Мысли вслух (джен)

Идеи, мысли, фантазии — полный хаос. Надежда всё это упорядочить кажется слишком бестолковой. Как можно это сделать, если в голове постоянно крутится одна и та же мысль — а зачем всё это нужно? Нужно ли подчинять то, что не желает быть подвластным? И даже если да, откуда брать-то на это силы?

Серафима без сил откинулась назад, облокотившись о спинку стула. Снова. В очередной раз. Интересно, который из? Одно и то же. В голове кажется потрясающим, а на деле… А на деле очередная стопка листов со свистящим визгом ударяется от стену и осыпается, как осенняя листва. Плохо. Никуда не годится. Это слишком убого, чтобы даже кому-то рискнуть показать.

С грохотом поставив локти на стол, Серафима, зарывшись пальцами в волосах, практически до крови царапает кожу. Злость на саму себя будто бы способна сжечь дотла целый лес. Да кто она вообще такая, если собственная муза постоянно ставит подножки? Правильно — полное ничтожество, не способное даже договориться со своим же воображением и перенести на бумагу ничтожный набросок. Какая жуть. Но такова действительность.

Истерический смех расползся паутиной по комнате. И как же, интересно, при столь очевидных проблемах с головой ей удалось поступить в лучшую художественную академию в её городе? Талант? Умение? Не смешите. Случайность. Самая настоящая. Опечатка, описка, да что угодно — но её имя не должно было быть там! Вот только сносящая всё на своём пути Миссис Удача или же её подручные решили ехидно над ней подшутить, превратив в действительность такую нереально-прекрасную возможность. Да, было несусветное счастье по этому поводу, без сомнений. А толку? Хуже, чем только можно представить. Вместо возможности продемонстрировать свой талант — сплошное замыкание из-за любого вида отхождения от нормы. Вместо дружбы с однокурсниками — сплошное издевательство и подколы. «Не так рисуешь», «не так смотришься», «не так хочешь» и так далее. Да они уже спокойно ходить на учёбу не дают! От самых известных «шуток» из разряда иглы в стуле и ведра с водой на голову, до извращений похлеще и пострашнее. Жутко даже от одних воспоминаний, переживать их вновь точно никому не захочется. За что? Почему это всё происходит? Почему с ней? Что же плохого она умудрилась свершить перед Всевышним, раз её теперь так жестоко за это наказывают?

Изматывая себя новыми приступами самоуничтожения, Серафима не услышала, как отворилась дверь в комнату, и даже стук каблуков не привлёк её внимание. А вот один из разлетевшихся листов уже был поднят. Движение — и вот он снова на столе, а чужие руки что-то своё дорисовывают на нём.

— Когда ты вошла? — вопрос прозвучал и как неподдельное удивление, и как искреннее возмущение, словно, «какого меня выдернули из моего собственноручного траура?!».

— Так будет лучше, — девушка, сумевшая ни звуком не выдать своего присутствия, пододвинула к Серафиме поднятый ранее листок. Названной не оставалось ничего более, как посмотреть, что же в этой мерзости изменилось.

— Госпожа… — пожар погас, не смея прикоснуться к бумаге. Как? Что это вообще было? Почему?..

— Вот сюда пару линий, — «Госпожа» указала в определённые точки на изображении, — а вот здесь слегка укоротить руки, не то выглядят, как щупальца. И сходи уже полечись что ли, а то твоя дурацкая привычка забывать моё имя раздражает.

— Прости, Клена, — минуту назад хотелось спалить весь этот грёбаный мир дотла, а заодно и затопить, для достоверности, но стоило только этой беспринципной дамочке вернуться из столовой, и даже воздух вокруг стал совсем другим.

Обронив глухую усмешку, Серафима обхватила талию Клены своими длинными костлявыми руками и с силой прижала её к себе, уткнувшись лицом куда-то в бок, и от удовольствия словно заурчала.

