Радужный мост (джен)

Рановира — цветущий сад и вечный праздник. Шумный, многоголосый, как перезвон колокольчиков, что не смолкает ни на секунду. Но даже в этом краю находится место тишине. Одинокая башня вечно в тени, а старый камень скрадывает звуки шагов, будто само это место пытается скрыть свое существование. Но кошки — весьма любопытные создания, которые находят особую прелесть в том, чтобы добраться до мест, где их присутствие будет совершенно излишним.

Дымник часто приходил к Одинокой башне. Проворно взбегал по кружевному мосту, сидел на самом краю, пристально вглядываясь в вечно запертые двери. Искал, а что именно — не мог сказать и сам. Двери безмолвствовали, а кот, сотканный из тумана и лунного света, уважал их молчание.

Но на этот раз все было совсем не так. Силуэт башни еще только показался из-за поворота, а Дымник уже знал — сегодня башня не одинока. Он припал к земле, растворился легкой туманной дымкой и поплыл вперед, прячась в каплях вечерней росы и травяных тенях.

На мосту кто-то стоял. Фигура, сотканная тенями и отраженным светом луны, казалась нереальной, но Дымник был совершенно уверен — ему не показалось. Уж в чем, а в тенях и туманах он разбирался получше многих. Кот приблизился, обвился вокруг опоры моста и занялся тем, что у кошек получалось лучше всего еще с самых незапамятных времен: он наблюдал.

В свете восходящей Луны Дымник видел самую неожиданную фигуру из всех, кого мог встретить на мосту. Впрочем, он совершенно никого не ожидал встретить здесь, а значит, увидеть у дверей короля было самым естественным событием из всех возможных.

Король Рановиры стоял на мосту, и лунные тени бродили по его лицу, придавая ему выражение невероятной тоски, какой Дымник в своей жизни не видел ни у одного живого существа. И меньше всего ожидал увидеть у вечно смеющегося короля фейри. Но король стоял на мосту и о чем-то печалился, а печаль, как известно, давным-давно была запрещена в Рановире особым королевским указом. Но короли на то и короли, чтобы быть выше собственных законов.

Дымник плотнее прижался к опоре моста, превращая свое тело в совсем уж легкую и невесомую тень, только глаза его то и дело вспыхивали бирюзовыми огоньками. А король все стоял, и губы его что-то беззвучно шептали, он протягивал руки к Дверям, все не решаясь коснуться их, и бессильно опускал обратно. Дымник смотрел — и не верил собственным глазам, ведь он никогда не видел, чтобы король не мог сделать то, чего ему хотелось, а пальцы короля все скребли в молчаливом бессилии железные скрепы, терзали засовы, искали малейший зазор в каменном монолите и не находили его.

Дымник смотрел и все никак не мог понять, что за странное чувство разливалось у него под шерстью, пронизывало всю его туманную суть и отдавалось тоской в маленьком кошачьем сердце. Но с этого дня все его кошачье любопытство хотело только одного — узнать, что же скрывается за таинственными дверями, и отыскать способ открыть их для своего короля.

Они уходили. Хозяева лесов, последние осколки того, старого мира. Они уходили и уносили с собой последние частички волшебства. Уходили из мира, в котором им не нашлось места.

Эйшелин смотрела и все никак не могла оторваться: бесконечный караван огромных существ практически плыл над землей, не приминая ни одной травинки, и растворялся в бескрайней голубизне неба. Куда они уходили?

— Эйшелин! Эйше! — голос вырвал ее из того странного оцепенения, что заставило девочку замереть на холме и до рези в глазах, боясь моргнуть, всматриваться в диковинных существ.

— Ну на что ты уставилась? — Роман остановился рядом с ней, недоуменно смотря вперед.

«Он не видит. Он ничегошеньки не видит», — сердце сдавила горечь. Совсем рядом, так, что практически можно было коснуться рукой, проплывало настоящее чудо, а Роман не мог его увидеть.

— На облака, Роман. Просто на облака, — Эйшелин с трудом сглотнула ком в горле и украдкой вытерла глаза. Она не знала, отчего они слезятся: то ли от того, что она слишком долго старалась не моргать, то ли от осознания, что сказка закончилась.

— Облака? Ну… да, странные, — Роман пожал плечами. Облака его не интересовали.

Огромное косматое существо замедлило свой шаг, его голова самую чуточку повернулась, и Эйшелин показалось, что оно смотрит прямо на нее. Внимательно и напряженно, будто пытается понять, видит ли она его. Эйшелин нерешительно подняла руку и помахала. Большая лапа приподнялась в ответном жесте, а голову практически надвое рассекла улыбка. Кому-то она могла показаться жуткой.

«Мы еще встретимся, Видящая», — мысль толкнулась в виски, и Эйшелин улыбнулась. По пронзительно голубому небу плыли облака, а где-то за их кромкой глаз улавливал сияние Радужного моста, того самого, за которым еще осталось место для волшебства.

«…Мы еще встретимся», — когда Эйшелин открыла глаза, эти слова все еще звучали в ушах. Девушка нахмурилась, пытаясь отогнать навязчивое видение. Облако. Кажется, это называлось так. Но облака, которые она видела каждый день, были совсем не такими: тяжелые, желто-серые, они иногда опускались совсем низко, смешивались с городским туманом. Дышать тогда становилось совсем невмоготу, и Эйшелин, как, впрочем, и остальные жители города, прятала лицо за грязно-зеленым респиратором. В ее сне облака другие, но какие именно, вспомнить никак не получалось.

Размышляя об облаках, Эйшелин торопливо собиралась: пусть она и проснулась раньше, чем зазвонил будильник, но времени все равно катастрофически не хватало — маленькая типография, в которой она работала наборщицей, располагалась на одном из нижних уровней города, и дорога занимала у нее добрых два часа. К моменту, когда Эйшелин, на ходу поправляя респиратор, ввинтилась в поток людей, направляющихся к автобусной остановке, она и думать забыла о всяких облаках.

* * *

День пролетел незаметно: стучали машинки, громко переговаривались люди, стараясь их перекричать, кто-то куда-то спешил, что-то терял, проливал кофе на последние статьи, готовящиеся к верстке, фальшиво извинялся и спешил дальше по своим делам… Привычная, рабочая кутерьма, которая затягивала в себя, поглощала и вытесняла все постороннее. Эйшелин растворилась в ней, точно так же стуча, бегая, извиняясь и что-то делая, пока гудок соседнего завода не перекрыл все остальные шумы, оповещая об окончании рабочего дня.

Поток людей вынес ее из здания типографии, повел за собой дальше привычным маршрутом работа-остановка-дом, но Эйшелин ловко вывернулась из него, вливаясь совсем в другой, направляющийся к большому недавно открытому магазину. Новенькие витрины все еще блестели: городская пыль не успела превратить их в такую же грязно-серую массу, как и все вокруг, продавщицы заученно улыбались и сверкали накрахмаленными воротничками. Эйшелин знала, что пройдет пара недель и этот магазин станет точно таким же, как и остальные его собратья, но пока он весь был яркий, будто хрустящий от чистоты, и она наслаждалась этим, бездумно двигаясь между рядами и рассматривая покупателей.

Вот необъятных размеров суровая дама просила выбрать ей консервов посвежее, а вот кот во фраке настаивал на том, чтобы ему продали непременно рыбные. Эйшелин мазнула по ним взглядом, а в следующую секунду остановилась, будто налетела на стену. Она развернулась, во все глаза рассматривая, как самый настоящий кот, только вполне человеческого размера, во фраке и при бабочке настойчиво спорит с продавщицей и стучит когтем по баночке с яркой этикеткой.

— Эй, осторожнее, — кто-то налетел на нее, Эйшелин отвернулась, торопливо забормотав извинения, а когда снова повернулась, то увидела высокого джентльмена в старомодном плаще и пенсне. Никаких котов. «Привидится же такое», — прошептала она себе под нос.

Эйшелин еще немного побродила между витрин, но ни они, ни разложенные на них товары уже не привлекали внимание.

— Глупости, все это — настоящие глупости, — она не заметила, как произнесла это вслух.

— Да, милочка, вы совершенно правы. Все эти новомодные штуки — настоящие глупости, — неожиданно поддержал Эйшелин незнакомый старик. Свой респиратор он не снял даже в помещении, отчего его голос звучал невнятно и искаженно. Вдруг он хитро подмигнул ей и махнул рукой куда-то в сторону. Невольно Эйшелин повернулась туда, да так и замерла: прямо перед ней важно вышагивал джентльмен в длинном плаще — ничего не обычного, если бы из-под него не виднелся длинный пушистый хвост. Девушка потерла глаза, пытаясь отогнать навязчивое видение, но хвост никуда не пропадал. Зато пропал старик с респиратором. Эйшелин помотала головой, снова посмотрела вперед, но странного человека от нее уже скрыли другие покупатели.

— Пожалуй, мне стоит взять выходной, — Эйшелин нервно улыбнулась и торопливо пошла к выходу из магазина: странностей для нее на сегодня хватило с лихвой.

До самого вечера не происходило ничего необычного: Эйшелин едва не опоздала на автобус, какой-то лихач обрызгал ее грязью на дороге, она поругалась с соседкой, которая утверждала, что они опять перекрутили счетчик с водой. Ложась спать, Эйшелин совершенно не думала ни о каких странностях. А потом ей приснился Кот.

— Красиво, не правда ли? — она стояла на узком карнизе, цепляясь руками за острый шпиль какого-то собора, а внизу плыли грязно-желтые облака. Сквозь них ничего нельзя было рассмотреть, но Эйшелин вниз и не смотрела. Только вверх, где над ней раскинулось хрустально-голубое, совершенно необыкновенное небо.

— Красиво, — тихо согласилась она, хотя сердце рвалось, кричало и пело о том, что «красиво» — совершенно неподходящее слово для этой пронзительной голубизны.

