Раненый (гет)

Он бежит по коридору и задыхается. В воздухе пыль и запах гари, на языке кислый вкус разлившихся где-то зелий, пыльных страниц и, главное, — страха.

Стены уже не просто вибрируют, а по-настоящему трясутся и грозятся вот-вот обрушиться, а снаружи мелькают разноцветные вспышки. Повсюду раздаются крики. Но им везёт — слава Мерлину, хоть в чём-то, хотя бы на долю секунды — им везёт! И нужный коридор пуст, и остаётся таким ровно до того момента, как они занимают позиции и успевают наложить Дезилюминационные чары.

Драко стискивает виски и старается собраться. Палочка матери слушается паршиво, а Крэбб и Гойл не просто мешаются под ногами — они невероятно раздражают его каждую чёртову секунду. Драко чувствует боль, ярость, страх, отчаяние — столько всего сразу, что сил просто нет.

Он хочет свою палочку. И ту дурацкую диадему, которая так срочно понадобилась Поттеру.

Вокруг — хаос и ад. Каждый либо бежит, либо сражается. Либо уже мёртв. И только Поттер, преследуемый верными собачонками, мчится в выручай-комнату, чтобы найти диадему.

Значит, она важна.

Значит, она нужна и Драко.

В ушах шумит, а перед глазами пелена, но он без проблем открывает Выручай-комнату спустя несколько минут после того, как туда заходят Поттер, Уизли и Грейнджер. Он пытается двигаться тихо и, заметив Поттера, испытывает облегчение.

Но реакция Драко уже не так хороша: он позволяет Крэббу и Гойлу влезть в разговор, пока его собственный голос ужасно дрожит, и Драко совсем не может собраться с мыслями.

Он знает, что должен вернуть контроль над ситуацией, но перепалка набирает обороты — и отбирает драгоценное время. Затем Крэбб обрушивает часть стены, Драко пытается его остановить, и…

— Кому важно, что ты думаешь, Драко? Я больше не подчиняюсь твоим приказам. Для тебя и твоего папаши наступил конец.

Драко отступает, и, кажется, даже Поттер на мгновение запинается. Но вмешивается Уизли, а затем из ниоткуда выскакивает Грейнджер, посылая в Крэбба оглушающее заклятие.

Драко всё ещё не помнит, как потерял палочку и как Крэбб и Гойл обменивались заклинаниями с троицей. Зато в его памяти отчётливо проступает тот момент, когда он окончательно струсил.

И как практически умолял не убивать Гарри Поттера.

Это воспоминание — его любимое. Оно позволяет ему презирать себя особенно сильно.

Драко помнит, как Крэбб вызвал Адское Пламя. И жар, который окутал его со всех сторон, а также языки пламени, облизнувшие пятки и подпалившие волосы, снятся ему теперь почти каждую ночь.

В этих же снах присутствует Грейнджер, которая всего на пару шагов впереди самого Драко. Она бежит, отчаянно стараясь не споткнуться, а затем оборачивается, и он видит в её глазах всё то же, что испытывает сам.

На ходу она бросает какое-то заклинание за спину Драко.

На этом сон всегда оканчивается.

* * *

Очнувшись после сна, он слышит шорох и тихое бормотание — и только после этого открывает глаза.

Прямо над ним стоит Эббот и деловито перебирает бесконечные склянки, которыми заставлен поднос. Она успешно взгромоздила его на тумбочку, но всё же слегка придерживает коленом, чтобы бесценные запасы зелий не оказались на полу. Краем глаза Драко замечает, что край её мантии немного пополз вверх, и в такой позе сквозь ткань проступили очертания бедра, обычно скрытого бесформенной мантией, словно напоминая, что Ханна Эббот — тоже девушка. Почти такая же как Грейнджер.

Почти.

Драко всё ещё не может определиться, можно ли сказать, что за последнюю неделю его сознание прояснилось или же, наоборот, помутнело. Он помнит больше, но спит от этого только хуже; шевелится гораздо увереннее, но каждое новое движение приносит порцию боли. Его эмоциональное состояние всё ещё нестабильно.

