За океаном и ближе (джен)

Геллерту Гриндевальду,

Утрехт, Голландия.

30 января 1909

Новый Орлеан, США.

Милостивый государь,

Примите мои заверения в том, что я безгранично ценю вашу откровенность. И во имя испытываемого к вам уважения очень постараюсь не продешевить, когда придет час определить оной более конкретную стоимость.

Простите великодушно, это была шутка. Скорее всего, не слишком удачная, и я вновь приношу вам свои извинения на случай, если из-за неё вы оказались вынуждены утруждать себя восстановлением сего письма из пепла.

Если же говорить всерьез: вы были правы, я и впрямь почти готов счесть вас безнадежным безумцем — но безумие само по себе вовсе не отрицает величия. Возможно даже, является его неотъемлемой частью; как вам наверняка известно, многие из тех, что славятся в веках, мыслили… мягко говоря, весьма своеобразно. Впрочем, далеко не каждый безумец становится великим — большая часть их гибнет без чести и славы или же влачит жизнь столь же жалкую, как и окружающие оных посредственности.

Я не стану заявлять, что совершенно не понимаю ваших желаний и сам никогда не испытывал подобного. Однако далеко не всякий маг будет готов отнестись к вашим стремлениям с пониманием — скорее уж они поспешат осудить вас и отречься как от вас, так и от ваших идей, воплощение которых могло бы пойти им же во благо. И посему ваша отважная открытость в долговременной перспективе выглядит не слишком благоразумно. Надеюсь, в дальнейшем вы проявите большую осмотрительность и продуманность в выражениях.

Я хотел бы разделить вашу веру в то, что одного лишь умения взглянуть на окружающий мир без предвзятости будет довольно для того, чтобы осознать необходимость перемен. Моя профессия не способствует долгой жизни подобных иллюзий — пусть даже самому мне в силу незначительности прожитых лет ещё случается впасть в оптимистические заблуждения, но мои умудренные опытом коллеги по большей части демонстрируют завидную трезвость мысли, плавно переходящую в откровенный цинизм.

Однако меня весьма печалит то, что этот факт ровным счетом ничего не меняет. Отчетливо сознавая несовершенство окружающего их мира, эти люди предпочитают искать не решение, а оправдания своему бездействию — и вполне преуспевают, убеждая себя в том, что сие несовершенство и есть должный порядок вещей.

…Признаться, здесь я вымарал изрядный кусок своего письма — ибо количество ядовитых, саркастичных метафор в оном переходило все границы, превращаясь в совершенно недопустимое для джентльмена дурновкусие. Злиться из-за очевидного бессмысленно — и очевидно, что трезвость суждений вовсе не равняется осознанию того, как необходимо действие. И, увы, ещё менее равна готовности действовать.

Между тем, я был приятно удивлен вашим высказыванием об относительности принятой ныне классификации темной и светлой магии. Вы совершенно правы в том, что она насквозь условна (к слову, на днях мне и впрямь довелось увидеть жертву убийства, совершенного при помощи Агуаменти; после недели в луизианских болотах он выглядел точь-в-точь как любой другой утопленник), однако условность эта будет существовать до тех пор, пока удобна власть предержащим.

Прекрасный повод стать одним из них, не так ли?

В заключение же сообщу, на случай, если это не было вполне ясно из прошлых моих писем: мистер Гриндевальд, мне по большому счету нет дела до причин, побуждающих вас стремиться к власти — до тех пор, пока меня устраивают результаты, к которым должно привести употребление вами оной. Вместе с тем я действительно благодарен вам за откровенность, ибо она несколько прояснила для меня не только цель, но и вероятные методы ваших действий. Кланяться вам я не намерен и не вижу смысла возвращаться к этому вопросу прежде, чем объединенная под вашим руководством магическая Европа докажет свою ведущую роль в мире. Впрочем, даже в этом случае я и отвечу вам точно так же.

Искренне надеюсь, что задетое самолюбие не помешает вам продолжить нашу в высшей степени познавательную переписку.

С уважением,

Персиваль Грейвз.

Персивалю Грейвзу,

Нью-Йорк, США.

24 апреля 1909

Люксембург, Люксембург.

