While We Wait for a Better World (гет)

Санс пробуждается от отрывистого полузабытого сна. Там было что-то о цветах, что-то о костях, что-то о…

О Папирусе.

Он открывает глазницы. Искусственный дневной свет проникает в комнату через окно, а снаружи слышно, как снегири поют друг другу. Похоже на начало отличного дня.

И да. Его брат всё ещё мёртв.

Санс точно не знает, сколько времени прошло с того момента. Не то чтобы это имело какое-то значение, никогда не имело — в масштабах отрезка таймлайна, который ещё неизвестно сколько будет продолжаться. Просто нужно подождать. Как обычно, просто… чуть сложнее. Ну ладно, гораздо сложнее.

Исключая, конечно, шанс, что именно ребёнок был аномалией, а его больше нет… Но нет. Не-а. Невозможно, чтобы всё было так просто. Не может быть. Есть шанс, что ребёнок и был последней деталью пазла, но реальность потеряла стабильность довольно давно и не показывала признаков, что вот-вот начнутся изменения. Верно?

Санс хочет заснуть, но, даже закрыв глаза, не может выбросить из головы этот вопрос. Да и к тому же, лёжа здесь и раздумывая об этом, он не принесёт никакой пользы ни себе, ни своему брату. Со стоном, который сторонним наблюдателем мог бы быть принят за смех, он поднимается с постели, чтобы пойти перекусить. Это всегда неплохой способ отвлечься. В любом случае ему, вероятно, стоило бы заняться этим, потому что Санс сам не может вспомнить, когда ел в последний раз.

Но открыть холодильник, полный контейнеров со спагетти, он не может. Просто не может.

Ну, тогда остаётся только зайти к Гриллби. Может, ему повезёт, и в баре в это время никого не будет.

* * *

Ему не повезло. Половина завсегдатаев на своих местах, когда он входит внутрь: Бёрди, тот пьяный кролик, постоянно пытающийся подкатить к нему, все псы. Или не совсем так. Все оставшиеся псы. Стулья Догами и Догарессы осуждающе пусты.

Скелет направляется прямо к барной стойке, прикрыв лицо капюшоном и надеясь, что в этот раз его просто проигнорируют, не уверенный, что сможет справиться с новым потоком утешений.

— Санс!

— Эй, это же Санс!

Он слабо машет в ответ и отворачивается, но его не прекращают звать по имени.

— Хей, парни, — разбито говорит скелет, пытаясь заранее выдумать шутку, чтобы сменить тему, как только потребуется, но, похоже, в этот раз находится иной повод для разговоров.

— Эй, Санси, — говорит кролик, почти трезвый в это время суток. — Уже слышал? Королеву выгнали из замка!

— Да? — отвечает Санс. — Чувак, это паршиво. Похоже, она была прямо-таки королевской занозой.

Все вокруг тут же стонут, и на мгновенье это действительно даёт ему почувствовать себя немного лучше.

— Это правда, — подтверждает Бёрди. — Она сказала, что если ещё один человек упадёт, то следует подружиться с ним, а не душу сразу забирать, и начался бунт. Даже замок штурмовали и требовали, чтобы она ушла. А она так и сделала. Пошла жить в изгнании в руинах. Догго сказал, что видел её, — он дёргает крылом в направлении пса.

— Верно! — гавкает Догго со своего полупустого столика. — Так и было! Она двигалась, быстро двигалась по городу, одна, и я бросил ей вызов. Ну, знаешь, на тот случай, если это вдруг человек. Я спросил, куда, мол, идёт, а она ответила: «Домой».

— Думаю, у нас теперь анархия, — говорит кролик. — Теперь делаем всё, что захотим. Дайте мне бесплатного пива и горячих парней!

Санс игнорирует всё это, не утруждая себя выслушиванием разных саркастичных комментариев. Гриллби тоже потрескивает что-то в ответ из-за барной стойки.

«Руины, — думает он. — Дом. Хм».

— Интересно, — произносит Санс.

Он заказывает гамбургер и съедает его молча, пока остальные продолжают болтать о королевской семье и повстанцах. Закончив, скелет действительно оплачивает свой счёт.

И не возвращается домой.

* * *

— Тук-тук.

Тишина. Ну, не то чтобы у него были причины ждать ответа, ведь, в конце концов, эта общая часть их рутины не сказать, что соблюдалась регулярно. Может быть, она не слышит. Возможно, её нет дома.

Не исключено, что ей просто нужно было взять с него обещание, а после причин для разговоров и не осталось вовсе. Сансу хочется думать, что ему неплохо удаётся разбираться в характерах, пусть даже так, через дверь, но в последнее время всё вокруг твердит об обратном.

Или же он мог ошибиться в своём предположении, и это была и вовсе не она. Возможно, леди за дверью всё это время была мертва, обращена в пыль ребёнком на пути через руины.

Санс снова стучит в дверь, а затем прижимает к ней свои костяные пальцы так, будто, приложив достаточно сил, может пройти сквозь неё. Конечно, это невозможно. Не существует коротких путей в неизвестность, или, во всяком случае, он не настолько глуп, чтобы попытаться проверить.

— Тук-тук.

Ничего.

— Ну, стоило попытаться, — скелет опускает руку, но не собирается уходить. Внезапно даже ленивый способ добраться домой кажется ему слишком утомительным. Может, стоит остаться здесь. Просто прислониться к двери и заснуть. Возможно, он...

— Кто там? — слышится из-за двери её голос, нерешительный и тихий.

