Теория Чудовищности (джен)

Новиград укрылся под тёмным покрывалом звёздно-серебристого неба. Наступили последние августовские деньки, неумолимо приближая настойчивые отголоски ранней осени. Город, погружённый в ночную жизнь, переливался огнями. Местные корчмы и таверны активнее принимали завсегдатаев-выпивох, бордели получали троекратную прибыль, на улицы и площади высыпали алкашня, наркоманы, проститутки и... криминальный контингент.

То было в основной части вольного города Новиград. На Храмовом острове — районе, занявшем скальный остров на севере, куда попасть можно было из Золотого или Серебряного районов города, ситуация радикально отличалась. Соседствуя с богатым районом, соединяясь с ним мостом имени святого Григора, остров строго охранялся храмовой стражей. В основном на острове жили священники культа Вечного Огня, паломники и практически вся городская правящая власть и крайне зажиточная аристократия. Помимо Храма Вечного Огня и Площади Выборщиков, где располагалось здание правительства, острову ещё и принадлежала особо охраняемая тюрьма Дейра, находившаяся намного южнее Новиграда в Оксенфурте. Обычно из неё выходили только двумя способами: вперёд ногами со следами истязаний и страшных пыток, либо сразу на костёр. Так сложилось, что много выдающихся чародеев, магиков, да и просто талантливых целителей нашли в подземных камерах свою смерть, даже не дожив до суда и показательной инквизиции. После окончания войны охота на ведьм и нелюдей не закончилась. Она стала менее масштабной, но более точечной. Культ, некогда охраняемый элитным рыцарским Орденом Пылающей Розы, а позднее фанатичными Охотниками за Колдуньями под предводительством не кого иного как Радовида V Свирепого, категорически не приветствовал ни магов, ни нелюдей, стараясь, как они сами это проповедовали, очистить мир от скверны. Когда с этим реданским культом Вечного Огня столкнулся Эмгыр вар Эмрейс, он назвал его сборищем ополоумевших жрецов-сектантов, способных промывать мозги и обирать до нитки что образованного аристократа, что безграмотного бродягу. Будь его бы воля, он бы уничтожил культ, но политическая обстановка не позволяла пойти на такой радикальный, однако, без сомнения, нужный шаг. К сожалению, культ подмял под себя всю знать и казну, манипулируя ими, как заблагорассудится.

В столь поздний час не все на Храмовом острове пребывали в покое, видя седьмой сон. В доме на Площади Выборщиков, названой в честь новиградских реформаторов, чьи смелые преобразования способствовали бурному развитию города, подъему уровня благосостояния жителей и началу золотого века Новиграда, в окнах горел свет. За рабочим столом из дуба с золотой отделкой и ручками, в таком же кресле, расшитом пурпурным бархатом, с мягкими подлокотниками, сидел невысокий кряжистый мужчина за пятьдесят в домашнем халате поверх ночной рубахи. Сильно контрастирующие с его полным телом жилистые руки были украшены многочисленными золотыми перстнями и кольцами с драгоценными камнями по несколько десятков карат: красные и синие сапфиры, алмазы, рубины.

Рука протянулась к высокому золотому кубку, инкрустированному тёмно-бордовыми сапфирами, наполненным дорогим туссентским вином. Напиток отдавал мягким теплом в глотке, оставляя во рту приятное послевкусие.

— Не поздновато для вина?

Напротив иерарха Жарнэ Вилльямса восседал крепкий молодой мужчина с аккуратными тоненькими усами и бородкой вокруг рта, облачённый в дорогой стёганый дублет с полукруглым плащом. На пальцах красовались серебряные кольца. Он развалился на стуле, упираясь локтями в подлокотники, закинул одну ногу на колено. Улыбка обнажала идеально белые ровные зубы, оливковые глаза взирали на иерарха, рука изящно удерживала опустевший бокал.

— Никогда не поздно насладиться вкусом вина после трудного дня, — с заметным скрипом в голосе отозвался Жарнэ, глянув на Роланда Бувьера, сдвинув руку с кубком в сторону.

— Ты сам выбрал эту жизнь, Жар, — уголок рта Роланда изобразил подобие улыбки. — В конце концов, ты абсолютная власть в этом городе.

— Если бы ты знал, — запричитал иерарх новиградский, — как же трудно втюхивать этому покорному человеческому стаду проповеди о Вечном Огне.

— Поэтому я и занимаюсь иными вопросами, — Роланд Бувьер налил себе ещё вина. — Кстати, о вопросах. Что там с делом моего сына?

— Можешь не беспокоиться, — заверил Жарнэ. — Я давно хочу придавить к ногтю всю эту театрально-поэтическую шушеру. Уж больно подрывают авторитет церкви, а люди меньше приходят на проповеди, а значит, меньше платят мне в карман, соответственно, и тебе тоже.

Иерарх сделал ещё глоток.

— Более того, от «Хамелеона» нет никакого дохода, а ты не имеешь над ним власти. Учитывая тот факт, что твой сынок проссал в карты ещё и бани, наши планы могут пойти, прости меня Вечный Огонь, по пизде!

Роланд Бувьер зло выругался.

После распада «Большой Новиградской Четвёрки» власть над всем городским бизнесом перешла в их руки, начиная от судов и заканчивая подпольными заведениями. Когда Роланд Бувьер узнал, что сын Фабьен проиграл в карты огромную сумму денег и городские бани, его бешенство не знало границ. Бувьер-младший был капитально обложен многоэтажным матом и получил не иллюзорные побои, из-за чего по сей день сидел дома, скрывая синяки и ссадины.

Фабьен никогда не отличался выдающимся умом, но был прагматичен. Скорее, он являлся любвеобильным молодым человеком, сорящим деньгами направо и налево. Удивительно, однако Фабьен зарабатывал деньги сам, вполне честным трудом. Имея в своём ведении два новиградских борделя (элитный «Пассифлора» и портовый «Хромоножка Катарина»), он получал еженедельный огромный доход, снизив цены в «Хромоножке», что позволило существенно поднять посещаемость. Поначалу его слабо волновало, что тамошних девушек попросту стали выносить вперёд ногами из-за непомерного количества клиентов. Но был ли недостаток в девушках? Хера с два! Девицы из бедных семей, бывшие беженки, прибившиеся эльфки из Застенья — всем им нужна была работа, даже такая самоубийственная. Однако через какое-то время, цены опять немного повысились, что снизило нагрузку, не сильно повлияв на доходы.

С «Пассифлорой» ситуация обстояла несколько иначе. Туда всегда отбирались лишь благородные девушки, желательно с образованием. Теперь же в «Пассифлору» не могли заглядывать простолюдины, даже с набитым кошельком, таких сразу отправляли в порт. Клиентуру тщательно отбирали, цены кружили голову. При этом в бешеную стоимость мог входить не только секс, но и иные услуги: эскорт, стриптиз, различные ролевые игры и многое другое. Помимо всего прочего, Фабьен стал чаще устраивать в заведении всякого рода закрытые турниры, крупные встречи и сдавал его на различные дорогие приёмы. Тогда местные девушки моментально должны были переквалифицироваться из куртизанок в обычных официанток и эскортниц, без права на секс. Но если все же до того доходило — тогда отдельная плата.

В целом, мадам Маркиза Серенити оказалась вполне довольна таким положением дел, пока не начались инциденты. Несколько её девушек были убиты, несколько пропало без вести. Происходило это после того, как их забирал Фабьен Бувьер, но вот возвращались не все. Уже позднее она как-то узнала, что с ними стало. Фабьен забирал их в свои подпольные азартные заведения, где их, проституток и куртизанок, использовали как живые ставки. Как известно, фортуна — капризная мадам, и ей плевать, что на её благосклонности может стоять чья-то молодая хрупкая жизнь. Узнав об этом, Маркиза незамедлительно обратилась к иерарху Жарнэ Вилльямсу, на что получила весьма однозначный ответ: если она ещё хоть раз об этом заикнётся или попытается это как-то обнародовать — она лишится не только заведения, но и отправится за измену на костёр. Закусив губу, Маркиза Серенити приняла условия преступной игры, каждый раз с болью отдавая девочек в руки Фабьена.

Впрочем, это касалось не только её заведения. В этих заведениях Бувьера-младшего пропадали не только девочки из «Пассифлоры» и «Хромоножки», но и простые девушки, желающие подзаработать, прощались с жизнью, попадая в лапы извращенцам, пропадая в рабстве. Стоит ещё оговориться, что там пропадали и сами посетители, проигравшие в очередной игре.

Почему городские бани были так важны для бургомистра, серого кардинала иерарха Роланда Бувьера и самого иерарха Жарнэ Вилльямса? Ответ лежал на поверхности. Бани присоединялись к сети разветвлённых туннелей общей канализации, идущей сквозь подземные катакомбы старого эльфьего города. При небольшой доработке и очистке канализации от тусующихся там трупоедов, этими катакомбами можно без труда соединить все, абсолютно все, подпольные заведения. В случае же непредвиденных, форс-мажорных обстоятельств под землёй можно перевезти все богатства, а имея в нескольких местах выходы к реке, вывезти всё из города по воде. В конце концов, в катакомбах можно месяцами отсиживаться, при наличии кислорода и провианта. Плюс, это замечательные тайные подземные ходы.

— Теперь к делу.

Иерарх посерьёзнел, отставляя кубок в сторону, и слегка, насколько хватало живота, подался через стол к своему собеседнику Роланду Бувьеру.

— Меня мало интересует менестрель с его дружком краснолюдом. Меня интересует другая, для нас более опасная личность — Генри вар Аттре.

Сделав театральную паузу, Жарнэ Вилльямс поднялся со своего кресла, скрипнув ножками по половицам. Под пристальным взглядом Бувьера он прошёл к окну, двумя пальцами раздвинул плотные шторы и выглянул наружу. Немного так постояв, он резко развернулся.

— Пока вар Аттре находится в Новиграде, наши руки всё ещё связаны. Да, это не стальные цепи, а скорее, несколько связанных между собой нитей. Как бы то ни было, они связаны. Непрочно, но связаны. Он строчит свои доклады императору Эмгыру о состоянии дел в городе. Само собой, Эмгыр не полезет сюда, однако я не сомневаюсь, что его разведка, шпионы, специальные службы держат руку на пульсе, ожидая удобного момента вмешаться. Это нам не на руку. Более того, у меня иные планы.

— Какие? — практически не меняя позы, Роланд откинулся на стуле, сильнее упершись локтем в подлокотник, положив подбородок между средним и указательным пальцами.

— Я хочу вновь объединить Северные королевства под своим началом, — гордо заявил Жарнэ Вилльямс. — Нужен весомый повод.

— А не крупный ли ты кусок чёрствого пирога решил засунуть в рот? — оливковые глаза сверлили иерарха. — Один уже пытался. Чуть не протух, пока нашли гроб под его исполинские размеры. Да и кого объединять? Реданию? Ленную Темерию? Аэдирн? Каэдвен? Везде находятся имперские надзиратели.

— Поэтому я сказал, что нужен повод! — парировал Вилльямс, надувшись словно рыба-ёж. — Мы мягко спровоцируем нападение нильфов, что повлечёт восстания по всему Северу. Люди схватятся за оружие, начнут вырезать небольшие гарнизоны имперцев. Пока Эмгыр соберёт все силы, мы, под шумок, объединим Север. Как только возродится старый Союз Четырёх Королевств, туда же подтянутся и остальные. Ведь зажечь у народа затухший фитиль ненависти к Нильфгаарду — это как земное притяжение. Стоит только подтолкнуть.

Не волнуйся! Этот вопрос мы будем решать постепенно. Не раньше весны. Уже сейчас я собираю группы отпетых бандитов и разбойников, которые начнут устраивать погромы в деревнях. Мною на борьбу с ними будут направлены подразделения Охотников на ведьм, будет возрождён Орден Пылающей Розы, что даст людям иллюзию защиты, якобы только новиградские власти обеспокоены ситуацией в союзных королевствах. Что же до бандитов, то их задача сеять хаос, при этом спровоцировав нильфгаардские гарнизоны начать против себя деятельность, заставив их вырезать несколько деревень по ошибке. Две-три такие деревни — и люди начнут рвать нильфов голыми руками. Так мы начнём новую войну против южного захватчика их же руками. Хотя, есть у меня подозрения, что Эмгыр вар Эмрейс скорее пойдёт на наши условия мирного урегулирования политического конфликта.

Рональд Бувьер внимательно слушал иерарха, не сводя с того острого, словно стилет, взгляда. На секунду задумавшись, Роланд сбросил ногу с колена, подался вперёд, уложил локти на края стула, выгнув шею змеёй.

— Ты плохо знаешь Эмгыра, — процедил бургомистр. — Только за то, что кто-то из северян нападёт на один из его гарнизонов, он не станет разбирать причины, а попросту начнёт кровавую бойню и будет абсолютно прав. Империя, какая бы она ни была, дала северным королевствам процветание. Всё, что было разрушено — восстановили в кратчайшие сроки. Люди с большей вероятностью пойдут просить помощи у нильфов, чем доверятся Охотникам или Ордену Розы. Если ты не забыл, кем ты был до того, как уселся на трон иерарха-властителя, попутно взяв и бразды правления городом, то напомню: ты был головорезом в Эббинге. Именно из-за Эмгыра мы бежали в Оксенфурт, где ты так быстро ударился в религию. Эмгыр не упустит шанса сдвинуть тебя с городского трона, прекрасно зная наше прошлое.

— А напомнить, кем ты был, пока я не вытащил тебя из дерьма, когда мы были ещё в Эббинге? — взвился Жарнэ, становясь пунцовым от гнева.

Ещё задолго до начала Северных войн, в Эббинге, самом большом автономном регионе Империи, отпетый головорез Жарэк-мясник несколько лет не гнушался нападать на караваны с торговцами, военных, промышлял кровавыми набегами на сёла, деревни и мелкие городки. Вырезал стариков и детей, насиловал женщин и девушек, забирал в рабство девочек до пятнадцати для продажи в рабство. Под началом Мясника находились не меньше двухсот штыков таких же мерзавцев, как он. Роланд Грей, один из его мелких подручных, до определённого момента был лишь мелкой сошкой в этой армии убийц, занимаясь лишь “принеси-подательством”. Всячески пытаясь качественно выделиться на фоне остальных, отличался самыми кровавыми убийствами, был изобретателен в пытках и казнях. Но вместо этого, стоило ему проявить себя не в зверствах и всего лишь включить врождённый талант, как его тут же заметили. Роланд провернул более чем удачную сделку по продаже девушек офирским рабовладельцам за немалую сумму в несколько десятков тысяч флоренов. Жарэк высоко оценил его способности к торговому делу, сделав своей правой рукой в семнадцать лет. Самому Жарэку на тот момент было тридцать четыре.

О Жарэке известно скудно. Родился где-то в Гесо. В двадцать лет присоединился к наёмникам. Ещё через какое-то время, после смерти командира, бесцеремонно взял бразды командования в свои руки, превратив отряд наёмников в банду кровожадных головорезов, коими они, по сути, и являлись. Нильфгаардская армия долгое время ничего не могла с ними сделать. Банде каким-то образом удавалось ускользать в последний момент. Впрочем, она ещё получит своё.

Что же до Роланда Грея, то с ним чуток поинтересней. Выходец из семьи нильфгаардских аристократов, одного из участников государственного переворота в Нильфгаарде по устранению Фергуса вар Эмрейса 1233 года. Отец Роланда видел, как уничтожался род Эмрейсов, как сына Фергуса Эмгыра превратили в чудовищное нечто наподобие ежа. Опять-таки, Эмгыр потом всё припомнит участникам того переворота, вернув себе законный трон. Но это будет лишь спустя семнадцать лет. А пока Роланд растёт в роскоши и беззаботности. Всё резко кончилось, когда ему было всего двенадцать лет. Кто-то из бывших соратников по заговору заказал всю семью Греев. Родителей зарезали во сне, а в комнату Роланда даже не заглянули.

Через какое-то время парень, сбежав из дома после гибели в нём родителей, ступил на путь, залитый кровью. Непонятно, что помутило разум мальчика... То ли смерть родителей, то ли увиденные скорчившиеся окровавленные тела. Или же это “что-то” давно зародилось в его юной голове, так как он нередко присутствовал при кровавых казнях и пытках. Отец считал, что сын обязан это знать. Так Роланд попал в банду Жарэка-мясника.

В 1262 году на территориях Северных Королевств разразилась Первая Северная война, началась она с вторжения в Цинтру, преданную огню и мечу, и закончилась поражением Нильфгаарда под Содденом. Затем, спустя пять лет, полным ходом началась массово-хаотичная Вторая Северная война, сопровождаемая геноцидом, жестокими столкновениями армий Севера с Нильфгаардом. В те годы банда Мясника разгулялась по полной, умножив свои изуверства вдвое, а добычу втрое.

Сколько верёвочке ни виться, а конец будет. Эмгыр вар Эмрейс, рассвирепевший от бесконечных бесчинств у себя в захваченных провинциях, отдал приказ на немедленное уничтожение головорезов. Армию убийц Жарэка-мясника войска императора накрыли под Сальмом, разгромив практически до единого. Немногие выжившие жалели, что не погибли в бою от мечей, копий, стрел, гизарм или, на худой конец, под копытами конницы. Всех их ожидала заслуженная страшная изобретательная казнь. Жарэк и Роланд каким-то чудесным образом вырвались из той мясорубки, бежали на Север, прикинувшись беженцами. Добрались до Оксенфурта, где и осели. Жарэк тут же подался в адепты Храма Вечного Огня, став подающим большие надежды послушником Жарнэ Вилльямсом. Роланд Грей, забрав из Эббинга незаконнорождённого сына, стал мелким купцом Роландом Бувьером. Мелкость быстро набирала обороты, превратившись в крупность. Всяческими методами Роланд, находя товары и поставщиков, прибегая к насилию, угрозам и пыткам, накопил целое состояние, отправил сына Фабьена в Оксенфуртскую академию. Ещё через несколько лет, сразу после окончания Третьей Северной войны победой Южных захватчиков, Жарнэ, тайно заказав иерарха новиградского Кируса Энгелькинда Хеммельфарта, уселся на его место, быстро подмяв под себя власти Вольного города, а Роланд занял место первого лица, после иерарха — бургомистра. Узнавшему об этом Эмгыру ничего не оставалось, как признать бывших бандитов с руками по самую шею в крови, заочно приговорённых к смерти, новыми властями Новиграда.

— Спасибо, но обойдусь, — отрезал Роланд Бувьер. — Что касается твоего плана, это глупость — поднимать хвост на Империю, тем более, рассчитывать на народ. Помочь тихо избавиться от вар Аттре — это не вопрос. Геополитику затрагивать крайне не советую. Устраивать набеги по деревням — тоже.

— Твои предложения? Я слушаю.

— Вместо того, чтобы пытаться захватить власть над Королевствами Севера, лучше удержи власть в городе. Возроди Синдикат. Избавься от Фанциска Бедлама. Ты и так сидишь во главе, руководя Церковью Вечного Огня, как твой предшественник. Я же займу место Бедлама и подомну всю кузнечку Тесака. Фабьен уже занимается подпольным игорно-развлекательным делом Ублюдка. Остаётся подтянуть «Теней прилива». Жаль, что их лидерша давно кормит червей. Но что-то мне подсказывает, что её любовница не откажет нам в помощи. Остаётся только избавиться от Генри вар Аттре и всей его семьи — и умудриться не развязать войны.

— Эка, ты раскатал губу! — скривился Жарнэ, сложив руки на груди. — Ну, хорошо! И как же ты предлагаешь избавиться от вар Аттре, дабы не развязать войну?

— Его убьёт тот, кто не принадлежит ни одному государству, но умеет убивать, — пояснил бургомистр, поднимаясь со стула, подходя вплотную к иерарху. — Тот, кто не вызовет подозрений.

— И... кто же? — слегка отстранившись, протянул Жарнэ.

— Есть у меня на примете один ведьмак, — ответил Роланд. — Правда, возьмёт он отнюдь не пару сотен крон за такую работу, а гораздо... гораздо больше.

