Выбирай (джен)

Гарри предложил ей комнату на Гриммо, место, где можно оставаться столько, сколько ей понадобится. Молли предложила то же самое, сказав, что она была ей почти такой же дочерью, как Джинни. Гермиона поблагодарила их обоих, чувствуя признательность и благодарность за заботу, но отказалась. Ей нужен был свой собственный угол, сказала она им. Прожив столько лет в общежитии Хогвартса и проведя много месяцев в бегах в общей палатке, она мечтала о доме, который принадлежал бы только ей. Все ожидали, что она найдет жилье в Хогсмиде или Косом переулке, она знала это, но после нескольких недель поиска сняла квартиру в Лондоне.

Магловском Лондоне.

Она не смогла бы объяснить свое решение большинству людей, не все бы поняли. Она очень гордилась своими возможностями с тех самых пор как узнала, что является волшебницей, и магия стала неотъемлемой, сокровенной частью ее жизни. Она бы не смогла объяснить им, что ей необходимо отвлечься от магии. Она не была уверена, что хочет и дальше видеть ее частью своей жизни.

Гермиона натянула одежду, застегнула рубашку на обнаженной груди, ослабила галстук на шее. Она заварила чашку чая и устроилась в кресле у окна. Свернувшись калачиком и поджав ноги, она потягивала чай и неотрывно смотрела в стену. Магия явилась чем-то прекрасным, когда она впервые обнаружила ее, когда узнала, что все таинственные происшествия ее детства имели под собой причину. Она была волшебницей, маглорожденной волшебницей, и существовало целое общество, о котором она ничего не знала. Она выучила все, что могла, о своем новом мире, и думала, что, наконец, обрела свое место. Лишь годы спустя она усвоила, что магия не всесильна. Она не может ответить на любой вопрос или избавить ото всех проблем.

Часто казалось, что она лишь создает дополнительные.

Гермиона цепенела, когда сталкивалась с условием, имевшим два пути решения, магический и магловский. Она паниковала, попадая в ситуацию с двумя вариантами выбора. Со временем она приучила себя реагировать лучше, думать быстрее, и чаще и с большей готовностью выбирала магию. Казалось, в ней что-то менялось, проясняясь, как костер, который только-только нашел свое горючее. Повзрослев, она прекратила так сильно терзаться из-за выбора, перестала беспокоиться с такой напряжённостью. Она действовала с меньшим замешательством, позволяя палочке и чарам служить ей проводником в действии.

Сейчас она задавалась вопросом, не позволила ли этому зайти слишком далеко. В последние несколько лет она совершала поступки, которые, как ей кажется, могла бы никогда не сделать, если бы магия не вошла в ее жизнь. Порой казалось, что все существовало в мире без последствий, без опасности и вреда. От простейшей детской игрушки, такой как Клыкастая Фрисби, до недостающих конечностей и ожогов на все тело. Казалось, как будто любая травма может быть исцелена, а любая боль ослаблена взмахом палочки или глотком зелья. Она позволила этому влиять на ее мысли, на ее действия.

Гермиона дернула галстук, растягивая на всю длину шелковую удавку. Когда она поймала Риту Скитер в ловушку, заперла ту репортершу в анимагической форме за стеклянными стенами банки, она твердо верила в свою магию и полагала, что совершила правильный поступок. Затем она наложила сглаз на пергамент для Отряда Дамблдора, и Мариэтта познала всю его тяжесть. Она обманом заманила Долорес Амбридж в Запретный Лес и оставила ее на волю кентавров. Все время, каждый раз, она твердо верила, что совершала правильный поступок, что использовала свою магию и навыки для благой цели.

Но было ли это истинно верным, в конце концов? На самом ли деле поступала она правильно каждый раз без исключения? Все это было бы невозможным, если бы не ее способности как ведьмы. Сделала бы она что угодно из этого, если бы не прибегнула к магии? Если бы позволила логическому и разумному направлять себя, совершила бы она все эти вещи? Она не знала. Она не могла ответить на эти вопросы, и отсутствие ответов тревожило ее.

Она закрыла глаза и сделала небольшой глоток чая, не обращая внимания, что он остыл. Нет. Это не было правдой. Это не было отсутствием ответов. За эти ужасные месяцы, когда она скиталась с Гарри и Роном, за эти долгие дни и еще более долгие ночи, когда она носила медальон Салазара Слизерина, у нее накопилось множество ответов.

Ответов, которые ей не нравились. Ответов, с которыми она не хотела сталкиваться лицом к лицу.

Медальон говорил с ней во снах, демонстрировал картины всего, что она совершила, всего, что могло случиться всякий раз, когда она использовала магию для правого и хорошего. Рита Скитер, с поникшим усиком и сломанными крыльями, слабо давит на стеклянные стенки банки когтистыми лапками, задыхаясь несколько часов в темной ловушке. Мариэтта, покрытая шрамами и обезображенная на всю жизнь, склоняет плечи, по мере того, как ядовитые насмешки и издевки становятся громче и громче, пока она не ломает свою палочку и не бросается в Темзу, где речной ил покроет ее позор. Долорес Амбридж, чья розовая мантия потемнела от крови, руки скручены, а ноги разбиты от копыт дюжины кентавров, лежит во мхе под древним деревом, пока жизнь утекает из нее.

Медальон шептал ей в затылок, рассказывая обо всех последствиях, о которых она никогда не думала, никогда не учитывала. Он шипел на нее, с присвистом роясь в голове и обволакивая воспоминания.

«Что ты за женщина? — спрашивал он. — Что ты за ведьма? Как могла ты проделывать все эти вещи и никогда не думать о результатах, никогда не размышлять о последствиях? Скольким людям ты нанесла вред в поисках общего блага?»

Гермиона поставила пустую кружку на подлокотник и подтянула ноги к груди, склонив голову к коленям, позволяя спутанным волосам свободно опускаться вокруг ног и рук.

«Чем ты лучше тех, с кем сражаешься? — спросил у нее медальон, мрачно мурлыкая. — Что отличает тебя, что делает тебя правой? Ты причиняешь столько же боли, столько же вреда. Ты думаешь, что делаешь должное, правильное. Но нет. Ты не лучше, ты не другая. Ты никогда не должна была приходить в этот мир, никогда не должна была знакомиться с магией. Гляди, что это сотворило с тобой. Гляди, кем ты стала. Злобная ведьма.»

Гермиона вытирала глаза краем рубашки, но каждый раз, когда она смахивала слезы, их появлялось только больше. То, кем, по ее мнению, она была, и кем хотела бы быть, изменилось. Будет ли дальше только хуже? В следующий раз, когда Малфой или кто-то вроде него оскорбит ее тем мерзким словом, зайдет ли она дальше крика и пощёчины? Опробует ли на нем вспарывающее заклятье? В следующий раз, когда домовой эльф подвергнется дурному обращению или его поколотят, швырнет ли она проклятье или порчу?

Она не знала ответ. Что еще хуже, думала Гермиона, сопя в волосы, она не была уверена, что хочет знать. Не была уверена, что желает встретиться лицом к лицу с той частью самой себя, признать ту темную суть. Не была уверена, что хочет подпустить все это к своим друзьям, своим родным и близким. Если она даст себе волю, не причинит ли она им такого же вреда?

Она не знала. Она ненавидела чего-то не знать. Но она могла бы возненавидеть знание.

Условие с двумя путями решения, ситуация с двумя вариантами выбора. Она должна была решить. Магическое или магловское.

Она должна была выбрать. Скоро.