Другой принц (гет)

Сквозь огонь пронеся и по горло в воде,

Будем вместе стоять мы на Страшном суде…

(с) Игорь Растеряев

Арья ждала Лионеля на постоялом дворе за стенами Гавани, около Драконьих ворот, благоразумно спрятавшись в углу харчевни, но даже в полутьме она увидела, что вернувшийся Лионель бледен и нетрезв. Раньше Арья и ругала его, и обижалась, когда он пил, но теперь ей словно передалась его боль, и она кинулась ему навстречу и повисла у него на шее, ну и пусть, что все смотрят, ну и ладно, что его здесь узнают больше людей, чем ее, за кого примут, за ту и примут, только пусть Лео это сейчас поможет.

— Я улаживал дела семьи, — мрачно сказал Лионель, забираясь с Арьей в ее угол. Его суровое лицо и способность легко нести боевой молот, лишь немного уступающий молоту его отца, спугнули сидящих рядом, и Арья осталась с Лео вдвоем, как и хотела.

Приезд Лионеля в Гавань помог Дозору больше, чем целая сотня предыдущих послов, но для него важнее всего было то, что разговор с лордом Эддардом состоялся — и закончился тем, чем только и мог закончиться. Дозор получил все, о чем просил, а Лионель услышал то, чего боялся — не про себя, а про своих родителей.

Лансель Ланнистер по-прежнему был заложником в Королевской гавани, но свободно ходил по Красному замку, и это не пошло ему на пользу, хотя гневный король, получивший свой молот из валирийской стали, достал бы его из-за любой кованой двери.

— Пришла пора расплатиться за моего отца, — тихо и хрипло сказал Лионель, и его кузен почувствовал, что ноги больше его не держат — но держит могучая рука Баратеона.

— Кузен, я не виноват! — вскрикнул Лансель. — Клянусь здоровьем своей матери…

— Не оскорбляй меня ложью, — предупредил король, и Лансель почувствовал, что висит в воздухе. — Не зли меня понапрасну. Вино, которое пил на последней охоте мой отец, было в два раза крепче обычного. Вам показалось этого мало — в вине был мак. Кто отдал приказ? Это не мог сделать такой баран, как ты.

— Королева, мой брат, — прошептал Лансель и следующими своими словами значительно ухудшил свою участь. — Я был в нее влюблен…

Ни лицо, ни рука молодого короля не дрогнули, даже его отвращение не отразилось в его чертах, хотя последнее признание Ланселя было для короля новостью.

— Ты спал с ней? — потребовал король, и что-то все-таки подсказало Ланселю, что он только что наделал, — хотя лучше бы он до конца осознал, что он сделал тогда.

— Я надену черное, брат, — умоляюще сказал Лансель, и в его словах был только страх, но не было настоящего раскаяния.

— На Стене достаточно мрази и без тебя, — оборвал его король, и Лансель увидел перед лицом валирийский кинжал, с черноватым лезвием и белой рукояткой драконьей кости. — Не заставляй меня повторять вопрос.

— Да, — признался Лансель. — Прошу, не убивай меня. Я уйду в монахи, затворюсь на Тихом острове. Я буду всю жизнь оплакивать свой грех…

Только на минуту в чертах короля проступил сдерживаемый им зверь, но за эту минуту Лансель Ланнистер лишился орудия кровосмесительства и осел на пол кровоточащей и воющей кучей.

— Тебя будут иногда навещать на Тихом острове, — пообещал страшный во гневе король. — И, если тебя там не найдут, твой язык и твои пальцы заплатят за соучастие во грехе.

Лионель почти ничего не рассказал Арье, он просто сидел, уперев в столешницу кулаки, а ей и не хотелось спрашивать, у нее так же все сжалось в груди от боли, как у него, и она встала на лавку на колени, чтобы дотянуться губами до его лица. Она, наверно, и не знала, что может быть такой ласковой, их септа говорила, что у нее руки кузнеца, но сейчас ее руки были легкими и ловкими, гладили Лео по лицу, по волосам, по плечам, перебирали его пальцы, когда он наконец разжал кулаки, и в шуме и полутьме грязноватой харчевни, незаметное грубому и пьяному глазу, совершалось великое чудо любви, которая возвращает к жизни окаменевшее сердце.