— Хочешь вернуть его?

— Что? — Эйшелин с трудом отвела взгляд от небесной выси и уставилась на своего собеседника. Огромный кот казался сотканным из дыма: такой же изменчивый и неуловимый. Он обвивался вокруг шпиля, сидел на самой его макушке, воспитанно укрыв лапы хвостом или вился вокруг ее коленей.

— Я не… не знаю, не смогу. Это невозможно. Это же сон, правда? Ты мне всего лишь снишься, — она помотала головой, отчаянно борясь с вдруг появившейся надеждой, с тянущей, тоскливой болью в груди.

Кот тихо фыркнул, а потом его нос практически коснулся носа Эйшелин, лапы с силой толкнули ее в грудь, и она сорвалась со шпиля. Падая вниз, в грязно-желтые облака, девушка видела только сверкающие, небесно-голубые глаза Кота.

— Помни, небо можно вернуть…

«…небо можно вернуть…», — Эйшелин открыла глаза. В ее ушах все еще звучал чужой голос. Снова сны: странные, неясные, тянущие и зовущие ее куда-то в такие дали, каких не бывает в этом мире. Наверное, если бы она рискнула записать все то, что приходило во снах, у Эйшелин получилась неплохая книга. Вот только издательство никогда не опубликовало бы ее: сказки уже очень давно не интересовали людей.

* * *

— Эйшелин, обедать идешь? — веселый голос Мари, раздавшийся прямо над ухом, заставил девушку вздрогнуть. Она медленно, будто только что проснулась, повернулась к говорившей.

— Эйше-е-е, — Мари помахала рукой прямо перед ее носом, — не спи! Я спрашиваю, ты обедать идешь?

— Да, конечно. Допечатаю и иду. Мне немного осталось.

— Две минуты, Эйшелин! Я жду тебя!

Эйшелин кивнула и повернулась обратно к машинке. «За стены Рановиры восходит Звездный мост…», — прочла она последнюю напечатанную строку. Откуда это могло взяться? Эйшелин недоуменно смотрела то на текст, появившийся из-под ее пальцев, то на оригинал рукописи, которую она набирала — там не было ровным счетом ничего ни про какие мосты. Если не считать формул по расчету прочности опор.

— Вот черт! — Эйшелин вырвала лист из машинки и, скомкав его, выбросила в корзину. Теперь всю страницу придется набирать заново.

— Вы когда-нибудь были в Рановире? — осведомился незнакомый джентльмен, придерживая для Эйшелин дверь небольшой столовой, в которую ходили обедать сотрудники типографии.

— Н-нет, — она замерла, удивленная вопросом, — а где это? — Эйшелин никогда не слышала о подобном месте, но также была уверена, что совсем недавно видела название.

— О, это довольно далеко. А может быть, совсем рядом, — джентльмен улыбнулся, лицо его словно самую малость плыло, и Эйшелин вдруг поняла, что никакой это не джентльмен, а самый настоящий Кот. Правда, котов в цилиндре и при пенсне ей видеть еще не доводилось. Девушка заозиралась по сторонам, пытаясь понять, обратил ли еще кто-нибудь внимание на странное явление, но люди суетились, бежали каждый по своим делам, и никто ровным счетом ничего не замечал.

— Я не сплю? — на всякий случай спросила Эйшелин и побольнее ущипнула себя за руку, но ничего от этого не изменилось.

— Нет, — ей показалось, что джентльмен оскорбился (или все-таки Кот? Эйшелин никак не могла понять: стоило посмотреть прямо — она видела человека, но искоса, самым уголком глаза, упорно виделась кошачья хитрая физиономия), — естественно, вы не спите.

— Значит, это происходит на самом деле? — дотошно допытывалась Эйшелин.

— Кто знает, что же происходит на самом деле, — Кот пожал плечами и приподнял шляпу, — мне нужно спешить. Разрешите, — он ловко выскользнул за дверь.

— Подождите! — Эйшелин попыталась удержать его, но ее пальцы схватили лишь пустоту.

— Эйше, ну вот опять ты! — Мари недовольно надула губы, — ты совсем ничего не ешь, не заболела?

— Я… не знаю, голова болит, — Эйшелин вымученно улыбнулась и потерла виски пальцами. Они сидели в маленькой столовой возле типографии, в ее тарелке был какой-то совершенно безвкусный суп, и никаких котов и джентльменов вокруг.

Эйшелин боялась ложиться спать. Она боялась снов — таких пугающе реальных и, одновременно, совершенно невозможных. Керосиновая лампа чадила и бросала на стены причудливые тени. Иногда казалось, что тени живые — они причудливо изгибались, протягивали к ней длинные чернильные пальцы и бессильно осыпались на границе очертанного светом лампы круга. Весь вечер Эйшелин рассматривала карты: новую, еще пахнувшую типографской краской, и старую, пожелтевшую и с обтрепавшимися краями. Но никакой Рановиры не нашла ни на одной, ни на другой. И все-таки название это было чем-то ей знакомо. Где же она его видела?

— Ну что же вы, милочка? Разве на этих картах можно отыскать Рановиру? — дымный след лампы сложился в укоризненную кошачью морду. Дыма стало больше, он потемнел, заклубился, а потом из него выпрыгнул изящный кошачий силуэт. Кот выпустил когти и провел лапой по разложенным картам, оставляя длинную царапину-разрез.

— А на каких можно? — Эйшелин почему-то не удивилась, словно явление кота из лампы — самое обыденное событие. Будто это происходит каждый день.

— Неужели не помнишь? — Кот досадливо фыркнул, а потом пробежал по столу и прыгнул на старую книжную полку. Прошелся по самому ее краю, ловко подцепил лапой и сбросил на пол старый потрепанный том.

— Эй! — Эйшелин подскочила и бережно подняла книгу, раскрывшуюся где-то посередине.

— Смотри, — Кот, явно довольный собой, опять уселся на стол, а Эйшелин наконец заметила, что книга раскрылась аккурат на старой карте. «Рановира» — вилась поверх нее витиеватая надпись.

— Но… это же, — Эйшелин недоуменно посмотрела на Кота, а потом показала ему обложку книги.

— Конечно же это сказки! — Кот фыркнул и закатил глаза, словно прося потолок подарить ему терпение и снисхождение к глупым девчонкам. — Разве в каком-то другом месте еще осталось что-то реальное?

— Я не понимаю, — Эйшелин беспомощно покачала головой и села на стул, прижимая книгу к груди.

— Все ты понимаешь, Эйшелин, — Кот внезапно стал очень серьезен, — Радужный мост разрушен, двери закрылись, и мир изменился. Волшебство… ушло.

— Причем тут я? — она и правда не понимала. Почему, зачем все это происходит именно с ней?

— А кто еще? — Кот грустно и устало покачал головой. — Никого не осталось, Эйше. Ты — последняя. Даже дети уже не знают сказок. Открой дверь, позови сказку, восстанови мост. Помни нас, Эйшелин!

«… Восстанови мост!» — Эйшелин вздрогнула и проснулась. Глаза немилосердно резало, она провела рукой по лицу, стирая дорожки непрошеных слез.

За окном едва начало светлеть. Эйшелин поднялась с недовольно скрипнувшей кровати и поплелась на кухню — умываться и приводить себя в порядок. Лампа на столе уже погасла, и девушка захватила ее с собой, чтобы заново наполнить керосином. Проходя мимо полок, она едва не упала, споткнувшись о книгу. Медленно наклонившись, Эйшелин подняла старый потрепанный том, на форзаце которого значилось: «Сказки». Поставив лампу на полку, она поудобнее перехватила книгу и раскрыла ее. Точно в середине, на большом развороте была нарисовала странная карта с витиеватой подписью «Рановира». Эйшелин бросилась к столу, на котором все также лежали карты: посреди верхней, в точности там, где и во сне, проходил узкий разрез, оставленный кошачьим когтем.

— Не может быть, — Эйшелин обхватила себя руками, чтобы унять возникшую во всем теле дрожь, — нет, этого никак не может быть.

«…Прекрасны долины Рановиры, цветы со всего мира собраны там, и нет такого, что нельзя здесь найти. Они цветут в любое время года, даже лютой зимой сквозь снежный покров расцветают белые утренние звезды и алеют южные розы…»

Эйшелин грустно улыбнулась и закрыла книгу. В их городе цветов не видели уже давно: еще в детстве, она помнила, они уезжали к бабушке за город и там рвали ярко-желтые одуванчики, собирали белые ромашки и плели венки из голубых васильков. Сейчас за городом не было ровным счетом ничего интересного: там, где она девчонкой собирала цветы, построили новый завод по переработке мусора, старый бабушкин дом снесли, чтобы проложить автостраду… А в самом городе не было ни одного зеленого клочка.

Из кухни донесся тихий свисток чайника, и Эйшелин поспешила туда: баллоны следовало экономить, поэтому не стоило заставлять плиту работать даже чуточку больше необходимого. Старое радио кашляло помехами, и она немного покрутила ручку, стараясь поймать какую-нибудь волну.

«…Пылевая буря на юге… будьте осторожны… штормовое предупреждение…»

Эйшелин слушала новости, заливая в кружку кипяток и ссыпая туда же горсточку ароматизаторов «со вкусом черного чая». Она еще помнила, как бабушка заваривала совсем другой чай: он пах липой, медом и летом.

— Гадость, сущая гадость! — Кот бесцеремонно запустил нос в ее чашку и тут же отпрянул, смешно расчихавшись.

— Ничего другого нет, — Эйшелин почему-то обиделась и подтянула чашку поближе к себе. Мир вокруг снова будто подернулся рябью, так напоминая сон, но она уже не могла быть уверена, спит сейчас или бодрствует: слишком уж все переплелось и смешалось.

— А кто в этом виноват? Кто прогнал цветочных фей? Кто отказался от помощи сильф, а теперь жалуется на ветер? — Кот хлестнул себя хвостом по бокам и заходил туда-сюда по столу.

