58 месяцев спустя (джен)

Энди широко зевает, поднимается с кровати и лениво идет в ванную. Свет включается автоматически везде, где он проходит, остается только настроить кран на нужную температуру. Но вместо этого Энди несколько раз с силой плещет в глаза ледяную воду и, не стирая ее накрахмаленным полотенцем, смотрит на свое бледное лицо.

Вчера ему исполнилось семнадцать, и он упорно пытается найти в себе изменения. Те же русые волосы, падающие на плечи, тонкие губы и эти странные глаза, унаследованные от мамы — зеленый и карий. Нет, ничего нового.

Внешне — ничего.

— Доброе утро! Я сейчас возьму кровь, только шприц найду, — медсестра Кэти машет ему рукой через непробиваемое стекло с маленькими круглыми отверстиями для переговоров. — Ты как себя чувствуешь?

— Нормально, — отзывается Энди и находит в шкафу клетчатую рубашку. — Как обычно.

Уже почти пять лет он живет внутри огромной французской лаборатории, где работают врачи со всего мира. Ему построили особую квартиру, в которой есть кухня, спальня и библиотека, ванная с джакузи — и даже сад с цветущими растениями и прудиком, где плавают красно-золотые рыбы. Стены укреплены и пуленепробиваемы, везде — видеокамеры, кроме ванной, а сад вообще обнесен железным забором.

Энди знает, что никто не виноват. Вообще — никто. Ни ученые и врачи, которые пытаются спасти себя от него и его от других, ни гринписовцы, изначально выпустившие зараженную обезьяну, ни ученый, который эту самую обезьяну заразил. Ни Энди с Тэмми, которые до ужаса захотели посмотреть на свой старый дом.

Первопричина всегда двойственна. Кто знает, почему на самом деле случаются катастрофы? Потому, что люди потакают своим желаниям или — что недальновидны и глупы? Или потому, что боятся? Или — наоборот, хотят принести добро, а вместо этого все разрушают?

Энди закатывает рукав и садится за стол. Медсестра Кэти когда-нибудь закончит намывать руки, наденет перчатки — с неприятным хлюпающим звуком — и в сотый или в трехсотый раз возьмет у него кровь. А потом придет вечером — за тем же самым.

В животе неприятно урчит, и Энди нетерпеливо ерзает на стуле. Что дадут на завтрак? И тут же тяжело выдыхает. В этом чертовом стеклянном доме только и ждешь, что еды да приевшихся развлечений. Он сам себе напоминает то шимпанзе, то персонажа из «Шоу Трумана», только вот у Трумана жизнь была веселее и привычнее, у него был выбор — только увидь этот купол над собой — и будущее.

У Энди никакого будущего нет, и это понемногу начинает его раздражать. И последнюю пару недель раздражение уже не просто спокойно булькает внутри него, как бульон, поставленный на плиту, а начинает закипать.

— Ты кислый сегодня, — замечает Кэти, достав шприц. — Плохое настроение?

Он пристально смотрит на нее снизу вверх. Кислый? Ну да. Каким еще можно быть после пяти лет взаперти? И тут же отводит взгляд, смутившись. Кэти ему нравится: у нее длинные каштановые волосы, убранные по дресс-коду в старушечий пучок, нежные руки с проворными пальчиками, чуть подкрашенные коралловой помадой губы — так, чтобы не заметили — и серьезные зеленые глаза с рыжими крапинками. А голос ее — веселый и звонкий — ему хочется слушать и слушать, но у Кэти всегда слишком много дел.

— Когда ты последний раз была в кино?

— Позавчера. Хотя нет, позавчера я была в театре, — Кэти хмурится, переливая кровь в пробирку. — А что?

Энди раздраженно отворачивается, не в силах смотреть на эту чертову кровавую субстанцию. Ничего. В театре она была — потрясающе! Он не был там лет с десяти. Теперь ему нельзя ни в зоопарк, ни на шоу, ни в городской парк, ни в музей. Энди — носитель вируса, который уже однажды убил всю Англию и может убить Европу, а потом — весь оставшийся мир.

— Сходишь со мной? — спрашивает он затаив дыхание. — Мне вроде как вчера семнадцать стукнуло.

Кэти — около двадцати трех, она еще учится в медицинском, но уже подрабатывает в таком серьезном центре. У нее — большое будущее. Карьера, симпатичный муж, дети, дом в пригороде, машина и собака — коричневая, с белыми пятнами на спине. А у Энди — ничего. Только эта коробка с двумя комнатами и садом.

— Приглашаю тебя к себе, — он уверенно кивает на диван и большой плазменный телевизор. — Тут уютно, честное слово.

Кэти звонко смеется, но ее щеки розовеют от смущения.