Грейнджер приходила лишь дважды за это время, да и то ни слова не сказала ему, и Драко ожидал её увидеть сегодня, но вот на её месте Эббот, которая тоже неожиданно молчит.

Мерлин, да она же всегда задаёт ему тысячи вопросов и потом сама же отвечает на каждый по несколько раз…

Её беспокойство сегодня особенно зашкаливает: она дрожащей рукой подаёт ему зелья и наливает воды, а когда Драко чувствует леденящие и немного липкие прикосновения её пальцев, неловко меняющих повязки, он не выдерживает.

Драко спрашивает, какими лекарствами его пичкают, и даже умудряется не скривиться, когда Эббот, вздрогнув, особенно сильно перетягивает бинтом его ладонь. Некоторое время Ханна молчит, и Драко уже успевает подумать о том, что она позаимствовала эту привычку у Грейнджер, как из её рта начинает литься привычный и до невозможности беспорядочный поток слов.

Эббот сыплет названиями трав, и хотя Драко хорош в зельеварении, он совершенно ничего не смыслит в колдомедицине. На шестом курсе было не до этого. Однако он кивает, и снова кивает, и потом ещё раз кивает. Драко не знает, что кроме этого может сделать или сказать. Его навыки коммуникации очень ограничены.

Но с Эббот в этом плане не возникает проблем — она ещё долго сама рассказывает что-то о лечении, о зельях и мазях. И Драко уже почти не слушает её, но неожиданно улавливает кое-что любопытное.

— …И тебе очень повезло, хотя, конечно, не хочется загадывать, и мы не обсуждали это напрямую, и Гермиона в жизни бы тебе этого не сказала, но в этой посылке, которую нам доставили, было несколько недостающих трав… — и снова череда названий, которые Драко совсем не воспринимает. — Мазь на их основе должна сильно ускорить твоё восстановление, и…

Она всё говорит, и Драко от этого немного легче. Её слова о восстановлении могут оказаться правдой, а могут лишь поселить ненужную и несбыточную надежду, но сам звук голоса почему-то приносит облегчение.

Когда говорит Грейнджер, его ошпаривает от каждого слова. От каждого её звука или вздоха. Он всё воспринимает в штыки.

Голос Эббот более резкий и громкий, но то, как быстро и как много она говорит, словно гипнотизирует. И до самого вечера Драко чувствует себя приемлемо.

* * *

Это странно, но в этот раз он открывает глаза, когда Грейнджер уже в комнате.

Сквозь ускользающий сон он слышит хлопок двери, но даёт себе ещё буквально мгновение. Она успевает поставить на тумбочку поднос с водой и едой и накладывает на комнату первое очищающее заклинание.

Драко резко садится. На сколько может резко, конечно.

И внутренне оскорбляется, потому что Грейнджер и глазом не ведёт, хотя он рассчитывает на реакцию. Она лишь взмахивает палочкой, практически не глядя на Драко. Стакан сам подлетает к его губам. Драко жадно пьёт. Вода прохладная и освежающая. Стакана оказывается мало, и Грейнджер, заметив это, накладывает Агуаменти, параллельно смахивая с подоконника несуществующую пыль.

Драко поражён — она просто профессионально делает вид, что не обращает на него внимание.

Далее следует тарелка. Драко щурится, неотрывно наблюдая за Грейнджер, но поймать её взгляд кажется невозможным. Она чёткими и отлаженными движениями водит палочкой. Ложка, повинуясь заклинанию, сама залетает в рот, словно Драко нет и трёх, и тут он неожиданно чувствует вкус еды.

Нет того ощущения водянистой жижи, которое преследовало его всё время. Ощущения, что он не ест, а лишь потребляет пищу, необходимую для жизни.

Какой жизни? Зачем жизнь?

Драко чувствует глубокий и ароматный привкус на языке и не торопится глотать, смакуя момент. А затем чувствует, как еда согревает все внутренности, и перестаёт сдерживать себя. Ложка чувствует его ритм и движется быстрее. Раз за разом она возвращается к тарелке и снова подлетает ко рту Драко, а он на секунду забывает о присутствии Грейнджер, захваченный новым, недоступным ему раннее удовольствием.