— Это из-за меня? — наконец спросила Арья, когда Лео стал почти обычным, поцеловал ее и посадил к себе на колени. — Из-за нас?

И как радостно было, что Лео улыбнулся, хотя если бы Арья узнала его мысли, она бы немного пообижалась — Лео думал, что с ним, для него она всегда будет девочкой, даже если не отстанет от своего стремления стрелять и драться наравне с мужчинами. И беды бы не было, если бы Арья эти мысли прочитала и пообижалась — Лео бы тогда улыбался еще шире, девочкам и положено обижаться по пустякам и дуться на правду, словно это что-то изменит.

— Да нет, из-за тебя твой отец просто ругался, — наконец рассказал повеселевший Лео.

— И всего-то? — радостно сказала Арья, «просто ругался» на нее отец все детство и быстро ее после этого прощал.

— Ну, просто ругался он, когда я попросил твоей руки, — признал Лионель. — Вот когда я сказал, что помолвку с Сансой не разорву ни за что и женюсь на вас обеих, вот тогда он рассердился. Даже грозил оттащить меня к септе Бейлора на покаяние и оттяпать мне голову на ее ступенях ввиду моей неисправимости и закоснелости во грехе. Думаю, еще недели две нам здесь подождать придется.

— Нет, мы сейчас обратно поедем, — решила счастливая Арья: если даже Лионель собирается снова попытаться через две недели, значит, отец их точно простит, только Арья-надоеда, девочка-катастрофа и ребенок-стихийное-бедствие, знает, какой отец добрый на самом деле. — Иначе тебя ждут слишком тяжкие испытания. Спасением твоей заблудшей души озаботились Тиреллы, леди Оленна такую внучку для тебя привезла, что ее глаза свели бы с ума даже уже сумасшедшего.

— Меня твои глаза сводят с ума, — ответил Лео и поцеловал Арью в смеющиеся губы. — Пусть Тиреллы катятся обратно в Хайгарден.

— Они нагрянули к нам с Сансой, — сообщила Арья. — Санса сейчас тебя спасает, рассказывает, наверно, про тебя жуткие и ужасные истории, чтобы Маргери тебя испугалась.

Арья заметила, как Лео чуть дернулся, он уже много раз говорил себе, что он дурной и жестокий человек, и вот только что повстречал предателя-кузена…

— Лео, ну пожалуйста, — тихо попросила Арья и нарочно слишком близко наклонилась к его уху, она уже давно заметила, как на Лео действует ее дыхание и близость ее губ. — Ты справедливый человек. Нельзя прощать того, кто не просит прощения.

— Я никогда не прошу прощения, — напомнил Лео.

— Ты сам так себя казнишь, что дрогнет даже сердце богов, — ответила Арья. — На тебя тогда больно смотреть, зачем же еще и слушать? Ну забудь ты, Санса не умеет хитрить. Она наверняка уже разругалась с Тиреллами, сказала, что любит тебя, что я тебя люблю, что плевали мы все трое на септонов и на заботу о наших душах тоже плевали.

Арья, конечно, была права, потому что Санса уже давно ждала их на холме под большим деревом, мимо которого несколько дней назад Лионель, а сегодня и Арья проезжали к Драконьим воротам.

— Разругалась, — коротко сообщила Санса, поцеловав Лионеля, нарушали они с Арьей в этом свой уговор, ведь нельзя же Лео увидеть, пусть даже после короткой разлуки, и не поцеловать. — Поехали. Оленна хуже Красного Змея, про того хоть все знают, что он отравитель, а про нее нет. Будем теперь до самого Севера пить из ручьев.

— Ну отлично, — оценил Лионель, и было непонятно, то ли досадует он слегка, что из-за горячих рыжих Талли в королевстве опять скандал и неустройства, то ли гордится Сансой, такую огненную он и любит, чем бы это ни кончилось. — Подробности можно?

— Да не понимают они намеков, — ответила Санса, она всегда очень атмосферно рассказывала, потому что воспоминания вызывали в ней почти такие же эмоции, как сами события. Она и в постели была такая же — стоило Лео напомнить про что-нибудь хорошее, что было неделю или две назад, как оно повторялось почти точь-в-точь. А если Санса хотела про что-то случившееся в жизни забыть, Лео никогда не напоминал.