Госпожа Саха не была бы собой, если бы не приставила “глаза, уши и ноги” к объектам её особого интереса. Сильно бомжеватого вида попрошайка, укутавшись в старую, воняющую потом, драную мешковатую накидку, внимательно вслушивался в разговор двух господ в доме на Площади Выборщиков, устроившись под окном в тени соседнего здания. В такой густой темени на него можно было лишь случайно наткнуться, либо обладать кошачьим зрением. Как только один мужчина покинул дом, опираясь на золочёную трость, а его собеседник, смачно рыгнув, потушил свечи, “наушник” медленно, стараясь не привлечь внимания и подтягивая штаны как после опорожнения, выбрался из темноты и быстрым шагом направился в сторону Золотого города.

Бдительные стражники, удивлённые столь странному индивиду, идущему через крытый мост от Храмового Острова, само собой, пару раз остановили его, пристрастно докопавшись до того, какого дьявола он там делал. Прикинувшись “картофельной молью”, кинув по две кроны на рыло, он завернул к имению вар Аттре, убедившись, что за ним самим нет “хвоста”.

— Всё-таки, они решились на худшее, — Картия, упершись в край стола, положила голову на ладонь. — Дело плохо.

Худощавый мужчина с гладко выбритой и немного рябой головой, с матом сапожника, которому не доплатили за дорогущую обувку, да ещё и в придачу ему на голову рухнула полка с инструментами, после того, как табуретка ушла из-под ног... Короче, таких эпитетов, витиеватых выражений и слов не знает ни один словарь. Он стоял за ширмой, вешая на неё снятую потрёпанную одёжку, пытался стянуть с себя прилипшую к телу дырявую рубаху, застряв неведомым образом локтем в одной из дырок, чуть не разорвав её ещё больше. Управившись с лохмотьями попрошайки, он, прыгая на одной ноге, а вторую пытаясь засунуть в сапог с загнутыми краями, доскакал до кресла, где перед ним стоял столик с похлёбкой, хлебом и пивом. Вставив в глаз монокль, он бесцеремонно шваркнулся в кресло и принялся за еду, громко чавкая и рыкая.

Картия, поморщившись, посмотрела на мужчину немногим старше средних лет, накинувшего прямо на голое тело кожаный штопанный-перештопанный плащ под чёрным жилетом. Как и она, этот человек был в некотором смысле родственной, хоть и некогда на другой стороне, структурой — бывшим главой темерской разведки. При всей его с первого взгляда, неприятности, бескультурности и отсутствии этикета, он был начитан, образован, хитёр и изворотлив, подкупал простодушием.

— Ты сказал, — обратилась к нему Саха после очередного его гортанного рыка, — что Роланд обмолвился о ведьмаке. Кто этот ведьмак?

— А я ебу? — прищурившись глазом с моноклем, ответил он. — Ты до хера хочешь, дорогуша, сидя дома, пока я в тухлом шмотье изображаю убогого, сидя с обоссавшимися и обосравшимися бродягами, а ночами рискую жбаном.

— Пожалуйста, — не выдержала Картия ван Кантен, — прекрати некультурно выражаться и жрать, как в дешёвом кабаке! Да! Я в курсе, что тебе сложно, но это не даёт тебе право материться в этом доме!

— Послушай, дорогая! — не остался в долгу мужчина с моноклем. — Ты меня вытянула из Вызимы, где, сука, я неплохо так устроился сапожником! Ты меня втягиваешь в очередные политические игры, в одной из которых, меня когда-то, мать его ети, чуть самого не порешили! Так что, давай условимся: я тебе помогаю, а ты не ебёшь мне мозги с вашими, сука, манерами и этикетом.

— Где-то я уже слышала подобные слова.

— Дам подсказку, — ухмыльнулся бывший разведчик. — Он на моих глазах спас Реданию и Темерию от Дийкстры.

— Кто бы сомневался, что этот аполитичный ведьмак, в который раз пойдёт вразрез со своими принципами, нарушив свой нейтралитет.

— И спасёт мою задницу, Вернона Роше и его подружки, — заметил он. — Перейдём к делу, а не будем лясы точить.

— Ты прав, Бернард, — согласилась Картия, потирая переносицу. — Перейдём.

Примерно через час мужчина, подхватив свою сумку, покинул имение вар Аттре, направляясь за новыми сведениями для общего дела. Оставшись одна, Кантарелла упала на диван, тяжело вздохнув. Работа с этим человеком по имени Бернард Дукан, он же Талер, была жутко сложной из-за его характера и любви к “сапожному” лексикону. Но он — профессионал. Там, где она, красавица, как ни гримируйся, останется таковой, Талер в любой компании сойдёт за своего, будь то бомжатник или приём у короля, где, к слову, он умеет сдерживать свой язык. Такой кадр очень кстати, особенно сейчас, когда не только над городом повисла очередная угроза внутреннего переворота, но и над ней самой. Ведь если семью вар Аттре пустят под нож, с ней тоже быстро расправятся. Хуже была перспектива, как по ней, так и дочерей Генри, попасть в рабство.

От одной мысли о рабстве женщину передёрнуло. Отогнав отвратные мысли о том, что с ней будут там вытворять, она задумалась, как не допустить этого. Времени, казалось, было много. Аж до весны! Однако это не отменяло необходимости не затягивать с решением проблем. А дражайший друг Геральт молчал, как рыба об лёд.

* * *

Пока над Новиградом сгущались очередные тучи криминального раздела власти, в Городе Золотых Башен к присяге готовилась Йеннифэр из Венгерберга, лёжа в роскошной ванне, по шею скрыв тело под пеной на поверхности горячей воды. На манекене красовалось облегающее бархатное платье с корсетом и юбкой в пол с неимоверным разрезом с двух сторон почти выше середины бедра. Поверх корсета свисала шаль и лёгкая, открывающая плечи, туника. Всё, как всегда, в чёрных и белых тонах без намёка на иные оттенки. Этот комплект — личный подарок императора Эмгыра вар Эмрейса в честь её присяги и передачи в её руки Ложи Чародеек. До большого банкета, от которых Йеннифэр успела отвыкнуть, прожив с Геральтом в Туссенте почти целый год, оставалось не меньше трёх часов.

Как уже было упомянуто выше, какое-то время Йеннифэр прожила с ведьмаком в Боклере. Они редко посещали пышные балы и праздники во дворце даже по личному приглашению Её Сиятельства княгини Туссента Анны-Генриетты. Зная характер и ревнивость чародейки из Венгерберга, княгиня, как ни странно, не таила обид за отказы, из-за уважения к Геральту, так как буквально год назад он спас Боклер от Бестии и атаки вампиров на город. Более того, Аннариетта по счастливой, или не очень, случайности с помощью ведьмака в этом деле обрела некогда потерянную сестру Сианну.

В один из редких визитов Йеннифэр, прибыв в компании своего драгоценного избранника жизни, приглашённого княгиней, разговорилась с Анариеттой и Сианной, пока Геральт, бурча, ворча и бубня от так нелюбимого им дублета, отлучился пообщаться с Пальмерином де Лонфалем и его племянником Гильомом и его женой, Вивиенной де Табрис. Обе женщины, имея не самые простые, даже схожие, характеры, особенно во властности, поначалу мило беседовали, смеялись, вспомнили, как Анариетта крутила роман с Юлиано Альфредом Панкрацем виконтом де Леттенхофом, от чего бедная Сианна несколько раз давилась от хохота вином. В этой невинной беседе княгиня имела неосторожность высказаться, что не прочь хотя бы денёк побыть в обществе ведьмака со всеми вытекающими последствиями. Её даже не смущали такие тонкости, как разница в положении между ней и ведьмаком, хотя Геральт считался дворянином после вручения ему княгиней владений и земель. Такое желание и поведение Анны-Генриетты, в сущности, не было чем-то новым, учитывая, что она могла, а точнее, уже позировала совершенно обнажённой перед её кумиром, художником Дорианом Вилиссом. Княгиню всегда вело чувство авантюризма, зачастую безрассудство, но только в бытовых делах и личной жизни. В целом, Анна-Генриетта была властной, требовательной, но и справедливой женщиной, любящей роскошь и драгоценные камни.

Видели бы вы Йеннифэр в тот момент! От сказанного княгиней чародейка пришла в бешенство, да так, что заплясали огни свеч и столы. Придворные и гости уже перепугались, что под замком завелось и роет туннели семейство шарлеев. Лучше бы это были они. Переполнившись ревностью, чародейка высказала очень многое в адрес княгини, а обсидиановая звезда на бархотке сияла фиолетовым светом ничуть не хуже огня факела в ночи. Женщины чуть было не сцепились, но в их междусобойчик вовремя вмешались подоспевшие Геральт и Пальмерин, прибежавшие на крики.

Думаете, Йеннифэр была изгнана или как-то наказана? Конечно же, нет. Вопреки крикам придворных о наказании за нанесение оскорблений княгине, Анна-Генриетта простила чародейку и даже сама извинилась за столь смелые слова, ссылаясь на ударившее в голову вино Сангреаль. На том конфликт был исчерпан, а Йеннифэр зареклась появляться во дворце, неохотно отпуская туда Геральта по различным вопросам.

От нахлынувших воспоминаний слёзы хлынули из фиалковых глаз, сильно отдавшись в переносице неприятным жжением. Стараясь не разрыдаться окончательно, Йеннифэр с головой погрузилась в воду, чуть ли не колошматя руками от какого-то отчаяния и невозможности что-либо исправить. Теперь она — непосредственная подданная императора Эмгыра вар Эмрейса, и отныне глава Ложи Чародеек.

До церемонии оставалось меньше двух часов.

* * *

Упившийся вусмерть, Геральт проснулся у себя в комнате, окружённый кучей пустых бутылок. Часть бутылок представляли лишь отдельные фрагменты разбитого стекла. На стене красовался след от сильного удара чем-то увесистым, подле неё лежал разлетевшийся в щепки стул. Сама комната походила на хаос. Мебель перевёрнута, матрац свисал за каким-то хреном с подоконника разбитого окна, в которое бил свежий отрезвляющий воздух солнечного дня. Где-то виднелись черепки ваз, растоптанные цветы и кучки рассыпанной земли.

Геральт попытался подняться на локтях, тут же отхватив удар в затылке и рвотный позыв. Упал на лопатки, почувствовав, как что-то врезалось в кожу. Стиснув зубы, заломив себе руку, ведьмак нащупал впившийся предмет и вытащил его из-под себя. Это оказался осколок глиняной вазы, земля из которой служила ему подушкой.

Со второй попытки удалось приподняться уже с меньшим трудом и болью, ограничившись прикладыванием пальцев к вискам. Башка трещала по швам, норовя взорваться, заляпав стены содержимым. На глаза давило изнутри, а при попытках их открыть начинало щипать, рисовались разноцветные круги, даже слезы текли. Перебарывая недуг сильного похмелья, Геральт разлепил глаза, осмотрел себя и творящийся в комнате беспредел.

Он сидел голый по пояс. Ведьмачья куртка и сапоги небрежно валялись у двери, подпертой тумбочкой. Куча бутылок и их останков окружали его, словно армия крыс. “Если бы не ведьмачьи мутации, я бы, наверное, сдох”, — пронеслось у него в голове. На бутылках красовались различные этикетки различного алкоголя: коньяк, перцовка, махакамский спирт, вишнёвка. Полтора десятка бутылок. Для обычного человека две бутылки коньяка могут окончиться в мертвецкой. А тут всё и сразу, и в таком количестве.

Изрядно шатаясь, с трудом делая каждый шаг, отдающийся в голове болью и шумом в ушах, Геральт добрёл до зеркала, с горечью обнаружив, что и оно не в лучшем состоянии, чем он сам. Изругавшись, Геральт ощутил во рту отвратительный привкус курятника, сильную жажду, в животе зарычало разъярённой пантерой. Внезапно, желудок отозвался ещё одним позывом — рвотным. Зажав рот рукой, ведьмак быстро начал искать глазами, куда отправить подступившее содержимое желудка. Если бы он не споткнулся об перевёрнутую ночную вазу под подоконником, наверное, всё отправилось бы прямо за окно.

Как только рвота и позывы прекратились, ругаясь и вытирая губы рукой, ведьмак отставил наполненную вазу в сторону и направился к двери. Вычистившись от алкогольного содержимого, желудок ещё настойчивее потребовал нормальной еды. Скрипя ножками тумбочки, Геральт освободил проход. Тут же обнаружились и его мечи.

Аккуратно уложив их на втянутый матрац, он надел рубаху и сапоги. Когда он укладывал рядом с мечами свою куртку, из её кармана выпал скомканный листок бумаги — причина его бешенства и пьянки.

Вернувшись после встречи со старым другом Эмиельеном Регисом Рогеллеком Терзиеффом-Годфроем, ведьмак удивился, что в конюшне не хватает одной лошади — Асии, кобылы Морока. Обойдя «Хамелеон», он столкнулся с сидящей на крыльце Цири. Её вид выражал сильную внутреннюю боль, лицо опухло от слёз, ноги сжимали Zireael. Руки удерживали дрожащий краями на ветру лист бумаги. Вместо того чтобы устроить девушке допрос, почему она сидит тут и что у неё за листок, Геральт бросился к ней. Та, прижав его к себе, уткнулась лицом в плечо, разрыдавшись ещё сильнее. Ведьмак всячески пытался её успокоить, но ничего не выходило, а Цири не могла подавить слёзы. В итоге, она молча протянула листок. Геральт упёрся глазами в текст, не веря в содержимое, как выяснилось, письма.

«Дорогой и Любимый мой ведьмак Геральт из Ривии!

Я пишу Тебе это прощальное письмо, не в силах выразить этих слов лично, от чего мне больнее на сердце вдвойне, хотя я должна была встретиться с Тобой. Если бы Ты знал, как я Тебя люблю, мой Геральт! Я очень много думала о тех временах, когда мы с Тобой не могли ужиться вместе, сходясь и расходясь, любя и ненавидя друг друга за пустые обиды. Теперь я осознаю, насколько мы были глупы — словно дети. Мы не ценили тех моментов, когда были вместе. Это была наша с Тобой ошибка! Теперь я сожалею о той ревности к Трисс и всем тем женщинам, что окружали Тебя. Это моя вина, что я не могла, в силу своего отвратного характера, стать для Тебя той единственной, с которой Ты захочешь прожить всю жизнь. Ни один джинн на свете не смог бы нас с Тобой связать никаким желанием, как нас связывала настоящая Любовь, в которую я не верила до последнего, до Адр Скеллиге, где она воспылала с новой силой. До сих пор не могу простить себе уверенность в том, что мы были связаны лишь заклятием. Я была дурой!

Этот год, что мы прожили вместе, расставил всё по своим местам. Это был самый лучший год, который я бы хотела проживать всегда. Мы узнали друг друга ещё лучше и поняли, что не можем друг без друга. Этот год навсегда останется в моём сердце.

Любимый Геральт! Позаботься о нашей дочери Цири. Люби Её, оберегай и помни об Её Силе, не допускай бесконтрольности. Скажи Цири, что я Её тоже очень сильно люблю! Для меня она была, есть и останется моей самой лучшей любимой ученицей, а самое важное — любимой Дочерью! Поэтому всегда целуй Её в лоб, когда отпускаешь в новое путешествие одну.

Я покидаю Тебя, дорогой Геральт, не потому, что мои чувства угасли, но Ты это и так понял, мой глупенький Ведьмак. Я покидаю вас с Цири, потому что только так я смогу сохранить ваши жизни. Ваши жизни и жизни других чародеек, включая Трисс.

Прости меня за всё! Я буду помнить о Тебе! Надеюсь, что когда мы встретимся, то останемся близкими друзьями!

С Любовью!

Твоя Йен».

Письмо пахло сиренью и крыжовником. На подписи “С Любовью! Твоя Йен”, красовался чёткий отпечаток зольных губ.

Дочитав письмо, Геральт уже не помнил, как ввалился в «Хамелеон», как набрал кучу бутылок выпивки и удалился к себе. В отчаянии и алкогольном беспамятстве он устроил тот самый балаган, разбудив Лютика и Золтана Хивая, мирно спящих и не подозревающих о ночных похождениях обоих ведьмаков.

Заслышав звон бьющегося стекла, крики отчаяния и прочие посторонние звуки, менестрель и краснолюд выскочили из своих комнат в ночных рубахах, намереваясь пойти к Геральту за разъяснением обстановки. Остановила их Цири, чётко дав понять, что ведьмака нужно оставить в покое и дать ему время. Ничего не понимая, два друга, переглянувшись и пожав плечами, направились обратно к себе, сильно поморщившись после очередного звона разлетающейся на осколки посуды. Лютик глубоко вздохнул, уже прикидывая в голове понесённые убытки и ущерб.

Цири же это не смущало, она прекрасно понимала, что творится на душе и в голове с виду безэмоционального ведьмака. Примерно то же творилось и у неё внутри. Девушка не могла поверить в эти слова. Однако она уже что-то заподозрила, как только они прощались во Вроницах, когда Йеннифэр непривычно крепко прижала её к себе, сказав, что очень любит и рада с ней повидаться, горячо поцеловала её в лоб. После, Цири с Идой Эмеан аэп Сивней телепортировались в «Хамелеон», переправили Али Шарифа вместе с его лошадью в Брокилон. Ида осталась в Брокилоне, передав запечатанное письмо от Йеннифэр в руки ведьмачке.

Под аккомпанемент вакханалии Геральта Цири прорыдала в подушку всю ночь, борясь с желанием рвать и метать, опасаясь действительно разрушительных последствий такой истерики.

— Может, ещё мандрагорового самогончику?

Заслышав об алкоголе, Геральт схватился за голову двумя руками, подавив желание стошнить прямо в тарелку с пюре и несколькими хилыми кильками.

Постепенно похмелье отступало. Не сильно действенным оказался белый мёд, настолько крепкими оказались последствия тяжёлого ночного запоя. Но, если заметить, самогон Региса, прибывшего в «Хамелеон» к старым друзьям, всё же просветлил голову и мысли.

Эмиельен Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой прибыл в заведение Лютика рано утром, чем искренне обрадовал барда и Золтана Хивая. Что один, что другой знали, кем являлся Регис, и это их никак не пугало и не смущало. Чего не скажешь о его спутнице, черноволосой молодой женщине неестественной красоты, которую Геральт разглядел только сейчас. Она сразу вызвала у Лютика опасения, о чём он незамедлительно тихо сообщил ведьмаку, на что получил исчерпывающий и пугающий ответ:

— Не удивляйся, Лютик. Это брукса.

Лютика слегка передёрнуло, что отразилось в нервном смешке. Завидев это, брукса не смогла отказать себе в удовольствии поглумиться над мужчиной, уставившись графитовыми глазами, обнажив в улыбке частокол ровных острых зубов, из-за чего барду стало ещё более не по себе.

Сама же брукса вела себя вполне свободно, даже развязно, внимательно, но молча наблюдая за всеми собравшимися. Не смущал её даже ведьмак, разящий перегаром на весь уютный зал кабаре. Два человека — Лютик и халдей, копошащийся у стойки, непонимающе почёсывая затылок, пытаясь понять, куда пропала часть выпивки — для бруксы вообще не представляли угрозы, а краснолюд, сидя на высоком стуле со ступенькой, дабы доставать до стола, крутил охотничий тесак по столешнице концом вниз. Единственный, кто мог быть для неё не то чтобы опасен, а скорее сдерживающим фактором, это Регис, сидящий ровно напротив повесившего голову ведьмака, так, что седые растрёпанные волосы касались стола, чуть ли не плавая в тарелке. Пока все сидели за столом, она, полулёжа на боку, расположилась на краю сцены прямо за ними, ковыряясь в острозаточенных ногтях концом миниатюрного дамского ножика, вытаскивая из-под них забившуюся грязь, срезала кутикулы, заостряла и без того узкие и острые кончики.

— Если я приму ещё алкоголю, — прорыгиваясь от одного упоминания о нём, пробубнил Геральт, — то меня просто разорвёт как дракона, сожравшего нашпигованную серой овцу.