— Домой, — отвечает он, нетерпеливо наклонившись вперёд.

Затем снова тишина, заставившая Санса задуматься, не передумала ли она.

— Домой кто?

— Да, мой бог, я уже и не надеялся, что ты ответишь!

Она не смеётся. Ну, в этот раз вышло и правда не очень — он, должно быть, уже растерял всю форму.

— Эй… — начинает Санс, и из-за двери слышится что-то похожее на приглушённое всхлипывание. — Ой, да ладно, бьюсь об заклад, вышло не так уж плохо, а?

К счастью, она смеётся.

— Прошу прощения, — говорит леди за дверью. — Я не знала, услышу ли тебя снова и… так рада слышать твой голос.

— Я тоже, — отвечает он, а затем продолжает уже на несколько тонов ниже: — Так, эта штука вообще открывается?

— О, мой друг, — весь смех исчезает из её голоса. — Боюсь, ничего хорошего из этого не выйдет.

Трудно с этим поспорить, но тем не менее…

— Я всё равно хочу, чтобы ты открыла, — Санс просит об этом в первый раз, будучи сторонником мнения, что у каждого есть свои секреты.

— Не могу, — кажется, леди расстроена.

— Да, я всё понимаю, просто… — он чувствует покалывание магии где-то в глубине глазниц и раздражённо моргает, прежде чем успевают сформироваться слёзы. — Извини. Не хочу заставлять тебя делать то, чего ты не хочешь. Наверное, мне просто… нужен друг сегодня. И, кажется, тебе тоже. Думаю, что лучше уж быть лицом к лицу, чем так, — Санс заставляет себя хихикнуть. — Но, хей, неважно. Всё нормально. Знаешь, ты одним голосом можешь мне до сердца достучаться.

Он ожидает смеха, который будет означать, что они могут вернуться к прежней рутине, притворившись, что ничего этого и не было. Вместо этого повисает долгая пауза, а затем звучит щелчок отпирающегося замка.

Дверь распахивается, и вот она. Королева Ториэль. Его леди за дверью.

Поначалу она смотрит поверх его головы, упуская самого Санса из виду, но затем, когда он слегка шумит, чтобы привлечь её внимание, исправляется. Довольно долго Ториэль просто смотрит на него, будто удивлена его внешностью. Ну, скелет и сам знает, что у него особенно-то не на что смотреть. Никто не назвал бы его красавчиком.

Вероятно, ему стоит сказать что-то, но Санс не уверен, что именно. «Привет, ваше величество?» «Эй, кстати, просто хочу сказать, что сдержал ваше чёртово обещание». Какой-нибудь каламбур о зрении или лицах? Может, просто «спасибо»?

Он уже почти останавливается на последнем варианте, как вдруг оказывается заключён в крепкие мягкие объятья.

— О, хей, — говорит Санс, испуганный не только самим этим действием, но и ощущениями от него. Его леди за дверью — Ториэль — выше Папируса и намного плотнее. Он чувствует её мышцы и плоть, прижимающиеся к нему, а когда скелет слегка поворачивает голову, белый мех её уха щекочет его грушевидное отверстие. Ему немного странно, насколько её много в плане пространства, учитывая, что для него раньше леди была просто бесплотным голосом.

Санс обвивает её руками и обнимает в ответ. Выходит чуть менее удобно, чем можно было ожидать.

— Спасибо, — наконец говорит он. — Никогда раньше не обнимался с королевой.

Ториэль отпускает его, медленно отпуская руки с задней части его худи, и снова встаёт в полный рост.

— Так ты знаешь, кто я, — Санс думает, что она выглядит смущённой. Смущённой и немного грустной.

— Да. Мне жаль, — что случайно раскрыл её тайну, имеет он в виду, но Ториэль, похоже, понимает его неверно.

— Не стоит, — говорит она. — Глупо было с моей стороны пытаться вернуться на прежнюю должность после такого долгого перерыва, не предприняв ничего. Ничего хоть сколько-то полезного.

Вероятно, в этот момент Сансу стоило сказать ей, чтобы она не была так строга к себе. Что было бы правильно. Но почему-то он никак не мог заставить себя сделать это.

— Здесь моё место, — продолжила Ториэль. — Я решила смириться с этим, поэтому и не хотела открывать дверь.

— Собираешься жить здесь одна, потому что ни одна живая душа не хочет видеть тебя. Что ж, к счастью для тебя, — он показал на себя, на свою видимую через полурасстёгнутую худи грудную клетку, — я подхожу идеально.

Она хихикает, чисто рефлекторно, как Санс думает, и отвечает ему сдержанным многозначительным взглядом.

— Если честно, — продолжает он, — я не совсем уверен, как относиться к твоей политике, — скелет старается держать голос спокойным и ровным. — Согласно моему опыту, доверять людям — не лучшее решение. Но, основываясь на том, как тебе нравятся шутки, могу сказать, что ты просто слишком хороша для этого королевства.

— Ох, — тихо произносит она.

— Так что да, я всё обдумал, и, насколько мне известно, мы всё ещё друзья, — на самом деле он ничего не обдумывал, но пока говорил, решил позволить этому быть правдой. Если Санс начнёт винить её, то придётся продолжить винить и себя, а это слишком утомительно. — В смысле, мне же нужно шутить перед кем-то.

Ториэль улыбается ему. Весьма ободряющий знак.

— Могу я спросить твоё имя? Ты ведь знаешь моё.

— Санс, — говорит он. — Санс скелет. Хотя последняя часть, наверное, очевидна.

