Ледяная (гет)

Он обнимал ее. Крепко, жарко, словно стремился растопить весь лёд, что накануне сковывал её душу и тело. Илле чувствовала щекой шелковистый мех, ощущала спиной его горячую кожу и мирное тихое дыхание, всё ещё отчаянно хватала его за руку, боясь вновь оказаться одной в том каменном ледяном мешке. Но обернуться не смела. Поздно…

Она уже отреклась от него однажды, предала и его, и всю память о нём. По доброй воле ушла в объятия аскезы и смирения и даже для них оказалась слишком слаба. Не приблизилась ни к богам, ни к правде, ни к лекарскому мастерству.

Талле лежал неподвижно, уперевшись подбородком в её макушку. Илле не знала, спит он или нет, и не смела пошевелиться. Меховое одеяло, в которое он заворачивал их обоих, отогревая её, сползло, и холодный воздух теперь щекотал шею.

Уйти бы… но куда? Далеко по морозу она не уйдёт, да и сама мысль о том, чтобы вновь соприкоснуться с холодом, навевала почти животный ужас.

Она прижала его руку к губам и закрыла глаза, безмолвно моля о прощении и его, и богов, что бесстрастно взирали на метания смертных.

— У тебя горячая душа. — Илле вздрогнула и, обернувшись, столкнулась с ним взглядом. Талле смотрел на неё своими светлыми колдовскими глазами, остро, словно душу хотел вынуть. — Ни одним каменным мешком её не заморозить. Я видел это ещё тогда, когда ты была несмышленой девчонкой, грезившей странствиями, знаниями и свободой.

— Я и сейчас ими грежу, — прошептала Илле. — А ты не даёшь мне умереть, не оставляешь одну. Следуешь за мной, словно нет более важного предназначения.

— Может, и нет. — Талле смотрел серьёзно, но губы его тронула улыбка. — Я отрёкся от богов, чтобы идти за тобой. А они словно ведут меня за руку. Ты для меня важнее всего, и мне всё равно, какое предназначение ждало меня на самом деле.

— Я ценю твою заботу, безмерно ценю… — Илле потупила взгляд. — Но…

— Ты доверяешь мне и не веришь одновременно, — Талле протянул руку и коснулся её щеки. — Доверяешь и боишься. Не отпускаешь от себя и сразу же отталкиваешь. Почему, Илле?

— Я холодная, — она всё же всхлипнула. — Я заледенела. Я не верю никому, больше не хочу верить, даже себе.

Он поцеловал её. Мягко, осторожно. Его рука заскользила по её шее, дошла до затылка, пальцы зарылись в волосы. Он держал её — не так, чтобы она не смогла освободиться, — но всё-таки держал. Это уже происходило. Давно, в другой жизни, когда у неё ещё был дом, когда ещё не было тех испытаний, а душа была полна иллюзий и мечтаний.

Тогда Илле отстранилась и покачала головой, тогда она сбежала, второпях перепрыгивая через весенние ручейки талой воды. Им нужно было вырасти, обрести себя. Или потерять.

Его губы скользили по её губам, нежно целовали щёки, скулы, спускались к шее. Илле прикрыла глаза и откинула голову, чувствуя, как по телу пробегает тёплая дрожь, а сознание уплывает в горячее бездумье. Ей было любопытно и совсем не страшно.

Мелькнула мысль, что ей стоит как-то ответить, Илле подняла руки и робко обняла его за плечи. Талле коснулся мочки уха, чуть задел подаренную некогда серьгу. Странно, что её не выдернули прежде, чем бросить Илле в темницу. Наверное, решили, что грешницу уже ничего не исправит. Не стоило упоминать Талле, не стоило вообще вспоминать и спрашивать о нём. Но ошибку свою Илле поняла, лишь увидев пристальный испытующий взгляд настоятельницы.

— Я не пугаю тебя? — Талле действительно спрашивал, смотрел внимательно, ловя тень сомнения на её лице. Илле не знала, была ли там эта тень, но в душе чувствовала смуту. — Я не воспользуюсь тобой, Илле, не хочу, чтобы это было против твоей воли.

Ей хотелось ответить честно, Талле заслуживал честности.

— Я… пока мне нравится то, что ты делаешь, — она произнесла это спокойно, только глаза прикрыла, чтобы не смотреть в его расширенные в полутьме зрачки. Щёки полыхнули и, видно, заалели, потому что Талле издал смешок и вновь припал к её губам.