— Смотрю, у тебя вновь появилось чувство юмора, мой старый друг, — чуть заметно улыбнулся Регис. — Это уже говорит о многом.

— Например?

— Что ты, Геральт, стал отпускать ситуацию, а не концентрироваться на ней.

Все находящиеся в зале уже знали о расставании Йеннифэр с Геральтом, но никак не наоборот. По-иному и быть не могло! Геральту пришлось всё рассказать, дабы вообще объяснить тот учинённый им в комнате погром. По словам Лютика, он выливался Геральту в добрые двести десять крон, плюс алкоголя на сто с небольшим. По понятным причинам, бард даже и не подумал взять с друга предлагаемые им деньги, выразив неприкрытое оскорбление. Для Лютика взять эти деньги было равносильно прекращению дружбы с ведьмаком. На его памяти, он понабрал столько долгов перед Геральтом, что оплатить их, по его собственному мнению, не смог бы, даже пожертвовав своей тщедушной душонкой разгульного бабника и певуна. Вообще, Лютик довольно сильно изменился за последний год, особенно после расставания с Присциллой. Разгульность как-то поутратилась, тексты баллад стали более глубокими и менее пафосными, что тоже пошло на пользу. В нём самом вечно беззаботный ребёнок перерос в зрелого мужчину. Так что, состояние Геральта он понимал как никто другой. Можно, конечно, приписать сюда и Золтана Хивая, но краснолюд, ввиду характера, быстро забыл про некогда имевшуюся невесту, посчитав это “глупым убиваем нервов по дурной бабе, не имеющей собственного мнения”, украсив слова смачным плевком на брусчатку.

Над столом воцарилась обволакивающая тишина, в которой было слышно лишь поскрёбывание ножа о ногти, и как падали оструганные их останки.

Закончив с руками, брукса поднялась с отлёжанного бока, потянулась, хрустнув, казалось, всем скелетом, из-за чего её кожа на мгновение плотно натянулась на кости, а лицо исказилось. Это было всего мгновение, но по лицу Лютика, не спускавшего с неё опасливого взгляда, казалось, что он чуть не напустил в штаны от страха. Улыбнувшись своей улыбкой с частоколом, брукса вновь приняла женственный облик, скинула сапог и начала бесстыдно ковыряться ножиком в ногтях своих пальчиков на узеньких, можно сказать, миниатюрных, лодыжках, согнувшись в три погибели.

Регис, сидящий к ней лицом, это тут же заметил.

— Инес! Будь добра прекратить эту... гривуазность! Сейчас же!

Пожав плечами, брукса натянула сапог и вернулась в исходное положение, взяв в руки стоящий всё это время за спиной бокал с вином.

— Прошу простить мою спутницу, — смутился Регис. — Она пока ещё не совсем умеет вести себя в обществе. Но я над этим работаю!

— Во-первых, — застонал Геральт, ещё сильнее прижимая голову к груди, — не ори! Голова и без того трещит не хуже половиц в прогнившем доме. Во-вторых, пока она прилично себя ведёт, не пытаясь никого подрать — пусть делает что хочет. Разве что, голой по дому и улицам не скачет.

— Это я гарантирую, — заверил вампир, приподняв указательный палец лежащей на столе руки. — Но я не потерплю распущенного поведения даже в моём единоличном присутствии.

— Регис. Она не королевская собачка, чтобы её дрессировать.

За спиной послышалось недовольное шипение.

Хотел было Регис что-то сказать, но не успел. Несмотря на дикую головную боль и звон в ушах, Геральт развернулся к ней вполоборота.

— Кажется, я не давал повода для злобы, — холодно сказал ведьмак, встретившись с графитовыми глазами бруксы. — Ты не ручной зверёк, а вполне опасный хищник. Разумный хищник. Советую это помнить. Не хочу лишать друга того, что он имеет. Попридержи свой норов.

Лицо Инес сменяло своё выражение и состояние «человек-вампир» с неприятной частотой. Сидящие за столом, в том числе и Регис, готовый сорваться с места, замолкли. Геральт давил взглядом бруксу с каким-то неимоверным спокойствием.

— Я не ручная зверушка, — повторила его слова брукса. — И никогда ей не стану!

— Тогда давай закроем тему, а ты живи по-человечески. Слова никто не скажет злобного. Регис может сколь угодно тебя очеловечивать, но пока ты сама этого не захочешь, так и будешь оставаться опасной. В худшем случае, в какой-то момент погибнешь. Выбор за тобой.

— М-да... — протянул Золтан, насадив на кончик тесака хлеб с килькой. — И стоит это ваше противостояние ломанной тынфы? Ну, подумаешь, баба захотела когти обстругать. Вот если бы она решила кучу наложить посередь комнаты — была бы хрень.

Теперь её гнев обратился на спокойно сидящего и уплетающего бутерброд краснолюда, для которого, кажется, она была не опаснее таракана. По крайней мере, страха в нём не чувствовалось, что про себя отметил Регис, наблюдая за конфликтом, но пока не вмешиваясь.

Графит плясал с Геральта на Золтана и обратно. Она не понимала, почему её не боятся, почему к ней вроде бы с добром, но как-то с издёвкой, что ли...

К удивлению сидящих, халдей уже давно покинул заведение, отправившись за товаром, зал разорвал непривычный, диковинный — по крайней мере, ведьмак этого никогда не слышал — смех Эмиельена Региса Рогеллека Терзиеффа-Годфроя — вампира. Все покосились на него, а он, пытаясь подавить смех, заикаясь, выдавил:

— Скажи мне, старый друг! Если присмотреться к ней, Инес тебе никого не напоминает? Вспыльчивая, простая в доску и, я бы сказал, первобытная.

Скривив лицо в задумчивости, Геральт посидел немного, бросил быстрый взгляд на Инес. Всё началось с хмыканья, закончилось хохотом. Через минуту хохотали все, поняв, кого имел в виду вампир. Тень улыбки заплясала на тонких губах Инес, сотрясая клиновидный подбородок.

— А ты прав, Регис, — смеясь и охая от стука в висках, проговорил Геральт, вновь обернувшись к бруксе. — Она действительно схожа с Мильвой.

Смех длился недолго, сменившись привкусом горечи. Все находящиеся за столом прекрасно помнили Марию Барринг — искусную лучницу, равную по мастерству дриадам и эльфам — прозванную Мильвой, что в переводе со Старшей Речи — «Коршун». Девушка шла с Геральтом от самого Брокилона, где тот залечивал увечья, полученные от Вильгефорца во время Танеддского бунта. Никто из людей не мог с ней сравниться в обращении с луком, пока не нашёлся такой в замке Стигга, где прошёл последний бой между ведьмаком, его ганзой и чародеем Вильгефорцем. Тогда погибли практически все из отряда ведьмака. Мильва в том числе. По иронии судьбы, в первый и последний раз встретившись с достойным противником, девушка в самоубийственном поединке получила смертельную стрелу, убив оппонента и погибнув сама.

Смех сменился горечью утраты и воспоминаний. Друзья, забыв про конфликт, наполнили свои кубки мандрагоровым самогоном, почтили молчанием всех погибших в той жестокой кровавой мясорубке — Мильву, Кагыра Маур Дыффин аэп Кеаллаха, Ангулему — стоя выпили за упокой их душ.

Вспоминая те времена, когда Геральт не на шутку рисковал своей жизнью, спасая то, что для него было больше, чем Предназначение, он и представить себе не мог такой разномастной компании, где будут нильфгаардец, бывшая гавенкара, разбойница и вампир. Золтан, отделившийся раньше всех, записался в Добровольческую рать Махакама, а Лютик остался тогда в Боклере вместе с княгиней. Геральт представить себе не мог, что те, кто для него должны являться врагами или вообще никем, не считая барда, соберутся в сплочённую команду, пожертвуют своими жизнями ради той, кого они толком и не знали. Тот же Кагыр Маур Дыффин аэп Кеаллах, посланный за Цириллой Фионой Элен Рианнон — княжной разрушенной тогда Цинтры — вскоре влюбился в девушку. Понимая, что в силу стечения обстоятельств он не может её доставить к императору, осознавая свою участь (шибеницу, в лучшем случае), он примкнул к ведьмаку и отправился на поиски вместе с ним. Кагыр погиб от рук охотника за наградами Лео Бонарда, защищая Цири.

Вспоминая те времена, когда Геральт уже не единожды рискнул своей жизнью, добравшись до замка Стигга, где Вильгефорц лишился головы и жизни, он не мог подумать, что разбойница Ангулема, попавшая в ганзу, собственно, и нарекшая её таковой, умрёт от ран на Цириных руках.

Единственный, кто смог погибнуть и воскреснуть — это Эмиельен Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Только ему, вампиру, удалось переродиться в немного ином облике и вновь встретиться с Геральтом.

Если бы лет так двадцать назад Геральту кто-нибудь, прибывший из будущего, рассказал чрезвычайно долгую историю о его грядущих приключениях, о ганзе и тех, с кем он пройдёт весь путь от Танедда близ Темерии до замка Стигга в Эббинге... Наверное... Наверное, ведьмак бы сильно рассмеялся, покрутив пальцем у виска. Но сейчас, после всех событий времён Второй Северной войны, после событий времён Третьей Северной войны, после мистической истории с Гюнтером О’Димом (Господином Зеркалом) и Ольгердом фон Эвереком и тремя его желаниями, после не менее интересного заказа на Бестию из Боклера... Теперь, пережив всё это, начав вполне себе новую жизнь, Геральт не просто бы поверил в такие фортели судьбы, а сказал бы, что это совсем не удивительная история. Даже не сказка или легенда, а просто необыкновенная история приключений. Жаль, что не все они кончились словами: «И жили они долго и счастливо...». Увы, не все...

* * *

В дверь, окованную золочёными пластинами, настойчиво постучали. Не дожидаясь ответа, распахнув её, в проёме появился камергер Мерерид с не шибко довольной миной.

— Госпожа Йеннифэр! — с некой неприязнью начал камергер. — Его Высочество Император Нильфгаардский...

— Ближе к делу! — прервала его Йеннифэр.

Загляни камергер буквально немного пораньше, то, скорее всего, от него ничего бы не осталось. Или же до начала церемонии, квакал бы где-нибудь, пока заклятие не спадёт.

Была у Йеннифэр привычка, от которой даже у Геральта происходил некий когнитивный диссонанс. Помимо того, что чародейка красилась перед сексом, так ещё выпрыгнув из бадьи, она некоторое время расхаживала голая, давая телу возможность естественным путём обсохнуть, после чего промокала остатки влаги на коже обязательно мягким полотенцем. После этого чаще всего Йеннифэр устраивалась напротив зеркала и наводила макияж, хотя иногда для начала надевала нижнее бельё. Сегодня был тот случай, когда одевание шло позднее макияжа.

Закончив с мытьём, наведя марафет, Йеннифэр только успела надеть дорогущее нижнее бельё, на коем никогда не позволяла себе экономить, затянула корсет, расправила тунику и как раз натягивала чулки.

— Его Величество... — опять попытался Мерерид.

— Ты оглох? Ближе к делу!

— Он хочет видеть вас. Немедля!

— До церемонии ещё полно времени, — откликнулась чародейка, беря второй сетчатый чулок. — Куда такая спешка?

— Меня об этом не уведомили, — фыркнул камергер, раздражённо перебирая пальцами за спиной. — Прошу вас проследовать за мной.

— Подожди несколько минут за дверью.

— Что?! — мужчина возмущённо топнул ногой. — Что вы себе позволяете?!

— Исчезни! Живо! — фиалковые глаза сверкнули неприятным блеском.

Мерерид выругался и захлопнул за собой дверь.

— Чёртовы чародейки! — сплюнул он.

Закончив с чулками, Йеннифэр вытащила из-под кровати чёрные лакированные сапоги с высоким, выше колена, голенищем на завязках и ремешках. Ей потребовалась всего пара минут, чтобы разделаться с ними. Оценив себя в зеркале, она улыбнулась краешком рта. Остались последние штрихи.

Запах от духов моментально заполнил комнату, нежно осел на чародейке. Сирень и крыжовник. Впрочем, как всегда. Такой же неизменной была и обсидиановая звезда, прикреплённая к бархотке на шее.

Вполне уверенно семеня перед Йеннифэр, Мерерид вёл её к рабочему кабинету Эмгыра вар Эмрейса. Камергер в крайне грубой форме получил приказ привести к нему Йеннифэр из Венгерберга. От пояснений, само собой, император также грубо уклонился, пригрозив тому не совать свой любопытный нос не в своё дело.

Камергер Мерерид не первый год служил при дворе Его Величества, буквально зная по минутам распорядок дня своего владыки, его настроение и пожелания. Прекрасно знал, что он испытывает к чародеям и магам в целом — презрение. Парадоксально, но факт, при всей неприязни, Эмгыр вар Эмрейс не гнал чародеев, не жёг их на кострах и не пытал в застенках, как Радовид V Свирепый реданский. В силу лет и жизненного опыта, император умел быть и чрезмерно жестоким и прямо противоположно милосердным. Всё зависело от усердия поклона, в том или ином случае.

Что Мерерид наотрез отказывался понимать, так это почему Эмгыр вар Эмрейс позволял Йеннифэр вести себя не как слуге, а как, в некотором смысле, хозяйке, порой давая некую возможность им манипулировать? Почему Эмгыр легко идёт ей на уступки, считается с её мнением больше, чем с мнением некоторых советников? Мерериду было известно прошлое чародейки, когда та была в немилости у королей, магиков и даже в Ложе Чародеек. С чего вдруг император так проникся к Йеннифэр? Неужто во время её поисков и спасения княжны Цириллы Фионы Элен Рианнон от Дикой Охоты вместе с её отвратительным ведьмаком по имени Геральт из Ривии?

Этого камергер понимать не хотел и не собирался. То ли от личностной неприязни к нордлингам и чародеям, то ли от неприязни к конкретным личностям: чародейке и ведьмаку.

Гордо следовавшая за Мереридом Йеннифэр чеканила шаг высокими каблуками сапог, светя ровными ножками через разрезы платья. Разрез был настолько велик, что, если бы не подъюбник, чародейка могла бы без каких-либо усилий продемонстрировать кружевное бельё. Более всего её удивляло, что платье куплено не ею самой, а подарено императором. Зная его, Йеннифэр поняла, что данным подарком он не только порадовал её, но и пожелал произвести какое-то определённое впечатление на гостей банкета. Эмгыр вар Эмрейс не принимал во дворце женщин и дев в откровенных нарядах или же в платьях с вызывающими вырезами и разрезами. Почему для Йеннифэр было сделано исключение — загадка.

— Va vort! — властно махнул рукой Эмгыр камергеру, даже не успевшему раскрыть рот.

Внутри Мерерида заклокотала неистовая ярость. Его — лучшего помощника императора — выпроваживает сам император, не дав произнести ни слова, а какую-то чародейку непристойного вида, в платье, подаренном самим Эмгыром вар Эмрейсом, встречает лёгкой улыбкой и подобием доброжелательности.

Сдержав себя, камергер закрыл дверь, стараясь не хлопнуть ею со всей своей силой и ненавистью. Такие выходки Эмгыр вар Эмрейс мог простить только трём: Цирилле, Йеннифэр и Геральту.

— Проходи, не стесняйся, — Эмгыр пригласил рукою чародейку присесть на кресло, сам вставая из-за стола. — Как тебе наряд?

— Шикарный наряд, — призналась Йеннифэр, вкрадчиво улыбнувшись. — Что ты хотел от меня, ваше высочество?

— Тебе стоит запомнить, на будущее, что в присутствии дворян и иже с ними ты должна обращаться ко мне исключительно на “Вы” и по титулу, — чуть ли не в приказном тоне произнёс император. — То, что ты имеешь наглость обращаться ко мне на “Ты”, я стерплю. Но я не желаю и не потерплю нарушения субординации и протоколов от остальных, пожелавших фамильярничать, как это делаешь ты, Йеннифэр.

— Это не мои заботы, — хмыкнув, она пожала плечами.

— Цинична, как всегда, — Эмгыр скривил орлиный нос.

Император вернулся на рабочее место, сложил руки домиком и упёрся в них лбом.

— Впрочем, я тебя пригласил не для светских бесед, — сквозь “домик” показался острый взор. — Буквально через считанное время ты присягнёшь на верность Империи, возьмёшь в свои руки бразды правления Ложей. Ты получишь относительную свободу, границами которой станут жизни тех, кто остался у тебя в прошлом. Надеюсь, ты решила данный вопрос, прежде чем тебя попробуют спасти от моей “тирании”?

— Я сделала со своей стороны всё, — подалась вперёд Йеннифэр. — Но ничего не могу обещать. Также и тебе стоит помнить, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов, что при попытке лишить меня тех, кто остался в прошлом, но с которыми я буду иметь редкий контакт, ты разбудишь страшные силы. Лишить меня жизни сейчас ты тоже не можешь, прекрасно зная, кто пойдёт за меня мстить. В первую очередь, это ведьмак и твоя дочь Цири. Поверь, она не простит тебе моей смерти. Ты это прекрасно знаешь. Поэтому ты со мной так мягок и обходителен. Ты боишься. Боишься, что весь твой титанический труд, твои правды и неправды обрушатся от маленькой ошибки. Я понимаю тебя. И принимаю твои условия. Остаётся только узнать, как поживает моё условие?

Тон чародейки из Венгерберга был до зуда холоден, но и обжигал своим огнём. В такие моменты она становилась опаснее любого чудовища. Спорить с ней, играть в игры — самоубийство чистой воды. Да и её слова являлись чистейшей истинной. Эмгыр вар Эмрейс — Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов — это полностью осознавал. Прекрасно осознавал риски. Какой бы Йеннифэр не была, а надёжнее неё у него попросту не было. Ни одна из выживших чародеек, ни остальные магики не вызывали откровенного доверия, как Йеннифэр.

Впрочем, это была не единственная причина. В голове Эмгыра вар Эмрейса уже давно созрел один план. Для его полной реализации Йеннифэр подходила как нельзя лучше. Властная, умная, настырная, имеющая авторитет. А главное, она умела мыслить рационально. Именно поэтому Эмгыр пошёл на жестокий шаг: отсечь Йеннифэр от её семьи, чтобы она не теряла самообладания и нужных качеств.

— Обменявшись любезностями, — Эмгыр откинулся на правую сторону кресла, — перейдём уже к сути.

— Ты не ответил на вопрос, — прищурившись, заметила Йеннифэр.

— Не перебивай! — рыкнул на неё император. — Я отвечу на него, как только изложу мысль.

Желваки на лице Йеннифэр недобро заиграли, пальцы напряжённо перебирали друг друга.

— Итак, — начал Эмгыр вар Эмрейс, не обращая внимания на поведение Йеннифэр. — Не буду наводить тумана, поэтому говорю сразу. Как ты сама понимаешь, я не зря именно тебя, Йеннифэр, ставлю во главе Ложи чародеек. Сразу после твоего назначения Ложа станет главным и основным советом чародеев в Империи. После вашего бунта на Танедде шестьдесят седьмого года большинство чародеев погибло, часть сбежала.

— И некоторые сбежавшие через год тоже отъехали в ад, — оскалилась Йеннифэр, закидывая ногу на ногу.

— Да, некоторые погибли через год в Стигге, — медленно подтвердил Эмгыр вар Эмрейс. — Однако это не помешало некоторым выжившим по сей день чародеям, вопреки законам, но в установленных рамках, воссоздать Капитул чародеев. Жалкую пародию былого Капитула, но всё же.

Эмгыр вар Эмрейс кашлянул.

— Возвращаясь к Ложе, то ты будешь обязана прекратить их деятельность и ликвидировать Капитул, подмяв его под себя.

— А значит, и под тебя, — догадалась Йеннифэр, откидывая волосы за спину.

— Да, — Эмгыр слегка наклонил голову в знак согласия.

— Каким же это образом я должна их ликвидировать? — ядовито поинтересовалась чародейка, уже откидываясь на спинку.

— Достаточно заковать их в двимерит, — сухо ответил император. — Мне не нужна очередная резня.