— Весело было только вначале, когда я встретила их в панцире и при оружии, а они стали на меня смотреть так, словно у меня платье позапрошлогодней моды, — сердито сказала Санса, заново переживая визит Тиреллов. — Где бы женщину выловить, спросить, может, есть какой женский вариант меча на коленях.

Арья немного отстала и показывала Лео за спиной сестры предполагаемое лицо септы Мордейн, которая, услышав рассказ Сансы, наверняка предпочла бы, чтобы ее голову насадили на пику, лишь бы не слышать о таком поведении и таких мнениях своей прекрасной воспитанницы.

«Да, я испортил девочку», — весело признал про себя Лео, ему было немного жаль старую септу, которую обременили невозможным заданием ввести живое и страстное в мертвые узкие рамки, так много внимания уделяющие внешнему и не замечающие внутреннего. Санса была идеальной женщиной, не книжной, а настоящей — для Лионеля она неуловимо меняла форму словно вода, и всегда оказывалась такой, какой она была ему нужна. Лео был пылким, сгорал от желания — она откликнулась ему страстью, куда раньше, чем он ожидал, и еще несколько раз удивляла его, другой бы даже возмутился таким знаниям, но Лео с самого начала принимал их как чудо, он всегда знал, что они появились только для него — ему было нужно, и она как-то догадалась или у кого-то выспросила. Потом Лео отправился в странствия, и Санса стала для него выносливой и сильной. Он воевал — она взяла в руки оружие, он ушел во льды — она научилась терпеть холод. Когда-нибудь боги даруют ему победу, и он вернется в свою столицу — наверно, тогда она будет нужна ему как его королева и мать его детей, и она станет и той, и другой, легко сменив панцирь и кожаные штаны на то мягкие, то пышные платья. Говорят, что мужчина становится для женщины всем миром, — а Лео уже понял, что без Сансы и ее перевоплощений у мира вокруг него исчезнет душа.

Разумеется, Лео не пропустил рассказа Сансы о том, как ее текущая инкарнация встретилась с Маргери и Оленной Тирелл и решила не тратить сил и не меняться.

— Можно, я буду звать тебя Сансой? — улыбнулась милая Маргери и очень Сансу удивила — из-за Лионеля и из-за того, что женское население Вестероса все еще было возмущено ими троими, Санса за последние полгода видела женщин раза три и уже привыкла к мужской резкости и прямоте, ей теперь казалось, что было бы куда лучше, если бы Маргери не морочила ей голову, а честно и прямо сказала: «Я приехала отбивать у тебя жениха, давай решим вопрос поединком».

— Можешь называть меня хоть Сюзанной, если тебе так нравится, — любезно ответила Санса, и у Маргери произошло с лицом что-то непонятное.

— Так, — резко сказала леди Оленна. — Маргери, закрой рот. Да пойди скажи Лорасу, чтобы не совал сюда свою баранью башку. Я знала, что Баратеоны странные, но этому не откажешь в хорошем чутье. Впрочем, его дяде Ренли нравятся мальчики — тебе не кажется, дитя мое, что твой Лео специально делает из тебя мальчишку?

— Вам приходилось в юбке верхом садиться? — мягким светским голосом спросила Санса. — Прогуляйтесь так до Стены. Отрезвляет.

— У тебя есть характер, — спокойно признала леди Оленна. — Даже жаль тратить его на скачки по всему Вестеросу. Мне, по крайней мере, было бы жаль своего времени, особенно если бы в конце пути меня ждала глыба льда.

— Санса, ты не хочешь побывать в Хайгардене? — улыбаясь спросила Маргери. — Сейчас там цветут осенние цветы, там рощи и фонтаны, тенистые беседки и мраморные колоннады. При дворе моего лорда-отца всегда бывают певцы, и волынщики, и скрипачи, и арфисты.

— Ты напрасно тратишь время, внучка, — отмахнулась леди Оленна, следя за лицом Сансы. — Перед нами, видимо, дева-рыцарь, а рыцаря не соблазнишь пустыми удовольствиями. У рыцаря должна быть высокая цель, и ей будет посвящена вся его жизнь, даже это какая-нибудь глупость, вроде симпатии дамы, которая его и знать не хочет.