— Санс, — ответила она. — Не хочешь зайти и выпить со мной чаю?

* * *

Ториэль ведёт его внутрь, вверх по лестнице, в дом, так похожий на жилище Азгора, хотя, как полагает Санс, дела тут обстоят как раз наоборот. Его приглашают за стол в комнате с мягко потрескивающим в камине пламенем и ставят перед ним чашку цветочного чая и кусок пирога на тарелке.

Пирог невероятен. Наверное, самая вкусное угощение, которое ему приходилось пробовать. Он буквально тает во рту, смешиваясь с магией так легко, будто всегда должен был быть её частью, а возникшая от него энергия заполняет Санса мгновенно, согревая, как огонь в камине. Такая еда, вероятно, заслуживает, чтобы её смаковали медленно, но скелет не может с собой ничего сделать, продолжая есть в три горла.

Ториэль выглядит довольной.

— Тебе нравится?

Он кивает, проглатывая последний кусок.

— Просто потрясающе, — чтобы проиллюстрировать своё удовлетворение, Санс откидывается назад и выпускает театральную и физиологически ненужную отрыжку.

Она отвечает на это притворно разочарованным взглядом, но, когда скелет ей подмигивает, на лице Ториэль вновь расцветает улыбка.

— Ну, — говорит она, — рада слышать, — а затем добавляет почти смущённо: — Я же давала тебе рецепт, помнишь?

— О, да. Я даже пытался приготовить.

— Пытался? Ты мне ничего не рассказывал!

— Что ж, об этом немного стыдно говорить, — Санс поднимает чашку и вертит ей в руке. — Вышло у меня не очень-то хорошо. Я пытался заставить брата попробовать, но он даже не смог понять, чем это должно было быть. Всё продолжал называть «сладким кишем». До сих пор не понимаю, что сделал не так. Наверное, я не создан быть шеф-поваром.

Ториэль издаёт цыкающий звук.

— Что за ерунда! Любой может научиться печь пироги. Могу научить тебя, если хочешь.

— Да, почему бы и нет, — отвечает он. Определённо лучший способ времяпрепровождения, нежели лежать целыми днями в постели, пялясь в потолок.

— Я уверена, что вскоре ты начнёшь печь замечательные пироги, а твой брат наконец получит свой лакомый кусочек!

Она смеётся над собственной шуткой, а Санс… не может заставить себя.

— О боже, — говорит Ториэль. Какому бы выражению лица скелет не позволил проскочить на секунду, оно стёрло у неё любой намёк на веселье. — Я сказала что-то не то?

Что ж. Это должно было всплыть рано или поздно.

— Нет. Просто мой брат… — он беспокойно ёрзает на своём стуле. Просто скажи это, Санс. — Моего брата нет.

— Ох, — скелет буквально может видеть мысли, прячущиеся внутри её головы, создающие между собой связи, которые Ториэль не хотелось признавать. Она точно знает, что ребёнок убивал монстров. Нельзя, наверное, винить её, если у неё не было времени узнать конкретных имён. — Ох, я…

Санс обрывает её прежде, чем Ториэль начнёт извиняться. Ему уже этого хватило.

— Всё нормально, — говорит скелет. — В конце концов, он вернётся.

— Ох, — повторяет она, но уже по-другому, облегчённо и озадаченно. — Ну, тогда, когда он вернётся, мы приготовим ему пирог.

Приятная мысль. И кто же знает, может быть, так и случится. Возможно, в следующей временной петле и Санс, и Ториэль, и Папирус съедят пирог вместе. Насколько ему известно, подобное уже случалось. Вероятно, существует множество таймлайнов, в которых больше вкусной выпечки и меньше бессмысленных убийств, чем в этом.

— Да, было бы неплохо. Хотя, говоря о настоящем… — он пытается изобразить взгляд, близкий к тому, что выдаёт надоедливая собака, выпрашивая кость. — Можно мне ещё кусочек?

— Конечно! — Ториэль вскакивает со своего стула. — Так замечательно, что тебе понравилось. Это… приятно, когда тебе есть с кем разделить пирог, понимаешь… — на мгновение она касается его руки. — Я рада, что ты уговорил меня открыть дверь.

Ториэль уходит на кухню, прежде чем Санс успевает ей что-либо ответить. И, скорее всего, это даже к лучшему, потому что внезапно его одновременно разрывают желания снова обнять её и положить голову на стол и плакать.

Когда она возвращается, скелет делает свою вечную улыбку чуть шире и, опережая любые действия с её стороны, задаёт безобидный вопрос о корке пирога.

Ториэль легко выходит подтолкнуть к разговорам о готовке. Затем об улитках, о жизни в руинах, о Фроггитах, Вимсанах и пауках. Санс же, в свою очередь, рассказывает ей немного о Сноудине, о библиотеке, о баре Гриллби — о тех местах, мимо которых ей приходилось проходить, но не удавалось остановиться в спешке. Они обсуждают книги и обмениваются высококачественными грязными шутками.

Речь больше не заходит ни о его брате, ни о людях или барьере. И, в целом, он считает это довольно удачным разговором.

* * *

Через какое-то время Санс начинает ощущать усталость, а его глазницы слипаются, даже при том, что ему искренне интересен разговор с Ториэль. Что, возможно, не так уж и удивительно: это, несомненно, самое его длительное социальное взаимодействие с тех пор, как постоянное присутствие его брата перестало быть таковым.