— Сильфы? Ветер? — Эйшелин опустилась на стул и крепче сжала в руках чашку, будто пыталась защититься ей.

— Конечно сильфы! Ты думаешь, еще кому-то под силу усмирить ветер? Вы прогнали дриад, а вслед за ними ушли деревья. Прогнали русалок — и воды ушли под землю… А теперь смеете жаловаться на мир вокруг! — Кот вдруг успокоился и уселся точно напротив Эйшелин, уставившись на нее своими пронзительными голубыми глазами.

— Но все еще можно исправить, Эйшелин. Нужно только восстановить мост, и все вернется.

— И как это сделать?

— Уговори короля фейри открыть двери, — Кот сказал это так обыденно, будто предлагал сходить в магазин за продуктами.

— Ты смеешься надо мной, — Эйшелин покачала головой. Это выглядело безумно даже на фоне всех этих ее снов-неснов.

— Больше некому, Эйшелин. Помни — больше некому.

Чай в кружке был холодным и еще более безвкусным, чем всегда. Эйшелин сделала глоток и чуть не выплюнула все обратно. «Больше некому…», — слова словно повисли на ее маленькой кухне тяжелым дымным шлейфом.

— Ну хорошо, допустим, я согласна, — пальцы Эйшелин ловко набивали текст очередной неимоверно скучной статьи о легирующих элементах стали. Вокруг нее самой и печатающей машинки вился дымок, периодически складывающийся в кошачью морду, но никто его не замечал. — Почему они тебя не видят?

— Потому что меня не может быть, — ответил Кот, от которого вдруг осталась одна зубастая улыбка, но в следующую секунду он весь уже соткался прямиком на каретке машинки и внимательно посмотрел на Эйшелин. — Я рад.

— Но я все равно не понимаю, что я могу сделать, — Эйше разогнала рукой дымку, которая мешала ей работать. Кот обиженно исчез, но тут же снова появился, придавив тяжелыми лапами плечо. Его когти она чувствовала даже сквозь ткань платья.

— Не попробуешь — не узнаешь, — едкий дымок защекотал ноздри, Эйшелин громко чихнула и не заметила, как тяжесть с плеча пропала.

Уже вечером, торопливо обмываясь под стареньким душем и то и дело косясь на счетчик воды, Эйшелин обратила внимание на свое отражение в зеркале. На плече, в точности там, где на него приземлился дымный кот, виднелись маленькие царапинки.

Ночью она ждала снов: не представляла, что может увидеть, но подсознательно готовилась и ждала. Но снов не было. Собираясь утром на работу, Эйшелин поняла, что ощущает… разочарование. Словно что-то необычное прошло мимо нее, задев самым краем, да так и осталось зыбкой нереальностью.

— Ну, а что ты ждала, милочка? — издевательски спросила она собственное отражение, резким движением защелкивая замочек респиратора. Плечо, будто отвечая на ее замечание, отдалось болью в царапинах.

Вчерашняя буря повалила телеграфную линию, и на привычном маршруте образовался самый настоящий затор. Эйшелин злилась, что-то недовольно говорила водителю слишком медленно едущего автобуса, ее голос смешивался с голосами таких же недовольных пассажиров и сигналами автомобилей. Старенький автобус надсадно пыхтел, медленно пробираясь вперед по загроможденной улице. Шансы приехать на работу вовремя таяли с каждой секундой, и Эйшелин уже представляла, как долго и недовольно будет выговаривать ей за опоздание строгий редактор, как он ничего не захочет слушать о пробках на дорогах…

«Выходите раньше, мисс! Рань-ше!» — скрипучий голос она услышала практически наяву и даже дернулась, испуганно обернувшись. Но рядом не было никого хотя бы отдаленно похожего на редактора: только серая масса людей в одинаковых грязно-зеленых респираторах. «Конечно, откуда ему здесь взяться. У мистера Томсона свой автомобиль!» — грустно подумала Эйшелин, а потом представила, что автомобиль был бы у нее, и это она сейчас сигналила и продвигалась по загроможденным улицам, объезжая аварии и поваленные столбы. «Нет, уж лучше на автобусе».

Заводской гудок, оповещающий о начале рабочего дня, настиг Эйшелин, когда она уже вышла из автобуса. «Еще бы немного!» — ткнулась в виски мысль, и девушка рванулась вперед, еще надеясь войти в двери типографии до того, как надсадный вой сирены растворится в воздухе. Визг тормозов совсем рядом Эйшелин уже не услышала.

* * *

— Где я? — Эйшелин показалось, что она произнесла это вслух, однако с ее губ не сорвалось ни звука. Вокруг расстилалась темнота. Темнота и тишина, в которой она куда-то плыла, и у которой не было ни конца, ни края. Эйшелин испугалась, что останется здесь на целую вечность. «Пусть изменится, пусть хоть что-нибудь изменится, — загадала она, зажмурившись как можно крепче, словно все происходящее являлось сном, — не хочу оставаться здесь!» Но ровным счетом ничего не изменилось.

Если бы у Эйшелин были глаза — она заплакала бы, но все, что она могла, это исступленно повторять про себя: «Что угодно, только не темнота. Не хочу. Мне страшно! Пожалуйста, кто-нибудь! Хоть кто-нибудь…» — последняя мысль вышла невероятно тихой и жалкой. Эйшелин чувствовала, как ее сознание угасает, растворяется, а потом не осталось ровным счетом ничего.

Эйшелин проснулась от странного, никогда ранее не испытанного ощущения: ее укрывало тепло, и это совершенно точно не походило ни на тепло одеяла, ни на что-то еще в таком духе. Она открыла глаза и тут же закрыла их, ослепленная ярким непривычным светом.

— Молодой леди неприлично так разлеживаться, — раздался рядом знакомый голос. Эйшелин от неожиданности села и снова открыла глаза. Голова закружилась, она закашляла, вдохнув разом множество совершенно незнакомых запахов, и тут же зашарила рукой по лицу, с ужасом обнаруживая, что респиратора нет. Беглый осмотр показал, что сумки ее тоже нет, а еще, как ни странно — ботинок.

Оглядываясь по сторонам, Эйшелин приходила во все большее недоумение: место ей незнакомо, но при этом казалось, что она его уже где-то видела. На самом краешке сознание вертелось воспоминание, в котором был и этот косогор, и эта высокая зеленая колкая штука (кажется, ее называют «трава»), и прекрасное, хрустально-голубое небо.

— Я сплю? — Эйшелин с трудом поднялась на ноги, отчаянно щурясь от слишком яркого дневного света. Трава щекотала босые ступни, и девушка тихонько хихикнула. Потом она засмеялась громче, отчаяннее, пока смех вдруг не оборвался слезами.

— Я умерла, да? Там была машина. Точно помню. А потом не помню ничего, — Эйшелин нашла глазами кота, чей голос и разбудил ее. Здесь и сейчас он совершенно не походил на тот дымный силуэт, что являлся ей в снах. Кот казался призрачным, сотканным из прозрачной росы и тончайшего утреннего тумана, только глаза его по-прежнему сверкали голубизной, по сравнению с которой меркло даже местное небо.

— Нет, Эйше. Ты не умерла, — Кот ободряюще потерся о ее ноги, согрев непривычным теплом, — ты просто спишь. Очень-очень крепко спишь.

— Я проснусь, скажи мне, я — проснусь? — Эйшелин опустилась на колени так, что их с котом глаза оказались на одном уровне.

— Не знаю, — он отвел глаза и тихо, практически по-человечески вздохнул, — если захочешь.

— Я хочу, — Эйшелин упрямо выпятила подбородок, — я хочу проснуться! — последние слова она выкрикнула в небо, чьи яркие и чистые краски казались ей сейчас издевательскими.

— Рано, Эйшелин, пока — рано, — голос Кота внезапно обрел силу, а сам его силуэт стал таким огромным, что заслонил собой солнце, — вспомни о своем обещании!

— Обещании? — она нахмурилась, а в виски будто сами собой ткнулись опрометчиво сказанные слова. — Так это ты? Это все ты? — ошеломленная внезапной догадкой Эйшелин отступила на шаг. Противное ощущение обиды, смешанной со страхом, поднялось в ее груди, придало сил, и девушка побежала. Куда — она и сама не знала, но желание оказаться как можно дальше оказалось сильнее здравого смысла.

— Вот… глупая, — Кот огорченно покачал головой и уменьшился до обычного своего размера. Несколько мгновений он смотрел вслед Эйшелин, — пропадет ведь, — пробормотал он себе под нос и легчайшей дымкой полетел следом.

* * *

Эйшелин не могла сказать, как долго она бежала: время в этом странно месте не ощущалось совершенно, солнце не торопилось менять свое положение на небосводе, а травяное поле никак не хотело кончаться — темная кромка леса, на которую она ориентировалась, так и осталась лишь туманной полосой на горизонте. Тяжело дыша, Эйшелин опустилась на траву — она не привыкла ходить босяком, и ноги теперь немилосердно болели, к тому же девушка умудрилась наступить на какую-то колючку.

— Далеко убежала? — Кот возник рядом с ней, как будто никуда и не уходил. Эйшелин моргнула и вдруг поняла — она сидит на том же самом косогоре, с которого и началось ее бегство.

— Это ты… не пускаешь? — движение остудило ее пыл, и Эйшелин сейчас была настроена менее воинственно, чему немало способствовала усталость.

— Ты просто не знаешь, куда идти. Я тут ни при чем, — Кот фыркнул в усы и зевнул, вальяжно потянувшись и распушив хвост, — ты успокоилась?

— А у меня есть выбор? — Эйшелин разгладила на коленях юбку. Только сейчас она заметила, что платье на ней не ее, вернее, ее, но носила что-то подобное она еще в далеком детстве. И косогор был тот самый: когда-то совсем рядом стоял бабушкин дом. — Почему именно это место?