— За резню благодари Вильгефорца, — фыркнула Йеннифэр. — Под твоей властной рукой он обрёл всё, что ему было нужно. По его науськиванию ты отправил Паветту в Бездну и чуть не убил Цири.

— Хватит! — взорвался Эмгыр вар Эмрейс. На его крик вбежали двое стражников.

Ни одна мышца не дёрнулась на лице чародейки. Она продолжала спокойно сидеть перед императором нога на ногу, меряя его фиалковыми глазами. Император жестом выпроводил стражников и перегнулся через стол.

— Ты ходишь по крайне тонкому льду, дорогая, — прищурившись, процедил Эмгыр вар Эмрейс. — Будь осторожна, ступая по нему, ибо он может треснуть, а под ним окажется бездна.

— Не пугай меня тем, где я побывала, император, — покачала головой Йеннифэр. — Я побывала в ней, когда искала ответы. Я прошла свой ад, по сравнению с которым то, что ты мне можешь предложить — райская прогулка по берегу моря.

Немного остыв, Эмгыр вар Эмрейс вышел из-за стола. Обойдя его, сел на край, внимательно смотря на чародейку в роскошном наряде.

— За смерть Паветты я заплатил и так высокую цену, — непривычно глухо произнёс император. — Да. Я не любил Паветту. Она была лишь предлогом, орудием для снятия проклятия. Что я буду тут это рассказывать? Ведьмак тебе наверняка поведал всю мою историю и роль Паветты. А Цири... Я действительно жалею только о мысли о женитьбе на собственной дочери. Как ты думаешь, — голос императора был непривычно человечным, — у меня есть шанс найти общий язык с Цири? Действительно она считает меня тираном, спящим и видящим, как бы поработить континент, а потом и весь мир?

— Нет, — спокойно ответила Йеннифэр. — Я считаю, что ты упустил все шансы стать достойным отцом для Цири. Так попытайся не стать в её глазах ещё и бездарным правителем. Девочка уже давно выросла, став взрослой ведьмачкой. И она знает, что твоё правление сейчас принесло куда больше добра, чем причинило зла, хотя все помнят, как твои войска обрушились на Цинтру, как во Второй войне шли по Северным Королевствам, бесчинствуя, сжигая, насилуя и убивая всё вокруг. “Огнём и Железом!” — кричали твои солдаты, врываясь в очередную крепость, город или деревню. Виноват ли ты в этом? Спорно. Ты не стоял на передовой, не видел того, что творят твои генералы. Вы тогда все мечтали рассчитаться за Содденский Холм.

Она на минуту замолчала.

— Я вообще считаю Вторую войну самой грязной войной, — докончила она. — Вы сполна рассчитались за Содден, но вновь получили под дых под Бренной.

— Если бы тогда ваши чародеи не стали науськивать своих королей...

— Чародеи науськивали своих королей? — прервав императора, Йеннифэр в голос захохотала. — Эти тупоголовые трусливые болваны сами развязали войну! Чародеи, наоборот, пытались это предотвратить или организовать провокацию по-умному. Увы, наш дражайший, гори в аду, Вильгефорцушка и тут свои ручки приложил. А вообще, он молодец! Везде сумел успеть, а, что иронично, сдох от меча какого-то ведьмака.

— Мы отклонились от темы, — похолодев, остановил чародейку Эмгыр вар Эмрейс. — Впрочем, в логике тебе не откажешь. Так вот, я не хочу ни повторения резни Танедда, ни допустить очередного Вильгефорца. Именно поэтому мне нужна ты.

— Стесняюсь спросить, — Йеннифэр скрестила руки на груди. — Чем тебе Филиппа тогда не угодила? Неужели она не смогла бы провернуть твой приказ куда более филигранно, так как у неё имеется аналогичный опыт ещё с Танедда? Или же над ней нечем манипулировать?

— Манипулировать? — приподнял бровь Эмгыр вар Эмрейс. — Ты считаешь, что я выбрал тебя, потому что мне есть чем тобой манипулировать? То есть, ты не слушала, что я тебе сказал ранее?

— Я прекрасно слышала! — пыхнула Йеннифэр, сдунув упавший на лоб локон. — Я не понимаю, почему не она?

— Поясняю для тех, кто плохо слушал, — Эмгыр вар Эмрейс тяжело выдохнул. — Она уже предала свою братию, создав Ложу. Она предала даже своего короля Визимира, заказала и своего любовничка Сигизмунда Дийкстру. Более того, её ничего не интересует, кроме собственной выгоды и, якобы, спасения магии. Филиппа ничем не отличается от тех, против кого она пошла на Танедде.

— Ошибаешься, — жёстко отрезала чародейка. — Глубоко ошибаешься. Если Филиппа не отличается от тех, против кого она пошла, то есть те, кто разительно отличаются от неё. Мне жаль, что тогда именно такие в большинстве и погибли.

— Я не стану углубляться в те времена, ибо это бессмысленно.

— Я бы так не сказала, — скривилась Йеннифэр. — Именно Танедд предопределил многие исходы.

Эмгыр вар Эмрейс скептически поморщился, но возражать не стал.

— Отвечая на все твои вопросы, начну с последнего, — Эмгыр вар Эмрейс встал напротив окна, где уже опускалась вечерняя мгла. — Я хочу, чтобы заскорузлые маги из Капитула исчезли в застенках, либо присоединились к Ложе.

— Минуточку-минуточку! — прервала Йеннифэр. — Ложа Чародеек — исключительно женское общество.

— Было шовинистически женское, станет равноправное, — жёстко отозвался император. — Теперь это Ложа Чародеев, куда вступят те, кто подчинится тебе. Остальные будут либо отпущены без права на магическую деятельность, либо отправятся в застенки. Мне нужны верные чародеи. Тебе нужны верные чародеи. Как я говорил, Ложа станет узаконенным Советом при императорском дворе. Вы получите своё отдельное имение в полумиле отсюда и охрану. И не дай вам смелости попытаться плести там сети интриг. Теперь к первому вопросу, — Эмгыр вар Эмрейс обернулся к чародейке. — Я выполнил все условия.

— Если так, то я хочу увидеться с Филиппой, дабы убедиться в этом! — Йеннифэр вскочила как подорванная.

— Боюсь, с Филиппой Эйльхарт ты больше не увидишься, — его лицо было словно каменное. — Филиппа Эйльхарт погибла при пытках в страшных муках.

— Что ты сказал? — зло зашипела Йеннифэр. — Ты же сказал, что выполнил условия!

— Всему своё время! — Эмгыр подошёл к ней вплотную. — Следуй за Мереридом. Начало церемонии задержалось. После неё ты получишь абсолютно все ответы.

Выпровоженная Йеннифэр, злая, как стая полуденниц, направлялась в главный зал, сопровождаемая камергером, где собрался весь императорский двор: генералы, офицеры, чиновники, советники. В общем, все сливки дворянского и придворного общества. Множество придворных дам, меривших Йеннифэр неприязненными взглядами, фыркали, перешёптывались с такими же дамами и своими партнёрами. Само собой, чародейку это никак не цепляло.

Потолок зала, покрытый живописной росписью, уходил ввысь, покоясь на могучих плечах атлантов, упиравшихся спинами в высоченные резные колонны, которые, в свою очередь, имели между собой алебастровые, на вид невесомые, арки с резными архивольтами. Множество настенных светильников и четыре люстры, подвешенные внушительными цепями. Мраморный пол выложен из плит чёрного и золотого цвета. Большие аркообразные окна из разноцветного стекла представляли собой причудливые мозаики, создающие в солнечные дни затейливый цветастый калейдоскоп. В небольших галерейках стены были увешаны батальными полотнами и гобеленами, портретами различных государственных деятелей, на высоких постаментах стояли бюсты императоров. Помимо этого, на стойках покоились доспехи нильфгаардской армии за различные годы. С колонн свисало огромное множество чёрных знамён с золотым солнцем.

Всё это выглядело изумительно и в то же время слегка нелепо. Большинство дворцов нильфгаардской империи, да и не только Нильфгаарда, базировались на древней эльфской цивилизации, а их архитектура положила основу современному миру. Хоть величественный, даже можно сказать эпохальный, Императорский дворец был выстроен по башенно-купольной системе с обилием арочных пролётов, из-за чего столицу именуют не иначе как Городом Золотых Башен, изнутри чувствовался дух эльфов. Впрочем, как это уже было сказано, это касалось не только дворца и Нильфгаарда в целом, но эльфская цивилизация прослеживалась практически по всей территории континента, а множество древних руин вполне ясно напоминало о том, кто изначально жил в этом мире и этих землях.

Основную часть зала сейчас занимали выставленные подковой столы с различными яствами и напитками. Как бы то ни было, а главным украшением зала был и остаётся величественный императорский трон тёмного дерева, обшитый чёрной кожей с вышитым на спинке золотым орнаментом солнца. Сам трон стоял на возвышении в две ступени. На нём восседал Эмгыр вар Эмрейс, водрузивший на голову императорскую корону, а его левое плечо покрыла мантия, подбитая мехом.

— Meisters Yennifer o Wengerberg! — представил собравшимся чародейку Мерерид, вставая рядом с императором.

С гордо поднятой головой Йеннифэр приблизилась к Эмгыру вар Эмрейсу и проделала вполне уважительный книксен. Император одобрительно кивнул, поднялся с трона. Сойдя с приступка, император жестом отдал приказ камергеру, и тот незамедлительно развернул внушительный свиток и откашлялся.

— «Его Императорское Величество, светлейший Эмгыр вар Эмрейс, Deithwen Addan yn Carn aep Morvudd, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов, присваивает госпоже Йеннифэр — великой чародейке из Венгерберга — титул Баронессы. Также, оной Йеннифэр, далее — Её Милость — присваивается государственный чин Главного советника при его Императорском Величестве в Высшем Императорском Совете Чародеев, ранее именуемом Ложа Чародеек, и дарует Её Милости госпоже Йеннифэр имение Дун Ффлам. Таким образом, Йеннифэр из Венгерберга отныне является полноправной дворянкой, членом Совета Министров при императоре». — Камергер опустил свиток и обратился напрямую к Йеннифэр: — Преклоните колено, дабы принять присягу, госпожа!

Йеннифэр с неявным энтузиазмом и удивлением опустилась на одно колено, всячески не давая полам платья нагло сползать. Преклонила голову перед нависшим над ней императором.

— Клянёшься ли ты в верности, Йеннифэр из Венгерберга? — холодно спросил Эмгыр вар Эмрейс.

— Я, Йеннифэр из Венгерберга, торжественно клянусь перед Вами, Ваше Императорское Величество Эмгыр вар Эмрейс, Deithwen Addan yn Carn aep Morvudd, Белое Пламя, Пляшущее на Курганах Врагов, и перед всеми собравшимися, что обязуюсь верно служить Вам и Империи, пока смерть не заберёт мою жизнь или вы не освободите меня от службы.

Она поцеловала золотой перстень с солнцем на протянутой императорской руке.

В какой-то момент её захлестнуло отвращение и чувство униженности. Чёрт возьми! Она преклонила колено перед тем, кто должен это делать перед ней! Это Эмгыр вар Эмрейс обязан за многое, как ей, так и, в большей степени, ведьмаку, который практически самолично вернул тому право на престол, должен преклонить перед ними колено. За спасение его дочери, в конце концов. Но нет! Таким унижением страдает именно она — Йеннифэр. Сказать, что это ударило по её самолюбию — ничего не сказать.

Угомонив внутреннюю бурю, чародейка по повелению императора поднялась с колена, ожидая дальнейших действий. А и осталось их негусто. Ей вручили свиток с императорским указом на владение имением Дун Ффлам, что, как и говорил Эмгыр, всего в полумиле от Императорского дворца. Вручили перстень, отличающий её как члена Совета министров. Вручили указ о передаче в её руки бывшей Ложи, а ныне, как его назвали, Высшего Императорского Совета чародеев.

Как только с официальной частью церемонии и протоколами было покончено, камергер хлопнул в ладоши. Музыка полилась неостановимым потоком горного водопада, моментально заполнив всё пространство. Придворные, военные, члены совета и министры, сопровождаемые дамами и барышнями различных возрастов и вида, наконец, покинули тесную галерейку за колоннами с полотнами и гобеленами. Кто-то пустился в пляс. Кто-то накинулся на яства, запивая их вином. Началось время бала в честь очередного светского события. И, как понимала Йеннифэр, явно не про её честь.

Немного расслабившись после официальности и дворцовых протоколов, Йеннифэр, взяв наполненный вином фужер, укрылась в тени колонны под батальным полотном, изображающим битву за Альдерсбергов Второй Северной Войны. Неудивительно, что там была изображена именно первая битва, в которой нордлинги — народы Королевств Севера — потерпели поражение. Во второй битве поражение ожидало уже нильфгаардцев. Йеннифэр усмехнулась. Ни один правитель не желает увековечивать свои поражения в полотнах, помня о них только на бумагах в качестве расписки за утраченные территории и сводках о потерях.

Её размышления прервал молодой лакей, одетый в графитовую ливрею. Он учтиво поклонился.

— Госпожа Йеннифэр, — заговорил он баритоном. — С вами желает говорить Его Императорское Величество.

— Я удивлена, — Йеннифэр так обольстительно улыбнулась, что щеки лакея стали пунцовыми. — Неужто камергер отказался вновь меня побеспокоить?

— Не могу знать, госпожа, — смутился лакей, раскланиваясь.

Молча поблагодарив лакея, Йеннифэр продефилировала по ковровой дорожке галерейки туда, куда тот указал. Встречавшиеся ей на пути люди с некой брезгливостью уступали ей дорогу, не искушая судьбу перед, как им казалось, новой фавориткой императора.

Их было трое. Укрывшись от многочисленных глаз гостей, придворных и даже гвардейцев, они стояли в тени колонн, о чём-то беседуя. Судя по скудной и сдержанной жестикуляции, диалог вели двое: Эмгыр вар Эмрейс и статный мужчина, стоящий спиной к Йеннифэр, в дорогом дублете с баской. Третьей была брюнетка в атласном платье цвета охры с глубоким вызывающим декольте. Первое, что бросалось в глаза — странное, даже неестественное лицо. Нет, дело было не в красоте или уродстве лица — оно было прекрасно — но в его выражении.

Подходя ближе и всматриваясь в лицо женщины, Йеннифэр показалось, что она знает её, причём давно. Звезда на бархотке дрогнула, полыхнула обсидиановым светом, известив о сильной магической ауре. Подойдя ещё ближе, Йеннифэр отметила верхнюю часть лица, в особенности глаза. Большие, голубые, но какие-то не слишком живые. Что-то подобное ей приходилось уже видеть несколько лет назад. Фантом. К подобной сложной магии когда-то прибегли с одной девушкой — Лидией ван Бредевоорт — талантливой адепткой магии, художницей, помощницей Вильгефорца. Бедная девушка в результате неудачного магического эксперимента лишилась нижней части лица. Дабы не шокировать окружающих, ей наложили иллюзию, из-за чего лицо казалось цельным. Сложный фантом. Увы, девушка потеряла возможность нормально разговаривать, общаясь исключительно телепатически.

Поравнявшись с ними, Йеннифэр кашлянула. Все тут же обратили внимание на неё.

Статным мужчиной оказался тот, кого она никак не ожидала ещё когда-нибудь встретить. Чародей Истредд. Некогда её любовник, на которого Йеннифэр чуть не променяла Геральта из Ривии. И вот сейчас, глядя на этого, ничуть не изменившегося мужчину, она не знала, то ли радоваться, то ли нет, а воспоминания осколком льда резанули в грудной клетке, сжали и вывернули сердце. Однако гордость не позволила сейчас ей расклеиться и показать свою слабость. Она учтивым поклоном поприветствовала всех разом.

— Ваше Величество, — Йеннифэр решила не тянуть, — я выполнила все протоколы и ожидаю ответов.

— Кажется, я тебя кое о чём предупреждал, Йеннифэр, — глаза императора остудили пыл чародейки. — Но об этом позже. Как я и говорил, я держу слово. Думаю, мне стоит оставить вас.

Сложив руки за спиной и гордо вскинув голову, Эмгыр вар Эмрейс направился в зал к заждавшимся и немного заскучавшим гостям.

— Ну, здравствуй, дорогая, или как тебя теперь величают, Ваша Милость, Йеннифэр, — Истредд учтиво поклонился, попытался поцеловать руку.

— И ты здрав будь, Истредд, — съязвила Йеннифэр, отдёрнув нежно взятое запястье из рук чародея.

— Ничуть не изменилась, — вздохнул чародей. — Всё такая же циничная и холодная, как осколок льда.

Йеннифэр ядовито фыркнула, пожимая плечами.

— Может, представишь нас, Истредд? — полюбопытствовала чародейка, глядя на женщину с неестественным лицом.

— Ах, да... Как это я так пропустил?.. — засуетился чародей, и Йеннифэр сделала ещё одну заметку про себя, что, несмотря на прошедшие годы, Истредд по сей день влюблён в неё и теряется всякий раз, когда она находится ближе пятидесяти шагов. — Знакомься, Йенна! Это госпожа Мартрия Илумглес, графиня из Виковаро.

— Что-то я не помню там такого рода — Илумглес, — чародейка недоверчиво склонила голову. — Где ты с ней познакомился?

— Ну-у... — окончательно скуксился Истредд, почесав шею.

— Не юли, Валь! — цыкнула на старого любовника Йеннифэр. — Мы не подростки, чтобы играть в игрушки. Тем более, император дал чётко понять, что нужное мне таится у вас. Не стоит тратить моё время.

Наверное, Йеннифэр впервые увидела Валя, которого знают исключительно под псевдонимом Истредд из Аэдд Гинваэля, таким, будто это не чародей с многолетним, почти вековым стажем, а какой-то студент-первокурсник из Бан Арда. Он попытался что-то выдавить, но инициативу сама и бесповоротно взяла в свои руки графиня Мартрия Илумглес из Виковаро.

— Ты права, Йеннифэр, — низким голосом вмешалась Мартрия Илумглес. — Хватит играть в игрушки. Мы не пубертатные подростки, а уже очень даже взрослые люди.

В этот момент Йеннифэр была готова поклясться, что знает эту женщину. Даже смело предположила. Как ни странно, она была права.

— Йенна, — глаза Мартрии Илумглес были как у мертвеца, — не притворяйся, будто ты не учуяла магию. Ты же почувствовала, как твоя звезда дрогнула и блеснула. Да, это фантом, как ты догадалась.

— Филиппа? — слегка изумилась Йеннифэр. — Хотя, мало удивительного. У меня только один вопрос: как?

— Эмгыр вар Эмрейс исполнил твою просьбу, как и обещал, — скривила губы Мартрия “Филиппа” Илумглес. — Я получаю свободу, а ты занимаешь моё место в Ложе. Вот только Свобода оказалась не той, на что можно было рассчитывать. По всем протоколам допроса, некрологу и прочей бумажной волоките имперской канцелярии и судебной системы, Филиппа Эйльхарт из Третогора скончалась от увечий в тайных подземельях имперской тюрьмы сегодня утром за подготовку государственного переворота. Мальчик! — она подозвала служку, разносившего вино. Взяв фужер, она продолжила: — И, чтобы ты не задавала глупых очевиднейших вопросов, отвечу сразу: освободили меня ближе к вечеру, как ты ушла. Ну как освободили... Меня ещё пару раз пустили по кругу, потом, по приказу камергера, чтоб у него кадык засох, специально не торопившего этих уродов, меня отмыли, отчистили, выдали новую одежду. Потом я попала на стол к Истредду и Цинтии, этой нильфгаардкой сучке, чародейке-шпионке, которая обвела меня вокруг пальца. Тварь! Ой, простите, я отвлеклась, — Филиппа выдержала театральную паузу. — Потом полиморфия, накладывание фантома. Мне теперь даже представить страшно, как допплеры могут изменять полностью свою внешность, если я прошла лишь четверть того, что испытывают они. Меня и сейчас слегка мутит. Хотя это, возможно, и из-за чудо-браслетов.

— Чудо-браслетов? — переспросила Йеннифэр.