Даже забавно. Мягкий чёткий тон Ториэль не сравним с голосом Папируса, слышным на всю улицу, но в нём, похоже, всё равно есть что-то успокаивающее. Что-то заставляющее его чувствовать, что, закрыв глаза сейчас на этом самом месте, он проснётся здесь же завтра, и это будет не так уж и плохо, потому что у него поблизости останется кто-то классный, чтобы поговорить, пока скелет ждёт конца этого мира. Это странно утешает.

— Боже мой! — восклицает Ториэль. — Извини, Санс, я не заметила, что уже так поздно.

Он открывает глаза, понимая, что уже досматривал второй сон. Что-то о солнечном свете и поверхности, как Санс думает, но воспоминание быстро угасает.

— Уже? — говорит скелет, не имея понятия, как долго они сидят тут на самом деле.

Кажется, он совершенно потерял счёт времени. Что, наверное, даже хорошо. Было бы здорово повторять такое почаще.

— Тебе надо было сказать, что устал, — продолжает она. — А то такая глупая старуха, как я, тебя бы на всю ночь заболтала, — в этих словах слышится неловкость, отсутствовавшая, когда ей приходилось говорить о фактах об улитках или же секретах начинки для пирога. Санс не может решить, мило это в какой-то степени или грустно.

— Ты не глупая старуха, Тори, — говорит он, не уверенный, в какой момент начал называть её так, но она ещё ни разу не возразила. — Было здорово. И я говорил, что мне нужен был друг.

— Думаю, всем нам нужен иногда, — говорит Ториэль, и что-то в её глазах заставляет задуматься, сколько она провела здесь в одиночестве.

— Да.

— Не буду тебя задерживать. Выглядишь так, будто готов заснуть прямо здесь.

— Да, — отвечает Санс. — Я могу. У меня правда…

— Ленивые кости, — произносят они одновременно, и замеченная им раньше неловкость внезапно исчезает.

— Ну, — говорит Ториэль, — если ты собираешься идти, то я заверну тебе кусок пирога с собой. Или… — она задумывается на мгновение. — Или если ты слишком устал, чтобы идти до дома, не хочешь остаться у меня в свободной комнате? Кровать там довольно маленькая, но не думаю, что для тебя это проблема, — Ториэль смеётся, но без издёвки. Как раз наоборот.

Не то чтобы Санс действительно устал для обратной дороги. При должном желании он оказался бы дома быстрее, чем она закончит предложение.

— Было бы здорово, — говорит скелет. — Спасибо, Тори.

Её улыбка сияет.

— Не стоит! С нетерпением жду, когда ты узнаешь, что мои завтраки ничуть не хуже пирогов.

— Не сомневаюсь, — отвечает он, и что-то в нём расслабляется, хотя трудно сказать, что конкретно.

— Тогда идём. Я тебя отведу.

* * *

Эта комната оказывается детской. Здесь и коробка с игрушками, и целая коллекция маленькой обуви, и шкаф для одежды, который, Санс готов поспорить, заполнен свитерами в полоску.

Он заглядывает в ящик для обуви и задаётся вопросом, на сколько разных детских туфель она рассчитана. Но скелет ведь и так знает ответ, не так ли? Семь. Должно быть семь.

— Да, — говорит Ториэль, будто отвечая на неозвученный им вопрос. — Здесь спят дети. Спали. Сейчас, конечно, нет.

Её голос остаётся ровным, но вот взгляд… Даже немного смешно, насколько легко читать её покрытое мехом лицо. Но чьи угодно эмоции будет нетрудно понять, когда привык различать их на черепе.

— Ты любила их, — произносит Санс, а затем продолжает, не в силах остановиться: — Всех их.

— Они были моими детьми, — мягко отвечает она.

Он смотрит на неё несколько мгновений, на грусть и холод, застывшие в её глазах, а затем переводит взгляд на пол. Да. Да, совершенно точно, ему не следует никогда рассказывать ей, что произошло с Папирусом.

— Ну, — говорит Ториэль. Услышав её голос, Санс снова смотрит вверх на неё и замечает, как она надевает защитную маску жизнерадостности, будто броню Темми. — Тебе нужно ещё что-нибудь?

— Нет. Спасибо, Тори.

— Не за что.

— В смысле, спасибо за всё.

— Не за что, — твёрдо повторяет она, имея в виду то же самое, что и он, как думает Санс. — Я, пожалуй, пойду, а ты отдохни немного.

Уходя из комнаты, Ториэль мягко касается его плеча, а через мгновение слышно, как за ней закрывается дверь.

Санс смотрит на кровать.

Он всегда гордился способностью спать где угодно. Ему удавалось заснуть на стуле за столом, стоя, лицом в снегу. Однажды даже на заглушке паровой вентиляции в Хотленде.

Но скелет не собирается спать в постели убийцы его брата.

Он терпеливо ждёт, пока не стихнет стук посуды, которую моет Ториэль, а затем, пока дверь в её комнату тихо не скрипнет. Выжидает даже дольше, чем необходимо, чтобы добраться до места, где наконец сможет заснуть.

Только тогда Санс пользуется коротким путём в гостиную и сворачивается калачиком в кресле Ториэль, удивительно комфортном и тёплом.

* * *

Он открывает глаза. Всё ещё здесь.

Кресло всё ещё удобное, а из кухни слышен незнакомый, но вкусный запах, так что, хей, могло быть и хуже.

Могло бы, конечно, быть и лучше. Но и куда как хуже.

— Санс! Ты проснулся, — лицо Ториэль нависает над ним, перевернутое, потому что ночью ему удалось извернуться таким образом, что его голова свисает с края кресла. Ему, вероятно, стоит сесть, но Сансу слишком удобно, чтобы двигаться. Одним из больших преимуществ бытия скелетом является то, что у них нет мышц, которые может свести судорогой.