Грейнджер хмыкает.

Драко замирает, смыкая губы, и ложка не успевает остановиться, слегка пачка его рот. Он автоматически вскидывает руку, утираясь тыльной стороной ладони, и не отводит взгляд от Грейнджер.

Звук был тихий, мягкий, шелестящий. Его было бы не слышно в любом другом месте. Но в палате стоит такая тишина, что это словно громкое признание.

Признание в том, что Грейнджер всё-таки наблюдала за ним.

Она и не скрывается и теперь смотрит прямо ему в глаза, а затем как-то неясно вздыхает, отправляет на место ложку, зависшую в воздухе, и делает шаг к кровати.

— Ты вчера говорил во сне, — заявляет она, будто продолжая только что прерванный диалог. Это утверждение, но с намёком. Чтобы он мог воспользоваться шансом воспринять это как вопрос и объясниться.

Брови Драко приподнимаются сами собой. Но он быстро берёт себя в руки и в тон Грейнджер произносит:

— Эббот вчера болтала про какую-то новую мазь.

На её губах мелькает что-то такое, что можно было бы принять за улыбку. Она отряхивает руки, убирает палочку в карман и подходит к окну, прислоняясь поясницей к подоконнику. Затем слегка наклоняет голову, словно предлагая Драко продолжить говорить. Но не проходит и десяти секунд, как она сама почти весело выдаёт:

— Ты разговариваешь с Ханной.

Драко глупо моргает.

— Лайза иногда жалуется, что ты не отвечаешь ни на одно из её оскорблений, но вот с Ханной ты постоянно разговариваешь, — поясняет Гермиона, и уголки её губ вздрагивают.

— Постоянно?

Это, по мнению Драко, сомнительно.

Грейнджер поводит плечами и склоняет голову к другому плечу.

— Мазь почти готова, и она может помочь, — Грейнджер изучающим взглядом обводит потолок. — Но я больше не даю обещаний.

В груди Драко происходит нечто странное: сердце вздрагивает, как будто от этих слов одновременно хочет бухнуться вниз и подскочить куда-то в горло. Он сглатывает.

— У меня болит голова, — почему-то делится он.

Грейнджер хмурится:

— Но ты никогда не…

— Хорошо, — слишком послушно исправляется Драко, — это не боль, но ощущается мучительно, сон не приносит облегчения и в голове всё путается.

Грейнджер делает шаг вперёд, легко оттолкнувшись от подоконника, и её взгляд как будто проясняется, хотя возможно это лишь игра света. Драко не уверен. Ему становится сложно сосредоточиться, как только пространство между ними так решительно уменьшается.

— Ты вспоминаешь, — мягко произносит она. Драко несколько каменеет от подобного тона, его лицо ожесточается, и Грейнджер замечает это. — Какие-то новые моменты и мысли, ведь так?

Он раздумывает бесконечно долгую минуту, чувствуя, что голова, как будто поняла, что про неё вспомнили, и потяжелела. И набравшись решимости, кивает. Грейнджер кидает быстрый взгляд на его палочку. Драко вздрагивает.

Это чертовски плохой знак.

Он неожиданно видит их почти невинную беседу с другой стороны. Вот они разговаривают, и он будто бы в здравом уме, и даже память начинает возвращаться. Он не кричит, никого не оскорбляет, не задаёт вопросов. К тому же Драко явно окреп, аппетит вернулся, чувства обострились. Какая-то неведомая мазь, способная залечить его раны, почти готова. И дальше что?

Он будет здоров?

На месте Грейнджер Драко конечно не оказался бы изначально: он сразу разломал бы её палочку пополам и сжёг. И вряд ли бы стал выхаживать и лечить после. Но если хоть на мгновение предположить, что он всё-таки был бы на её месте и решал, как поступить дальше, он точно знал бы, что делать.

Само собой теперь Грейнджер должна забрать его палочку с собой и спрятать как можно дальше, чтобы он никогда её не нашёл. Ведь если есть хоть малейшая вероятность, что он в ближайшее время сможет колдовать, это не означало ничего кроме опасности.