— Впрочем, не могу не признать, что одному из тысяч рыцарей везет, — продолжала леди Оленна, обращаясь уже к Сансе. — Некоторые добиваются богатства, некоторые даже короны, как покойный король Роберт — не сказать, чтобы он знал, что с ней делать, но все же. Некоторым достается вечная слава, как Дункану Высокому или, наверно, нашему Барристану, хотя я никогда не понимала, какой в ней толк. Впрочем, хурму я тоже не люблю — наверно, одна в нашей семье, остальных за уши не оттащишь. Но вот не знаю, сказал ли тебе отец — рыцарем ты никогда не станешь. А поэтому не получишь ни славы, ни власти, а только проведешь свою молодость в седле, добывая чужую славу. Конечно, ты будешь утешать, и бинтовать раны, и забираться к нему в постель, как только ему это понадобится и пока туда не забралась другая — хотя все наши ханжи и так гудят о том, что ты сама пустила туда свою сестру, ты неплохо разворошила улей. Но в результате тебе не будет принадлежать даже твоя собственная комната — держу пари, ты сейчас открываешь каждый раз, когда он к тебе стучится. Тогда как выйди ты, скажем, за младшего Аррена, тебе принадлежал бы весь Восток. Чуть меньше прямоты, чуть больше хитрости — и Роберт Аррен будет что кукла, которую ты станешь надевать на руку.

Наверно, Сансе было бы бесполезно рассказывать леди Оленне, что с любимым вся жизнь одна на двоих, или вот как у них, на троих, и что ничего в жизни от этого меньше не становится, потому что нельзя отрезать половину счастья или четвертинку любви. Да, Лео прославился как победитель Горы, но счастливы-то они были оба, она даже больше, потому что Лео вышел из последовавшего за тем славного боя усталый, вымотанный и больной, у него спина и бок болели неделю, он никак лечь не мог, и сидя спать ему тоже больно было, остальные мышцы сводило. И даже когда радость убитым врагам вскружила ненадолго голову не ему, а ей, избитый и опустошенный Лео ее удержал, словно отвел от края обрыва на лужок, где его девочка может радоваться дальше. И да, король Лионель останется в летописях, а она нет, как был Эйгон Завоеватель, но не было Рейнис Завоевательницы. Но и Эйгона, и Рейнис давно нет, что им эти строчки в фолиантах, не отдал ли бы Эйгон все эти строчки жене, только бы не вдоветь четверть века.

И совсем неуместными были бы слова о том, что будь Лео другим, более мягким, более книжным, менее властным, не было бы так сумасшедше приятно подчиняться его рукам и губам, не теряла бы Санса с ним голову, чувствуя, как для нее то растягивается, то сжимается время, и за это счастье многое можно отдать, после этого никакая Долина не нужна, если к ней прилагается спальня с тщедушным и сонным мужем.

— Вы тоже не стали рыцарем, леди Оленна, — ответила Санса и почувствовала, что сейчас ее понесет и закрутит, и после будут скандал и обиды. — Вы простите меня, но я скажу вам как Старк Редвину: единственного стоящего Тирелла съели скорпионы сто пятьдесят лет назад. Вам не удалось это изменить, кукла на вашей руке не станет человеком. Вы не войдете в летописи так же, как и я — но ничего другого вы тоже в мире не изменили. Ваш сын слушался вас, но он проиграл войну, и даже слава досталась Станнису, которого он держал в осаде. Ваш кукольный театр неинтересен никому, кроме вас и нескольких ваших вассалов. Забирайте себе своего Роба Аррена, можете выйти за него сами, можете отдать его Маргери, а я наигралась в куклы, когда мне было семь лет, и теперь я ухожу к людям!

Санса выскочила в дверь, сбив с ног не ожидавшего ее выходки Лораса, который стоял за дверью и с грохотом посыпался вниз по лестнице, перескочила перила и с верхней ступеньки одного пролета спрыгнула на нижнюю ступеньку другого, чуть не вывихнув ногу.

Вечером того дня, когда лорд Эддард Старк повторил славные деяния своего далекого предка Кригана Старка и погнал короля из его столицы, Эддарда посетил многомудрый папаша Мендель с летописями и свитками в руках.

— Я тут немножечко делаю работу по генеалогии и генетике благородных родов, — сообщил папаша Мендель со своим характерным выговором. — Я вам-таки не бездельник Пицель, чтоб на него балкон свалился. Я не буду ходить до шмар, когда в замке все здоровы, а вы теперь не будете писать до Болтона, если нам понадобится ущучить еще одну гулящую жену. И я имею сказать вам пару слов за нашу демографию.