Милостивый государь,

прошу вас пояснить свою мысль и развить её далее. Правильно ли я понимаю, что в то время, когда я предлагаю вам сотрудничество, вы отвергаете это предложение и настаиваете на... соревновании? Или вы даже намерены использовать меня в своих целях? Учтите, что я не потерплю подобного обращения, и буде нам случится встретиться на дуэли, чего я не исключаю, в случае, если вы так же будете неосторожны в выражениях, вы быстро убедитесь в том, кто и кого здесь вправе использовать.

Я прощаю вам эту неосторожность, но впредь учтите, что я много сильнее вас и любого другого мага, и вам может представиться возможность усвоить это на собственном опыте.

Мне прекрасно известно, кто вы такой и из какой семьи происходите, известно мне и то, что вы продолжаете династию авроров; если вы думаете, что меня это всё отпугнёт, то вы ошибаетесь. В конце концов, и вы сами изложили свои мысли на бумаге, одно содержание ваших писем ставит вас в гораздо более уязвимое положение, чем меня — моих.

С уважением,

Геллерт Гриндевальд.

Геллерту Гриндевальду,

Аликанте, Испания.

6 июля 1909

Нью-Йорк, США.

Милостивый государь,

К стыду своему должен признать, что плохое знакомство с европейской манерой общения сыграло со мной злую шутку. Посему поспешу как можно скорее разъяснить возникшее недопонимание.

Я вовсе не настаиваю на том, чтобы мы с вами становились соперниками. Общей нашей цели это вовсе не пойдет на пользу, скорее уж наоборот — а она стоит превыше амбиций отдельных людей, будь то я, вы или любой другой волшебник из числа живущих или ещё не рожденных.

Вместе с тем, вполне отдавая себе отчет в обширнейших перспективах нашего сотрудничества, я все ещё затрудняюсь определить, каким именно образом оное сотрудничество следовало бы организовать. В конце концов, разделяющего нас с вами океана никто не отменял, а водная преграда подобной протяженности представляет собой значительное препятствие что в физическом, что в магическом смысле. Впрочем, если предложение ваше заключается именно в этом, то я уверен, что вместе мы сумеем найти решение всех технических проблем.

Если же я наговаривал на себя напрасно, и вы и в самом деле намерены упорствовать в стремлении доказать мне свое превосходство… то, Мерлина ради, предоставьте наконец хоть какое-то обоснование оному!

Дабы не вынуждать вас повторяться, уведомлю, что апелляцию к личному могуществу я заметил. Однако нынешний наш способ общения налагает некоторые ограничения, и у меня нет возможности каким-либо образом убедиться в истинности ваших заявлений. Не то чтобы это и впрямь имело значение: мы с вами, в конце концов, взрослые люди, а не юнцы, едва переступившие порог своей первой магической школы. Им ещё простительно полагать, что, решая свои разногласия с помощью дуэлей, они и впрямь способны что-то изменить; нам не пристали же подобные заблуждения. (О случаях, когда некий ритуал требует именно дуэли, пока умолчим; это вопрос совершенно иного порядка).

Кроме того, возлагать же задачу по изменению мира на одного-единственного мага, сколь бы могуч он ни был, представляется мне по меньшей мере ненадёжным. Никакая сила, увы, не гарантирует неуязвимости, и случись сему абстрактному магу пасть — дело его жизни падет вместе с ним.

Некоторое количество преданных сторонников могло бы решить эту проблему. Следует только помнить, что люди, которые выбирают себе предводителя, руководствуясь лишь его силой, крайне редко принадлежат к числу тех, чьей поддержкой стоило бы гордиться. Тех же, кому не зазорно будет вверить свое дело — пусть даже временно или в малой его части — как правило, больше волнует другое: насколько ясно их предводитель видит свою цель и знает ли он, как добиться этой цели — благодаря своей силе или же любым иным способом.

Однако как раз от обсуждения этих тем вы неизменно уклоняетесь, вынуждая меня подозревать, что вы либо не знаете ответов на мои вопросы, либо не желаете их со мною разделить. Разумеется, вы имеете полное на это право — но к чему тогда предлагать мне сотрудничество?

Искренне надеюсь, что вы соизволите разрешить мои затруднения, либо разъяснив ваши намерения в выражениях, подобающих разумному человеку — либо отказавшись как от подобных разъяснений, так и от дальнейшего общения.

С уважением,

Персиваль Грейвз.

Персивалю Грейвзу,

Нью-Йорк, США.

12 сентября 1909

Аликанте, Испания.