Он мог бы оглушить Эббот, наслать запрещённое заклинание на Турпин и приложить Грейнджер головой об пол, а потом разнести всё вокруг Бомбардой и оставить полыхать обломки в Адском Пламени. При мысли об этом тело Драко охватывает фантомный жар, и он не сдерживает гримасы боли.

Грейнджер делает ещё шаг к нему и начинает говорить, но из-за внезапно возникшего шума в ушах Драко пропускает первые слова:

— …И потом я увидела, как ты падаешь, а палочка летит в сторону. Не знаю, какая там была высота, и мои амортизирующие чары не совсем сработали. Палочка твоей матери сгорела, а твою потом отдал мне Гарри, — она выдыхает, неловким движением поправляет волосы и тихо, но чётко добавляет: — Мне жаль, Малфой.

Драко ловит её слова и бережно укрывает в глубинах памяти. Честно говоря, он не совсем понимает, что именно она имеет в виду. Его воспоминания мешаются со словами Грейнджер, отказываясь выстраиваться в одну картинку. И кроме того, Драко не может сообразить, ей жаль, что сгорела палочка Нарциссы, что погиб его друг или что он сам беспомощен и жалок?

Жаль ли ей, что вокруг происходит нечто страшное и тревожащее?

Возможно, Грейнджер жаль, что она вынуждена ухаживать за ним?

Столько кроется за её словами, но каким-то образом Драко чувствует ту эмоцию, которую она, наверное, пытается передать. И принимает её. Смиряется с ощущением, хотя так и не получает настоящих ответов. Поэтому он снова кивает.

В дальнейшем, вспоминая этот эпизод, Драко будет думать, что всё-таки откликается и его «мне тоже» повисает в воздухе.

Грейнджер заканчивает уборку, освежает постельное бельё и долго смотрит в окно, наблюдая за листьями, которые парят на ветру и всегда достигают земли. Они больше не говорят, и Драко даже не испепеляет её взглядом, однако, когда она собирается выйти, прихватив с собой поднос с его неоконченным обедом, Драко произносит почти без насмешки:

— Эй, Грейнджер, я вообще-то всё ещё хочу есть.

В этот раз она улыбается по-настоящему, накладывает на ложку заклинание и сидит в комнате, пока он не закончит. Перед дверью Грейнджер оборачивается и смотрит на Драко, её губы снова изгибаются, и уже после того, как она выходит, он вспоминает, что вообще-то целовал эти губы.

* * *

Эббот оказывается права — мазь действует и Драко восстанавливается.

Проходит ещё чуть больше недели, и его руки уже почти зажили.

Теперь он может сжать ладони Грейнджер в своих, может отвести волосы от её лица, может медленно и мучительно спустить целительскую мантию с её плеч, но вот с дурацкой молнией на магловских джинсах израненные непослушные пальцы, наверное, не справятся.

Драко не знает — он не проверял.

Его ноги достаточно здоровы для того, чтобы он мог подняться и дойди до двери, поджидая её там, но вот сил, чтобы побороть её сопротивление скорее всего не хватит, и пока Драко не уверен, что она поддастся, он не рискует.

Возможно, тот поцелуй не значил абсолютно ничего.

По крайней мере, ведёт Грейнджер себя именно так. Словно с ней постоянно это происходит. Будто бы поцелуй действительно был очередной мерой лечения.

Драко, конечно, всегда знал, что у Гермионы Грейнджер интересные способы бороться с проблемами.

Он помнит, как на первом курсе дерзкая девчонка заявила всему преподавательскому составу, что специально пошла посмотреть на тролля и планировала справиться с ним сама. Как выступила против Драко на квиддичном поле, не смутившись в присутствии множества старшекурсников.

Он помнит её удар. Простая пощёчина, совершенно по-магловски, хотя в руке была зажата палочка.

Драко не может выкинуть из головы то, как она боролась за свободу домовиков, или противодействовала Амбридж, занимаясь с Отрядом Дамблдора.