Они знают друг друга с самого детства. И дружат уже чёрт ногу сломит считать, сколько лет. Вместе идут по жизни со всеми прилагающимися кочками и ямами. Вытаскивают друг друга из разных передряг. Хотя, нет, не так. Это Серафима имеет дурную привычку в них постоянно попадать, а Клена, словно по приказу, приходит и выдёргивает её из них. А как она в такие моменты на неё смотрит… От этого взгляда мёртвые в гробу начнут потеть, что уж говорить про живых.

— Дорогая, ты мне рубашку намочила, — как в столь юном возрасте можно обладать таким стальным голосом, остаётся огромной загадкой.

Серафима тут же отпрянула, обеспокоенно заизвинялась и лихорадочно начала искать полотенце аль салфетку поблизости. К сожалению, глаза после новой истерики совершенно спокойно могут оставлять следы на чужой одежде. Увы.

Серафима до сих пор так и не сумела найти ответ на интригующий с детства вопрос: почему такая могущественная, властная и самоуверенная девушка снизошла до неё, бесталантливой художницы с кучей комплексов и валяющейся под ногами самооценкой. Да даже если не трогать детство, ведь там все слишком маленькие, почему не бросила, когда стало очевидно, что такая бестолочь и плакса и мизинца её не стоит. Сера была уверена, что в какой-то момент это обязательно случится, и она уйдёт, небрежно улыбнувшись напоследок. Но нет. Клена будто бы не видела очевидного и ни разу за всё долгое время их взаимного общения не пыталась унизить свою подругу даже в шутку, даже заслуженно. Наоборот, гнала прочь все её дурные мысли и тащила за собой, иногда откровенно помогая не загнуться и пробиться в люди.

Белоснежная салфетка быстрыми темпами скользнула по рубашке, стараясь максимально уничтожить то ненавистное мокрое пятно, очевидно, что от слёз, портящее такой прекрасный вид.

Несмотря так же на многолетнюю дружбу, Серафима так и не смогла узнать от Клены того, что та не желала разглашать. Откуда она, кто её семья, почему она всегда приходит на выручку, почему она вообще рядом с ней — все эти вопросы, несмотря на свою безобидность, так и покрылись слоем пыли молчания. Сначала было страшно настаивать на ответе, а сейчас уже поздно спрашивать. Серафима вроде бы даже успокоилась, приняв излюбленную Клен скрытность. Одно только не давало сейчас покоя — почему она пошла учиться вместе с ней? С её знаниями и потрясающими достижениями по учёбе она могла бы совершенно спокойно и без напряжения замахнуться на что-то во много раз лучше. Однако, Клена снова молчит, категорично и отрывисто. Остаётся только смириться и донимать себя догадками.

— Зачем? — Клен после того, как максимальное высушивание рубашки закончилось, кивнула на валяющиеся на полу листы.

Лампочка недобро заморгала, задумав погаснуть. Гул в коридоре наконец-то окончательно затих, намекая на полное удовлетворение обжорливых желаний студентов. Клена со всевозможным злорадством ждала ответа.

— Ты и так видела, — нервное чихание. — Очевидно же, насколько они отвратительны и убоги. И даже не думай отговаривать меня их сжечь.

Сколько наивности в голосе. Отговаривать? Ещё чего. Глупо ежа голой жопой пугать. Она даже заморачиваться на это не будет.

Увидь Клену кто-нибудь другой сейчас, точно назвал бы ведьмой. Только у них, по приданиям, могут так ярко светиться их зелёные глаза. И что-что, а свет этот не предвещает ничего хорошего.

Пришла пора сыграть на шатких нервах.

— Сера, — одной рукой обхватив спинку стула, а другой опершись на стол, Клен приблизилась к Серафиме настолько близко, что её длинные волосы задевали бледное лицо подруги. — Решила снова рискнуть и сыграть шутку?

Ледяное дыхание обжигает похлеще любого огня. Хочется убежать, спрятаться, укрыться, но у всего есть предел.

С силой ударив кулаком по несчастной мебели, Серафима, сделав резкий выпад вперёд, практически прокричала шёпотом в чужие губы: «Не смей мне угрожать!». Ярость в груди разрывалась взрывами. Кем бы она ни была, как она смеет указывать, что Автору делать с собственным творчеством, какого бы качества оно ни было? И если оно неугодно, Автор сам в состоянии решить, что с ним делать и как уничтожить при надобности.