О широком материальном участии в его исследовании со стороны Станниса Баратеона, отчаявшегося ждать от жены наследника и решившего взять себе вторую, помоложе и поогненнее, папаша Мендель благоразумно умолчал.

— И вот шо мы-таки имеем, — подводил через четверть часа итоги своего изучения родословных книг папаша Мендель, сидя рядом с десницей, — мужчин благородного сословия, если считать всех мелких лордов с их семьями, — пять тысяч сто шестьдесят три человека. Благородных женщин и девиц — восемь тысяч семьсот сорок семь.

— Да, повоевали мы хорошо, — признал Эддард, и сам поучаствовавший в гражданской войне и в подавлении восстания Бейлона Грейджоя.

— Да и наша культура родовспоможения это азохен вей, — признал папаша Мендель. — Ничего, я еще дам крепкой палкой по голове этому лоботрясу Квиберну, чтобы бросал своих глупостей и возвращался к нормальной медицине! Мы будем заботиться о наших женщинах, но кто-таки позаботится о нас? Считайте сами: кроме войн, имеем погибших на турнирах, пропавших в дороге, убитых в стычках с разбойниками. И это я не говорю о совсем-таки живых лордах, примкнувших к нашему мейстерскому сословию, о пошедших в септоны и о надевших черное, которые все торчат как поц на генеалогических древах, извините меня. Я имею большую жалость к одиноким благородным дамам, чтоб наши враги так жили, как достается им! Шо вы думаете, я уже лучше смотрю на их выдачу за торгашей и мытарей!

— Не болтайте ерундой, папаша Мендель, — ответил лорд Эддард, который за длинную жизнь лорда и генерала тоже понабрался словечек. — Низкородная жена лорда — это все-таки леди, а их сын будет лордом. А жена ремесленника и ее дети — это те же ремесленники, будь она хоть какого происхождения.

— Ну вот, теперь еще и леди со стороны, — притворно осудил женящихся на простолюдинках лордов хитроумный папаша Мендель. — Лорд Эддард, я понимаю вас как родного. Я бы сам на вашем месте этого Лионеля проклинал до следующего четверга. А в пятницу я бы думал — а ведь в масштабах страны он прав. Да вы и сами знаете без меня, какой цорес в доме Баратеонов с продолжением рода. И на какой бочке Дикого огня мы с вами оба сидим, пока король не порадует нас всех наследником престола, а лучше не одним и не двумя.

Арья чувствовала, что ей не стоит сейчас видеться с отцом, да и страшно было, и неловко: как ему обо всем расскажешь, когда он сердится? И все равно она жалела немного, что они уехали от Королевской гавани, а когда узнала от Лео, что там до сих пор были и мать, и Бран, и Сирио, то просто на него рассердилась, что он ей вовремя не сказал и снова все решил за нее. Она даже слушать не хотела о том, что они едут на войну и должны торопиться, — тем более, мог бы хотя бы дать ей попрощаться. А слова Лео, что ни она, ни Санса не будут сражаться, останутся в Черном замке или в Винтерфелле, были последней каплей: Арья убежала от постоялого двора в лес, забралась на дерево, спрятавшись в осенней листве, и стала дуться, в ее мыслях досталось даже Торосу, которому припомнились его совершенно справедливые слова, что десятилетние девочки не могут биться в конном строю. Подумаешь, ей уже скоро одиннадцать!

Арье раньше никогда не бывало совестно за то, что ее ищут, в детстве она даже умела, обидевшись, убеждать себя, что никому не нужна, потому что все внимание всегда достается Сансе, но теперь этот трюк не сработал: конечно, Лео и Санса не спят сейчас в их общей постели, конечно, они ее ищут, они же все трое уже не могут друг без друга, какая же она глупая и злая! — так что совестно Арье все-таки стало, и она спрыгнула с дерева, наткнувшись в темноте на длинноволосого худого человека.

— Девочка заставила человека ждать, — услышала Арья и отскочила к стволу дерева, прижавшись к нему спиной и выставив перед собой свой клинок: не с хорошими намерениями незнакомые люди ждут в темноте.