Мартрия Илумглес подтянула рукава. На запястьях красовались два изумительной работы браслета с чернением. Инкрустированные хризолиты весело заиграли в свете свечей. Замки находятся не сразу, лишь если приглядеться. Еле заметные замочные скважинки скрывались под изящными накладками. В этот момент всё становилось на свои места. Браслеты были не чем иным, как украшенными и более аккуратными кандалами без цепей.

— Нравятся? — иронично похвасталась графиня из Виковаро. — Да-да, дорогая. Это двимеритовые кандалы. Император запретил мне пользоваться магией. Похоронив Филиппу Эйльхарт, Эмгыр сделал из меня графиню Виковарскую, Её Светлость, Мартрию Илумглес.

— У него на тебя какие-то планы? — приподняла бровь Йеннифэр.

— Сама хотела бы знать, — беззаботно бросила Мартрия Илумглес. — Честно, мне всё равно. Теперь судьба магии, континента, империи и не только этого, зависит исключительно от тебя. Я благодарна тебе, Йенна, что ты освободила меня от пыток, но честно, я не знаю, лучше оно нынешнего положения или хуже.

— Зато тебя не пытают, не трахают прикованную, не боясь за это отхватить, — сочувственно заметила Йеннифэр. — Худо-бедно, ты на свободе, а не в затхлом подземелье.

— Вот, как советница императора, предложи ему улучшить условия пребывания заключённых, — с издёвкой усмехнулась Мартрия Илумглес, поправляя лиф. — То-то он удивится.

— Ну а ты, Истредд, — обратилась к бывшему любовнику чародейка, — чего замолчал? Что ты расскажешь? Не стесняйся! Все свои! — на её лице вновь появилась ядовитая ухмылка. — Как жил? Обзавелся кем, или так и прозябаешь в гордом одиночестве?

— Зря ты так, Йенна, — укоризненно покачал головой Истредд. — Как ты тогда покинула Аэдд Гинваэль, оставив нас с Геральтом у разбитого корыта, я долго там ещё прожил. Покинул город после бунта на Танедде, из-за некоторых разногласий с войтом на этой почве. Не буду вдаваться в подробности, где столько скрывался, но люди Эмгыра нашли меня в Нойнройте. Я занимался там врачеванием. Мне сделали предложение, от которого я не смог отказаться.

— Догадываюсь, какое, — фыркнула Йеннифэр. — Огорчу сразу: на мою благосклонность и поросшие бурым мхом чувства можешь не рассчитывать! Вон, — она кивнула в сторону Мартрии Илумглес, — её шпиль, к ней клейся.

Графиня из Виковаро аж краской залилась от гнева.

— Тебе не кажется, что твой язык ещё более ядовит, чем яд тайпана? — опередил графиню чародей. — Я ничего тебе не сделал. Я тебя столько лет не видел и не трогал. Ты выбрала Геральта, столько времени провела с ним. Теперь он в прошлом. Надо...

— Заткнись, Истредд! — Йеннифэр схватила его за отвёрнутый ворот кафтана. — Я сама решу, что мне надо и что осталось в прошлом. Если Эмгыр приставил тебя ко мне, чтобы шпионить или присматривать, то можешь ему передать, что это не стоит того, — она отпустила ворот, но сунула указательный палец Истредду под нос, ее рука дрожала от гнева. — Не попадайся мне на глаза лишний раз, Валь. Я так поняла, Эмгыр включил тебя в Совет. Прекрасно! На наш совет — милости просим. На большее не рассчитывай!

— Тут есть загвоздка, — Истредд стал будто высеченным из камня. — Эмгыр приказал мне жить с тобой в новом имении.

— Ты же всё это время жил где-то? Вот и продолжай дальше там жить! — она резко обратилась к Мартрии Илумглес: — Прости, Филиппа, за весь этот балаган. Я действительно рада, что ты жива. А теперь, прошу меня извинить, но я откланиваюсь.

— Йенна!

— Нет, Валь! Попросись к графине!

Последние слова чародейке бросила через плечо, закидывая волосы за спину и отбивая каблуками шаг.

Вечерний прохладный воздух слегка успокоил Йеннифэр, остудил её мысли, проветрил голову. Она плотнее укуталась в шаль. Слегка подувший озорной ветерок потрепал полы платья, нагло заглянул в подъюбник, из-за чего Йеннифэр моментально покрылась гусиной кожей, весело прошёлся в вороньего крыла локонах. Чародейка быстро ему наскучила, и он побежал дальше по мощённой булыжником дороге, подхватывая листья и пыль, взвил ввысь, затанцевал в кронах деревьев так, что те раздражённо заскрипели, шелестя ветвями.

Небо было ясным, хотя где-то на севере слышались глухие раскаты грома, тянуло приближающимся ливнем. Не было ни звёзд, ни луны, к которым она так привыкла в солнечном Боклере, когда сидела, обнявшись с Геральтом возле дома. Молча, не нарушая пения цикад, стрекотания сверчков, наблюдая, как постепенно вдалеке гаснут окна княжеского дворца. Йеннифэр смахнула слезу.

Имение Дун Ффлам встретило её каменно-кованным ансамблем высокого забора с частыми заострёнными зазубренными пиками. На двух пролётах из витиеватых кованых штакетин, что по обе стороны массивных ворот, красовался гербовый щит — остроконечный треугольник, поделённый листовидным делением. На гербе красовался рвущийся к небу феникс, а по бокам щит поддерживали ещё два феникса в профиль. Сами глухие двухстворчатые с калиткой ворота выполнены из массива и окованы металлом. Сверху их украшала новенькая арка.

Калитка оказалась не заперта. К ней тут же подошёл статный мужчина, представился дворецким, доложил, что её вещи уже в её покоях. Йеннифэр скромно поблагодарила дворецкого. Осмотрелась.

Через пролёты забора уже было видно, что за ними находится, но войдя на территорию своего нового имения, Йеннифэр поистине подивилась увиденному. Прямо от ворот к крыльцу резного дерева вела дорожка из идеально отшлифованного камня, проходящая по цветочному тоннелю. Посередине дорожки лежал перекрёсток с фонтанчиком в виде трёх рыбок, плюющихся водой. Расходящиеся от него тропинки приглашали в сады. Слева виднелась беседка, а справа расположились мраморные столик и скамейки, чуть поодаль виднелась добротная теплица. Живые изгороди из пузыреплодника расходились полукругом практически сразу от тоннеля. И много, много зелени, даже несмотря на конец августа. Яблоневое, грушевое, сливовое и вишнёвое деревья, ухоженные и подстриженные, увешаны своими богатыми плодами. Ни одного плода не валялось на земле, а значит, местный садовник за этим неустанно следит.

— В этом году потрясающий урожай, Ваша Милость, — как бы между делом поведал дворецкий. — Арепо — ваш садовник только сегодня собрал корзину вишни и сливы, а вчера почти два ведра яблок и груш. Ваша кухарка мадам Цветана только недавно закончила с вареньем и прочими вкусностями.

Йеннифэр, дабы не показаться невежливой, молча улыбнулась мужчине.

Помимо огромного количества посаженных в ряд фруктово-ягодных деревьев, следуя изгибам забора и живой изгороди, словно императорские солдаты на посту, были поочерёдно высаженные, ровно подстриженные, туи, пихты и глицинии. Всё это представляло собой неестественной красоты сочетания цветов и сортов.

Сад садом, а главной достопримечательностью всё же оставалось само недавно отреставрированное имение. Двухэтажное здание с мансардой. Небольшие окна на первом этаже, несколько копьевидных окон на втором. Целый оконный блок выходил прямо на балкон с балюстрадой во всю длину дома, покоящегося на шести колоннах, из-за чего создавалось впечатление, что первый этаж более утоплен, чем второй. Сами окна с импостами и поперечинами сверху украшены фризами с фестонами и гирляндами, разделялись между собой пилястрами.

Изнутри имение было так же богато, как и снаружи. Пол, лестницы, перила, даже мебель, подобранная под общий тон, были сделаны из красного дерева. Множество бордовых штор, украшенных ламбрекенами, подхватами и гардинами.

Увы, сил рассматривать дом изнутри у Йеннифэр уже не хватало. Сказалась какая-то неимоверная усталость. Добредя до собственных покоев, выдержанных в том же стиле, она практически в беспамятстве упала на мягкую кровать с балдахином. Ей уже было не до таких мелочей, как трюмо, книжные тумбы, резные шкафы, полки, тумбочки и весь её будуар. Она даже не обратила внимания на аккуратно сложенные собственные вещи: треноги, сундуки и множество торб. Глаза закрылись сами собой. Дальше были только сны.

Могла ли измученная, надорванная Йеннифэр, заснувшая как младенец, не то, что знать... предположить, как сложатся многие судьбы, не считая её собственную? Могла ли она предположить, что станется с Филиппой Эйльхарт, Третогорской чародейкой, гордой и высокомерной, униженной и похороненной, ставшей графиней Мартрией Илумглес из Виковаро? Увы, не могла. А может, она боялась предположить?

После встречи в императорском дворце, где Филиппу Эйльхарт представили как Мартрию Илумглес, графиню из Виковаро, Йеннифэр встретилась с ней ещё два раза в течение пары недель. Потом бывшую чародейку сослали в Дарн Рован. Не прошло и полумесяца, как случилось то, чего не предвидели, но ожидать стоило — Мартрия Илумглес, то есть, Филиппа Эйльхарт, бежала. По итогам следствия не было выявлено ни единого случая помощи со стороны третьих лиц. Она просто каким-то образом избавилась от двимеритовых браслетов, затем телепортировалась, как ей казалось, на свободу.

Да, она действительно оказалась на свободе, но там, где ей появляться было ни в коем случае нельзя — в Третогоре. Буквально сразу она была схвачена людьми Виллимера, или Вильмериуса. Именно он, ярый жрец-ненавистник, провозгласил Великую Охоту на Ведьм, где погибли и ещё погибнут десятки чародеев, и сотни, а то и тысячи нелюдей.

Филиппа Эйльхарт, чувствовавшая себя униженной, рвалась на волю в поисках глупой свободы, презрев благосклонность Эмгыра вар Эмрейса, посчитав Дарт Рован тюрьмой, а не местом для вполне комфортного отбывания наказания, о коем осуждённые за измену могли только мечтать. Иронично, но гордость привела Филиппу Эйльхарт прямиком в лапы палачей-фанатиков. Как затем её пытали, увечили и издевались, так над ней не измывались в нильфгаардских застенках. К сожалению, гордыня не позволила ей признать, что императорские палачи и рядом не стояли с религиозными фанатиками, а изощрённость последних переходила все мыслимые и немыслимые рамки пыточного ремесла. Та же гордыня не позволила бывшей чародейке признать, что не имеющая смысла выходка мало того не стоит и овчинной выделки, так она эгоистично забыла то, чем ради неё пожертвовала Йеннифэр. Не узнает она, как из-за этого пострадали Истредд и Цинтия, занимавшиеся магическим изменением её внешности. Если бы не Йеннифэр, быть тем посаженными на кол, либо сожжёнными заживо.

С другой стороны, через годы будет написана целая книга с очень длинным названием: «Житие святой Филиппы Мученицы из Mons Calvus, в старину писарями мученическими писанное, в Третогорском Требнике собранное, от многих святых отцов позаимствованное, кои ее в писаниях своих восславляют», а саму Филиппу Эйльхарт причислят к лику святых.

Йеннифэр не могла ещё знать, как умрёт Третогорская чародейка, бывшая советница королей Редании Визимира II и Радовида V, основательница Ложи Чародеек. Поэтому тихо спала, обняв мягкую подушку, укрывшись краем покрывала, на котором и уснула. Она спала, и ничто её не беспокоило. Лишь заструились слёзы по щекам сквозь сон, в котором она видела Геральта и Цири — её возлюбленного и её приёмную дочь. Она спала, тихо плача.

* * *

Как говорят в народе: «Беда не приходит одна, а значит, открывай ворота». Ближе к вечеру в «Хамелеон» с двумя стражниками завалился гонец и вручил Золтану Хиваю повестку в суд на следующее утро. Ох и сквернословил же от сей новости краснолюд, аж бутылки с горшками трескаться начали. Но что поделать, идти надо. Не явишься — без суда на шибеницу, как нелюдя.

В суд отправились сам Золтан, Лютик, Геральт и Регис. Брукса Инес отказалась идти, правда, её никто и не приглашал, а Цири уехала. Поутру в «Хамелеон» заехал, кто бы вы думали? Эскель — ведьмак и брат Геральта по школе Волка. Он перед началом зимовки решил подзаработать деньжат и перезимовать в Назаире, как раз в той стороне подвернулся очень неплохой заказ на кокатрикса. Платили по-царски, хватит на безбедное существование до середины весны. На вопрос, почему Эскель не хочет по старинке переждать зиму в Каэр Морхене, тот резонно заметил, что без Ламберта и Весемира там одному тоскливо, да и делать нечего. Бывшая крепость ведьмаков, пережившая самые различные разрушительные и природные катаклизмы, в том числе и Дикую Охоту, уже была практически не пригодна для жилья. Каэр Морхен постепенно уходит в лета.

Рассказал про Ламберта — такого же ведьмака, как и они. Живёт тот припеваючи где-то в Назаире вместе с чародейкой Кейрой Мец. Эскель как раз подумывает о том, чтобы разыскать их и заехать к старому другу. Недолго думая, Цири напрашивается к Эскелю в напарницы.

— Ну, решай, Геральт, — тогда Эскель обратился к брату. — Отпустишь нашу Цири со мной?

— Она уже взрослая девочка, Эскель, — немного подумав, ответил ведьмак. — Как она решит, так и будет.

На том и порешили.

— Геральт, — она удерживала свою Келпи за поводья, — я приеду в Боклер сразу после Саовины. Обещаю! Ну, не грусти! Тебе не идёт грустная мина!

— Постараюсь, — Геральт прижал к себе Цири и, как велела Йеннифэр, поцеловал её в лоб. — Постарайся не наделать глупостей и не подставляться. Я люблю тебя, Цири!

Выехав за ворота, Цири остановила кобылу, та встала на дыбы. Девушка удержала поводья и на гарцующей лошади эффектно помахала рукой, и тут же с места бросилась в карьер, догоняя Эскеля.

Для Цири очередное путешествие, да ещё и с Эскелем, наверное, было лучшее, что могло представиться, дабы та смогла легче пережить внезапную утрату Йеннифэр. Если бы не оставшиеся дела, Геральт махнул бы с ними, но, увы...

Геральт тяжело вздохнул.

В зале суда собралось куча народу, и стоял такой гвалт, что за голову схватился даже Регис. Все желали посмотреть суд над краснолюдом, обвинённым в разбое и ограблении сына бургомистра Новиграда Роланда Бувьюера. А и правду говорят, что нет хуже врага, чем родной сосед. Для жителей Вольного города таким соседом всегда были нелюди: краснолюды, низушки и эльфы, не говоря уже о чародеях, травниках и целителях, обвиняемых в колдовстве и сразу отправляющихся на костёр. С последней войны костры в Новиграде стали вполне привычным явлением. Неважно, виновен тот, кто сгорит, или нет. Главное — представление для черни, пламенные речи церковных глашатаев и работа палачей. Вся эта бессмысленная вражда и ненависть людей к нелюдям всячески жарко подогревалась Церковью Вечного Огня, иерархом и последователями Охотников за ведьмами, такими, как Виллимер. Этот жрец разработал целую псевдонауку, как выявлять чародеев и магов. В его проповедях он призывал уничтожать всех нелюдей якобы в благих целях. А по факту, всё это лживые речи сумасшедшего и расиста.

Судебный процесс вели трое. Судья Францис Доллас, по правую руку от него восседал иерарх новиградский Жарнэ Вилльямс, а по левую — Роланд Бувьер. По закону, Роланда Бувьера должны были переизбрать на другого помощника судьи, учитывая, что Роланд ой как заинтересован в решении суда по делу его сына. Но когда ты являешься первым лицом после иерарха, когда ты водишь дружбу с самим иерархом, когда в твоих руках власть и закон — ты можешь делать всё, что заблагорассудится. Главное — помнить, что последнее слово за иерархом.

Заявитель Фабьен Бувьер, только завидев Золтана, входящего в зал суда, начал орать на него, что тот, мол, разбойник, харя краснолюдская, и что его повесят или, лучше сожгут. Эх, как хотелось Золтану прописать этому подонку с золотой ложкой в заднице в наглую морду, но пришлось сдержаться. Лишний раз провоцировать собравшуюся челядь не стоило. В принципе, к нему в городе относились вполне дружелюбно. Слова поганого не скажут, помогут, подскажут. Да и сам Золтан в долгу не оставался.

К слову, сам Фабьен Бувьер выглядел не лучшим образом. Кто-то от души набил ему лицо. Два сливовых фингала размером с апельсин светились, как две зажжённые лучины, губа припухла, рот, казалось, слегла скривлён. Если бы не шляпа с плюмажем и большими полями, то тень не смогла бы скрыть всю эту красоту. Золтан даже в глубине души позавидовал, что кому-то повезло начистить рожу этому уроду, а не ему самому.

Судейский молот трижды грохнул о стол, возвещая о начале судебного процесса. Заявитель и ответчик вышли к трибунам. Тут-то и разгорелись нешуточные страсти. Дело чуть не дошло до драки. Впрочем, обо всём по порядку.

— Значит, — нахмурился Францис Доллас, дослушав обвинения Фабьена Бувьера, — вы утверждаете, господин заявитель, что господин Золтан Хивай, он же ответчик, предложил вам сыграть с ним в карты? Когда он всё проиграл, то из нежелания платить избил вас со своими товарищами-краснолюдами дубинками и насильно заставил вас подписать бумаги на городские бани в Новиграде, а также на свой счёт в банке Вимме Вивальди на сумму в двадцать пять тысяч шестьсот сорок пять крон? Так?

— Да, ваша честь! — нахально подтвердил Фабьен Бувьер, театрально потирая якобы отбитый бок.

Золтан еле сдержался, чтобы по-настоящему не пройтись своими могучими кулаками по Фабьену за такую наглую ложь.

— Итак, господин ответчик, — судья обратился к Золтану Хиваю, поправляя парик, — мы выслушали господина заявителя. Хотелось бы услышать вашу версию случившегося.

— Как прикажете, ваша честь, — сдерживая эмоции, Золтан взобрался на табурет и облокотился на трибуну. — Мне рассказывать подлиннее или покороче?

— По делу.

— Как прикажете, ваша честь, — повторил Золтан, громко кашлянув. — Всего неделю тому назад оного месяца августа я возвращался из Туссента обратно в Новиград. По пути я заехал в Вызиму и там остановился в трактире «Новой Наракорт».

— По какому поводу вы ездили в Туссент и зачем заезжали в Вызиму? — прищурился судья.

Золтан ещё раз кашлянул. В эту минуту Геральт сильно напрягся. Нет, не из-за друга, а из-за того, что его медальон дрогнул на груди. Он покосился на сидящего рядом с ним Региса, и, судя по его виду, Геральт смекнул, что вампир всячески помогает Золтану правильно подбирать слова, дабы тот не сболтнул чего лишнего.

Тем временем, Золтан продолжал:

— В Туссент, ваша честь, я ездил, дабы заказать пару десятков бочек вина для нашего заведения «Хамелеон», — честно признался Золтан с каменным лицом. — В Вызиму заезжал для ночлега.

— Какого вина? — поинтересовался судья.

— Три бочки Эст-Эста, пять Фьорано, двенадцать Сансретур Шардоне.

— Хм, — задумался судья, переглянувшись с Вилльямсом и Бувьером. — В общей сумме около двух с половиной тысяч новиградских крон. Недурно!

Рванувшегося от возмущения Лютика Геральт схватил за руки и строго посмотрел ему в глаза. Лютик тут же остудил свой пыл.

— Наше заведение, — гордо заявил Золтан, — может позволить себе закупку дорогого вина, пива и водки, а не дешёвого пойла. Многие, кто сидит сейчас в зале, частые посетители "Хамелеона", — он обернулся к сидящим в зале. — Скажите, люди! Плохо ли вас кормят и поят в "Хамелеоне"? Обманывали ли вас когда-нибудь в нашем заведении? Уходили ли вы хоть раз разочарованными?