Коварная улыбка окрасила ликующее от торжества лицо. Клен неторопливо выпрямилась и встала за стулом, исподлобья посматривая на Серафиму. О чём она думает? Чего она хочет? Почему так улыбается?

Дыхание сбивалось и спотыкалось в приступе внезапно накатившей паники. Этого… этого не должно было произойти! Нет, конечно, Клен просто заботится о своей подруге и не хочет позволять ей совершать необдуманные поступки, вот и всё. Но нельзя было так грубо на неё срываться. Она ведь хотела помочь!

— Госпожа! — Серафима подскочила, как ошпаренная, рукой пытаясь дотянуться до Клены, но та уже успела подойти к входной двери, и перед тем, как скрыться за ней, со всевозможным снисхождением посмотрела на подругу. Ничего особенного, но собственная фантазия может надумать многое.

Серафима бессильно опустилась на пол, прижала колени к груди и от волнения, кажется, даже начала дрожать. Плохо. Всё очень плохо. Клена наверняка на самом деле очень разозлилась из-за того, что Серафима была с ней так груба. Именно поэтому она и ушла, и, вполне возможно, до утра не вернётся.

Как ужасно, что это произошло. Нет, этого нельзя было допускать. А если с ней что-то случится? А если она будет в опасности? Это же очень страшно! А ещё больше пугает то, что Серафима не сможет прийти к ней на помощь, ведь даже не знает, где она теперь будет. Что же касается этих несчастных рисунков… Да будь они прокляты! И продолжают валяться там, в углу, главное, чтобы с Кленой ничего не случилось.

Тяжело сказать, сколько времени прошло, однако, судя по видам за окном, уже давно нужно было лечь спать. Серафима всё так же продолжала убиваться своими переживаниями, боясь даже шелохнуться, в то время как Клена, какое-то время попросту простоявшая за дверью, стуком каблуков изобразив как бы удаление прочь, успела перекинуться парой слов с мимо проходящими, обговорить все вопросы с однокурсником по телефону касательно совместного задания на неделю, и, в конечном счёте, вернуться, чтобы поумиляться на свою нервную подругу и расправить обеим постели.

Нежное прикосновение к заплаканным щекам заставило сначала вздрогнуть с удвоенной силой, а затем даже с какой-то опаской поднять голову. Уверенность в собственных страхах иногда бывает опаснее этих самым страхов.

— Клена… то есть Госпожа, — какая жалость. Совсем же недавно Клена сказала, что недолюбливает, когда её так называют, но не прошло и часа, всё повторилось вновь. Не первый раз к данному разговору возвращаются. Как вообще могло прийти на ум так обращаться к своей подруге — не менее занимательная загадка. Ясно одно: это по какой-то дикой причине нужно ей, как воздух. Тогда, если всё настолько важно, зачем её этого воздуха лишать?

— Пойдём, — голос тихий, убаюкивающий. По раскрасневшимся глазам напротив видно — кто-то явно очень хочет спать.

Клена помогла девушке подняться и дойти до кровати, не снеся ничего по пути. Наверное, можно было ещё помощь раздеться, уложить в кровать, поцеловать в лобик и пожелать спокойной ночи, но это явно уже будет лишним.

Когда Клена окончательно убедилась, что подруга полностью приготовилась ко сну, названная Госпожа выключила свет и приготовилась заснуть сама. Правда, сон долго не шёл. Гораздо интереснее было наблюдать за ворочающейся из стороны в сторону Серафимой, спрятавшейся в одеяло почти как улитка.

Наблюдать, не выдавая себя. Мимолётно прикоснуться, дабы окончательно убедиться, что плач сменился безмятежным дыханием. Тепло улыбнуться и наконец-таки позволить себе встретить кружащий рядом сон. Изо дня в день. Снова и снова. И, кто знает, будет ли следующий март настолько солнечным. А пока спать. И обязательно пожелать друг другу спокойной ночи. Главное, что есть такая возможность.