Милостивый государь,

читая ваше письмо, я не мог избавиться от одной мысли, которая преследовала меня уже некоторое время: неужели вы всё это говорите серьёзно? В каждом вашем слове мне чудится некий подвох, и причиной тому ваша непреходящая серьёзность. В то время как я уподобляю себя пылающему огню (признаюсь, мне это сравнение льстит), вас я вижу холодным камнем. Знаю, что в магическом плане это сравнение не имеет никакого смысла, но теперь, умерив свой гнев на вас, я несколько прозрел и мне стало легче вас понимать.

Итак, пока мне позволяют переменчивые обстоятельства и собственное настроение, я вкратце постараюсь развеять ваши сомнения в моей несостоятельности. Да, я горжусь своим магическим даром, но осознаю, что сила это ещё не всё. Некоторые обстоятельства в недавнем прошлом ясно дали мне это понять.

Хотел бы я нашего с вами соперничества? О, несомненно, но лишь в рамках приличия и в рамках обстоятельств. Согласился бы я на дуэль? Естественно, но предпочёл бы не убивать вас. Редко когда встретишь такого строптивого, но в то же время приятного собеседника. Ваши письма будят во мне самые разные чувства, а это куда лучше, чем если бы они вызывали только досаду и равнодушие. Мы оба молоды; возможно, нам удастся совместно выработать и новые идеи того, как лучше захватить мир и им править.

Вы спрашиваете меня о целях и о средствах, но ответ вы отчасти знаете и сами. Мы немного касались этих тем в предыдущей переписке. Моя цель — поставить магглов на место и сделать их теми, кем они являются по сути, — людьми второго сорта, слугами магов. Они будут работать так, как умеют, с тем, чтобы волшебники не испытывали, допустим, недостатка в пище. Я понимаю, что не все магглы к этому приспособлены. Они умеют многое в рамках своих скудных сил, допустим, те из них, кто проявляет склонности к искусствам, будут творить ради того, чтобы маги также наслаждались плодами их трудов — музыкой, картинами, архитектурой. В том мире, который мне грезится, каждый будет на своём месте. Вы скажете, что это рабство, несвобода. Нет, возражу я, это как раз и есть свобода — быть тем, кто ты есть на самом деле. Вы ждёте иного, но я добавлю также, что те же правила будут распространяться на магов. Не будет нужды заботиться о хлебе насущном — и каждый маг посвятит себя тому, к чему лежит душа, пусть это будут путешествия, либо скромная семейная жизнь или, напротив, полное отречение для изучения природы магии в любых её ипостасях. Ни за какое использование магии я не собираюсь карать своих подданных, если она не причиняет ощутимого вреда. Однако я не говорю о том, что преступления перестанут быть преступлениями. Грабёж, убийство, насилие, кража остаются преступлениями в любом государстве, и моё не станет исключением. За подобное я введу жестокие наказания, чтобы отвадить желающих их совершать. Впрочем, полагаю, про борьбу с преступностью вы можете рассказать мне больше, чем я знаю сейчас.

Итак, установление новых правил в обновлённом мире — вот моя цель. Однако вы спрашивали и о средствах. Постараюсь объяснить вам, как я вижу свой путь к вершине.

В основе моего мировоззрения лежит положение о том, что прав в конечном итоге оказывается тот, кто сильнее и умнее. Я намерен, как вы понимаете, в конечном итоге оказаться сильнее и умнее большинства и играть на человеческих слабостях. Я уже успел осознать, что идти в Министерство магии какой бы то ни было страны с предложениями отменить Статут секретности значит поставить себя в уязвимое положение, расписаться в собственной беспомощности. В лучшем случае проект мой затеряется в недрах канцелярии и будет весьма удачно потерян, в худшем меня объявят преступником, который собрался подорвать основы мироздания. Да и расписывать утопические проекты я не мастер, так что... сами понимаете. Действовать я собираюсь силой, чтобы не оставить учёным павлинам шанса вернуть всё назад. На какое количество магглов можно наложить чары забвения разом? Это можно проверить. Когда магглы сами заговорят о том, что мир устроен не так, как они раньше думали, дело можно считать наполовину решённым, а до той поры являть им то, чего они не смогут объяснить. Запугивать. Наживка в виде нового благого мира, конечно, хороша, но тогда, когда в противовес ей даётся страх, она кажется на порядок приятней.