— Места выбираешь ты, — Кот поднялся на лапы, — я лишь могу показать тебе тропинку, — с этими словами он подошел к самому краю. Эйшелин помнила: там — овраг, по дну которого бежал веселый ручеек, где они с Романом совсем маленькими ловили лягушек. С некоторым трудом она поднялась на ноги и остановилась рядом с котом.

— Смотри, — повинуясь голосу, Эйшелин наклонилась над краем: внизу клубился удивительно густой туман. Она хотела спросить, что это такое, но тут почувствовала, как в спину ударили тяжелые кошачьи лапы. Девушка громко взвизгнула и, не удержав равновесие, стала падать. В страхе Эйшелин зажмурилась, но ожидаемого удара так и не последовало. Нерешительно она открыла глаза и замерла, совершенно глупым образом открыв рот: вокруг клубился туман, а прямо под ее ногами начиналась серебристая тропа. Она походила на дорожку лунного света на воде, такую, какой Эйшелин видела ее во сне.

— Что это?

— Все, что ты захочешь. Ну же, Эйше, представь что-нибудь, — кот улыбался так, как это умеют делать только очень довольные кошки. Девушка глубоко вздохнула и нерешительно закрыла глаза, позволяя своему воображение дорисовать картину. Она ясно услышала шум воды, дорожка под ногами самую чуточку качалась, и Эйшелин, уже совершенно не сомневаясь, открыла глаза: вокруг расстилалась бесконечная водная гладь, а они шли по лунной дорожке прямо к сверкающему диску Луны.

— Мы увидим оборотную сторону Луны?

— Если ты захочешь ее увидеть, — Кот поднял хвост будто корабельный флаг и неторопливо посеменил прямо по воде. Его силуэт то и дело растворялся в лунном свете, а он сам казался сотканным из ее лучей.

— Эй, а как тебя зовут? Я так и не спросила… — запоздало окликнула его Эйшелин.

— Я кот, просто Кот. Но если тебя так волнуют названия, пусть будет Дымный Кот.

* * *

Недавно Эйшелин набирала статью, в которой говорилось о том, что оборотная сторона Луны точно такая же, как лицевая — безжизненная, испещренная рытвинами и кратерами. Она не запомнила имени автора, но была уверена — в Луне он не смыслил ровным счетом ничего, потому что на ее оборотной стороне не было никаких кратеров, а вот цветы — были. Множество самых разных цветов, большую часть которых Эйшелин не видела даже на картинках в книжках. Она стояла на самой кромке цветочного поля и не решалась сделать шаг — все боялась, что своим прикосновением разрушит совершенную красоту природы.

— Идем же, — Кот, успевший раствориться в цветочном море, вернулся обратно. Кончик хвоста его нетерпеливо подергивался, он переступал с лапы на лапу, и Эйшелин стало совестно, что кто-то вынужден ее ждать. Она неуверенно ступила на цветочный ковер и восхищенно замерла, глядя, как цветы сами спешат вывернуться из-под ее ног и возвращаются обратно, стоит сделать еще шаг.

— Невероятно, — выдохнула Эйшелин и обернулась на кота, — ты видел? Они живые!

— Конечно, живые, — кот страдальчески закатил глаза, — или ты думала, что цветочные феи позволят тебе топтать свои дома?

— Феи? — удивленно повторила за ним Эйшелин.

— А кто же еще? Смотри внимательнее, Видящая! — Кот вдруг весь напружинился, припал к земле, а потом резко ударил лапой по большому ярко-розовому бутону. Раздался тихий звон, и из него вылетело самое удивительное существо из всех виденных Эйшелин. Но не успела она как следует им полюбоваться, как оно тоненько взвизгнуло и ринулось на кота, целясь ему в глаза тонкими острыми пальчиками, но Кот попросту развеялся искрящейся дымкой, а маленькое существо снова исчезло в своем цветке.

— Ну как? — кошачий голос раздался над самым ухом Эйшелин, и она ощутила на плече тяжесть.

— Удивительно. Они и правда существуют, — девушка рассеянно почесала кота за ухом, совсем другими глазами глядя на расстилающееся под ногами поле. Нет, город — огромный цветочный город, теперь она видела это ясно.

— И всегда существовали. Ты просто забыла об этом, — кот ласково провел шершавым языком по ее уху и соскочил на землю. — Идем.

За цветочным полем начинался лес. Эйшелин с опаской ступила под его своды: деревья вживую она еще не видела, только читала о них.

— Ты знаешь… я представляла их по-другому. Не такими высокими, — тихо шепнула она коту.

Лес жил своей собственной жизнью, но при их приближении словно замирал и недоуменно осматривал вторженцев: девушке казалось, что за ней следят сотни глаз, она слышала шепотки, а птичьи трели летели впереди них, передавая весточку кому-то неведомому.

— Смотри, — кот прижался к ее ногам, окончательно оборачиваясь призрачной дымкой. Эйшелин остановилась, напряженно всматриваясь в игру теней между древесных стволов, где ей померещилось какое-то движение. Потребовалась целая долгая минута на то, чтобы осознать: ей не мерещится, между деревьями и впрямь движется нечто огромное, что они невольно расступаются перед ним, но при этом слух ее не различал шагов, а босые ноги не ощущали колебаний почвы — что бы это ни было, двигалось оно совершенно незаметно, будто и не существовало в реальности.

Вот расступился последний строй деревьев, расходясь в стороны почетным караулом, и Эйшелин увидела огромное создание, сокрытое сине-зеленой густой шерстью, которая на концах превращалась в молодые побеги. Маленькие ярко-зеленые глаза несколько мгновений рассматривали ее, а потом широкий рот раскрылся, разделяя голову существа на две неравные половины. Оно улыбалось.

— Вот мы и встретились, Видящая, — низкий рокочущий голос отдался где-то в груди, прошел все тело насквозь, и растворился в теплой влажной земле под ногами.

— Хранитель… — Эйшелин вспомнила. В эту секунду, так ярко, как будто это было вчера: караван огромных существ, тающий мост и долетевшее до нее обещание, — Хранитель… — еще раз повторила она, осознавая, что уже стоит, уткнувшись в теплую густую шерсть, плачет навзрыд и никак не может остановиться.

— Куда тебя проводить? — он терпеливо ждал, пока Эйшелин успокоится, не двигаясь с места и лишь легонько поглаживал ее по волосам удивительно тонкими и чуткими пальцами.

— Я… не знаю, — Эйше торопливо вытерла слезы, стыдясь своего порыва, — Кот. Кот знает.

— Кот? Так ты здесь, Дымник, — в рокочущем голосе появились какие-то иные нотки, — опять безобразничаешь, проказник?

— Всего лишь гуляю, — кот появился на некотором отдалении от них, едва проступив из тени, будто готовясь в любую секунду снова спрятаться там.

— И куда же ты сейчас хочешь прогуляться?

— Проводи нас к опушке, той, что со стороны Рановиры, — попросил кот, мгновенно оказываясь рядом с Эйшелин и обвиваясь вокруг ее рук.

— Рановиры. Ладно, пусть будет Рановира.

Эйшелин не успела испугаться, как Хранитель поднял ее над землей, будто она была невесомым листочком, и осторожно посадил на спину. Кот всеми когтями впился в ее руки и едва слышно зашипел. С удивлением Эйше поняла, что он боится огромное существо. Но разве оно может причинить вред? Она успокаивающе погладила кота по загривку. А Хранитель между тем медленно и величественно плыл вперед, и деревья все так же расступались перед ним, не смея задеть ни единым листочком.

— Спасибо, — они снова стояли на опушке, только уже совсем другой, и Эйшелин махала рукой вслед растворяющемуся среди деревьев существу.

— Идем, — поторопил ее кот, которому явно не терпелось оказаться как можно дальше от леса.

От самой опушки вперед бежала узенькая тропа, и чувствовалось, что раньше она была широкой и нахоженной, но теперь практически совсем заросла. Иногда от нее ответвлялись еще более узкие тропки, и кот, как казалось Эйшелин, выбирал самые нехоженые.

— Мы ходим кругами, — заметила она, когда они снова свернули на подозрительно знакомую тропу.

— Мы идем правильно, — кот лишь отмахнулся от нее, продолжая уверенно бежать вперед, — это Король путает нас, чтобы мы сбились с пути.

— А зачем он это делает? — Эйшелин удивилась, — он не хочет нас видеть?

— Таковы правила, — рассеянно отозвался кот и опять свернул на все ту же тропу, — дойти сможет только тот, кому это действительно нужно. Так что, не мешай мне, а лучше подумай о том, куда ты хочешь попасть.

— Я хочу домой, — тихо напомнила Эйшелин. Время шло, и очарование леса покидало ее, вместо этого все сильнее давали знать о себе усталость и боль в непривычных к таким походам ногах.

— Ты не попадешь домой, если Король не откроет двери. Так что, думай о том, что ты хочешь попасть к нему.

— Подожди. Ты не говорил об этом! — Эйшелин остановилась, с возмущением глядя на кота, который опять не сказал ей и половины того, что должен был.

— А ты меня не спрашивала, — Кот остановился и уселся прямо на тропу, обвив лапы хвостом, — неужели ты думала, что это так просто?

— Но ты же как-то провел меня сюда, значит, можешь и вывести, — Эйшелин села на землю, радуясь внезапной передышке, и вытянула ноги.

— Не могу. Я нашел только маленькую щель между дверями, а ты слишком большая и не умеешь превращаться в дым, чтобы просочиться через нее.

— Тогда зачем ты позвал меня сюда? — Эйшелин начала злиться. Как же так — втравил ее в приключение, о котором она не просила, завел неизвестно куда, а теперь говорит, что не сможет вывести!

— У меня не было выбора, — Кот волнообразно повел всем телом, что, должно быть, означало пожатие плеч, — иначе ты умерла бы.