— Эм, да, утро. Хэй, пахнет очень вкусно.

— Почему ты спал в кресле? С кроватью что-то не так?

— Нет, нет, — он переосмысливает свой ответ и перемещается в более нормальное положение — садится вразвалку, то есть в нормальное для него положение. — Ну, матрас там немного… даже не знаю. Бугорчатый, что ли.

— О, нет! Санс, извини, я не знала, — она выглядит искренне встревоженной, от чего скелет чувствует укол вины.

— Ты тут ни при чём. Чёрт, ничего страшного, правда. Человек, наверное, и не заметил бы ничего. Ну, знаешь, со всей их набивкой. Но, эм, — он тыкает в свою бедренную кость, — во мне же только кожа да кости, только без кожи, поэтому, может быть, я и почувствовал.

Даже если его недавняя поза сна навеяла на Ториэль какие-то сомнения, она этого не показывает.

— Ты мог бы сказать мне.

— Не хотел тебя будить. Мне и на кресле было неплохо, просто отличное кресло. Мог бы целый день на нём проспать, — для большей наглядности Санс откидывается назад, закрывает глазницы и на мгновенье притворяется спящим. — Видишь?

— Нет, нет, я не могу позволить тебе спать сидя, — Ториэль задумывается, а затем, будто пришла к трудному решению, продолжает: — У меня есть ещё одна комната. Там нужно прибраться, но, уверена, кровать там удобнее. В следующий раз ты можешь остаться там.

Он почти уверен, что догадался, что это за комната, чувствуя себя потрясённым и тронутым.

— О боже, Тори…

Её рука поднимается, чтобы прикрыть себе рот, когда она громко вздыхает, резко осознавая, что подразумевало её предложение.

— Ох! Извини, я не собиралась навязываться! Просто… Просто если ты захочешь остаться снова ещё когда-нибудь или…

Под влиянием импульса Санс тянется вверх и берёт её за руку.

— Да, я был бы рад.

Таким образом, всё приходит к тому, что он начал проводить ночи в старой постели короля Азгора.

Ещё несколько раз он возвращается в Сноудин, но никогда не задерживается надолго.

В первый раз, чтобы забрать несколько вещей из дома. Ему не нужно много: парочка почти чистых носков, его домашний камень, который, по всей видимости, придётся теперь кормить самому, и фотография из его мастерской в подвале, только потому, что приятно держать её поблизости.

Санс долго сидит в комнате своего брата, задаваясь вопросом, стоит ли взять отсюда что-нибудь с собой на память. Но в чём смысл? Не похоже, что ему вообще удастся забыть. Вместо этого он достаёт из кармана кусок красной ткани и складывает куда более аккуратно, чем Папирус вообще мог когда-либо от него ожидать, и оставляет на кровати, будто бы та ждёт своего хозяина.

Что довольно глупо. Его брат никогда не вернётся в свою комнату. Санс просто… никак не может отпустить этот факт. Но в любом случае после он действительно чувствует себя чуть лучше.

Скелет думает, что теперь сможет безвылазно оставаться в руинах столько, сколько потребуется, но одного взгляда на потрёпанные разрозненные книги в шкафу Ториэль ему хватает, чтобы заставить себя подняться и сходить в библиотеку, а выражение чистой радости на её лице, когда Санс вручает ей новые, ещё не прочитанные книги, достаточно, чтобы совершить вылазку ещё раз.

Время от времени из чистой ностальгии по жирной пище он заходит к Гриллби и отвечает на вопросы завсегдатаев о том, где всё это время пропадает. «Искал в лесу людей, — отвечает Санс. — Некому теперь меня уволить, а вы же знаете, как я серьёзно отношусь к своей работе». Или: «Я спрыгнул в ту пропасть в Вотерфоле, и теперь это мой дом. Жить там довольно неплохо, но иногда чувствуешь себя как в воду опущенным». Затем: «Я работаю над сверхсекретным проектом в лаборатории Хотленда». Последнее утверждение почему-то они находят более смешным, чем стоило бы. И под конец: «Я живу в руинах вместе с королевой. Она печёт потрясающие пироги». В итоге все отчаялись получить от него серьёзный ответ.

Ториэль никогда не ходит вместе с ним. Санс не может её за это винить.

* * *

Один за другим дни приходят и уходят, приходят и уходят. Каждый раз, просыпаясь, он обнаруживает, что остался всё тем же Сансом. И с каждым новым днём скелет всё больше благодарен, что ему не приходится ждать в одиночестве.

Он видит, что Ториэль чувствует нечто похожее, хоть и не может сказать, чего конкретно приходится ждать ей. Она с рвением показывает ему всё в своём небольшом мире, чем смутно напоминает Сансу Папируса с его страстью к головоломкам, но в этом есть что-то неуверенное и хрупкое, будто Ториэль ждёт, что он решит, что ему скучно здесь, и уйдёт, снова оставив её наедине с бестолковыми Фроггитами и трусливыми Вимсанами. Она постоянно держится за мысль, что в один момент всё закончится.

Санс не может сказать ей, что этого не произойдёт, и не может объяснить, почему, даже если подобное случится, то этой её версии будет уже всё равно. Он решает, что лучший путь продемонстрировать свои намерения остаться — это остаться.