Представьте себе, мистер Грейвз, что сама земля разверзается у вас под ногами как в буквальном, так и в метафорическом смысле, что мир, который вы привыкли считать понятным и отчасти даже постоянным, вдруг оборачивается к вам страшной изнанкой, где живут волшебники и волшебные существа, где творятся чудеса, а физические законы не имеют смысла. Вы словно щепка в океане, у вас больше нет ориентиров, бог, в которого вы верите, как оказалось, менее реален, чем ведьмы, которых он проклинает. Всё перевернулось. И тут вам протягивают руку помощи. Обещают, что вы останетесь в целости и сохранности, что всё, что принадлежало вам, будет вам возвращено, что погибших достойно похоронят и оплачут, что никто не посягает на вашу свободу, что ужасы прекратились, только мир теперь иной. Что там, вы даже можете заниматься тем же, чем занимались раньше. А можете попросить о том, чтобы вам помогли с исполнением вашей давней мечты, которую вы давно похоронили в своём сердце. Вам всего только и нужно, что признать власть магов. Да вы и не можете её не признать, не идиот же вы, в самом деле. Ведь эта власть так очевидна, она может в мгновение ока лишить вас всего, что вы имеете, и жизни в том числе. Только прирождённый бунтарь или безумец бросится в неравный бой — но на таких у меня найдётся управа.

Что скажете мне на это, мистер Грейвз? Или опять решите, что я повторяюсь и недоговариваю, что у меня нет плана действий?

План есть — но, конечно, я не намерен его раскрывать во всех деталях. Всё же я ещё не настолько вам доверяю.

С уважением,

Геллерт Гриндевальд.

P.S. Я бы не отказался встретиться с вами на дуэли, если будет такая возможность. Это не имеет под собой враждебные намерения, я не собираюсь вас унижать своей несомненной победой, я думаю только об удовольствии, которое нам обоим может принести сражение, и о познании.

Геллерту Гриндевальду,

Реджо-нель-Эмилия, Италия.

6 декабря 1909

Нью-Йорк, США.

Милостивый государь,

Я бесконечно благодарен судьбе за возможность услышать от вас мысли, стоящие причисления к категории разумных. И вам — за великодушное намерение сохранить мне жизнь, буде нам случится столкнуться в обстоятельствах, не способствующих дружеской беседе.

Поспешу также заверить вас в том, что я пусть и позволял себе иронические высказывания, однако был совершенно серьезен в своем интересе к вашему видению ситуации и вашим намерениям. Искренне надеюсь, что вы, проявив снисхождение к моему скудному, но довольно специфическому жизненному опыту, простите мне мой первоначальный скептицизм. И, быть может, даже согласитесь со мной в том, что величие наших с вами целей не терпит легкомыслия и бесцельной траты времени.

Описанная вами картина будущего мира, если не вдаваться в детали, кажется мне вполне приемлемой. Вы, вероятно, полагали, что я стану клеймить вас поработителем и тираном — но, право слово, сударь, абсолютной свободы не существует вовсе, а значит, каждый из нас вправе выбирать себе наиболее удобный вид кабалы. Впрочем, должен все же сказать, что ваш дивный новый мир выглядит слишком идиллическим. В этом нет ничего дурного, однако я опасаюсь, что неизбежные неудачи в попытках воплотить это видение в жизнь станут для вас слишком болезненным разочарованием.

Дабы избежать бессмысленных споров, поясню: причиной сих опасений стали как раз те детали, обсуждать которые со мной вы не пожелали — да в этом и не было бы смысла, ибо изрядная часть оных деталей пока не определена и нескоро ещё обретет хоть какую-то форму. Исходя из своего опыта в, как вы изволили выразиться, борьбе с преступностью (каковым опытом я охотно с вами поделюсь, когда в том возникнет нужда), могу заверить вас в том, что все, что может пойти не так, пойдет не так. И, прошу, не попрекайте меня излишним пессимизмом: в истинности вышеупомянутого тезиса я, увы, убеждался уже слишком часто.

Ваши рассуждения о вероятности добиться результата полностью законным путем я, к великому своему сожалению, должен признать совершенно логичными. Вместе с тем, деятельность, совершенно оный закон отрицающая, выглядит ничуть не лучше; а то, что вы в осуществлении таковой готовы всецело положиться на реакцию не-магов, и вовсе кажется безрассудным. Неодаренные, которых я по долгу службы наблюдаю куда чаще, чем, откровенно говоря, хотелось бы, в своей узколобости порой способны дать фору самым замшелым пням из сторонников Статута. И таких, увы, куда больше, чем тех, кто окажется в силах признать, что известный им мир — лишь часть иного, значительно большего.