— Что? — Эйшелин показалось, что она ослышалась.

— Твои мысли уже хотели исчезнуть. Может быть, эти ваши врачи и зашили бы твою разбитую голову, но тебя в нее им не вернуть. Это ты сделаешь сама.

Эйшелин замолчала, не зная, что ей ответить на это, только покрепче обняла себя руками, ощущая, как от земли в тело проникает стылый холод.

— Темнеет, — проговорила она, чтобы разбить затянувшееся и такое неуютное молчание.

— Да, пойдем, — кот кивнул и снова побежал вперед по тропинке.

— Дымник, — тихо позвала Эйшелин через некоторое время, — а если я вернусь слишком поздно?

— Возможно, они решат, что ты не вернешься совсем и незачем тратить воздух и ресурсы на тебя, — кот ответил не сразу, но лучше бы не отвечал совсем.

Тропинка в очередной раз вильнула, и Эйшелин чуть не упала, споткнувшись о подвернувшийся под ногу камень. Здесь они точно еще не проходили, потому что никаких камней на тропинке она не помнила.

— Что это? — дорога вывела их к каким-то развалинам, и теперь девушка, запрокинув голову, рассматривала высокую башню, чей острый шпиль практически скрылся в густых облаках.

— Двери, — голос кота донесся откуда-то слева, и Эйшелин поспешила туда, чтобы самой увидеть все.

Прямо за башней начинался мост. Изящный, будто сотканный из тончайшего кружева, белый пролет поднимался вверх, чтобы спустя всего пару футов оборваться. Край казался неровным, словно на куски разорвали две части одного целого, с болью, кровью и мясом отделили одно от другого. Над краем моста, без всякой опоры, висели двери. Они казались монолитными, словно единым порывом выплавленными из цельного камня. Створки прилегали плотно друг к другу и были перетянуты полосами искрящегося металла. Двери казались нерушимыми. Но когда Эйшелин присмотрела внимательнее, она увидела, что вокруг засовов уже образовались оспины и щербины.

— Вон там, — кот указал направление лапой, и девушка увидела щель, о которой он говорил. Она была не толще волоса, образованная двумя неровными щербинками и отколовшимся камушком.

— Такая маленькая… — Эйшелин растеряно покачала головой. Она не могла представить, чтобы через эту щель могло просочиться хотя бы одно живое существо. Кот самодовольно разгладил усы и загадочно улыбнулся.

— А теперь пойдем, замок совсем рядом, и нам стоит успеть до того, как погаснет последний солнечный луч.

— И где твой замок? — Эйшелин недоуменно рассматривала невысокие холмы, к которым их с котом вывела тропинка.

— Здесь, — Кот раздраженно хлестнул себя хвостом по бокам, — ты опять не хочешь видеть дальше своего собственного носа! Смотри, Эйшелин. Смотри внимательно.

И Эйшелин смотрела. До рези в глазах всматривалась в холмы, которые закатные лучи солнца окрашивали во все оттенки багряного. И чем дальше смотрела, тем яснее видела, как контуры холмов будто таяли, а сквозь них проступали резные башенки и ажурные мосты переходов.

— Идем скорее, — поторопил ее Кот и, решительно задрав хвост к небесам, побежал по едва заметной тропинке, что вилась между холмов. Эйшелин ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

Первый ее шаг пришелся на узкую тропку и поднял волну пыли, на втором она больно ударилась о какой-то камушек, а на третьем пятка девушки звонка шлепнула по каменной мостовой огромного города, который, казалось, был весь соткан из обрывков тумана и снов.

— Так вот ты какая, Рановира, — прошептала Эйшелин, останавливаясь и разглядывая дома с ажурными балконами, диковинные вывески лавок с неизвестными названиями и странно одетых людей, которые периодически забывали о том, что разумным положено ходить по земле, и взлетали ввысь, расправляя яркие крылья, каких она не видела и на картинках в старых книжках. Очнулась Эйшелин, только услышав гулкий и протяжный бой часов. Кот недовольно урчал, теребя подол ее платья, и требовал следовать за собой.

— Опоздаем! — зло прикрикнул он на девушку и первым бросился вперед через большую площадь, на противоположной стороне которой стражники в богатых доспехах уже закрывали высокие резные ворота.

Они проскочили в самый последний момент, причем Кот опять обернулся туманной дымкой и обвился вокруг тела Эйшелин.

— Кто такая? — дорогу преградил высокий стражник с алебардой. Лицо его было удивительно правильным и красивым, чуть заостренные уши торчали из копны темных густых волос. Эйшелин обязательно засмотрелась бы на него, если бы прямо под нос ей не приставили холодную сталь.

— Э… — девушка замерла, не зная, что и ответить. «Путница, — шепнул ей на ухо дымок-кот, — я войду по праву и закону гостеприимства, ибо солнце уже село». Стоило Эйшелин повторить вслух эту странную фразу, как стражник убрал алебарду в сторону и указал ей на освещенные окна большого дома:

— Ты вовремя, Путница, пир еще только начался. Иди, там тебя накормят и дадут постель.

— Спасибо, — Эйшелин кивнула и поспешила скрыться с глаз суровой стражи. — Почему ты не показался? — спросила она Кота через некоторое время.

— Ну, вряд ли меня рады здесь видеть. Так что, ты не упоминай обо мне, когда будешь говорить с королем.

— Что еще ты забыл мне рассказать? — возмущенно зашептала Эйшелин, но ответить ей кот не успел, так как они уже входили в раскрытые настежь двери большого дома, откуда доносились музыка и смех.

Огромная пиршественная зала будто сошла с картинки в ее любимой книжке: в первую секунду Эйшелин даже показалось, что все это лишь застывшая иллюзия, а потом уши наполнились шумом, чужим смехом и какими-то выкриками. Девушка нерешительно мялась на пороге, стыдясь своего простого платья, босых ног и пыли, которая совершенно точно успела осесть на лице — ведь все вокруг были так красиво и ярко одеты!

— Иди же! — шепнул ей Кот, пребольно впиваясь когтями в лопатки. И Эйшелин сделала шаг, а потом еще один и еще, пока неожиданно для самой себя не оказалась в самом центре зала. Ей показалось, что огромные столы сами собой отъехали в стороны, причем никто из гостей этого будто и не заметил. А напротив нее стоял огромный трон, украшенный цветами и побегами — даже в Цветочном городе фей Эйшелин не видела настолько прекрасных растений!

— Проходи, Путница, садись и рассказывай нам историю, — чей-то высокий надменный голос вернул ее к реальности, и девушка сосредоточила внимание на том, кто сидел на цветочном чуде. Король показался Эйшелин ужасно красивым, ужасно молодым и ужасно важным. Все в нем было самую чуточку слишком: яркость и богатство наряда, зелень больших глаз, угольная чернота волос. Казалось, он один способен затмить собой весь зал.

Эйшелин неуверенно прошла вперед и тихо ойкнула, когда высокий трехногий табурет стукнул ее под коленки, заставляя упасть на мягкое сидение. И вот она уже обнаружила себя сидящей за столом по левую руку от короля, а перед ней стояло диковинное блюдо с самыми разными яствами, каких она не видела никогда в жизни. Эйшелин сжимала в руке вилку и никак не решалась прикоснуться хоть к чему-нибудь.

— Будешь медлить — останешься голодной, — голова Кота материлизовалась прямо у нее под ладонью, и уж он-то совсем не терялся, ловко стаскивая с блюда то одну, то другую вкусность. Эйшелин возмущенно распахнула глаза и решительно вонзила вилку в ближайший к ней кусочек неизвестно чего, пока тот не исчез в бездонной кошачьей пасти.

Девушка только и успела проглотить пару кусочков, как вся еда исчезла, столы пропали вслед за ней, а прямо в центре пиршественной залы появились музыканты, заигравшие самую дивную мелодию из всех слышанных Эйшелин. Дамы и кавалеры неспешно закружились в диковинном танце, а король со своего трона склонился к ней:

— Так что же тебя привело в Рановиру, Путница? Уже давно никто не ищет здесь ни убежища, ни приюта.

Только теперь, увидев короля вблизи, Эйшелин заметила, как холодны его зеленые глаза, а в очертаниях носа и рта ей померещилось нечто хищное и звериное. Она вздрогнула и отвела глаза, всматриваясь в скользящие мимо них пары. И чем больше Эйшелин смотрела, тем отчетливее она замечала, что во всех этих прекрасных созданиях есть какой-нибудь изъян или неправильность. Они были одновременно красивы и ужасали своим уродством. Эйшелин никак не могла понять, как такое может быть.

— Я ищу дорогу домой, — заговорила она, почувствовав, что ее молчание слишком затянулось.

— Вот как, — король откинулся на спинку трона, — расскажи мне о нем. Ты ела и пила в моем доме, ты ищешь моей помощи, а значит — задолжала мне историю.

— Мой город велик и шумен, — начала рассказывать Эйшелин, разом пытаясь вспомнить хоть что-нибудь хорошее о том месте, где проходила ее жизнь. Она рассказывала о высоких зданиях и летающих дирижаблях, о сверкающих витринах и стремительных обводах автомобилей. О людях: плачущих, смеющихся и вечно куда-то спешащих. Она говорила долго, пока голос не стал прерываться кашлем. Эйшелин не помнила, чтобы хоть когда-то с ее губ срывалась такая длинная речь, а король все слушал и слушал, спрашивал ее снова и снова. Девушка даже не заметила, что танцы уже закончились, а все придворные исчезли из зала.

— Пей, — король подал ей кубок, наполненный чистейшей водой, такой холодной, что от нее заломило зубы.

— Идем со мной, — сказал он после того, как Эйшелин напилась, и повел ее на широкий балкон. — Смотри. Это мой мир. Разве он не прекрасен?

На Рановиру спустилась ночь, но она вся казалась живой, освещенная тысячами светлячков, что танцевали под луной диковинный танец. До слуха доносилось пение ночных птиц и стрекот сверчков, а нос пьянили ароматы цветов и трав.