— Я подумаю, честно, — отвечает она и смотрит на часы. — Уже почти десять. Тебе пора завтракать. Что ты хочешь?

Энди задумчиво постукивает пальцем по губам. Чтобы хоть как-то разнообразить его жизнь, ему ни в чем не отказывают. Хочешь — настольные игры, хочешь — тренажер, хочешь — часы за триста евро, хочешь — каре ягненка. Только все это не окупает отсутствие свободы. С каждым днем Энди все больше кажется, что изнутри он начинает задыхаться. Люди не приспособлены для жизни в клетке. Животные адаптируются и смиряются, а у людей в голове что-то ломается. Треньк! И все. И ты сходишь с ума или рушишь все, или творишь какую-нибудь непоправимую ерунду. И вместе с этим желание свободы и умение выбирать делает человека неуязвимым. Вспомнить хоть «Терминатора», которого он посмотрел на прошлой неделе. Как люди сражаются за то, что им дорого! И побеждают.

— Рисовую кашу с клубникой, — выдает он и с надеждой смотрит в лицо Кэти. — Так придешь сегодня?

— Ты же знаешь, что нам запрещено проводить у тебя больше пятнадцати минут, — Кэти грустно улыбается. — Я передам твое пожелание. Хорошего дня!

У Энди ничего дорогого ему нет. Любви, например, или дружбы. Только сестра, которую отправили подальше, в Штаты, потому что боялись, что она нарушит требования: не обнимать, не целовать, не прикасаться. Или поможет брату сбежать. За эти неполные пять лет Тэмми успела выучиться в университете на дизайнера, завести парня и получить права. Энди узнает о каждом ее достижении из звонков по скайпу — строго в семь вечера по воскресеньям.

У всех — жизнь. Кроме него. Первую пару лет его еще заставляли заниматься на тренажерах, но вирус никак не реагировал на спорт, поэтому и тренажеры давно заброшены. «Ты должен быть благодарен!» — это говорили все, от Кэти до старшего врача. Конечно, он благодарен — своей матери — за ген, подавляющий инфекцию. С другой стороны, лучше бы он тогда умер.

Даже раковые больные или те, у которых ВИЧ, живут. Выходят на улицу, ездят на море, влюбляются, даже целуются. Чему он должен быть благодарен?

— Кэти! — он подходит к стеклу и прикладывает к прохладной поверхности ладони. — А когда я отсюда выйду?

Она растерянно замирает, вся такая чистая и непорочная в белом халате, с папками под мышкой и пробирками в руках. На ее лице проступает сожаление и понимание, но Энди нужен ответ, а не эмоции.

— Когда мы протестируем вирус. Понимаешь, недавно у нас получилось полностью излечить заболевшее животное. Но геном животных отличается от человеческого. А чтобы вылечить человека, нужно сначала его заразить. И вот на это никто не может решиться. Ты понимаешь, почему. Ситуация за одно мгновение может выйти из-под контроля. К тому же, кто добровольно согласится на такой эксперимент? Люди наотрез отказываются становиться монстрами, даже если им самим остается жить меньше суток.

Энди рисует пальцами невидимые узоры.

— Слушай, а если такое случится, и кого-то найдут, превратят, а потом успешно вылечат, — я смогу отсюда уйти?

Кэти слегка приподнимает плечи. Точного ответа у нее, конечно, нет, а обнадеживать зря никто не любит.

— Полностью уйти, насовсем, не получится. Но думаю, тебе не придется жить здесь. Скорее всего, тебя поселят в частный дом с охраной. Сможешь выбираться куда-нибудь иногда. Но ты все равно останешься под наблюдением.

Энди кивает, и Кэти уходит из лаборатории, повернувшись к нему своей белоснежной спиной. Да, пожалуй — все так и будет. И в этом опять-таки никто не виноват. Но частный дом и охрана — это не жизнь в бронированных стенах на виду у всех. Как найти человека, который согласится ненадолго стать зомби?

День продолжается так же, как и все дни до этого: через специальную дверцу ему доставляют еду, воду, свежие газеты, чтобы быть в курсе дел, новый выпуск комиксов или запрошенную книгу. Все — в вакуумной упаковке, прошедшей обработку. От нее неприятно пахнет спиртом и чем-то еще, резким и тошнотворным.

До обеда Энди валяется на диване с книгой «Над пропастью во ржи», после обеда включает «500 дней лета» и с неприкрытой завистью и тоской смотрит на романтические отношения героев. Да, в жизни не все заканчивается хорошо. Но поцеловать, прикоснуться, заняться сексом — в семнадцать заняться им хочется нестерпимо сильно — все это недоступно для него сейчас и останется недоступным навсегда. Вряд ли можно будет пить противовирусное лекарство круглыми сутками. Даже разговаривать с ним можно только через стекло.

