Пятеро в молчании (гет)

Утро, серое и безликое, с тяжёлым воем ветра и дождём прорывалось в окно, в сознание, в самое нутро, перемешиваясь с невнятным бормотанием. Я точно знал, что утро наступило — и, по большей части, прямо мне на голову.

Но зато такая погода идеально соответствовала состоянию. Глаза открывать не хотелось; казалось, что я вполне мог очнуться в каком-то другом мире. И как только глаза будут открыты, мне придётся примириться с этим фактом и начать жить странной, чужой жизнью. Что-то было не так. Не как обычно.

Я ждал чего-то. Например, знака, который бы подсказал, что всё в полном порядке, всё по-прежнему. Всё так, как и было — и вчера, и неделю, и месяц назад.

— Малфой, чёрт тебя дери! Вставай! Или… тебе на работу идти не надо?

Может, это оно? На работу…

Быстро осознал, что резко вскакивать с кровати было очень самоуверенным и дерзким решением. Показалось, что тело вот-вот расползётся на куски, а лицо и вовсе превратилось в одну пульсирующую точку.

Я старался сфокусироваться на стоящей передо мной фигуре. Целых пять секунд пытался понять, где нахожусь. Когда фигура перед глазами оформилась в Блейза Забини, стоящего посреди моей — точно, моей — спальни, в носках, трусах и с чашкой кофе в руках, то невнятные клочки воспоминаний накинулись как оголодавшие животные на кусок мяса.

— Чёрт возьми, почему ты раздетый? Это не то, что я хотел бы видеть с утра, — прохрипел я, принюхиваясь к аромату свежезаваренного кофе.

Блейз фыркнул.

— Вообще-то, нас вчера не хило так поколотили, одежду пришлось постирать. Иначе Пэнси меня точно сожрёт, ту рубашку она мне подарила. Хотя, она и так меня… Ладно. Я ведь правильно понял, что ты здесь не колдуешь?

Я кивнул, но не знал, заметил ли это Забини. Похоже, ответ на этот очевидный вопрос не очень-то его интересовал. Он уже громко гремел чем-то, судя по звуку — на кухне.

Только теперь вспомнил, как один из тех уродов, что оттаскивал от девицы, заявившей, что я на неё напал, врезал мне. Картинка начинала обрисовываться более чётко. И особенно ярко всплыли куски впечатляющего монолога Грейнджер перед самым её уходом. Всплыли, закопошились словно клубок червей, и сердце снова ускорило свой бег. Но я даже толком не мог понять, что чувствовал. Ненависть? Злость? Что-то жгло изнутри. Эта неясность странным образом приводила в чувства.

Постарался не думать о вчерашнем дне, но неприятно жжение сделать этого не позволило. Сознание перемалывало её слова и злость в одно отвратительнейшее месиво. Некоторые фразы, помимо других, расплывчатых, словно непросохшие чернила, смазанные чьим-то неосторожным движением, отпечатались в памяти наиболее красочно. А в глотке будто застрял камень размером с целую Англию.

Она вчера сказала, что оставила сообщения.

Телефон, внезапно, нашёлся на прикроватном столике. Сам ли выложил его или это сделал Забини?

Часы показывали семь сорок семь. Время ещё было. Быстро просмотрел сообщения и звонки. И Стюарт, и Нэнси, и Грейнджер — все они оставили не меньше сорока пропущенных и десятка сообщений. Даже странно: стоило на пару часов выпасть из жизни и расслабиться, как тут же появились желающие немедленно исправить такое проявление свободы воли. Блейз в это время продолжал безостановочно греметь на кухне, раздавался его приглушённый голос.

Вид пропущенных звонков и сообщений от Стюарта быстро возвращал в колею повседневности, рабочих будней и расследования убийства несчастной Софи Палмер. И я с горечью подумал о тех беззаботных временах, когда не было ни Грейнджер, ни шпионов, ни жучков. Но время это было таким далёким и нереальным, что теперь казалось, будто Грейнджер была всегда.