Его горячий язык проникал меж её губ, скользил по зубам, по её собственному языку, бесцеремонно вторгался ещё глубже. Это должно было быть противно, а было завораживающе, подчиняюще… Может, потому, что это был именно он, человек, который всегда оказывался за её спиной, готовый подхватить, когда она падала; готовый следовать за ней, куда бы она ни отправилась; человек, которому она доверяла…

Талле обнял её за талию, притянул ближе, Илле со смущением осознала, что их разделяет лишь то самое меховое одеяло, и то соскальзывает, падает, обнажая их обоих до пояса. Она просто закрыла глаза. Если чего-то не видишь, то можно притвориться, что этого и не заметил.

Горячие влажные прикосновения спустились по её шее, перешли на плечо. Руки Талле скользили по талии всё выше и выше, пока не поднялись до груди. Он на секунду замер, словно дал время оттолкнуть его, а затем осторожно сжал ладони. Илле резко выдохнула. Она не считала себя чувствительной, однако с каждым его прикосновением это убеждение всё больше терпело крах.

Он вновь покрыл поцелуями её шею, на сей раз менее бережно, прикусывая кожу так, что Илле могла лишь цепляться пальцами за его плечи и постанывать. Она чувствовала, что и руки его находились в движении: приподнимали грудь, пропускали между пальцев соски, сжимали то сильнее, то слабее... Ускоряясь, даря ощущения острее, чем она могла бы выдержать безмолвно.

Она теряла голову, выгибалась, прижималась к нему всё теснее, хватаясь руками за шею. Казалось, чего-то не хватает… хотелось что-то добавить. Может, своего участия… Талле резко опустился ниже, и Илле ахнула от ощущения горячего рта на груди. Пальцы по сравнению с ним казались уже слишком грубыми, а влажные губы обхватывали мягко, нежно, так правильно, что дыхание перехватывало, и хотелось забыть обо всём.

Уже не существовало ни холода, ни леденящего ужаса и мрака — все они посерели, ушли на задний план.

Освободившаяся рука Талле опустилась ниже, проскользнула по талии, мягко легла на бедро и двинулась… ниже. Илле беспокойно дёрнулась, Талле мгновенно убрал руку, вернул на спину. Чуть подтолкнул и, придерживая, осторожно уложил Илле на покрывало, не прерывая поцелуев. Навис сверху, опираясь на локти, однако Илле всё равно чувствовала его вес, и ей это нравилось: не пугало — наоборот, притягивало всё больше.

Одно его колено вклинилось между её ног, однако не успела Илле отреагировать, как Талле отвлёк её поцелуем. Жарким, глубоким, страстным. Отследить тот момент, когда его рука всё же добралась до своей цели, ей уже не удалось.

— Какая горячая, влажная… — чуть насмешливо, ласково прошелестел он ей на ухо, чуть надавливая пальцами. — Совсем не ледяная…

Илле охнула, зашипела и от безысходности укусила его за плечо, попыталась дотянуться до шеи.

— А мне это нравится, — теперь он действительно смеялся, а пальцы его двигались все быстрее и бесцеремоннее, заставляя Илле извиваться, сжимать его руку бёдрами. — Тш-ш-ш… Тише, Илле, тише…

Одна его рука терзала грудь, губы целовали всё подряд, а вторая рука потеряла всякую стеснительность, если таковая вообще существовала. Один его палец проник в неё, и Илле ощутила себя словно на краю пропасти — совершенно беззащитной и полностью зависящей от чужой воли. Напряжение пронизывало всё её тело — странное сладкое предвкушение и страх.

Отдаться… Пожалуй, теперь она понимала, что означает это слово. Отдаться — покориться чужой воле, зависеть от чужих движений, верить, что тот, кому она доверилась, не причинит ей зла, — напротив…

— …Чтобы тебе было хорошо, — его жаркий шёпот у самого уха вызвал очередную непроизвольную дрожь. — Я хочу, чтобы ты забыла обо всём, чтобы познала удовольствие… Я хочу быть тем, кто увидит тебя такой. Единственным, кто увидит…

— Я… мне… — Илле задыхалась, не в силах собрать мысли, ей нужно было сосредоточиться, нужно было сказать — никто другой не увидел бы её такой, никого другого она бы и не приняла, никому другому бы так не доверилась… Сил говорить не находилось, слова не подбирались, поэтому она сделала единственное, что ещё могла, — обняла его за шею и поцеловала, прикусывая его губы, обводя их очертания языком, и удивилась, до чего же правильно всё, что с ней происходит.

Талле прижал её к себе крепче, вкрадчиво шевельнул пальцами — и мир вокруг Илле взорвался. В ушах зазвенело, тело само непроизвольно выгнулось, из горла вырвался глубокий гортанный стон, сладкое напряжение, терзавшее её, сменилось не менее сладкой слабостью, и она безвольно обмякла в его руках.