Но незнакомец держал свои руки перед собой, словно показывая, что у него нет в руках оружия и он не собирается нападать.

— Девочка не должна бояться человека, — странно строя фразы, сказал незнакомец. — Человек хочет поговорить с девочкой.

— Девочкой меня муж будет называть, — огрызнулась Арья, но опустила клинок.

— Человек не будет врать и называть тебя мальчиком, — ответил незнакомец, все-таки какое-то чувство юмора у него было. — Человек может называть тебя девушкой или женщиной, если тебе не терпится поскорее вырасти.

— Можно просто познакомиться, — предложила Арья.

— Человек имеет честь быть Якеном Хгаром из вольного города Лората, — торжественно представился незнакомец, и в темном лесу такая церемонность была столь же нелепа, как была бы она нелепа в темнице или в клетке на колесах.

— Арья.

Они все трое называли в дороге только свои имена: чужими именами они называться не умели, но все же старались скрыть, кто они такие, чтобы поменьше было потом вдоль Королевского тракта рассказов, как король и его королевы валялись на сеновале, играли на дворе в салочки, как Арья и Лео хотели поймать голубя, прыгнули на него одновременно, столкнулись, голубь улетел, и Арья потом обвиняла в этом Лео, катая его по траве и ползая по нему до тех пор, пока не поняла, что ей хочется с ним целоваться, а не бороться. Арья улыбнулась в темноте и подумала, что больше она на Лео не сердится.

— Будущая королева, — немного насмешливо сказал Якен, он определенно слишком много знал. — Это накладывает некоторые обязательства. Даже слишком много обязательств. Ты, конечно, будешь носить богатые украшения и пышные платья, но ведь ты могла бы быть кем угодно: рыцарем, моряком, мейстером, септоном, — даже могла бы дарить и отнимать жизнь. Человек может научить тебя менять лицо и судьбу, чтобы ты всегда сама делала свой выбор.

Возможно, года полтора назад такое предложение и показалось бы Арье заманчивым, особенно пока коварный соблазнитель не назвал цену: отказаться от семьи и от имени, отдать всю свою жизнь и умения Многоликому богу, — но сейчас Арья уже выбрала свою судьбу на всю жизнь, и доказательством этого были ее несерьезные мысли. Ну к чему ей было бы учиться, как вырядиться моряком или мейстером? Чашницей или уличной торговкой еще куда ни шло, когда она станет взрослой, можно будет так с Лео пошалить, а пока с него и просто платья хватит — если Санса научит ее наконец, как эти платья носить, Лео точно обалдеет, когда ее увидит, в Черном замке она бросила красивое платье, не бальное с широкой юбкой, а такое, какое под ее фигуру и стрижку точно пойдет.

Арья, конечно, подосадовала на себя, что глупости какие-то в голову лезут: Якен мог быть полезным человеком, раз уж он сам ее дожидался и предлагает помощь.

— Ты умеешь убивать? — деловито спросила Арья.

— Человек может убить любого, — ответил Якен. — Любого можно пожертвовать Многоликому богу.

— Ты нам подойдешь, — решила Арья. — Постарайся добраться до Винтерфелла за три недели, мы едем быстро. Мой брат примет тебя на службу, а потом ты сможешь поехать с нами дальше и сражаться за нас.

— Человек не сражается ни за кого, — гордо отозвался Якен из темноты.

— Ну и иди тогда к черту, — рассердилась Арья, ей уже показалось, что она слышит голос сестры, и хотелось бежать к ней навстречу, а еще лучше услышать Лео и выскочить на него из темноты, Санса еще вскрикнет от неожиданности, а Лео точно поймает ее и унесет на руках в дом.

— У тебя больше мужества, чем ума, — строго ответил Якен Хгар. Перспективные юниоры Многоликому богу были нужны, и заманивать и провоцировать Якен умел, но Арья никак провоцироваться не хотела. — Ты служишь мужчине, а могла бы служить богу.

— А что мне сделал твой бог, чтобы я его любила? — ответила сердитая Арья, она ничего доказывать первому встречному не собиралась, но все-таки разозлилась — нечего лезть в ее любовь, и так все в Вестеросе почему-то считают, что это их дело. — Он что, будет за меня сражаться? Ему даже не грозит умереть, он же бог. А если твой бог не собирается сражаться за нас, пусть тоже идет к черту!