Первым делом открыл сообщения от Стюарта, смутно припомнив, что он должен был найти адреса.

«Нашёл адрес родителей Аллин, с сестрой Гранта пока тихо. Может, мне съездить к ним?»

Первое сообщение было отправлено в три минуты четвёртого, почти через час после того, как мы отбыли в Бристоль. Второе сообщение — почти через пятнадцать минут:

«Съезжу поговорить с ними. У вас всё в норме?»

Ещё через час третье:

«Кое-что узнал. Перезвони».

И последнее сообщение, обозначенное двадцатью минутами позже:

«Надеюсь, вы там не поубивали друг друга? Перезвони, есть кое-что ещё».

Несколько десятков звонков и истеричных сообщений от Нэнси, которая призывала «немедленно перезвонить, если есть хоть капля совести». Я не стал читать их все; не было смысла, ведь они наверняка были едиными в своём содержании. Палец завис над сообщениями от Грейнджер. И снова этот неясный комок чувств, застрявший в горле.

Первое, пришедшее в половине десятого вечера, было вполне мирным:

«Со мной связалась Пэнси, волнуется о Блейзе. Он ушёл к матери и не дошёл. Вы, случайно, не вместе?»

Оставалось лишь удивляться. Только вот непонятно чему: то ли её сообразительности, то ли нашей с Забини предсказуемости. Второе, пришедшее пятнадцатью минутами позже, гласило:

«Сложно взять трубку?»

От третьего немного веяло угрозой.

«Малфой, возьми трубку или напиши, Блейз с тобой или мне высылать за ним поисковый отряд?»

Звонков Грейнджер оставила больше половины от всех пропущенных. Даже больше, чем Нэнси, хотя я искренне верил, что никто на такое не способен. Да, не стоило надеяться, что её реакция от звонка из полиции, да к тому же ночью, могла вызвать какие-то другие эмоции, кроме тех, что довелось наблюдать на крыльце подле полицейского участка. Но должны же быть даже у неё хоть какие-то пределы?

Казалось, что она в отделе не неделю, а целую, мать её, вечность.

До некоторой поры было просто. Когда почти с первого взгляда понятны человеческие мотивы и эмоции. Не нужно было присматриваться: не играет ли кто с тобой в непостижимую логическую игру, в который ты сам — заведомо проигравший и вечно опаздывающий к правильному ответу на несколько шагов. Не потому что идиот. А потому что таковы правила игры.

Со Стюартом было просто. И с Нэнси тоже, пусть и периодически раздражающе. На самом-то деле, это сущая мелочь.

С Грейнджер такое не прокатывало. Невозможно предугадать, какой будет реакция. Нельзя предвидеть ни мысль, ни эмоцию — ничего. Самый настоящий хаос, но это только с первого взгляда; хотя, и со второго. Да и с третьего тоже. Быть может, скоро снова окажусь втянутым в путанное нечто с только ей известными причинами и финалом? Такое отсутствие контроля по-настоящему пугало.

Внешняя непредсказуемость — вот с чем никак не мог смириться. То она желающая помочь святоша, то отъявленная стерва, которая не видит никого и ничего, добивающаяся цели любыми путями. И каждый раз всё шло по кругу, будто чёртово бесконечное колесо. Но даже в этом случае с колесом, при небольшом желании и некоторой внимательности, можно предположить, что же будет дальше. Но это, конечно, было не про неё. Поэтому так вышло, что она стала занимать так много места в моей голове?

Конечно, я и сам постарался, с размаху вляпавшись в чужие интриги. Но сделано это было только потому, что коснулось меня и Стюарта. И немного из-за чрезмерного любопытства. Хотя, надо признать, эти две причины следовали в обратном порядке. Но всё же лучше бы было ничего не знать. Спокойно и дальше заниматься своими делами, ведь рано или поздно она бы поняла, что я не имел никакого отношения к творящемуся в отделе. Никаких тебе тайных расследовании, ни шпионов, ни странных теорий заговоров, что якобы плели чистокровные. Никакая слава и признание от раскрытия громкого дела не казались теперь достойной платой.