Мне представляется более перспективной идея прежде всего обрести возможность по-настоящему влиять на уже существующий общественный порядок и лишь затем приступать к собственно изменению оного. Однако вы, разумеется, вправе со мной не согласиться.

Может также оказаться, что упомянутые мною детали, обретая форму с течением времени, докажут именно вашу правоту — однако в этом мы убедимся ещё нескоро.

Должен напомнить вам, что, устремляя взгляд в будущее, мы не вправе поворачиваться спиной к прошлому. Были времена, когда юношеский максимализм побуждал меня заявлять, что единственной причиной установления Статута Секретности была трусость живших в те времена магов. Однако сейчас я понимаю, что перемены столь масштабные не происходят сами собой и что одни лишь человеческие недостатки не могут стать им достаточным основанием. А посему нам с вами надлежит прежде всего разобраться в том, какие именно обстоятельства привели к столь огорчающему нас обоих результату.

В школах детей волшебников учат, что Статут Секретности должен был защитить магов от преследований немаговской Инквизиции. Преследование, разумеется, имело место быть: не-маги и впрямь склонны устраивать гонения на всех, кто хоть сколько-нибудь отличается от общей их массы. Однако Статут был установлен только в 1689 году, тогда, когда даже самые рьяные фанатики немаговской церкви стали выражать сомнение в осмысленности охоты на ведьм. Расцвет Инквизиции маги пережили, не скрываясь и не расписываясь в своей слабости каждым мгновением своего существования. Выходит, что дело было вовсе не в ужасах немаговской нетерпимости, как бы нас ни пытались убедить в обратном.

Пока у меня нет достаточных доказательств моим догадкам, но я склонен полагать, что этим сомнительной ценности документом магическое сообщество обязано политическим перипетиям тех времен. Как раз в те годы в Британии в очередной раз сменилась власть; эхо этих перемен затронуло практически все страны Европы, связанные с Британией узами многолетних договоров и брачных союзов. Во взаимоотношениях магических сообществ разных стран тоже было далеко не все гладко: волшебники жили — и живут — так же разрозненно, как и не-маги, и вкупе с влиянием немаговской политики вести дела становилось практически невозможно. Исключив из уравнения необходимость хоть как-то, но все же учитывать интересы не-магов, лидеры магических общин наконец сумели договориться и некоторое время спустя создать ту систему, работу которой мы с вами наблюдаем и по сей день.

Эта гипотеза приводит нас с вами к необходимости рассмотреть вероятность того, что в какой-то момент и мы можем столкнуться с подобной проблемой. Полагаю, сейчас вы желали бы гневно уведомить меня, что и в мыслях не имели ублажать каких-то там магглов — но увы, принять во внимание их потребности все же придется, хотя бы в том, в чем оные затронут интересы магов. Разумеется, волшебники не станут более подлаживаться под нужды неодаренного большинства, однако совершенно отрицать наличие таковых было бы крайне неблагоразумно.

Политика изоляционизма определенно себя исчерпала, к тому же и она, вопреки заявленному, не избавляла нас от необходимости взаимодействовать с не-магами.

Вместе с тем я должен с прискорбием засвидетельствовать катастрофический упадок магического законодательства, в настоящий момент не дающего нам должным образом регулировать ни внешнюю, ни внутреннюю политику. Некоторые признаки грядущего упадка, если постараться, можно отыскать и в более ранних источниках; но едва ли я удивлю вас, сообщив, что именно после установления Статута этот процесс стал лавинообразным.

Впрочем, об этом вы, имея доступ ко всем историческим источникам Старого Света, наверняка расскажете об этом куда подробнее и точнее.

Однако разительные отличия в мировоззрении современного мага и, скажем, чародея времен Первых Двенадцати обязывают меня вновь привлечь ваше внимание к вопросу о должном моральном наставлении вначале для сторонников наших идей, а затем и для их потомков. Представления, которые воспитывались в нас на протяжении многих десятков лет, не уничтожишь одной сколь угодно пылкой и убедительной речью, на это уйдут долгие годы кропотливого труда.

Надеюсь, вы к этому готовы.

С уважением,

Персиваль Грейвз.