— Прекрасен, — Эйшелин не врала. Она действительно не видела ничего более прекрасного в своей жизни.

— И ты хочешь, чтобы я открыл дорогу в твой пропахший дымом и отравой мир? — он покачал головой, — этому не бывать никогда.

— А как же я…

— Оставайся здесь, — король беспечно пожал плечами, — ты видела лишь малую толику моей страны. Посмотри на нее, и сколько бы ты не смотрела — всегда отыщется что-нибудь, что ты еще не видела.

* * *

Эйшелин сидела на кровати в отведенных ей комнатах, подтянув колени к груди, и бездумно смотрела в одну точку. Ее не радовала ни белизна подушек, ни едва уловимый лавандовый запах перин.

— Все бесполезно, — сообщила она Коту, который наконец-то прекратил прятаться и сидел сейчас рядом с ней, позволяя вволю перебирать густую дымчатую шерсть, — он не послушал меня. И не послушает. Кто согласится променять эту красоту на мой мир?

— Рано опускаешь руки, — Дымник фыркнул и решительно спрыгнул на пол, — идем со мной.

— Куда?

— Какая разница? — искренне удивился вопросу Кот, — я же сказал — за мной! Этого вполне достаточно, чтобы не потеряться, — сказал и выскользнул за дверь, махнув напоследок хвостом.

Эйшелин помедлила всего секунду, а потом спустила ноги на пол и, как была, в длинной батистовой сорочке, вышла в коридор. Кошачий хвост тенью мелькнул в отдалении. Девушка чертыхнулась про себя и бросилась бежать за ним следом, радуясь, что мягкий ковер приглушает ее шаги.

Они с котом шли долго, очень долго. Эйшелин быстро потеряла ориентацию в длинных запутанных коридорах дворца, только замечала, что они становились все более узкими, пустынными и пыльными. Если там, откуда они начали свой путь, повсюду висели картины, полы были укрыты пушистыми коврами, на окнах стояли богатые вазы, то здесь уже не было ничего, кроме голых стен, а от каменного пола волной расходился холод. Эйшелин начала подрагивать: она обхватила себя руками и энергично растерла плечи, переминаясь с ноги на ноги и думая, что стоило захватить хотя бы домашние туфли, которые ей любезно поставили возле кровати.

— Долго еще? — спросила она, заметив, что кот остановился у одной из узких обшарпанных дверей и теперь тщательно ее обнюхивает.

— Нет, мы пришли. Открывай, — он отошел в сторонку, предоставив Эйшелин самой разбираться с тяжелой дверью, которая с неохотным скрипом поддалась ее усилиям. Стоило между стеной и дверью образоваться крохотной щелке, как кот немедленно растворился дымом и исчез внутри.

— Иди сюда, — позвал он, пока Эйшелин пыхтела и отдувалась, стараясь открыть дверь хоть немножечко шире, чтобы проникнуть внутрь.

— Сейчас, — наконец-то дверь поддалась, надсадно заскрипела, и девушка практически ввалилась в небольшую каморку, тут же расчихавшись от пыли. — Что это? — больше всего комнатка напоминала склад каких-то старых вещей: здесь были сломанные стулья, ржавые алебарды, рыцарский шлем с отломанным забралом — одним словом, все то, что люди зовут мусором.

— Очень-очень хорошее место, — недовольно чихая, Кот рылся в какой-то груде хлама, — чтобы спрятать что-то действительно ценное. Здесь никто не будет искать, — наставительно сказал он и выкатил к ногам Эйшелин маленький предмет.

— Калейдоскоп? — она подняла и оттерла от пыли старинного вида игрушку. В отличие от прочих вещей в комнате, он казался абсолютно целым.

— Именно. Идем, — и Кот с самым деловитым видом вышел в коридор, — и не забудь закрыть дверь!

— Раскомандовался! — недовольно ворча, Эйшелин выполнила указание и снова пошла за котом сквозь переплетение дворцовых коридоров.

За их блужданиями Эйшелин не заметила, как наступило утро. Рановира еще спала, узкий лучик солнца только-только выглянул из-за горизонта, прогоняя стыдливую бледную луну. На плотно сомкнутых цветочных бутонах застыли капельки росы.

— Смотри. — Кот вывел ее на тот балкон, где король показывал Эйшелин ночную Рановиру.

— Красиво.

— Да не так смотри, через калейдоскоп.

Эйшелин удивленно взглянула на раздраженно мерящего шагами балкон кота и поднесла к глазам старинную игрушку. Рановира окрасилась красным, желтым, зеленым… множество цветов сменяли друг друга, и в каждом она казалась еще прекраснее, чем в предыдущем, а Кот все не унимался, заставляя ее смотреть и смотреть, пока в очередной раз повернув колечко, Эйшелин не увидела простое прозрачное стекло.

— Смотри, — настойчиво повторил Дымник, сверкнув глазами, и на мгновение снова стал таким же огромным, как показался девушке в самом начале пребывания за Радужным мостом. Эйшелин послушно взглянула, ожидая увидеть то же самое, что и без калейдоскопа открывалось ее глазам, да так и замерла, пораженная открывшейся картиной.

Повсюду зияли прорехи: дома казались покосившимися, их крыши давно никто не чинил, а сквозь пустые проемы окон гулял ветер. Опушка леса, всего мгновение назад радовавшая глаз зеленью елей и изящным убором осин, торчала в небо обломками сухих ветвей. Только цветы все еще цвели. Яростно, отчаянно поднимали вверх тяжелые шапки, источающие тяжелый гнилостный дух, да пунцовели так ярко, что казались каплями застывшей крови.

— Что… это… — все еще не отнимая от глаз калейдоскоп, Эйшелин начала медленно поворачиваться.

— Не смотри на меня. Не надо, — голос Кота звучал глухо и как-то обреченно. Девушка торопливо отдернула игрушку от глаз, с трудом подавив желание отбросить ее в сторону и раздавить. Рановира снова цвела, радуя глаза тысячью красок, но теперь Эйшелин и без калейдоскопа видела, насколько неестественно яркими, кричащими они были. Обреченными. Словно этим цветением старались заглушить весь ужас разложения.

— Что это? — снова повторила Эйшелин.

— Рановира, — Кот с мрачным видом сидел на перилах балкона, — то, что от нее осталось. Если ваш мир умирает без сказок, то сказка умирает без веры в нее. Никто не читает сказки, не сочиняет новые. Никто не верит в нас. Не помнит о нас. И мы… мы умираем.

— Но почему тогда… почему король не откроет мост?

— Когда-то давно он дал клятву, что вновь откроет дорогу, когда люди позовут волшебство назад. Тогда он… мы… никто не верил в то, что это продлится долго. Мы верили, что вы одумаетесь. Но вы предпочли просто забыть. А король в гневе забыл о вас. Забыл обо всем, приказав Рановире оставаться неприкосновенной. И все тоже забыли.

— А почему ты помнишь? — пальцы Эйшелин крепко стиснули опасную игрушку. Истину.

— Я? Я просто как-то еще маленьким котенком заглянул в белое стекло и увидел… игрался в старой кладовой и увидел, — Кот горько улыбнулся.

— Но… если король вспомнит… он же откроет двери? — Эйшелин с робкой надеждой протянула руку к коту. — Я же человек. Я могу позвать волшебство. И двери откроются, и все будет хорошо, да?

— Да, — Дымник вдруг перестал быть дымником, превратившись на мгновение в самого обычного серого кота, — ты ведь убедишь его?

— Я попробую, — Эйшелин решительно кивнула и, убрав калейдоскоп в карман, шагнула в высокие двери пиршественной залы.

Король все так же сидел на троне, словно никуда не уходил со вчерашнего вечера.

— Ваше Величество, — позвала Эйшелин, и он встрепенулся, словно сбросил с себя покров сна.

— Решилась, Путница? — спросил король высоким голосом, в котором ей теперь чудились надтреснутые старческие нотки.

— Да, я решилась отправиться в путешествие. Но напоследок хочу преподнести вам Дар, — она подошла ближе к трону и поклонилась, протягивая королю калейдоскоп. — Взгляните, в его стеклах вы увидите вашу землю такой, какой никогда не видели раньше.

Пальцы короля сомкнулись на подарке, лицо его выглядело отстраненным, словно он вспоминал нечто, едва коснувшееся его памяти и тут же ускользнувшее прочь.

— Мне кажется, я где-то его уже видел, — он медленно поднял игрушку к глазам, крутанул колесико и посмотрел вдаль.

Время замедлилось. Растянулось как вязкое желе на целый удар сердца, пока цветные стеклышки крутились, неукротимо останавливаясь на одном. Прозрачном, как ничем не прикрытая истина. Время остановилось, а потом понеслось вскачь, разом промотав все те годы, что оно пребывало застывшим по воле короля. Прекрасная зала обветшала в мгновение ока, пышные волосы короля поредели и сделались совсем седыми, увяли цветы на троне, демонстрируя тщательно до того скрываемую кость.

Король смотрел на Эйшелин и только на нее, и на лице его больше не было ни одной красивой черточки: казалось, что жизнь теплилась только в глазах, горящих мертвенным зеленым светом.

— Зачем ты показала мне все это? — Эйшелин ждала, что он будет зол. Ждала, что он разобьет калейдоскоп, а может быть, попытается уничтожить и ее саму за то, что она разрушила его прекрасную иллюзию. Но голос короля оставался тих и удивительно пуст, будто вместе с облетевшими цветами его оставило всякое выражение.

— Вот ваш мир. Вот он каков на самом деле, — Эйшелин обвела рукой полуразрушенную залу, в которой стылый ветер шевелил обрывки когда-то прекрасных партьер. — Чем же он отличается от моего?

— Он был прекрасен.

— Как и мой, — упрямо повторила Эйшелин.