Решение созрело быстро. И совсем простое: не лезть туда, куда не приглашали. А ещё — не позволять ей залезать в голову и распаковывать там свои «правдивые» чемоданчики со всяким непонятным дерьмом. А что она, в конце концов, хотела? Вывалить тонну грязи, назвать её «правдой» и получить благодарность? Моё решение просто уйти, оставив её в том доме, было вполне логичным. Такая мнимая откровенность никому не могла понравиться. Тем более, всё это не имело никакого отношения к тому, что она притащилась вытаскивать нас с Блейзом из «обезьянника». В конце концов, вчерашняя ситуация, как она сама любезно подсказала, была лишь ответной услугой, не более. Ничего героического, безвозмездного или искреннего.

Теперь задача была чёткой и ясной, как обыкновенно и бывало до появления непредсказуемой дамочки с ворохом тайн, интриг и кудрявых волос: поскорее найти Гранта Остина и посадить его за решётку. А после преспокойно надраться в компании Стюарта, тем самым отметив отличное во всех отношениях завершение дела. И я точно знал, что когда она упорхнёт обратно в министерство, забрав с собой весь этот бессвязный ураган, то наконец-то вздохну спокойно и вернусь к нормальной жизни.

— Чем ты тут…

Заглянув на кухню, не закончил, потому что Забини, сидя прямо на полу — по-прежнему в трусах и носках — гладил Кота. Кот развалился во всю свою длину и жмурился от удовольствия, громко мурча.

— Да, приятель, согласен, твой хозяин тот ещё чудила. А, Малфой, наконец-то! Не думал, что ты вздумаешь завести себе кота! — хохотнул он, а я только поморщился от этого резкого звука. — Я не нашёл у тебя никаких зелий, поэтому сварил кофе. Можешь не благодарить.

Пока Блейз, кряхтя, поднимался с пола, приметил заляпанные стол и плиту, прикинув, что сварить кофе у Блейза получилось не с первого — и даже не со второго — раза.

— Чего ты скалишься? — поинтересовался я. Похоже, последствия вечера обошли его стороной, но зато мне определённо досталось за двоих.

— Хреново, да? Ну и рожа у тебя, Малфой. Жаль, что не колдуешь. Я знаю парочку заклинаний, чтобы…

— А что у меня с рожей?

Раковина в ванной была забрызгана розовыми каплями. Глянул на отражение и сделал вывод, что всё было не так уж и плохо. Скула, куда пришёлся удар, рассечена, но не смертельно, вокруг неё образовался синяк. Разбита губа да волосы стояли торчком — обычный вид копа, попавшего в заварушку. Ничего особенного, но Блейзу такой вид был, конечно, непривычен. Вернулся на кухню, по-прежнему сжимая телефон в руке, и обнаружил Блейза уже сидящим за столом. На столе стояла ещё одна дымящаяся чашка.

— Да, кстати. Благодарить не буду.

Кивнул на заляпанную плиту, с размаху усевшись на стул. От этого телодвижения жутко закружилась голова. Зато глоток кофе показался благом. Только теперь понял, что глотка была до ужаса сухой. Блейз виновато пожал плечами.

— Естественно… Что будешь делать? — сменив тон на деловитый, спросил он.

Его вид насмешил. Он прихлёбывал кофе с видом типичного юриста, который интересовался у одного из своих заносчивых и богатых клиентов: сбил ли он ту старушку из-за нарушения правил дорожного движения или она действительно сама выскочила на дорогу на красный свет.

— Ничего, само пройдёт, — я сделал ещё глоток кофе. — Ерунда, на самом деле…

— Да нет же, Малфой. С Грейнджер!

Мысленно перебрал короткую беседу, пытаясь осознать, в какой момент дал понять, что меня вообще волновала эта особа. Почему я должен «что-то делать»?