Он также знает слухи о том, что Грейнджер обворовывала не только преподавателей зельеварения, но и директорский кабинет. Да и вообще постоянно нарушала правила, дерзила окружающим и всегда упрямо делала то, что считала нужным, чтобы добиться цели.

Но неужели теперь её цель — его выздоровление, и она готова даже на поцелуи, чтобы помочь ему? Да и разве поможет это?

Драко не знает.

Он вообще не в состоянии проанализировать свои ощущения, потому что при любой мысли о Грейнджер в его голове взвивается череда образов и воспоминаний, которые доставляют боль и туманят сознание всё больше.

Однако он снова и снова настойчиво возвращается мыслями к той сцене, чувствует иногда нелепое возбуждение, а иногда злость. Порой его преследует ужас. Одной конкретной эмоции нет и, наверное, не может быть.

Драко уже и не надеется на ясность в своей голове и душе, а лишь пытается понять, почему ничего не мешало Гермионе Грейнджер целовать его?

И значил ли тот поцелуй хоть что-то?

И значат ли его фантазии?

* * *

Драко подходит к окну и, увидев их, шире распахивает глаза.

Они двигаются вдали, одежда и обветренные лица мелькают между ветвей. Их двое.

Однозначно маглы.

Никакой уважающий себя волшебник ни за что не напялит такие тряпки. Одежда громадная и явно слишком тёплая для этого времени года, а за спинами висят гигантские рюкзаки. Драко, чьё знакомство с магловским миром было очень ограничено, в жизни не видел ничего подобного. Он с изумлением наблюдает за парой, которая уверено пробирается через лес.

Оба выглядят достаточно юно, хотя их лица и обладают некоторой жесткостью. Парень, не очень высокий, но очень худой, постоянно придерживает ветки, чтобы те не ударили девушку, которая ссутулившись идёт следом и улыбается будто через силу. Драко неотрывно следит за ними, пока они не выходят на поляну перед домом.

Девушка мгновенно скидывает рюкзак, а потом внимательно смотрит вперёд, и Драко машинально отступает от окна, хоть и понимает, что она не сможет его увидеть.

Так же как и дом.

Драко завороженно глядит, как девушка потягивается и её улыбка становится более беспечной.

В этот момент дверь за его спиной открывается, и Драко пугливо оборачивается.

— Что с тобой? Тебе плохо? — восклицает Эббот и только потом замечает пару, виднеющуюся в окне. — О. Это… маглы?

— Подозреваю, что из нас двоих ты должна ответить на этот вопрос.

Девушка тем временем делает пару шагов вперёд, находит в траве небольшой и плоский камушек и, повернувшись к парню, который уже успел снять свой рюкзак и плюхнуться на траву, что-то говорит ему.

Спустя мгновение она разворачивается, и Ханна охает, когда девушка замахивается и ровным движением бросает камень прямо в сторону дома. Драко видит, как камушек минует магические барьеры и затем падает на землю.

— Они видят озеро, — еле слышно произносит Эббот. Её голос звучит растеряно; вряд ли она знает, как следует поступить. — Гермиона зачаровала всё так, чтобы на месте дома было небольшое озеро, причём, честно говоря, не самого привлекательного вида. Мы не могли наложить Фиделиус: слишком многие приходят сюда. Но найти это место иначе было бы невероятно сложно — лес огромен, поэтому Гермиона решила оставить хоть какой-то знак, — Эббот мотает голой, не сводя взгляда с парня и девушки. — Я не понимаю, что эти двое делают здесь.

Она замолкает на мгновение, а затем вздрагивает и вскидывает глаза на Драко:

— Надо сообщить Гермионе. Они не могут надолго задерживаться здесь!

Эта мысль озаряет её, и Эббот срывается с места и выбегает из комнаты, не потрудившись закрыть за собой дверь. Драко видит за ней ничем не примечательный кусок коридора, а потом бесконечно долго, наблюдает, как дверь едва заметно скрипя закрывается, пока не остаётся лишь маленькая щёлка.

Драко может подойти к выходу, перевести дух, постояв пару секунд у косяка, а затем толкнуть дверь и выйти из палаты — но он даже не пробует.