И быть рядом с ней… Санс не решается использовать такое сильное слово, не желая признавать, что оно вообще применимо к чему-либо в его жизни, но это действительно весело. Они легко перекидываются ужасными шутками примерно равного качества, и есть в этом какая-то прелесть, похожая на то, когда скелет выводил из себя брата подобными каламбурами, но только в другом, более положительном смысле. Будто их разумы сталкиваются в битве, кто из них забавнее, чуть ли не высекая искры.

Сансу нравится ходить с ней на охоту на жуков, лежать на подстилке из листьев, наблюдая, как Ториэль демонстрирует свои силу и ловкость, а её полное сосредоточенности напряжённое выражение лица выглядит почти забавно. Иногда, сильно промахиваясь, она ругается, а затем краснеет и извиняется, а затем снова извиняется за извинения перед ним, будто бы он ребёнок. Это довольно уморительно. Плюс, после этого Ториэль всегда делает печенье на муке из сверчков, что гораздо вкуснее, чем может показаться. Санс даже моет посуду после, потому что, пусть она и молчит о том, что делает всю работу по дому сама, каким-то образом он ощущает себя виноватым за это, чего не случалось даже под влиянием криков Папируса. Но скелет действительно не возражает. По крайней мере, здесь Санс может достать до раковины, пусть даже ему и необходим табурет.

По вечерам они сидят у идеально тёплого камина, Ториэль в своём кресле, а он в похожем, но чуть более подходящем ему по размерам, найденном ей где-то в руинах. Она читает новые принесённые им книги, а Санс — её старые. Иногда они зачитывают вслух друг другу некоторые фрагменты, и у Ториэль всегда находится какой-нибудь умный или забавный комментарий.

Это неплохо. Даже несмотря на некоторые грустные обстоятельства.

Дни продолжают течь, и Санс старается не считать их по ходу дела.

* * *

Приготовление пирога — вот что меняет всё, но ему требуется некоторое время, чтобы понять это.

Честно говоря, Сансу уже не особенно интересно учиться печь. Он не собирается возвращаться в Сноудин, чтобы заниматься там этим в одиночестве, да и Ториэль наслаждается готовкой настолько, что эта домашняя обязанность навряд ли когда-нибудь переляжет на его плечи. Но ей ещё и нравится сама идея учить его чему-то, а Санс радуется уже тому, что она довольна. Как-то так.

В первый раз Ториэль просто предлагает ему посмотреть, как готовит она, с разъяснениями каждого шага.

— Отлично, — говорит он. — Наблюдать, как кто-то другой делает всю работу, — моё любимое занятие.

Здесь, конечно, скелет лукавит. Смотреть за чужой работой почти так же скучно, как делать всё самому, и он бы лучше вздремнул. Однако наблюдать за тем, как Ториэль печёт пирог, оказывается неожиданно увлекательно. Её руки легко танцуют над рабочей поверхностью, делая такие вещи с маслом, сахаром и корицей, что почти невозможно поверить в отсутствие в них магии. И каждое своё действие она разъясняет невозможной комбинацией научной точности и каламбуров — сочетанием его любимейших вещей. Когда Ториэль заканчивает, Сансу кажется, что он начал понимать больше о Вселенной, ну, или, по крайней мере, о той её части, включающей в себя пироги.

Когда наконец её творение отправляется выпекаться в духовку на впечатляющей самоподдерживающейся огненной магии, Ториэль тут же начинает прибираться на кухне. Или, во всяком случае, пытается.

— Санс, — говорит она, — не будешь так любезен передать мне муку?

— Конечно, Тори. И не нужно распыляться на такие формальности.

Он замирает, полуусмехнувшись, с мешком муки в руках. Что-то в этих словах добирается до глубин его разума. Пыль? Пыльца? Цветок? Это задевает что-то в нём. Смутное воспоминание, остаток сна.

Санс привык обращать внимание на подобные чувства: иногда из них можно было вынести то, что ему необходимо знать. Он даёт себе время, ждёт, получится ли понять точнее. Но это ни к чему не приводит. Единственные цветы, которые скелету приходилось здесь приходилось видеть, были совершенно скучными и обычными, даже не эхо-цветами. Что бы это ни было, в этой ли Вселенной или двадцать линий времени назад, сейчас подобное не кажется ему сколько-то актуальным.

— Санс?

— Ох, да, Тори. Сейчас, — он подбрасывает мешок вверх, ловит магией и мягко опускает ей в руки. Выпендривается, чтобы отвлечь Ториэль от собственной рассеянности.

Но она неправильно понимает, думая, возможно, что мука сейчас ударится о потолок. Резко вздохнув, Ториэль бросается на мешок, едва подтолкнутый Сансом в её сторону. Сильные руки монстра-босса вцепляются в непрочную ткань, а её когти врезаются куда глубже, чем следует.

Мука разлетается повсюду, будто снег, оседая на мех Тори, её одежду и фартук.

— Ох, чёрт! Извини! Извини! — Санс спрыгивает со своего табурета и подбегает к ней, отчаянно пытаясь стряхнуть с неё муку. Кажется, от этого мало толку.

— Санс, — она звучит совершенно озадаченно. — Что ты делаешь?

— Извини, — снова повторяет он, проводя пальцами через спутанный мех тыльной стороны её ладони, посылая небольшое облачко муки в воздух. — Просто пытаюсь избавить тебя от муки.

Ториэль издаёт ещё один вздох, совершенно отличный от того, что сопровождал её прыжок за мешком муки, а затем повисает оглушительная тишина.