По толпе пробежали одобрительные возгласы. Но Фабьер тут же начал кричать своё.

— Я протестую, ваша честь! — закричал он. — Он пытается оправдаться с помощью толпы, хотя это не имеет никакого отношения к делу. Он пытается ввести вас в заблуждение, господин судья!

— Протест принимается, — стукнул молотком Францис Доллас. — А вы, господин ответчик, не разыгрывайте спектакль.

— Как прикажете, ваша честь, — усмехнулся Золтан. — Ну, в общем, осел я в Новом Наракорте...

По ухабистой дороге кибитка, запряжённая двумя добрым гнедо-пегими кобылками, качалась и скрипела, будто несмазанная, убаюкивая сидящего на козлах Золтана Хивая, лениво подёргивающего поводья. Ещё трое его товарищей, ветеранов, с которыми он прошёл всю Вторую Северную войну в составе Махакамской добровольческой рати, Ярпен Зигрин, Деннис Кранмер и Мунро Бруйс вовсю храпели в палатке в обнимку с тремя закупленными бочками туссентского вина, заставляя свои пышные усы забавно трепыхаться от храпа. Золтан Хивай сладко зевнул, встрепенулся, пытаясь себя взбодрить. Ничего не вышло.

Ночь застала их раньше, чем они рассчитывали — в двадцати милях от Вызимы. Ночевать где-то на обочине, в лесу или чистом поле желания не возникало. Заезжать на какой-нибудь постоялый деревенский двор тоже как-то не сильно душу радовало. Первое связано с тем, что три Северные войны наплодили большее количество чудовищ, чем само Сопряжение Сфер. Причём эти чудовища куда страшнее виверны или бруксы. Эти чудовища — бандиты, разбойники, дезертиры. Самое поганое — ганзы, насчитывающие у себя в ружье немалым от ста до трёхсот таких подонков, учиняющих беззаконие и террор. Эх, сколько достойных парней-добровольцев и солдат полегло от их мечей, стрел, болтов при нападении этих ганз. Сколько бойцов Нильфгаарда, Темерии, Редании и остальных королевств сложили свои головы в вооружённых столкновениях и при штурмах их баз. По закону подлости, ганзы всегда вооружены лучше, чем любая регулярная армия, питаются куда лучше, базы чаще всего устроены в заброшенных крепостях и отлично подготовлены к долговременным осадам. А сколько пострадало деревень, сёл? Сколько погибло мужиков с вилами в руках и в одних трусах против хорошо экипированных бандитов? Сколько женщин, девок попорчено этими сучьими детьми? Что уж говорить о путниках и, не дай боги, одиноких? Да, Золтан находился под надёжной охраной его лучших товарищей, стоявшими с ним плечом к плечу в битвах при Мариборе, Майене и Бренной. Но что они, четверо краснолюдов-ветеранов, в простеньких стёганках с парой топоров, дубин и одной секирой против хорошо экипированных, подготовленных по всем законам армии ублюдков?

Вторая причина лежала ещё более на поверхности. Извечная неприязнь людей к нелюдям. Каждый искал повода спровоцировать нелюдя, чтобы потом подставить или того хуже, выпустить тому кишки. Могли просто обобрать, избить, вышвырнуть за ограду. Этому способствовали различные факторы. Самый банальный это обычное нежелание людей воспринимать того, кто отличается от них формой ушей, ростом или комплекцией. А вот ещё один фактор спровоцировали сами нелюди. Например, скоя’таэли, или Белки, — банды, состоящие целиком и полностью из эльфов, а уже к ним присоединялись некоторые краснолюды и низушки. Сейчас о “белках” практически не слышно, но в своё время они сильно попортили жизнь людям. Последующие факторы чисто политические и религиозные.

Ещё раз сильно зевнув с неприятным хрустом челюсти, Золтан сплюнул на дорогу, яростно выругался и хлестнул поводьями по лошадиным спинам. Те недовольно зафыркали, мотая головами, но шагу прибавили.

В Вызиме к тому моменту, как они пересекли городские ворота, на улицах уже стало тихо и безлюдно, в окнах редко встречался свет. Стражники лениво патрулировали улочки, то там, то здесь отлавливая пьянчуг, поджигали потухшие факелы. И только ночные заведения по типу таверны «Новый Наракорт» бодрствовали, а за их окнами виднелись многочисленные тени горожан, отдыхающих после трудного дня.

Оставив свой обоз в городской конюшне, заплатив пятнадцать оренов, что посчитал крохоборством, Золтан с товарищами вошёл в Новый Наракорт. Появление здесь краснолюдов никак не повлияло на оживлённую обстановку. Кто ужирался вусмерть, кто уже спал, уткнувшись лбом в стол, кто приставал к местным девицам, разносившим пиво, хватая их за задницы или залезая под короткие юбчонки. Лившаяся от нескольких музыкантов мелодия жутко фальшивила, из-за чего Золтан невольно поморщился. Работая с Лютиком в Хамелеоне, он развил неплохой музыкальный слух, который сейчас бился в агонии от этой “музыки”. В общем, народ в столь поздний час суетился не хуже муравьёв.

Переглянувшись, краснолюды тут же направились к стойке, за которой хозяин таверны с полотенцем на плече протирал кубки, а две его миловидные помощницы разливали пиво и подавали закуску тем, кто сидел за стойкой.

— Кого я вижу?! — послышался знакомый голос со стороны стола, удачно примостившегося рядом со стойкой. — Золтан Хивай и компания!

Четверо краснолюдов тут же обернулись на голос.

За столом сидел гном в треуголке, покуривавший длинную трубку, то и дело поводя огромным носом. Это был Персиваль Шуттенбах. Крайне хитрый и изворотливый тип, редко подставляющий свою шею даже ради друзей. Так, Персиваль Шуттенбах отбрехался от службы в армии, в то время как остальные проливали кровь на войнах, и свалил в Новиград, открыв там свою ювелирную лавку. Правда, несмотря на процветающий бизнес, он, как будто почувствовав скорые события в вольном городе, связанные с Охотой на ведьм и нелюдей, шустро переехал в Махакам, где и продолжил своё дело. При всём уважении к гному, Золтан считал его не другом, а просто товарищем, более того, очень склизким. Того же мнения были Ярпен Зигрин и Мунро Бруйс, так как уже были с ним знакомы ещё по тем временам, когда в составе команды Золтана с ещё парочкой товарищей-краснолюдов сопровождали беженцев в начале Второй войны.

— Персиваль Шуттенбах, лопни твои портки! — с наигранной радостью поприветствовал его Золтан.

— Здрав будь, Персиваль, — скромно пожали ему руку Ярпен и Мунро.

Деннис Кранмер отделался приветственным кивком, уже раскусив своим намётанным глазом этого проныру.

Они уселись за один стол, полилось не только слово, но и пиво. Ярпен заказал сразу целый бочонок крепкого каэвенского и море закуски, начиная от зелени и гренок с беконом, заканчивая куриными ножками с картошкой. Задушевный разговор вели в основном Золтан, Ярпен и Персиваль. Мунро и Деннис молча поглощали принесённые пиво и закуски.

— С чего такая щедрость, Зигрин? — наконец поинтересовался Золтан. — Уже мои деньги прогуливаешь?

— Та, не... — отмахнулся Зигрин, откусывая кусок ржаного хлеба. — Ты ж не в курсе! Когда ты нас поймал с Мунро и Деннисом в Боклере, наняв нас для охраны до Новиграда, мы с ними как раз заказ доставили из Махакама.

— Заказ? — снова подивился Золтан. — Княгине Анарьете понадобились особо прочные столовые приборы?

Мунро, Деннис и Персиваль тихо прыснули, уставившись в тарелки.

— Можно и так сказать, — ухмыльнулся Ярпен Зигрин, обкусывая ножку. — Целую партию столовых мечей, наконечников для гизарм и пик. Почитай, шесть ящиков таких столовых приборов в пятьдесят тыщ флоренов.

Все дружно засмеялись.

— Охо-хо! — пытаясь отсмеяться, выдавил Золтан. — Ну, за такое недурно выпить! За сделку!

Раздался грохот кубков, пиво пеной обдало руки, и помещение огласила никого не удивляющая громоподобная синхронная продолжительная отрыжка.

— Кому хоть сбагрил-то столь ценный товар, Зигрин? — икнув, Золтан отёр рукавом рыжие усы и бороду. — Неужто, действительно Анарьете?

— Не совсем, — продолжал выдерживать интригу Ярпен. — Но Анарьета заказывала на своё имя.

— Та нильфам, — вмешался в разговор Деннис Кранмер. — Наши-то тоже, редко, та заказывают, да платят за тот же ящик в полтора раза меньше, ибо денег нет, но вы держитесь. Эх, мама-мама... — грустно протянул он. — А ведь некогда мы били нильфов, а теперь сделки с ними мутим... Куды мир катится?

— А чему удивляться? — Ярпен Зигрин почесал лысину. — Нильфы пытаются теперь экономику Севера наладить, да пока не шибко получается. То там, то сям недовольства прокатываются. Не хотят люди жить в мире, хоть ты хер оттяпай! Три войны пережили, стабильность на горизонте замаячила, да и Эмгыр не шибко давит, как боялись. Но нет, леший их в очко! Всё чой-то не нравится. На подавление этих восстаний нужны деньги. А казна северная пока пуста. Один Новиград, как дракон, над златом чахнет и хер всем северянам показывает. Эмгыру бы прижать их, да сам понимаешь... Расценят как провокацию к новой войне. В общем, хер с ней, с политикой. В гвинт или кости не желаешь, м? Хивай?

— Чой-то не желаю? — шутливо разозлился Золтан. — Доставай карты! Когда ещё вот так-то соберёмся? Мунро, Деннис, Персиваль? Вы с нами?

— А как же!

— Ах, сука! — негодуя, Ярпен Зигрин швырнул карты, осушая до половины кубок, и смачно отрыгнул. — С тобой играть, Хивай, проще на шлюхах море переплыть!

Остальные тоже покидали карты, проиграв очередную партию.

— Да ладно вам, братцы! — примирительно произнёс Золтан. — Не на бабки ж играли, а на интерес.

— С тобой на интерес тоже не получается, — посетовал Персиваль Шуттенбах, звучно высморкавшись.

— Ага, — согласились остальные.

Краснолюды выпили ещё по кубку, обильно закусив очередной порцией гренок с чесноком и сметаной. Шуттенбах вдруг обмолвился о старом попугае Золтана Фельдмаршале Дубе, который также являлся полноценным членом команды при истории с беженцами. Птица пережила многое. Когда она перешла в руки Шуттебаха, тот научил её зазывать клиентов в его ювелирную лавку в Новиграде. К сожалению, Фельдмаршал Дуб не перенёс жизни в Махакаме.

— М-да... — тяжело протянул Золтам, — жалко птичку. Хороший был попугай. Не знаю, хорошо, что он попал к тебе, или нет?

— Можно подумать, он у вас в рати не помер бы?! — надулся гном. — Он замечательно жил у меня, пока не пришлось мотать из Новиграда. Даже материться перестал!

— Тоже верно,— вздохнул Золтан. — Ладно, не дуйся, Персиваль! Всё одно, за него спасибо! За Фельдмаршала!

— За Фельдмаршала!

Ещё выпили, ещё закусили.

— Не нравится мне, как на нас вон тот тип посматривает, — Мунро перегнулся через стол, насколько позволял рост, указав глазами на молодого человека в бархатном камзоле с золотой нитью, сидящего невдалеке.

— Сильно пялится? — уточнил Золтан, стараясь не оборачиваться.

— Сильно, — недовольно чмокнул губами Ярпен, также это заметивший.

Несмотря на полночь, народ в "Новом Нарокорте" прибывал каким-то невиданным потоком. Изрядно уставшие девушки буквально начинали валиться с ног от беготни от кухни к столикам и обратно. Откровенно говоря, и алые ягодицы уже нещадно болели от постоянного звонкого шлепка тяжёлых мужских ладоней.

Расслабившаяся компания мирно сидела за столом, покуривая свои трубки, травя откровенные байки, наипошлейшие анекдоты, от чего наполненный табачным дымом воздух сотрясался от громогласного хохота. И это немудрено! В каждом из них уже находилось три бочонка пива, а закуска не успевала приноситься. При этом Мунро не забывал невзначай поглядывать на подозрительного типа.

В тот момент, когда изрядно напившийся гном стал клевать своим большим носом в стол, тот самый молодой человек соизволил-таки подойти к их компании.

— Доброго вечера, господа краснолюды и господин гном, — поприветствовал он.

— И вам того же, — отозвался Деннис, выдохнув пьянящую струю воздуха.

Остальные, включая икнувшего Персиваля, переглянулись, но тоже поздоровались.

— Великодушно прошу простить, не позволите ли вы, господа, присоединиться к вашему столу? — вежливо спросил мужчина.

— С чего вдруг такое желание? — с недоверием поинтересовался Ярпен.

— Ох, простите, — спохватился тот. — Где мои манеры? Меня зовут Фабьен Бувьер. Я финансист из Новиграда.

— Это хорошо, — протянул Ярпен. — Но вы не ответили.

— Ну... — замялся назвавшийся Фабьеном Бувьером. — Я наблюдал за вами и обратил внимание, что вы играете в гвинт. А мне не с кем в него сыграть. Либо не умеют, либо болваны, каких поискать.

— Финансист, играющий в азартные игры, — Ярпен переглянулся с остальными. — Это что-то новенькое.

— Почему? — искренне удивился Фабьен Бувьер. — Это благородная игра. Почему бы в неё не играть? Более того, я в Новиграде нередко устраиваю турниры по гвинту в Стратоцвете, наряду с графом Тибальтом.

— Наслышан я об этих турнирах, — почесал затылок Золтан. — Говорят, там крутятся не только высоченные ставки, но и обитают высоченные люди.

— Вы тоже из Новиграда? — заулыбался Фабьен.

Почему-то в эту минуту у Ярпена закололо под рёбрами от ощущения какой-то фальши и чувства грядущих неприятностей. Незамедлительно он шепнул об этом сидящему рядом Мунро.

— Я не из Новиграда, — кашлянул Золтан. — Но сейчас там работаю.

— Ещё раз прошу простить меня за назойливость, — защебетал Фабьен, и это вызвало у Ярпена ещё большое чувство поганости. — Вы не составите мне компанию в гвинт? Прошу вас! Не заставляйте себя уговаривать, господин...

— Золтан Хивай, — ответил Золтан.

— Господин Золтан Хивай, — заулыбался Фабьен Бувьер. — Ну, так как?

Была у Золтана Хивая одна черта, подводившая его уже не один раз. Страсть к азартным играм. Играть на интерес ему было не так интересно, как, скажем, на деньги или ещё какую-нибудь материальную награду. Но, как это и бывает, его успех был пятьдесят на пятьдесят. То он обдерёт как липку, то его. Остановка была тогда, когда проигрывать кому-то ничего не оставалось.

Недолго думая, Золтан, несмотря на отговоры и предупреждения друзей, согласился сесть за один стол в гвинт с Фабьеном Бувьером. Начали с игры на фанты. Игра шла наравне. То победу брал Золтан, то новый знакомый. Играл тот, кстати, действительно хорошо, даже отлично. Вот только неладное заметил именно пьяный Персиваль Шуттенбах.

Дёрнув Золтана за рукав, попросил его, мол, сопроводить до нужника, якобы он так напился, что боялся самостоятельно не дойти — и это было недалеко от истины. Зайдя в нужник и расстегнув портки, гном, по шумности равный водопаду, начал справлять нужду, незамедлительно сообщив о своих наблюдениях Золтану.

— Золтан, — Персиваль еле стоял на ногах, криво отливая в дырку. — Этот упырь сильно жульничает. Я заметил, — гном дико икнул, обмочив штаны, — как он часто передёргивает карты в колоде, а порой и меняет карты с рукава.

— Да ты гонишь! — не поверил Золтан, стоя спиной к нему.

— Шоб я так гнал сивуху! — бросил Персиваль, завязывая штаны. — Я хоть и пьян, а в гвинт, ты знаешь, я играю получше многих. И сам умею шулерствовать. По-твоему, как я себе часть состояния сколотил? Это я с друзьями играю честно. А здесь я вижу то, чем увлекаюсь сам.

— Во даёшь! — усмехнулся Золтан. — Пьяный-пьяный, а глаз намётан.

— Намётан, — гордо вскинул голову гном, от чего покачнулся. — Более того, я тебе скажу, он специально проигрывает. Для виду. Так вот, я тебе дам свою колоду. Благо у нас одинаковые. А теперь слушай и запоминай! Времени у нас мало!

— Прошу прощения за задержку, — извинился вернувшийся Золтан, поддерживая гнома. — Небольшая накладочка.

— Всё бывает! — понимающе улыбнулся Фабьен.

Золтан усадил Персиваля на его место, так, что он мог незаметно давать команды, когда это нужно. Так и потекла игра дальше.

Игра накалялась от кона к кону. Причём Золтан проиграл все деньги, но оставалось ещё на что сыграть. Немного поразмыслив и переглянувшись с Персивалем, он, не обращая на товарищей никакого внимания, решился сыграть с Фабьеном Бувьером ва-банк: свои векселя и груз против векселей и счёта в новиградском банке Вимме Вивальди Фабьена Бувьера и все деньги. Фабьен Бувьер был настолько уверен в своей победе, что без задней мысли сам это предложил.

Последняя игра ва-банк стала самой напряжённой. Все за столом затаили дыхание, ожидая, когда упадёт последняя карта. Если бы не доля везения, нужная фаза Луны и в правильном порядке построившиеся звёзды... Если бы не помощь Персиваля, Золтан остался бы без ничего. Но Золтан кинул последнюю нужную карту, буквально вырвав победу из рук оппонента. Причём, Золтан всю игру строил из себя заранее проигравшего, хотя изначально уже знал о своей победе. И это не была самоуверенность. Нет! Самоуверенность погубила как раз Фабьена, даже несмотря на уже наглую нечестную игру.

— Ну-с, дорогой, отписывай, что проиграл, — Золтан сбросил карты и сложил руки на животе.

— Ты жульничал, — процедил Фабьен, а от его дружелюбия не осталось и капли следа.

— Дружочек, — подал голос Персиваль. — Единственный, кто тут жульничал, это ты. Я замечательно видел, как ты передёргивал карты из колоды, а другие совал в рукав.

Услышав это, Ярпен хлопнул Фабьена по плечу. Из его рукава высыпалось сразу три карты.

— Я же сказал, — блеснул зубами Персиваль.

— Рассчитывайся и мотай отцедова! — рявкнул Мунро, придерживая топор за обух. — И не дай тебе Мелитэле ещё раз попасцца у нас на пути. Пшёл вон!

Фабьен Бувьер омерзительно ухмыльнулся и жестом кого-то поманил. К нему тут же подскочили двое крепких, обритых налысо, мужиков в кожаных, подбитых металлическими пластинами, плащах. Оба в шляпах и при оружии.

Их Деннис Кранмер заприметил ещё, когда Золтан и Фабьен только сели за стол, и это его здорово насторожило. Учитывая слова Фабьена о том, что он из Новиграда, а реданцев в таверне больше не наблюдалось, Охотники могли принадлежать только ему и никому более. Деннис об этом жестом предупредил и Монро и Ярпена, а те, в свою очередь, уже были готовы к любому развитию событий.

— Да вы знаете, что я с вами сделаю, краснолюды поганые? — смело заголосил Фабьен Бувьер, ощущая защиту Охотников на Ведьм. — Либо ты мне сейчас всё возвращаешь, либо...

— Либо мы расходимся мирно, — Золтан сжал под столом рукоять стоящей у его ног секиры. Ему не нужно было намеков. Он и так всё понял, прикрыв собой гнома.

Таверна замерла в ожидании развития нарастающего конфликта. Ещё минута, и полилась бы кровь, так как Охотники уже были готовы разорвать краснолюдов голыми руками, а их бешеные зенки сверкали адским пламенем. Ситуацию спасла ворвавшаяся в таверну городская стража, кем-то вовремя позванная.