Кэти возвращается около шести вечера. Обычно, помимо нее, в лаборатории находятся еще три доктора: иммунолог, вирусолог и микробиолог, иногда из соседнего отдела заходит генетик и долго разглядывает Энди. Но сегодня суббота — и у многих выходной.

— Зачем так часто брать у меня кровь? — Энди устало закатывает клетчатый рукав. — Она же не меняется.

— А если изменится? Вдруг вирус модифицируется со временем? — Кэти снимает колпачок со шприца. — Важно любое колебание.

Энди пожимает плечами, подставляя левую руку. Утром была правая. Он привык, да и крови берут одну капельку, так что плевать. Неприятно ощущать себя шимпанзе, с которой все началось.

— Останешься посмотреть фильм? — он рассматривает ее сосредоточенное и невероятно притягательное лицо. — Обещала подумать.

Кэти осторожно вводит тоненькую иглу в вену и, не шевелясь, произносит:

— Ты же понимаешь, что нельзя. Ты классный парень, Энди. Но меня уволят.

— Как думаешь, сколько мне еще тут сидеть? — он часто дышит, надеясь услышать хоть чуточку определенный ответ.

Кэти продолжает возиться с кровью, достает заранее стерилизованную пробирку и не обращает на него никакого внимания, и только когда Энди несколько секунд не сводит с нее настойчивый взгляд, она невозмутимо отвечает:

— Полгода, год, может быть — два, может — больше. Как повезет.

И от этих слов, сказанных так спокойно и так равнодушно, словно он действительно — та шимпанзе, его раздражение, кипевшее последние недели, вырывается наружу. Последствия вируса или отчаянный человеческий порыв из-за одиночества, из-за недосягаемого счастья, доступного другим, — Энди не знает, но вдруг перестает себя контролировать и изо всех сил ударяет Кэти по голове подвернувшейся книгой. У него не больше пары минут на все — охрана наблюдает за ним в камеры.

Звенит разбивающаяся пробирка.

Тепло, тепло… Он срывает с Кэти халат, прижимает ее гибкое, нежное тело к своему, вдыхает запах кожи, запускает пальцы в волосы, растрепывая их, запускает руку под ее тонкую голубую блузку, касается кружева белья, нащупывает соски, гладит живот, потом снова и снова обнимает ее всем своим существом, рыдая и бормоча какие-то слова, которые сам не может разобрать.

Потом хватает из шкафа два ремня — и туго связывает ее руки и ноги. Проверяет крепления — кажется, надежно.

И, наконец, жадно целует ее полураскрытые губы, чувствуя, как внутри него становится горячо. Секунды медленно падают на пол. У него всего двадцать. Двадцать — чтобы почувствовать, каково это — целоваться. Ласкать ту, которая нравится. Жить. Осязать. Чувствовать.

И — все.

Кэти начинает дергаться в его руках и плеваться слюной. Энди кладет ее на пол и отходит на несколько шагов назад, наблюдая, как она бьется в конвульсиях. Глаза становятся выпученными, и ее рвет кровью, а из горла, с губ, еще с минуту назад таких нежных, срывается животный хрип.

Да. Все, как в тот день, — Энди отлично его помнит. Тот день подробно снится ему в кошмарах. Взрывы, огонь, бегущие люди, перемазанные кровью, крики и рев, фигура отца в полумраке подземки.

— Какого черта ты сделал? — генетик из лаборатории напротив замирает у стеклянной двери, в ужасе смотря на извивающуюся на полу Кэти. Мгновением спустя дверь в лабораторию преграждают с десяток охранников. — Это преступление, ты не соображаешь, что ли?

Энди засовывает руки в карманы джинсов и смотрит исподлобья на пухлое лицо генетика с дрожащими рыжими усами.

— Вам был нужен человек для экспериментов с вирусом. Наденьте шлем — и берите.

Генетик еще что-то кричит о вирусе, способном мутировать и передаваться по воздуху, но Энди не слышит. Только смотрит на хрипящую Кэти с выпученными глазами, из горла которой вырывается фонтан темно-красной крови. У Кэти — большое будущее. Карьера, симпатичный муж, дети, дом в пригороде, машина и собака — коричневая, с белыми пятнами на спине.

Все это — обязательно будет.

Когда ее вылечат.

Тогда все будет и у Энди, и стеклянная тюрьма разобьется.

Будет ветер в волосах, солнце на лице, запах нагретого асфальта, упругие шаги по полю для тенниса, чья-то нежная рука в его руке.

Даже если еще сто двадцать восемь месяцев спустя.