* * *

Он не знает, что за чары использует Грейнджер, но спустя считанные минуты пара поспешно собирается и уходит ни разу не обернувшись.

* * *

Драко открывает глаза.

Держать их закрытыми невыносимо — стоит на секунду забыться, как перед глазами возникает образ Грейнджер, суровой, нахмуренной, крепко сжимающей палочку.

Колдующей.

В его фантазиях она раз за разом накладывает вокруг дома Сальвио гексиа, характерно взмахивая палочкой, затем направляет её в небо и укрывает всё вокруг защитным куполом. В конце она долго и дотошно создаёт иллюзию озера, а потом…

Просто возвращается к работе.

Не даёт себе ни минуты отдыха, не разрешает перевести дыхание, не отбрасывает палочку, охваченная бессилием, как сделал бы любой другой.

Драко долго и беспощадно для самого себя размышляет, на какие сильные чары способна Грейнджер. В школе он долгое время пытался — изо всех сил пытался! — не отрываться от неё больше, чем на шаг, дышать прямо в спину, а если получится — обходить. Хотя бы иногда. На редких занятиях это действительно выходило, но Грейнджер, как говорится, проигрывала отдельные битвы, но не войну.

Впрочем, войну она пока тоже не выиграла.

Но всё равно оторвалась от Драко так далеко, что у него, возможно, уже никогда не будет шанса нагнать её. Война — та, что настоящая, — отобрала у него то немногое, что ещё могло помочь ему построить светлое будущее: здоровое тело и возможность пользоваться магией, не боясь угробить себя.

Драко мог бы попробовать воспользоваться палочкой. Выбрать самое простое заклинание и колдовать, не вставая с постели, чтобы если он вырубится, то падать было бы не жёстко.

Но он… боится.

Часами Драко сидит на кровати и смотрит на палочку, а потом даже осмеливается дотронуться до неё, провести пальцами, сжать в руке. Кусок дерева приветливо вибрирует, магия в теле оживает, бурлит, требует выхода наружу. Драко в такие моменты чувствует, какая на самом деле тонкая у него кожа и как, наверное, легко она может порваться от единого неосторожного движения. Поэтому он боится даже думать о заклинаниях, пока палочка лежит у него на ладони, и никогда не решается воспользоваться ей.

Тело и мозг дают ему столь великое множество сигналов, что Драко даже не задумывается о том, чтобы узнать у кого-то из ценительниц, как скоро он сможет колдовать. Он вообще забывает, что их касается состояние его магических способностей.

Поэтому когда Грейнджер входит в комнату, Драко даже не удосуживается вернуть палочку на место.

Пока не замечает краем глаза, что она замерла на пороге. Её лицо напряжённее, чем обычно; меж бровей залегла складка, а рука с палочкой подёргивается так, что поднос, зависший в воздухе, слегка дрожит.

Драко смотрит на неё с искренним непониманием и удивлением, а потом заглядывает ей в глаза, и осознание прошибает его.

Он — волшебник, который сражался на стороне Тёмного Лорда и который теперь ведёт себя так, словно ни капли не раскаялся. От него можно ожидать чего угодно.

Лицо Грейнджер пересекает тень, когда она делает шаг вперёд, и приоткрывает рот, будто раздумывая, что сказать.

Драко чувствует, как она холодеет изнутри. Он может предположить, о чём она думает. Чувствует себя глупо, что дала слабину и потеряла бдительность. Винит себя за возможные последствия.

Впрочем, Грейнджер — сплошная загадка, и вполне вероятно, что в её голове происходит нечто совершенно другое.

Она делает ещё шаг вперёд, левитирует поднос на тумбочку, а затем вскидывает голову, и это такой упрямый, такой грейнджеровский жест, что Драко не может сдержать усмешки. Она едва заметно расслабляется.

— Я бы всё ещё не советовала, хотя ты можешь попробовать, — Грейнджер тщательно подбирает слова. — Пока я здесь, я всегда смогу помочь тебе.