Офицер стражи в латном доспехе, кольчужной койфе и чёрном плаще, усыпанном белыми лилиями, отдал приказ шести таким же парням, только без плащей — и тут же двое Охотников были взяты под стражу, а их оружие конфисковано.

— Что здесь происходит? — заорал офицер. — Я спрашиваю: что здесь, мать вашу за ногу, происходит? Вы что? Совсем охренели?

— Да ничего же не произошло, — примирительно произнёс Золтан. — Немного повздорили из-за проигрыша. С кем не бывает?

— Арестуйте его, господин офицер! — заверещал Фабьен Бувьер. — Они обокрали меня! Всё у меня отобрали!

— Минуточку! — вышел вперёд Деннис Кранмер, сложа руки на груди. — Вы, молодой человек, сами к нам подошли и предложили сыграть с Золтаном Хиваем в карты. Поначалу вы выигрывали, и вас никто пальцем не тронул. Как только вы проиграли, вы начали нам угрожать. Это подтвердят все собравшиеся таверны.

— Это правда? — офицер сверлил глазами всех посетителей. — Есть свидетели?

— Есть, — отозвался хозяин таверны. — Я не вглядывался и особо не вслушивался, но важный господин сам подсел к краснолюдам с гномом и сам предложил играть.

— На что играли? — обратился офицер к краснолюдам.

— Поначалу на фанты, потом на деньги, — спокойно ответил Золтан. — И очень смешно слышать про ограбление, когда его уличили в шулерстве, — он указал на всё ещё валяющиеся у ног Фабьена карты.

— Значит, мошенник? — задумался офицер. — Заковать!

— Постойте! — запротестовал Фабьен. — Я отдам ему его выигрыш. И разойдёмся.

— В таком случае... — пожал плечами офицер.

Фабьен быстро схватил свои проигранные бумаги и начал всё добровольно отписывать.

— Ну, ладно! — зло бросил Фабьен Бувьер, передавая все бумаги и деньги Золтану. — В этот раз судьба на твоей стороне. Придёт время, мы с тобой ещё посчитаемся!

— Ты несильно-то гоношись, парень, — Ярпен Зигрин похлопал рукоять дубинки. — Проиграл — плати. В конце концов, ты знал, на что шёл.

Одарив всех циничным взором, Фабьен Бувьер в сопровождении Охотников, хлопнув дверью, покинул Новый Нарокорт.

... — Остаток ночи мы провели, обмывая победу, — закончил Золтан Хивай, бросив взгляд на Фабьена Бувьера. — Простите, можно водички, а то в горле пересохло?

Золтан рассказал всё. Ну, как — всё? Практически всё. О некоторых моментах он умолчал, тем самым спасая себя и, как ни странно, Фабьена. Если Фабьен начнёт сам говорить об этом, он себе же выроет могилу в этом деле. А пока у того есть шансы выиграть суд.

— Яду тебе, а не водички, — надменно фыркнул Фабьен Бувьер.

Судья ударил молотком, одарив Фабьена недобрым взглядом, затем обратился к Золтану.

— Простите, — задумчиво произнёс Францис Доллас, копаясь в бумагах. — Даже если вы говорите правду, то, увы, с вашей стороны нет ни единого доказательства, кроме ваших слов. Поэтому...

Он не успел договорить. По счастливому совпадению, дверь в зал суда распахнулась, и в неё ворвался запыхавшийся паренёк. Судя по его робе, это был гонец из Вызимы. Слегка отдышавшись и глубоко вдохнув, он выпалил:

— Срочная почта из Вызимы!

— Прошу прощения, молодой человек, но вы ошиблись заведением, — строго заметил судья. — Здесь зал суда, а не почтовое отделение.

Парень взглянул на свёрток, прочитал то, что было написано в сопроводительном письме.

— Нет, я не ошибся, — покачал головой гонец, направляясь к судье. — Это письмо лично вам в руки вместе с этой папкой, — он всё передал секретарю.

Та переглянулась с судьёй и передала ему письмо с папкой.

— Всего доброго!

Парень исчез так же внезапно, как и появился.

Судья пробежался глазами по письму, развернул свёрток и извлёк папку с темерским гербом, стал изучать содержимое. Долго изучал. Потом началось перешёптывание с Жарнэ Вилльямсом и Роландом Бувьером. Судя по их лицам, Геральт был готов поспорить на свой медальон, что содержание папки в корне меняло дело.

— Что ж, — немного откашлявшись, начал Францис Доллас. — В связи с появлением большого количества свидетельских показаний от людей, непосредственно видевших в тот вечер конфликт в Новом Наракорте, чаша весов склоняется на сторону Золтана Хивая. Однако это не отменяет возможности избиения заявителя уже вне заведения. Поэтому...

— Протестую!

Эмиэль Регис спокойно поднялся со своего места, ощущая на себе непонимающие взоры всех собравшихся в зале. Наверное, кроме Геральта, уткнувшегося лицом в ладонь.

— Протестую! — повторил Регис.

— Вы кто? — глаза Франциса Долласа округлились.

— Я — свидетель, — заявил Регис, выходя к трибуне и вставая рядом с Золтаном.

Надо отдать должное, Золтан ухом не повёл и не выдал, что Регис лжёт, и что его попросту не могло быть в тот вечер в Вызиме.

— Назовите себя.

— Меня зовут Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, — представился вампир, улыбнувшись лишь губами. — Я — врач. Некоторое время назад работал в Назаире. Решил перебраться на Север из-за более комфортного климата. Оказался в Новом Наракорте в тот вечер.

— Лжёшь! — вздулся Фабьен Бувьер не хуже рыбы-ежа. — Лжёшь! Тебя там не было!

— Я попрошу обращаться ко мне с уважением и на “вы”, — Регис слегка повысил голос. — Уважайте возраст, не зависящий от статуса, молодой человек. Я могу продолжать, ваша честь?

— Да.

Регис пригладил зачёсанные волосы и продолжил.

— Да, вы меня не видели, господин Бувьер. Но я сидел на втором этаже. А когда услышал шум на первом, меня охватило... любопытство. Я стоял на лестнице и наблюдал за всем со стороны. За всем происходящим. Когда господин заявитель покинул заведение вместе со своей охраной, офицер стражи заставил всех написать свидетельские показания о случившемся, и потребовал объяснительные от краснолюдов. К слову, остаток ночи и часть дня краснолюды провели в Наракорте, отмечая фортуну.

Францис Доллас покопался в бумагах.

— Действительно, объяснительные имеются, — кивнул судья. — Напомните, как звали...

— Капитан городской стражи Белых Лилий Диудонн Шадброль, — отчеканил Регис.

— Всё правильно, — озадачено протянул Францис Доллас. — Забавно и вот что, — он извлёк две бумаги. — Это свидетельские показания двух Охотников, которые сопровождали Фабьена Бувьера, а именно: Гравви «Шишки» Кренна и Морна «Хромого» Пратва. Они утверждают, что именно господин Фабьен Бувьер фактически отдал им приказ убить краснолюдов только за то, что он проиграл им в карты всё своё состояние.

— ЧТО?! — взорвался Фабьен Бувьер, чуть не перевернув трибуну. — Я же предоставил вам их показания!

— Эти показания составлены официально ещё в Вызиме, — пояснил Францис Доллас, переглянувшись с Жарнэ и Роландом. — Свидетельские показания, предоставленные вами, на их фоне смотрятся смешно.

— Ваша честь, — закипал Фабьен Бувьер. — Как могли быть получены свидетельские показания от Кренна и Пратва, если они ушли тогда со мной? И остаток времени пребывания в Вызиме находились в поле моего зрения?

— Эти показания, — Францис Доллас поднял лист бумаги, — были получены вчера вечером темерским следователем Ортисом Легитом, специально прибывшим из Вызимы. К слову, ко мне утром обращались, чтобы я принял его, но увы, он уехал раньше, чем я смог с ним пересечься.

Лицо Фабьена Бувьера стало пунцовым от распирающего его гнева. Он действительно не знал и не предполагал, что из Вызимы кто-то поедет в Новиград ради свидетельских показаний двух Охотников. Как, собственно и не знал, где эти двое отморозков обитали накануне. Всё, что он знал, так это то, что Шишка и Хромой после службы отправились в "Золотой осётр".

Кинув быстрый взгляд на отца, он понял, что ему предстоит пережить ещё один серьёзный разговор. И куда более пристрастный.

— А как же побои?! — решил разыграть последнюю карту Фабьен Бувьер. — Как быть с ними?

— Всё просто! — менторским тоном вмешался Регис. — Эти побои оставлены не краснолюдскими кулаками и, тем более, не дубинками. Ваши синяки и гематомы не соответствуют степени давности. Им от силы дня два, — он сделал паузу. — И как вы себе представляете скачущего краснолюда?

По залу пробежались смешки.

— Поясните, — судья непонимающе смотрел на Региса.

— Основная часть синяков находится в верхней части туловища, то есть, выше пояса, — тем же тоном начал объяснять Регис. — С краснолюдским ростом от четырёх до четырёх с половиной футов до рослого мужчины среднего роста они никак не смогут нанести побои даже по рукам, не говоря уже о лице. Но, как я уже сказал, ссадины и гематомы не соответствуют ни временным рамкам, ни характеру, даже если предположить, что по нему прошлись, скажем, дубинкой. А уж прыгнуть с пола до лица на шесть футов, дабы ударить кулаком, для краснолюда — это, господа, нонсенс.

По залу вновь пробежала волна голосов.

— Тихо-тихо! — Францис Доллас грохнул молотком. — Что ж, — он внимательно посмотрел на Региса. — В ваших словах звучит истина. Суд уходит для обсуждения приговора!

— Всем встать!

— То есть, папочка помогла? — уточнила Картия, расчёсывая волосы, сидя перед зеркалом.

— А как же! — оскалился Талер, протирая монокль. — У меня только один вопрос: откуда она у тебя?

— Диудонн Шадброль — мой старый знакомый, — пояснила девушка, глядя на Талера в отражение. — Я отправила к нему гонца, а Диуд всё сфабриковал так, как нужно.

— А Ортис Легит?

— Ортис Легит, — Картия отёрла губы салфеткой, — подчинённый Шадброля. Они с ним вместе служили в темерской армии и участвовали в битве под Бренной. Ясное дело, что они договорились и сшили всё так, как полагается.

Талер недоверчиво смотрел на красавицу Кантареллу.

— Скажи честно, Картия, — наконец выдохнул Талер. — Что там, в действительности, произошло? Неужели краснолюды там действительно что-то отмандячили? Зачем всё это? Почему ты им помогаешь? Что вообще происходит?

— Для того, кто должен это знать сам, слишком много вопросов, — заметила Картия, оборачиваясь к нему, уложив голову на спинку стула. — Нет, краснолюды там ничего такого не набедокурили. Всё, что рассказал Хивай — правда, за исключением пары моментов, но это не важно. Почему помогаю краснолюду? — она сделала загадочное выражение лица. — Нет, Талер. Я помогаю Хиваю не потому, что он мне симпатичен. Он ключ к Геральту. Теперь ему не отвертеться от моего предложения.

— Ты плохо его знаешь, — покачал головой Талер.

— Как раз отлично! — возразила она. — Геральт не умеет оставаться в долгу.

Они немного помолчали.

— Слушай, — первой нарушила молчание Картия. — Как звали того... врача? Якобы, свидетель.

— Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, — с трудом произнёс Талер, сделав вид, что поправляет челюсть. — Врач из Назаира.

— Хм, — Картия задумалась. — Откуда он так подробно всё знает? Сомневаюсь, что Хивай ему так всё подробно изложил. Но и в Новом Наракорте его точно не было. Диудонн его бы точно запомнил. Ты нарыл что-нибудь на него?

— Мало, — признался Талер. — Известно, что он помогал Геральту в поисках княжны вплоть до событий в замке Стигга, после чего магическим образом исчез. Объявился лишь спустя семь лет в княжестве Туссент, где вновь встретился с Геральтом в деле о бестии из Боклера. Больше ничего. В Назаире его знают, но сказать о нём ничего не могут.

— Странный тип... — глубоко задумалась Картия. — Надо будет поискать о нём что-нибудь ещё. Так, а чем, всё-таки, суд окончился?

Геральт, Регис и Лютик ожидали Золтана возле городских бань. После вынесения приговора Геральт ещё долго не мог оторвать руку от лица, не веря в наглый обман Региса всех собравшихся в суде. Ему даже в голову не приходило, что вампир умеет так изящно врать. Регис в свою очередь недвусмысленно намекнул, что он действительно слегка сжульничал, воспользовавшись телепатией, к коей прибегал крайне редко и неохотно. К слову, именно телепатия помогла Золтану умолчать некоторые факты, о которых вампир пообещал краснолюду никому не говорить. А Лютик... Лютик просто молчал, постоянно смотря в небо. Геральту даже показалось, что бард заболел, но у того просто не было настроения.

— Заждались уже, поди! — радостно рявкнул Золтан, подходя с бумагой в руках. — Отмучились! Воспрянь духом, Лютик! — он приложил могучей рукой по пояснице барду. — Никто твоё кабаре уже не заберёт!

Лютик слабо улыбнулся, уставившись куда-то вдаль.

— Так каково решение высших сил судебных? — поинтересовался Регис.

— Ха! — Золтан сунул ему в руку бумагу. — С банями придётся расстаться, но денежки и всё остальное остаётся при мне.

— Ох, Золтан, — поморщился ведьмак. — Зная эту шушеру... Сегодня они тебе деньги оставили — завтра на костёр отправят.

— И то верно, — почесал затылок Золтан и обратился к вампиру. — Слушай, Регис, я, конечно, тебе несказанно благодарен и за порядок в мыслях и за грамотное их построение... Не забуду, как ты, свидетель, впрягся за меня, но...

— Но?

— Но не врывайся в мою башку без предупреждения, как обезумевший солдат в девственницу!

— Какая изящная метафора! — одними губами улыбнулся Регис. — Надо запомнить!

— Короче! Айда в баню! — Золтан потянул всех за собой. — Попаримся, выпьем! До утра бани наши! Утром освободим, да и хер бы с ними!

— Нет, я, пожалуй, пойду, — корректно, с улыбкой отказался Регис.

Сорвав травинку, Регис развязной походкой, насвистывая «Три девицы из Виковаро», направился в сторону Хамелеона, покручивая стебель в пальцах.

— Вот жешь хрен, — усмехнулся вслед вампиру Золтан. — Ну, так что? Айда?

— Айда, Золтан, — кивнул Геральт. — Лютик?

Тот нехотя потупился, но согласился. Впрочем, горячий, обжигающий носоглотку древесного угля пар, холодная ванна после парилки да под кленовые и берёзовые веники, всем пошли на пользу. Золтан и Геральт весело обсуждали всяческие сплетни, думали о грядущей зимовке. Краснолюд предложил Геральту остаться в Новиграде и никуда не мотаться. Мол, место в "Хамелеоне" для него найдётся.

Повеселевший Геральт в этот вечер отпустил грусть и тоску по Йеннифэр и расслабился. От зимовки в Новиграде отказался, так как после Саовины в Корво Бьянка он будет ожидать возвращения Цири из Назаира. Пожав плечами, Золтан не стал более его уговаривать.

Что же до Лютика, то тот тоже повеселел. После парилки первым запрыгнул в ванну холодной воды и орал как девчонка, но получал неимоверное удовольствие.

В приподнятом настроении, они воодушевлённые вернулись в Хамелеон, где их ожидали горячая еда, холодное пиво, Регис и Инес.

В этот вечер в доме иерарха Новиградского Жарнэ Вилльямса, наверное, только посуда не летала по всей комнате. Разъярённый, подобно стаду бешеных накеров, Роланд Бувьер орал на иерарха самыми последними словами. Фабьен Бувьер, избежавший очередного наказания от Роланда, тоже находился не в восторге от судебного решения.

— Ты же говорил, что этот вопрос уже решён?! — орал Роланд, окатывая Жарнэ слюнями. — Почему ты разрешил принять такое решение?! Отвечай, Жар!

Иерарх поудобнее устроился в кресле, скрестив пальцы перед собой.

— Во-первых, заткнись, Роланд, — спокойно, но с нажимом потребовал он. — Во-вторых, это будет уроком для твоего сына и для тебя в том числе. Поначалу можно было прижать его на побоях, на какой-нибудь мелочи. Но против свидетельских показаний и этого, как его там, врача, не попрёшь. Даже Охотники, которые дали против вас показания, не объяснили, почему они так поступили. И тут плавно переходим к Фабьену, для которого это будет отличным уроком не быть самоуверенным и помнить, как на каждый хер найдётся и манда. Как я сказал, тебя это тоже касается, Роланд.

— Это же краснолюд! — сипел Роланд. — Ради дела Вечного Огня на костёр вместе с бардом — и дело шито-крыто! Не ты ли говорил, что давно желаешь приструнить барда?

— Как у тебя были замашки мясника, так и остались, — вздохнул Жарнэ. — Не увлекайтесь вы кострами. Тем более, не за что жечь ни того, ни другого. По такому принципу, Вивальди тоже пора в костёр, но у вас там финансы. Сами-то вы их вряд ли потянете.

— Вивальди сам за наши акции мать родную продаст и в костёр сиганёт, — отозвался Фабьен. — Учитывая, что банк принадлежит моему отцу, то и Вивальди можно легко отправить в священный огонь.

— Я смотрю, вы прям жаждете нелюдского бунта, — всплеснул руками Жарнэ. — В Новиграде и Застенье живёт порядка тысячи различных нелюдей. Низушки, краснолюды, эльфы. Если начнутся очередные погромы или расовые казни, произойдёт народный взрыв. Пока нелюди в нашем городе находятся под защитой империи — мы ничего сделать не можем. Уберём вар Аттре — карты в руки, факелы в зубы и делайте с ними, что хотите. Воцарится наша власть. А пока — хайло закрыли и терпим.

— Хотя бы могли бы мои деньги вернуть, — посетовал Фабьен. — Бани вернули, а деньги нет.

— Бани вернутся в городское ведение твоего отца, а не в твоё, — возразил иерарх. — Я не потерплю, чтобы по тем тайным ходам, что под ними, шастали посторонние, которые вполне могут забрести не туда. А учитывая твои подпольные заведения, мне надоело объяснять людям, какого хрена периодически из каналов выплывает очередной труп. Спасибо, хватит!

В этот момент Фабьен почувствовал на себе леденящий душу взгляд отца и понял, что рано обрадовался.

— Тебе приказ, Роланд, — обратился к бургомистру Жарнэ. — Поставить решётки на внешние выходы из канализации за стенами. Усилить охрану у городских выходов из неё. Следить за чистотой в каналах. Мне всяческое дерьмо там не нужно.

— Сделаем, — заверил более-менее успокоившийся Роланд.

— Да, так что с ведьмаком?

— Они так и не озвучили его имени, — Картия протяжно выдохнула. — О планах по вар Аттре, кроме как устранить, подробностей тоже ни-ни?

— Молчат, — кивнул Талер. — Складывается впечатление, они чуют, что их подслушивают. Так что, дорогуша, я туда больше ни ногой. Стражи, сука, уже на меня ой как недружелюбно пялятся.

— Согласна, — она несколько раз перекрутила пальцами заколку. — Поговори с Бедламом. Дай ему денег. Пусть немного пошпионит. В конце концов, это и его касается. Нужно точно знать, кого они наймут, и когда покушение.

— Я, может, покажусь слишком банальным, — Талер по-деловому расселся в кресле, — но “когда покушение”, они будут обсуждать только по прибытии исполнителя, и как договорятся о цене. Чует моё сердечко, что ведьмачок будет не Геральт, а кто-то другой.

— У тебя есть мысли — “кто”? — Картия одарила Талера заинтригованным взглядом.

— Мысли-то, сука, есть, но предполагать погожу, — задумчиво отозвался Талер. — Подождём развития событий. А там поглядим.