— Вы сами выбрали свою судьбу и обрекли нас на свою.

— Все еще можно исправить, — слова Дымника теперь были ее словами, — Все можно вернуть. Только откройте двери, восстановите мост. Пожалуйста, — Эйшелин говорила быстро и горячо, будто захлебывалась словами, — Наши миры… это нужно нам обоим. Мы… мы просто умрем в одиночестве.

— Ты думаешь, все так просто? — король снова улыбался, но теперь от этой улыбки у Эйшелин дрожали колени, а зубы выбивали дробь. — Открыть ворота и все исправится? Случится чудо?

— Не попробуем — не узнаем, — убежденно повторила Эйшелин. — Что ты потеряешь, если рискнешь проверить?

— В сущности — ничего, — король вдруг навел на нее калейдоскоп и опять крутанул колесико, — а в синем ты выглядишь намного лучше, Видящая.

— А вам идет красный, — буркнула в ответ Эйшелин и, сама не зная от чего, смутилась.

У дверей они стояли вдвоем, вернее, втроем, но Дымник опять предпочел пребывать в состоянии неосязаемом и невидимом, хотя Эйшелин и была уверена, что король прекрасно осведомлен об еще одном неучтенном члене маленькой экспедиции.

Двери стояли на своем месте: на них не прибавилось новых щербинок, а полосы сияющего металла, на которых Эйшелин различала знаки неведомого ей языка, казались такими же прочными и незыблемыми. В глубине души девушка надеялась, что ворота -часть иллюзии, как и цветы, но казалось, только они и мост были здесь самыми настоящими.

Король замер у дверей и стоял неподвижно так долго, что Эйшелин не знала, беспокоиться ей, что он так заснул или вообще умер, или что передумал. Но вот он воздел руки, высоким чистым голосом начиная читать заклинание. Слов девушка не понимала, но думала, что так внушительно должны выглядеть только какие-то мощные чары. Двери дрогнули: металл заискрился сильнее, покраснел, а потом, будто масло, стек вниз, оставляя в каменных плитах глубокие потеки-рытвины. С душераздирающим скрипом двери начали открываться. Сквозь них в Рановиру рвался ветер, он нес с собой запах облаков, вчерашнего дождя, а еще такой знакомый Эйшелин запах дыма. Король закашлялся и отступил назад, но потом, будто отбросив все сомнения, он выпрямился во весь рост и шагнул вперед, к самому краю обломанного моста.

Вокруг королевских рук возникло сияние. Присмотревшись, Эйшелин поняла, что исходит оно от калейдоскопа: кольцо со стеклышками быстро-быстро вращалось, освещая мир то одним, то другим цветом, а потом прямо из его центра ударила радуга. Девушка увидела, как прекрасный семицветный луч ткет ступени лестницы, восстанавливает ажурные пролеты моста, летит вперед, пронзая грязно-желто-серые облака. Сердце стремительной птицей билось в груди. Казалось, радуга озарила собой весь мир, превращая его в нечто удивительно прекрасное и волшебное. Лучше, чем самые совершенные дирижабли или даже самые прекрасные цветы Рановиры. На целое мгновение Эйшелин верила, что все получилось. Целое мгновение два мира соединял радужный мост, а потом он исчез, рассыпался едва заметными искорками, оставляя после себя глухую звенящую пустоту. Эйшелин показалось, что она ослепла: только что ее глазам открывались все краски мира, и вот не осталось совершенно ничего.

— Чуда не будет, — голос короля звучал глухо и безжизненно.

— Но… почему… мы же все сделали правильно, — Эйшелин говорила и сама не узнавала свой тихий надломленный голос. Мир казался слишком тяжелым, а воздух сухим и вязким. Она задыхалась, оседая на каменные плиты остатков моста: серые, грязные, изрытые оспинами.

— Твой мир не готов принять нас. Радуге не за что там зацепиться. Видишь ли, Эйшелин, одной моей воли недостаточно. Мост нужно строить с двух сторон.

Мгновение — и она осталась одна на каменных обломках моста. Внизу проплывали кучные серые облака, а в груди становилось все теснее и больнее, Эйшелин силилась вздохнуть, но воздух отказывался проходить в ее легкие, а потом наступила темнота.

* * *

— Разряд! Увеличьте мощность! Дыши, девочка, давай… ты можешь.

— Давление падает…

Чьи-то голоса доносились, как сквозь вату, зудели где-то под самым черепом, отдалялись, а потом приближались снова, смешиваясь с совсем другим голосом.

— Мост нужно стоить с двух сторон, — прозвучало совсем близко, и Эйшелин открыла глаза.

Глаза ее не слушались: они слезились, их резал слишком яркий свет, а над головой расстилалось нечто такого грязного белого цвета, что его можно было смело назвать серым. Зрение отказывалось фокусироваться, и Эйшелин попыталась хоть как-то шевельнуться, приподняться, но вместе с совсем незначительным движением пришла боль, а за ней и спасительная темнота.

Когда-то больничный потолок был белым, это совершенно точно. Сейчас Эйшелин еще угадывала следы белой краски на вздувшейся, отсыревшей штукатурке. Она знала, что из-за тумана и сырости никакая краска не держалась долго и еще меньше удерживала свой цвет. Все вокруг — такое же, как и всегда: серое, грязное, блеклое. Улицы, дома, люди… Эйшелин медленно брела вдоль проспекта, опираясь на костыль. В голове еще самую чуточку плыло, кость, с которой врачи еще не сняли гипс, противно ныла на погоду, но оставаться в серых больничных стенах оказалось выше ее сил, и Эйшелин подписала кучу бумаг, чтобы ее все-таки выписали домой после аварии. Врач сказал, что она серьезно повредила ногу и ударилась головой, да так, что долго не приходила в сознание. А еще сказал, что от таких травм часто бывают галлюцинации и видения. Эйшелин только слушала и кивала, не обращая внимания на обеспокоенные взгляды и тихий шепот больничных сиделок. Она хотела домой.

Родной переулок казался в точности таким, каким был до аварии. Ничего вокруг не изменилось, ровным счетом ничего, кроме нее самой. Эйшелин доковыляла до дверей своего дома и стала искать ключ в сумке. Держать одновременно и ее, и костыль — неудобно, но девушка только сморгнула злые слезы и закусила губу. Когда она вставила ключ в замок и подняла голову, отбрасывая с лица непослушные волосы, то увидела: на узком подоконнике сидел кот. Серый, тощий и грязный кот, который смотрел на нее огромными голубыми глазами.

— Дымник? — Эйшелин думала, что прокричала это практически на всю улицу, но на самом деле с ее губ лишь сорвалось тихое сипение.

— Мяу, — тихий тоскливый мяв разрушил иллюзию, и девушка встряхнулась, поворачивая ключ в замке и скрываясь внутри дома.

— Просто бродячий кот, — пробормотала она.

Эйшелин и подумать не могла, что ее недолгое отсутствие так скажется на доме: всюду царили пыль и запустение, будто он простоял пустым не недели, а годы. С некоторым трудом передвигаясь по квартирке, она ставила чайник, обметала пыль с комодов и столов, искала хоть что-нибудь съедобное на ужин. За окном сгущался вечерний туман, но девушку все не отпускало ощущение чьего-то пристального взгляда. Наливая в чашку чай, Эйшелин зачем-то выглянула в окно. Кот, все так же сгорбившись, сидел на подоконнике. Он казался ужасно несчастным и облезлым.

— Не будет же большой беды, если я немного покормлю его, — убеждала сама себя Эйшелин, уже открывая дверь и зовя: — Эй, как там тебя… иди сюда! Кис-кис!

Кот соскочил с подоконника так, будто единственное, что он ждал в своей жизни — это ее голос.

— Только на одну ночь! — предупреждающе сказала Эйшелин и тут же поморщилась, заметив, какие грязные следы кот оставляет на ее полах. А ведь их еще мыть потом! — Э, нет, так дело не пойдет, — она наклонилась, подхватывая кота поперек туловища. Он, к недоумению Эйшелин, и не думал сопротивляться.

— Вначале — мыться, а то очень некультурно — с грязными лапами и за стол, — она пошла в небольшую ванную, проходя размышляя о том, что за время ее отсутствия нормы воды никуда не исчезали и уж на какого-то маленького кота их точно хватит.

Кот оказался удивительно тихим и сговорчивым животным. Он спокойно позволил сунуть себя в старый тазик, поливать водой из лейки, намыливать старым куском мыла и разбирать колтуны свалявшейся шерсти. Эйшелин показалось, что он состоит из сплошных костей, едва покрытых шерстью. Внезапно она нащупала что-то на шее кота.

— Ошейник? Так может, ты потерялся? — девушка потянула, гнилые нитки поползли, и в ее руках оказался оборванный кусок веревки, на которую был прикреплен какой-то неимоверно грязный мешочек. — Какая гадость! — с отвращением протянула Эйшелин и замахнулась, намереваясь отправить его в мусор. И тут в кота будто бес вселился: с диким мявом он подпрыгнул, разбрызгивая воду, и вцепился всеми когтями в руку девушки.

— Ты что… — начала она и осеклась, глядя в удивительно разумные кошачьи глаза, — ладно-ладно, не трогаю твое сокровище. Вот положила рядом, видишь? — она опустила мешочек на полочку и продолжила водные процедуры, отмечая, что кот, хоть и поворачивается, но свою ношу из вида не выпускает ни на секунду.

Уже позже, когда они вместе с отмытым, накормленным и завернутым в полотенце котом сидели на стареньком диванчике, Эйшелин осторожно распустила завязки мешочка, практически намертво слипшиеся от грязи, и вытряхнула его содержимое: на ладонь ей упали несколько семян. Красивые, золотистые, будто налитые своим внутренним светом.