Драко хочется одновременно улыбнуться и ответить ей как-нибудь грубо. Это такая хитрая уловка, в которой, конечно, есть доля искренности. Её фраза должна звучать безобидно, но скрытый смысл, кроющейся за ней, настолько очевиден, что Драко становится почти обидно. Он-то считал, что Грейнджер умеет быть тонкой.

— Я откажусь, — скупо роняет он, но противореча своим словам крепче сжимает палочку в руке. Это не укрывается от взгляда Грейнджер.

Она молча пересекает комнату и садится рядом с Драко, так что край её яркой мантии касается его бедра. Он не шевелится и следит за каждым её движением.

— Послушай, Малфой, — так обычно начинаются нравоучения. — Что ты вообще знаешь об Адском пламени? — она, конечно, не даёт ему ответить. — Впрочем, много знать и не нужно. Это тёмная магия. Поэтому твои раны — не просто ожоги. Ожоги можно залечить, переломанные кости срастить, порезы затянутся, синяки сойдут, но кое-что… кое-что остаётся, понимаешь? — она замолкает, но, встретив его взгляд, поспешно добавляет: — Ты будешь колдовать. Силы вернутся к тебе, и ты даже не вспомнишь об этом потом, но сейчас тебе нужно прийти в себя, полностью восстановиться. А иначе… Просто это опасно.

Она смотрит на него ожидающе, и Драко лишь пожимает плечами. Она кивает, будто этого хватает, а затем переворачивает руку ладонью вверх и кладёт её на одеяло, молча глядя на Драко. Она не просит, не требует и даже движения её настолько мягкие, будто дают полную свободу действий. Но Драко знает, что означают этот жест и этот взгляд.

В этот момент время будто завихряется и меняет свой ход.

Сначала всё происходит слишком быстро: Драко не задумываясь перекладывает палочку ей в руку, ощутимо касаясь ладони пальцами, и…

Время замедляется.

Секунды не торопятся перетекать в минуты, а те тянутся невероятно долго, но Драко не мучается. Он абсолютно спокоен и расслаблен, в его голове лишь одна мысль, один образ.

Сейчас Грейнджер сожмёт палочку и уберёт её в свой невероятно большой карман — Драко подозревает, что здесь замешены чары незримого расширения, — и он не факт, что когда-либо снова увидит её.

Или даже их обеих.

Это видение так глубоко в его голове, что Драко даже и предположить не может, что существуют другие варианты. Грейнджер попросила у него палочку. Он её отдал. Она заберёт её.

И он даже не винит себя за это, а просто сидит и бесконечно долго смотрит на Грейнджер. Какая-то секунда всё-таки становится последней, аномалия заканчивает, время вновь обретает свой ход. Грейнджер протягивает руку, слегка перегибаясь через Драко, и кладёт его палочку на тумбочку, где она и пролежала последние месяцы.

А потом Грейнджер разворачивается к нему всем телом, опускает руки ему на плечи и приближает своё лицо к его.

Сперва Драко чувствует тепло её кожи, а потом мягкое касание, когда ему в щёку утыкается её нос. Между их губами сохраняется минимальное расстояние, и Драко сам сокращает его, подаваясь вперёд. Грейнджер шумно выдыхает, вероятно, у неё сбивается дыхание, и её руки обнимают его за шею.

Драко тепло.

Тепло, мягко, хорошо, уютно…

Тонкая кожа на ладонях слишком чувствительна, и прикосновение к жёсткой мантии ранило бы, поэтому Драко не задумываясь пробирается под целительскую мантию и располагает обе руки у Грейнджер на талии, и тотчас ловит ртом её вздох.

Он не знает: сама ли Грейнджер прижимается сильнее или это он притягивает её.

Она чередует поцелуи, касаясь губами то верхней, то нижней губы, иногда едва заметно прикусывая, а иногда — проводя по губам языком. Драко ловит её темп, впитывает каждое движение, пытаясь получить максимум возможного.

В этот раз удовольствие почти болезненное.

Грейнджер невероятна. Поцелуи — ещё один предмет, по которому она получила бы «Превосходно». Но в этот раз Драко чувствует, что ему не нужно гнаться за ней и стараться удержаться на том же уровне. Впервые в жизни Грейнджер не доминирует над ним — и ему это нравится.