Верно говорила сестра: всякий цветок распускается в своё время, плоды созревают, когда наступает их пора. Этого не изменить. Сейчас пришло их время… время шамана-полукровки, отрёкшегося от мира и говорящего лишь с богами, и лекарки, желавшей посвятить себя богам и лекарскому мастерству. Что ж, монахиня из неё вышла из рук вон плохая. Из него тоже.

Однако насколько Илле смыслила в лекарском деле и знала об устройстве человеческого тела, настолько же недвусмысленно понимала, что ещё ничего не кончилось. Доказательство этому она отчётливо ощущала бедром.

Талле не трогал её — лишь лёг поудобней и бережно обнимал, практически не шевелясь и шумно втягивая воздух сквозь зубы. Глаза его были закрыты, лицо напряжено. Быть может, он опять говорил с богами. О чём? Вероятно, о самообладании. В любом случае у Илле уже промелькнула шальная мысль о том, как лишить Талле и этого важного качества — важного, но хрупкого, как хрусталь.

Талле, Таллис, талая вода… Жизнь, текущая по сосудам земли, — кровь её, питающая всё живое. Странное имя, слишком мягкое для воина, подходящее лишь для полукровки. Или для шамана. Ручейки слабы и безобидны, пока не сольются в одно целое, затем же лавина воды прорвёт любую плотину.

Илле. Ильнис, вода спокойная… Быть может, боги шутили, когда свели людей со столь похожими именами и столь причудливо переплетёнными судьбами.

Она с благодарностью прижалась к нему, поцеловала в уголок губ, лёгкими поцелуями покрыла его лицо, чуть прикусила кожу на шее, провела языком по синей полосе — такая есть у всех шаманов. Рука её пугливо пробежала по его груди, неуверенно коснулась бедра… Талле резко перехватил её руку и пристально посмотрел в глаза Илле.

— Какая смелая… — задумчиво протянул он, не отводя потемневших глаз. — Я бы на твоём месте был осторожнее, если ты не уверена в том, чего хочешь…

— Нельзя же оставить дело не доведенным до конца… — Илле прищурилась, потёрлась о него бедрами и, наклонившись к его уху, шепнула: — Я знаю, чего я хочу. И кого…

В следующий момент она уже лежала на спине. Талле медленно и мягко поцеловал её.

Боль… была, конечно. Не такая, чтобы кричать или плакать, жизнь Илле была не шибко простой — эта боль была из тех, которую нужно просто перетерпеть, чтобы стало легче. Определенно воинам, которых ей доводилось зашивать, приходилось куда хуже. К тому же каким бы лекарем она была, если бы не знала, как справиться с болью и достичь своего…

Вскоре пришли другие чувства. Талле, медленный и нежный вначале, постепенно забывался, дыхание его становилось тяжелее, с губ его изредка срывались приглушённые стоны.

Илле чувствовала, как тяжелеет её собственное тело, как наливается уже знакомым напряжением, как сжимается все внутри, закручиваясь в тугую спираль… Талле тоже это чувствовал, движения его становились более резкими и порывистыми. Илле охотно отзывалась на них, цепляясь за его спину и рвано выдыхая или выстанывая его имя.

Всё было правильно, так, как должно быть. На этот раз она выбрала сама и не пожалела бы ни об одном мгновении. Талле был одним из тех немногих в этом мире, кто способен был дать возможность выбирать. Он никогда не препятствовал чужим решениям и всегда с умеренной долей сочувствия наблюдал за последствиями слишком неправильного выбора.

Шаманы близки разумом к богам и потому, как всякие провидцы, равнодушны. Илле знала, что она —исключение. То исключение, которое Талле не смог однажды прочитать, против которого не восстали его боги, к которому он не смог остаться равнодушным.

Мир вокруг уплывал в зыбкий туман, и они плыли по течению, не сопротивляясь. Где-то впереди назревало нечто, к чему обычно стремятся любящие люди, — логическое завершение.

И — Илле знала это точно — после него жизнь продолжится. Вновь встанет солнце и вновь зайдёт. Придёт время дел, нужно будет осмотреть руку Талле — он всё-таки потянул её, когда вытаскивал Илле из темницы, хоть сам и не признается, — нужно будет заготовить целебные снадобья, свернуть лагерь, добыть пропитание... Нужно будет жить. По-новому. С новыми силами, новыми правилами и, возможно, однажды превратиться из одиночек в семью — в единое целое.

Восходящее солнце улыбалось им, и Илле улыбалась ему в ответ, перебирая пальцами непослушные тёмно-серые волосы заснувшего Талле. Впервые за долгое время в душе её царили покой, уверенность и тепло.