— Это… — Эйшелин смотрела то на кота, то на семена и чувствовала, как у нее в горле растет и ширится совершенно предательский ком, — это невозможно. Понимаешь? Они не вырастут у нас… нет воздуха, нет земли… — она лепетала еще что-то, не замечая катящихся по щекам слез, а в голове уже одна за другой проносились быстрые деловитые мысли: где раздобыть земли и что нужно найти и отмыть старую бабушкину лейку, которая совершенно точно завалялась где-то в кладовой.

— Безнадежно, — сообщила Эйшелин пристально наблюдающему за ней коту. Семена они посадили в большой старый ящик целую неделю назад, но на поверхности до сих пор не показалось ни одного зеленого ростка, — может быть, я их слишком глубоко закопала? Или недостаточно поливаю? Или им света не хватает? Я совершенно не умею выращивать что-либо! — оправдываясь под укоризненным взглядом кота, девушка чувствовала себя хуже некуда. Будто она опять предала, не оправдала возложенные на нее ожидания.

— Не знаю я, что еще можно сделать, — кот опять куда-то ушел: он приходил и уходил, когда ему вздумается, причем Эйшелин никак не могла отследить, как же это происходит. — Не могу, — плакать на пустыми ящиками — самое глупое, что она делала в своей жизни, но слезы лились и лились, и поделать с ними ничего не получалось. Как и с проклятыми семенами.

Еще через неделю над черно-серой землей появился первый бледный и хилый росток. Эйшелин смотрела на него так, словно видела самое прекрасное зрелище в своей жизни.

— Дымник! Эй, Дымник! Посмотри!

Они ухаживали за ростком так, будто он являлся самой большой драгоценностью в их жизни. Разворачивали ящик то так, то эдак, стараясь поймать несуществующие лучи солнца, или направляли на него свет керосиновой лампы. Еще через пару дней он завял, а через день стало ясно — безнадежно.

— Мяу! — привлек внимание Эйшелин голос кота с кухни, она побежала туда. Кот сидел прямо в ящике и старательно рыл лапами землю.

— Что ты делаешь?! — девушка подбежала к нему и увидела под слоем земли, снятом кошачьими лапами, целый ряд блекло-зеленых ростков. — Значит, все-таки глубоко закопали.

Ростки постепенно превратились в такие же блеклые и хилые растения, на которых распустились откровенно больные цветы. Жалкая тень той красоты, что она видела в… во сне? Но Эйшелин все равно тщательно собрала сброшенные ими семена — такие же больные и блеклые на вид, и посадила их заново.

Новые ростки были совершенно не такие изящные: приземистые, с желтовато-бурыми кожистыми листьями, они, тем не менее, смотрелись более… уверенно. Цветы на них распустились такие же бурые и уродливые, да и цвели всего несколько часов. Эйшелин упрямо сжала губы и посадила семена заново.

На узком пространстве между оконной рамой и внешней кованной решеткой стоял длинный ящик, из которого свешивали мясистые бордовые листья странные болезненно-фиолетовые цветы на длинных изящных ножках. Эйшелин готова была поклясться, что никогда и нигде не видела подобных цветов, но им, казалось, вполне комфортно на улице под пеленой городского смога и тумана. Они росли, распускались и давали семена вопреки всем погодным условиям, и от года к году становились все краше и изящнее. Настолько, что в этот год Эйшелин решилась выставить их на улицу, обмирая и в тайне опасаясь, что городской воздух их попросту убьет. Цветам оказалось все равно, более того, ей казалось, что и дышать над ними легче. Эйшелин подумала, что будь она более рисковой — сняла бы респиратор и проверила, настолько лучше здесь воздух.

— Соседка, — окликнула ее как-то на улице Мишель, что вот уже пять лет как купила квартирку в доме напротив, — а что это у тебя такое… яркое?

— Цветы, — Эйшелин убрала за ухо выбившуюся прядь волос и осторожно обрезала сухой листок.

— Красивые, — Мишель одобрительно кивнула, — не поделишься?

— А? — Эйшелин удивленно моргнула и чуть не выронила лейку, но уже спустя мгновение решительно кивнула, — поделюсь! Слушай сюда…

Отдавать семена кому-то другому было страшно. Эйшелин все еще боялась: вдруг не взойдут, пропадут, и что она тогда будет делать? Она ни разу не давала кому-то ни единого семечка, да и Дымник явно был против, с воем носясь вокруг ее ног.

— Ну ты что… так надо! — пыталась Эйшелин унять кота, но в результате спаслась только тем, что закрыла его в ванной, ни секунды не сомневаясь в том, что поплатится за это расцарапанными руками.

— Держи, Мишель! Только поливать не забывай и… — Эйшелин все говорила и говорила, и никак не могла разжать руку, крепко сжимавшую в кулаке семена.

— Да поняла я, не бойся. Вырастут твои цветы. Вся улица в них будет, вот увидишь! — Мишель улыбнулась, и Эйшелин почувствовала, как пальцы сами собой разжимаются, оставляя драгоценные семена в чужих ладонях.

* * *

— Мари, стой! Вот непоседа, — сама себе пожаловалась Элен и оглянулась по сторонам, высматривая нужный поворот и одновременно ловя дочь за руку. — Да где же это!

— Ма, смотри! — Мари остановилась, непосредственно ткнув пальцем куда-то в сторону.

— Показывать пальцем неприлично, — начала выговаривать Элен, одновременно поворачиваясь в указанную сторону, да так и замерла, не вымолвив больше ни слова.

Улица утопала в цветах. Длинные лианы свисали с высоких подоконников вторых этажей, оплетали кованный решетки и стремились куда-то вверх, где, как на секунду показалось Элен, мелькнуло нечто яркое и пронзительно голубое.

— Это она… Цветочная улица! — Элен счастливо улыбнулась и бодро зашагала вперед, радуясь, что слова соседки оказались правдивы. А она-то еще смеялась над старой Мадлен, которая говорила, что ее невестка выросла на улице, полной цветов.

— Здравствуйте! — Элен остановилась, поднимая голову вверх и наблюдая за женщиной, которая старательно подстригала отростки лиан.

— Здравствуйте! — незнакомка повернулась, приветливо улыбаясь, и Элен осознала, что на той не было респиратора.

— А-а-а-а, — она только и смогла провести по лицу рукой, не в силах как-то иначе выразить свое изумление.

— А вы попробуйте, — незнакомка заливисто рассмеялась.

— Как же так?

— Цветы, — незнакомка пожала плечами.

— Вы не продадите мне несколько? — набравшись храбрости, спросила Элен.

— Нет, не продам. Иди к старой Эйшелин, это через три дома отсюда. Она подарит, если захочет. А продать тебе никто не продаст.

— Спасибо, — Элен кивнула и, покрепче сжав руку Мари, норовившей куда-то бежать, пошла дальше, отыскивая указанный дом.

— Здравствуйте, — дорогу пришлось уточнить еще несколько раз, но Элен все же вышла к небольшому уютному домику, который практически полностью скрылся за цветочным ковром. Женщина, ковыряющаяся в земле у самой ограды, медленно выпрямилась, убирая растрепавшиеся седые волосы под косынку.

— И тебе привет, — она улыбнулась, да так, что морщинки прорезали лучиками все лицо, а серые глаза будто засверкали собственным внутренним светом.

— Мне сказали, у вас цветы есть, — как-то растеряно сказала Элен, не зная, как попросить: сказать «Дайте мне цветов»? Или попросить продать?

— Есть, но не для всех, — Эйшелин улыбнулась лукаво и как-то очень знакомо. Элен показалось, что она уже видела такую улыбку, только очень-очень давно, намного раньше, чем могла что-либо помнить, — проходи, посмотрим, что у меня есть для тебя.

В доме Элен решилась снять респиратор и практически задохнулось от множества самых разных запахов — голова приятно кружилась, а на губах сама собой появлялась улыбка.

— Ты садись, тяжело с непривычки? — Эйшелин ловко перемещалась по маленькой кухне, хотя Элен заметила, что она хромает. — Чай будешь?

— Да, — вместо нее звонко ответила Мари, — Киса! — и тут же протянула ручки к крупному дымчато-серому коту, который недовольно заворчал и одним прыжком перемахнул повыше на буфет.

— Дымник! — Эйшелин укоризненно покачала головой, — мог бы проявить больше уважения к гостям!

— Угощайтесь, — она поставила перед Элен и Мари две чашки. Элен удивленно принюхалась: ни один ароматизатор не пах настолько ярко и вкусно.

— Что это?

— Чай, — Эйшелин светло улыбнулась, и Элен отчетливо поняла, что совершенно не может сказать, сколько же той лет: там, на улице, она показалась совершенной старухой, сейчас же все морщинки словно растворились, и Эйшелин выглядела ненамного старше самой Элен.

— Мама! Тут феи! — восхищенный голос Мари донессе откуда-то сбоку.

— Мари! — Элен торопливо вскочила, покраснев, — простите, — она торопливо оттащила дочь от цветов и посадила к себе на колени.

— Ну что ты, какие феи. Их не бывает… уже большая ведь.

— Бывают, — Мари обиженно надулась, а Элен не знала, куда себя деть, боясь представить, какое впечатление они сейчас производят. Нет, совершенно точно — уйдет она отсюда без цветов. А ведь они бы так не помешали их серому грустному балкону.

Но Эйшелин, кажется, не злилась — она лишь тихо смеялась, а глаза у нее делались все моложе и лукавее.

— Пойдем, выберем тебе семена, — предложила она после того, как чай закончился.

Элен и Мари уже давно ушли. Эйшелин стояла, облокотившись на широкий подоконник и полной грудью вдыхала разогретый дневной воздух. Респиратор она не носила вот уже двенадцать лет.

— Не бывает говоришь? Ну-ну, — и она насмешливо подмигнула юркой цветочной фее, что свила себе гнездо в самом большом бутоне.

С серо-желтого неба, разделяя его и преломляясь в стеклах маленькой улочки, падал вниз тонкий радужный луч…