В эту ночь Геральт, впервые за последнее время, спал как младенец. Ему снилась Йеннифэр, спящая на роскошной кровати с бордовым балдахином в богато обставленной комнате роскошного особняка. Как всегда прекрасная, притягательная и желанная, пахнущая сиренью и крыжовником, одетая в чёрное и белое.

Снилась сидящая возле костра Цири, которая о чём-то бойко беседовала с Эскелем, подбрасывая ветки в огонь. Они о чём-то горячо спорили, Цири фыркала, а Эскель, ввиду возраста, где-то подыгрывал ей, а где-то строго журил. Цири это не слишком нравилось, но компании Эскеля она всё одно была несказанно рада. Казалось, что тоска по Йеннифэр отступила, если бы не выразительные изумрудные глаза девушки.

Снился ведьмак-полуэльф Али, вокруг которого суетились дриады. Будто бы на смазанной картине, проступали очертания лесных дев, во главе с целительницей Аглайисой. Той, кто некогда спасала его жизнь и залечивала увечья после Танедда. Она суетилась, подгоняла дриад, которые ей помогали. Геральт видел, как кровь из ран Али прыснула ей в лицо вместе с гноем. Полуэльфа всего тряхнуло. Целительница поднесла руку к его лбу, губы что-то произнесли, и он затих.

А потом темнота. Глубокая, звенящая тишиной темнота, в которой Геральт потонул без остатка вплоть до утра.

Это казалось всё одним сном, переплетённым между собой чем-то общим, но неясным. Увы, утром Геральт уже не помнил его, как ни пытался схватить обрывки.

* * *

— Мы сделали всё, что можно и нельзя. Если Аглайисе удастся сохранить ему жизнь, то вскоре он пойдёт на поправку.

Отбросив за спину длиннющие волосы цвета расплавленного серебра, госпожа Эитне Сереброглазая опустилась на толстенный корень величественного дуба, обратив гордо посаженную голову к собеседнице. Худощавая невысокая повелительница Брокилона и дриад, с резкими чертами лица, древняя, как сам лес, одетая, как и всегда, в лёгкое просторное платье, закинула ногу на ногу. Словно на троне, она гордо восседала на корневище дуба в Дуэн Канэлл — её обители, которую практически не покидала.

— Прости, что мне нечем принять тебя как гостью. Я не ожидала такой встречи.

Присевшая напротив Эитнэ Сереброглазой Ида Эмеан, быстрыми движениями руки расправив полы и поправив лямки платья, махнула рукой, мол, ничего страшного.

— Так расскажи мне, дорогая, чем тебе так важен... этот leath’elf? — поинтересовалась повелительница дриад.

— Долгая история, — попыталась улыбнуться Ида.

— Времени у нас предостаточно, — заверила Эитне, испытывая взглядом Иду Эмеан. — С чего вдруг тебе, гордой Aen Saevherne он так важен? Сколько я себя помню, ты годами не вылезаешь с Синих Гор, и тут ты появляешься в моём лесу, да ещё вместе с Цириллой и этим непонятным leath’elf. Что я ещё заметила, что у него ведьмачий медальон и два меча. Он что? Vatt’ghern?

Ида Эмеан старалась держаться так же гордо, как и Эитнэ, но её волнение выдавало нервное накручивание карминово-рыжих волос на палец. Это никак не ускользнуло от серебряных цепких глаз Эитнэ.

— Неужто ты, дорогая Ида, спустя столько лет решила завести себе партнёра? — с долей ехидства спросила дриада.

Выказав это всем своим видом, эльфка чётко дала понять, что такой вопрос ей неприятен и оскорбителен. Немного поразмыслив, она, наконец, решила, что не совсем этично игнорировать беседу, при этом стараясь не давать конкретных ответов.

— Скажи мне, Эитне, — произнесла Ида, смотря куда-то в чащу. — Что бы ты сделала ради близкого человека, да ещё и того, кто с тобой одной крови?

Эитне закусила губу.

Что такое терять родных, Эитне знала не понаслышке. Родив за всю свою жизнь единственную дочь — дриаду Моренн — она её потеряла. Моренн погибла, защищая родной Брокилон от людской напасти на пограничной с лесом реке Ленточка. Когда дриаду доставили матери, Эитнэ с трудом узнала в ней свою дочь. Лицо Моренн было размозжено конскими копытами.

— Я помогла многим, Ида, — спустя минуту, ответила Эитнэ, хлопнув ладонью по корневищу. — Но не уберегла собственную luned. Кроме дриад, которых я всех считаю своими luned, у меня не осталось никого. Они — единственная моя родня, ради которой я пойду на многое. Но ты не ответила на мой вопрос.

— А я пойду на многое ради него, — коротко бросила Ида.

— Ради leath’elf? — несказанно удивилась Эитне. — Почему?

— Не все, как ты знаешь, эльфки выходят замуж за эльфов. Есть те, кто предпочитают эльфам Dh’oine.

— Не одни эльфки, — покачала головой Эитне. — Дриады тоже. Вот только для нас — это вопрос выживания. Либо похищать девочек, что небезопасно, а сейчас и сложно, так как к Брокилону уже десятилетия редко кто подходит, особенно с детьми-девочками. Либо искать мужчину, который оплодотворит дриаду. Потом мы выпроваживаем dh’oine. Ему без разницы, с кем трахаться.

У вас, эльфов, всё куда проще. Вы без труда можете размножаться в юном возрасте, а ближе к сотне лет, что для вас ничто, вы вообще перестаёте заниматься сексом, так как для вас это пустая трата времени, а чувство новизны угасло десятки лет назад. Наверное, поэтому эльфки рванули к dh’oine. Эти-то, ввиду скоротечности своей жизни, могут такое вытворять, что наплодили leath’elf и квартеронов.

— Зачем ты мне это рассказываешь? — прервала монолог Ида. — Тебе не без разницы, кто он для меня? Я никогда никого ни о чём не просила. Теперь мне нужна помощь. Мне нужно, чтобы он выжил.

— Выживет, — встала Эитне. — По крайней мере, надеюсь на это. Мы и не таких выхаживали. Пока он в Брокилоне, я позволю тебе находиться здесь.

— Благодарю.

Над брокилонскими источниками Коль Серрай стоял густой тёплый туман. Коль Серрай представлял собой котловину с множеством пещер, целительных горячих источников, утопающих в пучине буйной листвы многовековых деревьев. Это место, где росли редкие целебные растения, например, конинхаэль и пурпурный окопник, коих нигде не найти, кроме как в этом лесу. Это место обитания дриад-целительниц во главе с Аглайисой.

Почти всё святилище, если его можно таковым назвать, освещалось гнилушками и особым светящимся мхом, нигде более не растущим, кроме Брокилона. Вокруг, куда хватало глазу, тут и там мелькали еле различимые тени женских фигур. Дриады-помощницы, дриады-воительницы, дриады-целительницы. Первые помогали последним, а воительницы по той или иной причине находящиеся в Коль Серрае, залечивали свои раны, охраняли источники, их обитателей, приходили с различными вопросами.

Перебинтованный, лежащий на мягкой травяной подстилке и укрытый льняным покрывалом, Али, тихо постанывая, находился в бреду. Как ни противилась Аглайиса брать его на лечение, но приказ повелительницы — закон. Скрепя сердце, Аглайиса созвала помощниц и занялась им практически сразу.

Тихо, стараясь не издавать ни звука, ступая по мшистому, покрытому травой и цветами ковру, Ида Эмеан подошла к Али и положила руку ему на лоб. Он вздрогнул. Эльфская чародейка быстро произнесла заклинание, и Али вновь затих.

Тяжело вздохнув, Ида села рядом. Впервые за долгие годы её сердце затеплилось какой-то материнской любовью. Никто не знает, есть ли у неё дети и были ли когда-либо. Все только считают её одной из сильнейших эльфских чародеек и Aen Saevherne. И никому невдомёк, что в действительности скрывается у неё внутри, глубоко в сердце.

Рядом с Али лежали его вещи. Разорванный в клочья ведьмачий доспех, два меча, серебряная цепь, сумка под ведьмачьи принадлежности и эликсиры. Внимание эльфской чародейки привлекла ещё одна плотно закрытая сумка. Из любопытства Ида решила заглянуть в неё.

Весила сумка немного-немало, как ей показалось, пятнадцать фунтов. Раскрыв её, чародейка извлекла содержимое. В сумке оказались сшитые между собой на манер книги листы плотно исписанной витиеватым почерком бумаги. На титульном листе красовалась скромная надпись: «Теория чудовищности. Люди и монстры», а снизу мелкими буквами выведено имя автора — Себастин Кавелье.

Название уже интриговало, а её, как эльфскую Aen Saevherne, содержимое интриговало ещё больше. Читала с интересом, вникая в каждое слово, вникала в смысл написанных строк. Автор описывал всем известный ведьмачий бестиарий, описывал тех монстров, о которых мало кому известно или же неизвестно вовсе. Это работа была, скорее, мысли автора, его своеобразный Opus Magnum, чем что-то догматическое. Каждое описываемое существо сопровождалось вполне себе искусной иллюстрацией.

Просмотрев бестиарий монстров, задержавшись всего на нескольких, о которых слышала, и на тех, о ком вообще не знала, Ида перешла сразу к разделу о людях и нелюдях. Последних автор разделял на все известные виды, не забыв о давно вымерших, например, таких как враны. О людях читать ей было не столь увлекательно, как о родной расе эльфов, разделённых, в свою очередь, на Aen Undod, Aen Elle, Aen Seidhe и Dhu Seidhe.

Читая об эльфах, Ида несколько раз невольно приходила в бешенство, читая строки об огромной схожести людей и эльфов в достижении своих целей. Ей было неприятно это сравнение, когда люди и нелюди, со слов автора, оказывались куда хуже любого монстра. С другой стороны, Ида, если вдуматься в текст, была всё же склонна согласиться с Себастином Кавелье. Если вспомнить её разговор с Авалак’хом в Тир на Лиа о единорогах, то Ида сама сказала, что эльфы ничуть не лучше людей.

Когда она перелистнула очередную страницу, к её ногам выпал листок. На нём было написано тем же почерком, что и сама книга:

“Дорогой мой друг, Али.

Передаю тебе в руки работу всей моей жизни. Прошу, доставь её в Оксенфуртскую Академию профессору Прометицию Шезлоку. Надеюсь, он наконец перестанет надо мной смеяться и передаст книгу в печать. Прошу, поговори с ним.

Твой друг, неудачливый доктор Сверхъестественных Явлений, Себастиан Кавелье.”

Прочитав имя профессора, которому стоило передать данную работу, Ида тяжело вздохнула. Профессор Сверхъестественных Явлений Прометиций Шезлок погиб четыре года при весьма загадочных обстоятельствах.

Откуда-то слева послышалось лошадиное фырканье. Ида Эмеан посмотрела в ту сторону. Буквально в десяти шагах стояла привязанная к дереву кобыла Али. Её внимательные, наполненные мыслью агатовые глаза смотрели прямо на неё. Эльфка отложила сшитую кипу бумаг и направилась к ней, ступая осторожно, стараясь не делать резких движений, дабы не напугать животное.

— Цири говорила, — прошептала Ида кобыле, — что тебя, кажется, зовут Асия. Не бойся. Я тебя не обижу. Что? Беспокоишься за своего хозяина, да?

Асия фыркнула, покачнув головой. Ида подошла к ней практически вплотную, Асия слегка попятилась, когда та протянула к ней руку. Вытянув морду, лошадь понюхала протянутую руку, фыркнула. От рук эльфки пахло чем-то свежим, напоминающим утреннюю росу на лепестках цветущих луговых цветов, стекающих капель по стебелькам трав. И чем-то магическим, завораживающим.

Ида Эмеан прикоснулась к морде кобылы. Сама того не понимая, эльфка обняла голову Асии и прижалась к ней. Та лишь пыхтела ноздрями, прикрыв глаза.

* * *

Почитывая газету и покуривая изящную трубку, в кресле-качалке расположился известный, в крайне преклонных летах, профессор-коллекционер Леуболд Карлмман.

Его любимым занятием было сидеть тёплыми вечерами в своём огромном саду такого же, не менее огромного особняка, и читать различные научные статьи или книги. Покачиваясь в кресле-качалке и почитывая газету, Леуболд Карлмман попутно любил присматривать за своими внуками, бегающих на гладко выстриженной лужайке, играющих в привычные детские игры.

Увы, сегодняшняя погода нарушила его традицию. Из-за проливного дождя Леуболд Карлмман остался в своей обширной библиотеке, уставленной многофутовыми стеллажами и шкафами. Полки были забиты различными книгами, начиная от художественной литературы и заканчивая научными работами таких учёных, как Прометиций Шезлок, Алджернон Гвинкамп, Леон Оппенхойзер, Славко Атимштейн и так далее. Но главным его достоянием была книга, занимавшая в его библиотеке особое место — на специальном постаменте под бронированным стеклом.

Дверь в библиотеку распахнулась, вбежали шестилетний внук Сиджи и его двенадцатилетняя сестра Софи. Дети, как и положено, баловались, Сиджи чуть не опрокинул постамент.

— Дети! — прикрикнул на внуков Леуболд Карлмман, опустив газету. — Сколько я вам говорил: не бегать и не шалить в моей библиотеке!

— Прости, дедушка, — виновато опустила голову Софи, хватая неугомонного брата за руку. — Мы случайно.

Леуболд Карлмман ещё некоторое время одаривал внуков суровым взглядом, но быстро оттаял, так как очень их любил. С улыбкой Леуболд подозвал детей к себе и усадил младшего на колени. Девочка уселась на стул и болтала ножками.

— Дедушка, а дедушка, — Софи посмотрела на Леуболда. — А что это за книга? Та, что под стеклом. Она у тебя несколько лет, а ты так и не рассказал, о чём она?

— Это сказки, дедушка? — тут же предположил Сиджи.

— Нет, — улыбнулся Леуболд.

— Очередная научная работа... — разочарованно протянула Софи.

— Ты догадлива, моя дорогая, — он провёл морщинистой рукой по её макушке. — Это очень ценная книга ещё из того, Старого, мира. Ей по меньшей мере шесть сотен лет!

— А о чём она?

Леуболд Карлмман спустил с колен внука и хромающей походкой, опираясь на трость с навершием в виде головы змеи, подошёл к постаменту. Отперев замок, он с неимоверным благоговением взял в руки увесистую толстенную книгу. Выглядела она так, будто её только вчера отпечатали, настолько прекрасно сохранилась.

Данный, как его называл профессор Леуболд Карлмман, талмуд достался ему случайным образом. Один из его приятелей по профессорской среде выставил эту книгу на торги в аукционном доме. При всей нелюбви приятеля ко всяческому мистицизму и сверхъестественности, надо отдать ему должное, сохранил книгу в полной целости и сохранности. Самому же приятелю книга досталась от его отца, для которого данные темы были очень близки. Его отец был профессором истории и мифологии, защитил диссертацию на тему вымерших цивилизаций, наследственности генов от эльфов, коих самих считали мифом.

Сын пошёл по иной стезе, увлекшись более новыми направлениями: психологией и социологией. Он не верил в мистику и те байки, о которых писал в своей диссертации его отец, поэтому книга по данной тематике оказалась ему попросту не нужна. Выкидывать такой раритет, дорогой сердцу его покойного отца, он не решился, а попросту выставил на аукцион. Так, за немалую сумму, талмуд попал в руки Леуболда Карлммана.

— Это, дети, — Леуболд прошёл к мягкому кожаному дивану и пригласил к себе внуков, — один из тех Magnum Opus, что и по сей день является ересью.

— Что такое Magnum Opus? — переспросила Софи.

— Magnum Opus, или Opus Magnum, — Леуболд закашлялся, — означает “Великая работа”, или “Работа всей жизни”.

— Но это же обычная книга, — Софи кинула недоверчивый взгляд на кожаный переплёт.

— Нет, Софи, — покачал головой Леуболд. — Это целая научно-исследовательская работа учёного-изгоя тринадцатого века — Себастиана Кавелье. Этот Magnum Opus — «Теория Чудовищности. Люди и монстры» — принесшая его жизни одни несчастья. Сначала исключили из ректорского совета, отобрали регалии, а потом и вовсе выкинули из ныне уже не существующей Оксенфуртской академии. Он попытался продвинуть её ещё хоть где-то, но, увы. Такие работы были не нужны. Они очерняли человеческую расу. Тогда это считалось преступлением. Как, впрочем, и нередко в наши дни.

Старик сделал паузу.

— Серастиана Кавелье реабилитировали лишь на исходе шестого столетия, вернули регалии, присвоили звание Профессора и учёную степень Доктора Сверхъестественных Явлений — посмертно. Увы, ему это уже ни к чему, а место его захоронения не знает никто.

Леуболд Карлмман тяжело вздохнул. Дети слушали его рассеянно. В их юном возрасте занудное повествование старика было не столь интересно, как небылицы и сказки. Впрочем, оно было понятно.

Сын Леуболда Гюго ушёл в юриспруденцию, невестка Альтиса — бульварная писательница. Внукам была не интересна ни история, ни, уж тем более, сложная мифология. Единственный человек, который его понимал — это жена Торсана, скончавшаяся два года назад на восемьдесят первом году.

Софи и Сиджи с интересом разглядывали иллюстрации на страницах, бережно переворачиваемых дедушкой. Спрашивали об изображённых на них монстрах, чудовищах и исчезнувших расах, будь то эльфы, краснолюды или низушки, даже не читая подписи крупным шрифтом.

— А это кто?

— Это гнилец, класс — трупоеды.

— Фу-у-у! Какой отвратительный! А это?

— Это накер.

— А это что за чудище с крыльями?

— Это? — Леуболд присмотрелся к подписи. — Имперская Мантикора.

— Красивая.

— И очень опасная.

— А куда они все исчезли? — Софи вопрошающе уставилась на деда.

Леуболд попросил её подать книгу, стоящую на одной из полок. Девочка взяла её и уставилась на название. «Монструм, или Ведьмака описание».

До позднего вечера профессор и коллекционер в крайне преклонных летах Леуболд Карлмман рассказывал заинтересовавшимся внукам о ведьмаках, монстрах и тех расах, что исчезли. Как нелюди (эльфы, гномы, низушки, краснолюды) покинули этот мир, переселившись в иные, оставив утраченный людям. Как истребили последних монстров. Рассказывал легенды о чародеях, чародейках и магии, о той империи, что рухнула всего-то полтора века спустя.

Эта книга перевернула тогда всеобщее представление о сущности Мира. Сам император Эмгыр вар Эмрейс, когда ему в руки попали потрёпанные, видавшие виды сшитые листы бумаги с витиеватым почерком, лично отдал приказ на печать. Для начала в ограниченном виде, чтобы предоставить несколько экземпляров для изучения учёным. Спустя ещё год энциклопедия, так её нарёк сам император, поступила в Имперские Академии для обучения студентов.

К великому сожалению, после смерти императора Эмгыра вар Эмрейса книга вновь подверглась критике со стороны церкви и долгие столетия находилась под запретом. Но рухнувшая империя, приход Новой, а затем уже Новейшей Истории, дали энциклопедии новую жизнь, правда, в частных коллекциях. Границы нового мира расширились, изменившись до неузнаваемости. Сам мир стал совершенно иным. Более сложным.

Дожили до сего момента всего два экземпляра так до конца и непризнанного Opus Magnum'а Себастиана Кавелье — «Теория чудовищности. Люди и монстры». Один хранился в Национальном музее, другой в коллекции у Леуболда Карлммана.

Умер Леуболд Карлмман в возрасте девяноста восьми лет. Наверное, эта беседа, состоявшаяся несколько лет назад, изменила многое. Софи увлеклась мистицизмом и паранормальными явлениями и через годы напишет огромную научную работу. Сиджи поступит в академию на кафедры истории и естествознания. Всю жизнь брат с сестрой будут помнить этот вечер с дедушкой Леуболдом Клармманом, будут с благоговением беречь и изучать доставшийся от дедушки талмуд. Magnum Opus Серастиана Кавелье — «Теория чудовищности. Люди и монстры», отпечатанный в Нильфгаарде в 1280 году.