Разум Санса, всё ещё спутанный взрывающимися мешками и полусформировавшимися воспоминаниями, понемногу переваривает только что сказанное. Он застывает как вкопанный.

— О, боже, о нет, я не…

Она начинает смеяться. У неё потрясающий полуфыркающий-полузвонкий смех, но в данный момент Санс не в состоянии оценить его.

— Боюсь, сейчас немного неподходящее время!

— О, боже, — скелет сжимает свой череп обеими руками и медленно оседает на кухонный пол. — О, боже. Веришь или нет, но в тот раз я действительно не пытался придумать каламбур.

Это заставляет её смеяться ещё сильнее до такой степени, что Ториэль, видимо, уже неспособная нормально стоять, опускается на пол рядом с ним, вытирая проступившие на глазах слёзы.

Так они и сидят, оставляя отпечатки на муке, пока она не выравнивает дыхание, а Санс… Громко было бы сказать «вновь обретает достоинство», но, по крайней мере, находит в себе силы посмотреть ей в глаза.

И Ториэль смотрит на него в ответ, но как-то по-новому, весело, будто бы он вложил ей в голову какую-то интересную мысль. Вскоре Санс понимает, что она до конца осознала, какой же он придурок.

* * *

В следующий раз они готовят пирог вместе. Ториэль направляет его руки, пока он раскатывает тесто, предостерегает от ужасной ошибки с маслом и сдержанно весело улыбается при виде неоднородно пропечённой корочки.

Достав пирог из духовки, ароматный и тёплый, она обнимает Санса, и они вместе проводят несколько тихих мгновений, просто глядя на нечто, созданное ими обоими.

— Прекрасно, — говорит Ториэль.

— Да, — вышло красиво, даже если корка и не в форме идеального круга. Из этого могла бы получиться неплохая математическая шутка, если дополнить чем-нибудь про луч и локоть, но у него не выходит довести её до ума.

— Я знала, что ты научишься, — продолжает она. — Уверена, что тебя ждёт будущее отличного пекаря!

Санс пожимает плечами.

— Насчёт будущего ничего не знаю, — говорит он. — Но выглядит вполне неплохо.

Пирог таков и на вкус. Как непослушные дети, они съедают пирог вместо обеда, а затем берут добавку на десерт.

* * *

Наконец Ториэль решает, что Санс готов справиться со всем самостоятельно. Он отмеряет и работает венчиком, размешивает и раскатывает под её чутким взором, пока она сама стоит позади, всегда готовая помочь советом, но никогда не вмешивается. Ториэль выглядит настолько довольной каждым его самым небольшим успехом в этом деле, что скелет просто не может не прилагать максимальных усилий и, к удивлению для самого себя, обнаруживает, что ему действительно нравится делать что-то с такими вниманием и сосредоточенностью, даже если результат его труда не просуществует дольше ужина. Может быть, как раз поэтому.

В этот раз всё выходит как надо. Ириско-коричный пирог прямо как на картинке в кулинарной книге Ториэль, которая выглядит даже более гордой результатом, чем сам Санс.

— Не думаю, что даже у меня бы получилось бы сделать лучше! — восклицает Ториэль, выставляя пирог на стол, чтобы тот остыл. — Ты замечательный ученик, Санс. Теперь мы сможем печь друг для друга по очереди!

— Конечно, — отвечает он, запрыгивая на табурет, используемый им для более лёгкого доступа к кухонным тумбам, чтобы осмотреть своё творение ещё раз, более критично. Да. Да, это определённо красивый пирог. — И, хей, у меня был очень хороший учитель. Можно сказать, что я шёл по выложенной тобой тропинке хлебных крошек.

Ториэль заливисто и немного грубовато смеётся, притягивая его в объятья. Она чувствуется тёплой и надёжной, и от неё пахнет корицей. Или, возможно, это от него.

— Горжусь тобой, — говорит Ториэль. А затем неожиданно добавляет: — Я рада, что ты здесь.

— Уж не знаю, где я должен быть, если мы вроде как печём пирог. Традиционно этим занимаются на кухне, — ну, Санс не может ответить, что тоже рад быть здесь, или лучше всё же ответить так, учитывая обстоятельства? Даже если так, путь только сейчас, это высказывание было бы правдиво. Вместо слов он просто обнимает Ториэль в ответ, снова вызывая у неё смех. Рёбрами Санс чувствует, как её тело дрожит от хохота, а её радость грохочет через них обоих.

Она ещё раз чуть крепче сжимает его, а после отпускает, но её пальцы задерживаются на его лопатках, а затем улыбается ему. Ториэль с Сансом, стоящим на табурете, остаются лицом к лицу.

Скелет действительно хорош в чтении лиц, когда не покрыт мукой и не смущён до смерти. И её взгляд… Так его пугает, что почти выбивает из равновесия. В нём что-то застенчивое перемежается с желанием и тоской. И он направлен прямо на него.

Ох, Санс задумывается и вспоминает прошлый урок выпечки и другой, совершенно отличный взгляд. Ой.

И теперь ему приходится обдумать множество вещей, притом очень быстро.

Он думает: «Я? Она так смотрит на меня?»

Думает о том, как чувствуется её мягкий мех, трущийся о его кости, каково было бы пропустить её бархатистое ухо между пальцев, прижаться лицом к изгибу её шеи. Санс вспоминает о душе внутри неё — быстрая, скользкая, грязная мысль — и чувствует, как его собственная дрожит в ответ.

Ну, почему бы и нет? Нет, действительно, почему нет? Наслаждайся, пока жизнь даёт шанс — разве не его девиз? Так почему бы им не разделить удовольствие вместе?