Драко жадно разглядывает её, когда она отстраняется. Мантия сползла с левого плеча, губы припухли, лицо слегка покраснело и взгляд… горит.

Сильнее, ярче чем обычно.

Когда она выходит из комнаты, Драко ловит себя на том, что любовался ею.

* * *

Он прислоняется лбом к прохладному стеклу, старясь собраться с мыслями.

За окном накрапывает дождь, и разноцветные листья размякают и мешаются с травой и грязью. Небо затянуто тучами. Капли мерно стучат по стеклу, и Драко старается сфокусироваться на этом звуке, но от этого становится лишь тяжелее.

Он хочет пить.

Мерлин, он давно не испытывал такой жажды.

Возможно, это как фантомная боль. Ночью ему снова снилась Выручай-комната, и даже теперь предсмертный крик Крэбба всё ещё стоял в ушах, а тело горело от жара Адского пламени. Ему нужно лекарство, зелье, заклинание и… вода.

Когда Грейнджер заходит, Драко моментально разворачивается к ней, игнорируя изумление проступившее на её лице.

— Воды, — требовательно просит он, но, повинуясь какому-то необъяснимому порыву, добавляет: — Пожалуйста.

Пока он жадно пьёт, Грейнджер подготавливает нужные зелья и мази, накладывает подогревающие чары на его обед и садится на кровать, ожидая, когда Драко закончит.

Ему требуется ещё три стакана, только тогда становится немного легче.

— Сегодня надо обработать твою спину, — Грейнджер жестом показывает ему, чтобы он снял футболку.

Мазь охлаждает, жажда несколько отступает, и Драко чувствует себя намного лучше, однако страшные воспоминания в его голове становятся всё ярче. Это нарастает с каждым днём, однако новых не прибавляется. Между ним и его памятью всё ещё существует какой-то барьер, который не даёт просочиться ни одному образу, и Драко мучается от того, что не знает, чем должен заканчиваться его сон.

Он сидит спиной к Гермионе, пока она лёгкими и уверенными движениями, растирает его спину, проверяет заклинанием позвоночник, и задерживает ладони на плечах явно чуть больше, чем требуется. Драко понимает, что если не спросит сейчас — не сделает этого никогда.

Он откашливается, и Грейнджер замедляется, чувствуя, что он хочет что-то сказать.

— Ты говорила, что Гойла спас Поттер.

В палате повисает плотная тишина, которую нарушает лишь мерный стук капель за окном. Спустя некоторое время по вздоху Грейнджер Драко понимает, что может продолжить.

— Я бы хотел знать, кто спас меня, — ровно произносит он.

— Рон пытался, — Драко готов поклясться, что сердце Грейнджер пропускает удар. — Но я закончила то, что он начал.

Он пока не до конца понимает, что это означает, но следующий вопрос сам срывается с языка:

— Как он погиб?

В этот раз она отвечает на удивление быстро, но фальшивое спокойствие в её голосе ранит Драко в самое сердце. Хоть он и не знал, что оно у него такое чувствительное.

— Я говорила тебе, что Адское пламя — опасная тёмная магия. От неё сложно оправиться, — Грейнджер переводит дыхание, а Драко незаметно сглатывает. — Повреждения были слишком сильные, целители не смогли его выходить, нужных зелий у них не было, и…

Драко знает — она не продолжит. Он не уверен, хочет ли видеть её лицо, и совсем не знает, что ему теперь делать.

Впервые в жизни Драко Малфой чувствует себя настоящим мерзавцем.

Он становится отвратителен сам себе, и его начинает мутить. Перед глазами проносятся долгие недели, которые Грейнджер провела рядом: говорила с ним, всячески ухаживала, помогала даже тогда, когда он отвергал её. И всё это время она невозмутимо продолжала настаивать на своём, приходила по расписанию, хотя спокойно могла избавить себя от его общества насовсем — Ханна и Лайза не смогли бы поспорить с ней.

Она помогала ему.

Охраняла его жизнь.

Спасала его.

Зная, что Уизли погиб только по его вине.