Конечно, нельзя было озвучить настоящую причину. Да, подумаешь, услуга взамен услуги. Но слишком многое пришлось бы объяснять Забини, который, к несчастью, обладал самым въедливым и занудным характером во всём мире. А потому сознание, текущее так медленно, будто кто-то решил, что торопиться, в общем-то, и некуда, не подкинуло ничего умнее, чем:

— Ничего не буду делать. Она назвала меня мелким трусливым ублюдком, забыл?

— Ты типа обиделся? — Блейз скорчил недоверчивую гримасу, в которой читалась откровенная насмешка. Поразмыслив, неуверенно кивнул, пожав плечами.

— А «эгоистичный» и «неблагодарный» тебя не волнуют? — усмехнулся Блейз, покачав головой и сощурившись.

Показалось, что он ждал конкретного ответа, который соответствовал бы той мысли, что уже сформировалась в его собственном мозгу.

— О, так ты записывал? — с вялой бравадой спросил я, старательно маскируя раздражение, вызванное его вопросами. — Собираешься выпустить цитатник имени Грейнджер? Ладно уж, куплю экземплярчик, ты только свистни когда!

— Ну-ну, — с усмешкой покивал он. — Она ведь пришла, вытащила нас. Я имею в виду, что не мешало бы извиниться. И мне, кстати, особенно, причём не только перед ней.

— Особенно не перед ней, — уточнил я.

Бросил взгляд на экран телефона. Было ещё немного времени, чтобы собрать себя воедино и выглядеть как нормальный человек хотя бы снаружи. Одновременно с этим припомнил круглосуточную аптеку на углу соседнего дома, где можно было приобрести отличное антипохмельное зелье с заковыристым названием «аспирин».

Оставив чашку с недопитым кофе, вышел из кухни. Как и Блейз, который, похоже, решил так просто не сдаваться.

— Это точно, но…

— Она пришла, потому что волновалась за тебя, Забини. И за Пэнси. Как бы странно это не звучало! — рявкнул я, застыв в проходе спальни. Блейз не издавал ни звука, замерев в паре шагов, за спиной. По вискам застучала кровь — то ли похмелье, то ли злость, то ли… — Такая вот уж она, знаешь, беспокоится о друзьях! И если бы не…

Если бы не «услуга». Если бы не Забини. Если бы не Пэнси.

— Что?

— Ничего, проехали, — выдохнул я. — Просто: беспокоится о друзьях. А ты, кстати, заставил волноваться беременную почти-жену. Не тебе меня учить уму.

Забини молчал. Пока копался в шкафу, спиной чувствовал, что он пялился.

— Вы оба мои друзья. Я вижу, что между вами творится какая-то хрень! Я её такой в жизни не видел… — Забини остановился в проходе спальни, оперевшись плечом о косяк. — И вы оба из-за этого не в порядке! Что она там говорила… про бросил в доме? И про… правду… По-моему, там были замешаны тараканы…

Блейз задумался. Он точно слышал слова про «в расчёте за бал», да и моя гневная исповедь в баре касательно её истинной сущности была, я уверен, весьма впечатляющей и вполне однозначной.

Я назвал её лицемерной и лживой. Сказал, что она ни черта не так хороша, как её малюют. Но память Забини, к счастью, оказалась весьма избирательной.

— По работе, — небрежно отмахнулся я. — И ничего между нами не творится. Просто…

— Что просто-то? — не унимался он, пока я размышлял над этим самым «просто». Над тем, что же всё-таки меня так взбесило в его словах.

— У каждого свои приоритеты в расследовании. Вот и всё.

Вереница размышлений теперь не тянулась, а скакала перед глазами как подстреленная. Все эти грейнджеровские выходки, намного заступающие за всякие рамки даже сомнительной морали. Всё что угодно — ради цели.

А ещё ложь. Такая лёгкая, что дышалось ей так же, как воздухом. Солгать ей ничего не стоило, и даже приплести сюда своего рыжего приятеля. Подумаешь! И казалось, никто, кроме меня, не осознавал, какая Грейнджер на самом деле. Хотелось сказать не только Забини, но и всему миру — что они идиоты, что стоило пошире открыть глаза, чтобы увидеть очевидное. Неужели только я удостоился счастья наблюдать истину?

