хватает палочку.

— Не стесняйтесь, профессор, киньте в меня что-нибудь.

Я подошла ближе и успела склониться к нему прежде, чем он отбросил меня со страшной силой.

Я больно ударилась спиной о дверцу шкафа, но все-таки устояла на ногах.

— Мне больно, сэр, — произнесла так же спокойно.

Он вскочил, прижал меня к дверце, навис сверху. Я думала, что он схватит меня и просто вышвырнет за дверь, но он просто тяжело дышал и смотрел.

Все это не просто так. Я его довела. Белла его довела.

— Что ж, Грейнджер. Что случилось? Ничего. Вы моя персональная шлюха, которая будет жить у Беллы. ВСЕ. НОРМАЛЬНО.

Мои пальцы потянулись к его лицу, тронули горящие щеки, обняли голову. Он так и дышал жаром, капли пота стекали по его лбу. Я прижалась к нему ближе, поцеловала в жесткую пуговицу. Я понимала, что качаюсь на самом краю бездны. И все надеялась, что он меня туда подтолкнет.

— Потаскуха! — вдруг выплюнул он. — Не смейте меня трогать!

Мне обидно, и руки дергаются, пытаюсь отстраниться, сбежать. Но вся моя обида разбилась об его взгляд: злой, затравленный, беспомощный.

— Какая же из меня потаскуха? Я и целовала-то нормально разве что вас.

Я схватила его руку, поднесла к губам и поцеловала. Покрыла поцелуем каждый палец, затопленная нежностью.

— Что ты творишь, Грейнджер? Я в этом доме только второй день.

— Я не знаю.

Я не знаю, откуда во мне столько нежности к этому злобному человеку. Не знаю, как в меня помещается все это противоречие.

— Нужно снять сюртук и ботинки, вам нужно спать, — шептала я, прижимаясь до невозможности близко.

— Да уйдите же вы от меня, черт вас побери! — рычал он, но рычал недоуменно, испуганный, как мальчишка, мною.

— Куда же мне идти?

— Вы должны смотреть за Алисой.

— Она спит. Я скоро уйду к ней.

Я потянулась к нему, расстегнула пуговицу, поцеловала и прижалась так, что не оттолкнешь. Он дернулся, сбросил мои руки с себя, хотел уйти, но я не дала, мы боролись, я едва сдерживала смех. Если я засмеюсь, никогда ведь не простит. Он произнес заклинание и швырнул в меня свой сюртук.

— Ну! Снял! Что дальше? Что мне еще сделать, чтоб вы оставили меня в покое? — заорал он.

— Ничего. Просто скажите, что случилось.

— Да я не хочу я! Понимаете! Ничего не случилось! Я. Просто. Хочу. Побыть. Один.

— Вам сделать чаю?

— Идите к черту.

Он на мгновение замер, потом как-то странно выбросил руку вперед. За моей спиной что-то оглушительно взорвалось. Это котел, висевший в камине, видимо, там было зелье. Прежде, чем нас посекут осколки, я кричу, кричу про себя, без палочки «Reparo». И куски, частично, собираются.

Удушающий запах. Дым. Я упала. Руке больно так, что я едва не потеряла сознание. Я чувствовала, как Снейп лежал на мне, прижимая к полу, и бешено бормотал заклинания.

— Слезьте с меня…

— Не двигайтесь, я сказал!

Он подхватил меня на руки и потащил в соседнюю комнату, положил на пол. Запер двери.

— Мы разрушили замок? — спросила я обессиленно.

— Нет. Только мой мозг. И подорвали зелье, которое я варил два месяца, — спокойно сказал он и сел рядом со мной. — Я вам руку сломал?

— Ничего. Все в порядке. Не вы, а камин мне руку сломал.

Больно адски, все мышцы сводило.

— Дайте сюда.

Он разорвал на мне рукав мантии, пробормотал заклинание. Резкая боль ушла.

— Вам нужно зелье. Сейчас же.

— Я лучше еще полежу.

Я все-таки не выдержала, засмеялась. От потрясения, от боли, от собственной дерзости, от всего сразу.

— Думаете, я сошла с ума?

— Вы меня целовали. Больше у меня вариантов нет.

— Можно я у вас переночую? Я могу на полу.

— Ну, с какой стати вы ко мне привязались, что вам от меня нужно?! Мерлин… — простонал он.

— Я не Мерлин! — раздался голос Белатрикс из соседней комнаты. — Вы перебудили весь дом! Дым я убрала, можете выходить. Грязнокровка, у тебя в субботу бал, платье валяется у тебя в комнате. — Дверь распахнулась, растрепанная Белла, в одном халате, поигрывая палочкой, смотрела на нас. — Снейп, она тут в роли медички. Будь добр, отпусти ее к больным, девчонке, что лежит у нее, плохо.

Он встал, дернул меня за плечи и наконец-то выставил за дверь.

Я шла и глупо улыбалось. Высокое, звездное небо смотрело на меня сквозь оконные стекла.