Пусть мне и не довелось получить статус «героя войны» или другой обёртки с громким названием, но я и не притворялся кем-то другим. Каждая собака знала, кто такой Драко Малфой.

Разве что с Кэти… Но разве это сравнимо? Сменить имя для собственной безопасности не то же самое, что проворачивала Грейнджер. Мне не было нужды притворяться ради вопроса поддержания статуса, ради газетёнок, что печатают статейки о героях (втайне, конечно, надеясь накопать на них какую-нибудь грязишку). Ради того, чтобы оправдать орден Мерлина. Или всеобщую любовь и благосклонность.

И вот оно, что так сводило с ума и заставляло мозги плавиться: не то, что она сама считала себя лучше, а именно то, что другие считали её лучше. И пока она не объявилась, я искренне полагал, что мне совершенно плевать, что там думают обо мне люди. И что бы там не плела Грейнджер насчёт «второго шанса», который, якобы, дарован мне чуть ли не свыше, всё это было чушью. Что бы ни делал, всё это тонуло в самых глубинах чёрной метки, которая зияла, будто дыра, и засасывала в себя абсолютно всё; и пресловутый «второй шанс» в первую очередь.

— Ты чего завис?

Я закрыл глаза. Голова разболелась ещё сильнее, а кровь лупила по вискам так, будто это был её последний шанс отомстить злейшему врагу.

— Ничего, — я покачал головой, размышляя о том, что Забини, очевидно, очень плохо разбирался в людях. — Надо на работу собираться. Сам слышал, твоя подружка обещала мне проблемы, если не явлюсь вовремя.

Когда вошёл в здание отдела, то сразу понял — творилось что-то неладное. Не то чтобы люди бегали и махали руками, оповещая, что действительно что-то произошло. Но некоторую суету и мрачность уловить удалось даже с похмелья. Упаковка аспирина, которая покоилась в кармане, должна была внести большую ясность.

В фойе уловил несколько взглядов, запоздало подумав, что вид у меня не самый мирный. Скула по-прежнему сильно пульсировала. Поднявшись на этаж, вяло размышлял: стоило обратиться в медпункт сразу или попозже, когда подействует аспирин и окружающий мир обретёт более чёткие очертания.

Но эти мысли быстро улетучились. Эпицентром беспокойства был именно мой этаж. Оба коридора, и справа, и слева, шумели, как сотни пчёл. Люди беспокойно сновали туда-сюда, толпились в группках; казалось, на этаж набился весь отдел. Хотел было тормознуть кого-нибудь, чтобы узнать, что же произошло, но не успел. Повернув голову в сторону кабинета Форда, сквозь частокол тел увидел, что источник всех сплетен отдела сам шёл ко мне в руки.

— Что с твоим лицом? — поморщилась Нэнси, подойдя ближе и рассмотрев меня как следует.

— Да так. Что тут творится?

— Это просто кошмар! — продолжала она, сделав крошечный шаг навстречу. — Кто тебя так?

— Обычная царапина. Что происходит-то?

Нэнси облизнула верхнюю губу, скрестила руки на груди. Цепочка браслета на её руке как-то особенно неприятно брякнула, прорвавшись сквозь шум взволнованных голосов.

— Из-за того, что случилось вчера! — Нэнси состроила странную гримасу, которая включала в себя и потрясение, и отвращение. Быстро, как мог, перебрал в памяти вчерашние события.

— А… что вчера случилось?

Я напрягся. Выражение лица Нэнси мне совершенно не понравилось. За какие-то несколько секунд, которые предшествовали её ответу, понял: случилось что-то действительно плохое.

— Тейлор, — выговорила она одними губами. — Его нашли.

Будто тысячи тончайших ледяных игл накатили волной, сходя на «нет» где-то в области поясницы. Не требовалось больше ничего, никаких слов. Всё и так было яснее ясного.

Но следовало спросить, иначе Нэнси никогда не откроет рта, чтобы договорить.

— Его или… его тело?

— Тело, — ответила она, оглянувшись через плечо.