И если между ними правда что-то есть, если она что-то чувствует к нему… Тогда это не исчезнет бесследно. Может быть, это останется чем-то вроде эхо. И, возможно, в следующий раз, когда Санс постучит в дверь, чувство дежавю подскажет Ториэль, что они уже когда-то встречались, и она откроет дверь сразу. И тогда он получит лучший мир, в котором ему не придётся терять то, что ему дорого, чтобы найти нечто другое. Тонкий коварный голосок где-то внутри него шепчет, что Санс мог бы найти человека раньше Ториэль, и тогда ему вообще не придётся никого терять. Но он старается не слушать.

Он думает: «Мне важна эта женщина. Очень важна. Я хочу…»

Ториэль кивает головой и начинает отстраняться, а её выражение лица меняется. Она всё больше смущается из-за его молчания.

Санс сжимает её плечо почти дрожащей рукой, поднимая другую, чтобы коснуться её лица.

— Хей, — говорит он, стараясь сделать голос настолько мягким и низким, насколько это возможно.

— С-Санс? Что ты делаешь? — Ториэль старается звучать легко и игриво, но её голос почти дрожит. Тоже.

Он гладит её по щеке, нежно выводя круги по её меху.

— Ты хочешь, чтобы я остановился?

Кажется, она совершенно неспособна говорить, но всё же качает головой, чётко обозначая короткое невербальное «нет».

Санс позволяет себе коснуться уголка её рта. Губы, мех, плоть… Она так обворожительно отлична от него.

Ториэль приоткрывает рот, поворачиваясь к его руке, и на секунду её губы смыкаются вокруг его пальца. Нежные, влажные и тёплые.

— Ох, — выдавливает он. — Эм, вау.

Она отстраняется от него почти судорожно, её руки взлетают, чтобы прикрыть лицо. Ториэль смеётся, притом с таким высоким и смущённым звуком, какой ему никогда не доводилось слышать.

— Ох! Ох, я не могу… Это… Ты… — она глубоко вдыхает. — Санс. Ты очень важен для меня, и я очень польщена, но ты не обязан… Ты же знаешь, тебе здесь всегда рады, и если бы я не… — Ториэль переплетает и скручивает руки перед собой. — Что ж, похоже, мне не удалось скрыть свой интерес, но это не значит, что я жду от тебя чего-то, кроме дружбы, конечно. Я знаю, что я всего лишь глупая старуха, а ты довольно обаятельный молодой…

— Эй! — волна раздражения внутри него борется с мурашками от мысли, что она считает его обаятельным, и первое каким-то образом побеждает. — Прекрати себя так называть, ясно? Просто… не надо. Боже, ты не глупая старуха. Ты женщина, которая кинула фаерболом в Лукса, который пытался задирать меня на днях, что, кстати, было довольно горячо. И я так говорю не потому, что это каламбур.

Она было уже открывает рот, пытаясь возразить что-то в ответ, но её резко обрывают.

— Глупая старуха! Ты королева! Пусть даже ты сдалась. Все знают, что когда-то ты дала королевству столько же, сколько Азгор, если не больше. И это не говоря уже о том, что ты отлично готовишь, а всё, что я могу, так это один только пирог. Если уж кто-то здесь из низкой лиги, то это я.

Её глаза расширены и полны влаги, будто что-то запертое внутри них растаяло. Санс одновременно рад, что смог добиться такого взгляда, и разозлён на мир, в котором кому-либо вообще приходится делать подобное.

— Плюс, — продолжает он, — мне не нравится, когда кто-то говорит так о тех, кто мне дорог.

— Спасибо, — тихо отвечает Ториэль.

Санс держит её руки, молча приглашая. Она колеблется, и на мгновенье у него мелькает мысль, что он ошибся, пока Ториэль не начинает двигаться. И затем одновременно его руки соединяются с её, и она прижимается к его позвонкам, смеясь от радости, и на секунду всё действительно становится просто отлично.

Плюс, после их ждёт пирог.

* * *

Первое время физическая сторона занятий любовью оказывается немного неловкой. Они так непохоже устроены, так неравны по габаритам, так различны во всём. Трудно понять, куда пристроить конечность, где прикосновение будет захватывающим, а где просто ощущаться странно. Несколько раз они срываются в хохот, неспособные продолжить. Но это весело. И через некоторое время они узнают, что ему нравится, как ощущается мех, щекочущий его межреберья, а она любит скольжение кости вокруг её — удивительно мясистых — грудей, но что доставляет удовольствие им обоим, так это моменты, когда Ториэль сосёт его пальцы.

Другие, более глубокие части близости — нечто совершенно иное. Её магия ласкает душу Санса, играя на её поверхности, будто танцующие языки пламени, а его оборачивается вокруг, словно одеяло, и изливается энергией всякий раз, когда она вздыхает и зовёт его по имени.

Где-то в середине всего этого скелет понимает, что в первый раз с того момента, как человек сделал то, что сделал, что ему впервые действительно хочется, чтобы эта линия времени продлилась хотя бы до конца ночи.

А затем вовсе прекращает думать о таймлайнах.

* * *

На следующее утро Санс просыпается с особенно широкой улыбкой на лице, которая, ему кажется, была у него на протяжении всей ночи. Ториэль уже ушла, что неудивительно: она ранняя пташка, а он... Ну, нет.

Скелет лениво потягивается, сползает с кровати и медленно одевается. Это даже забавно. Они оба не очень-то долго спали этой ночью, но он чувствует, что не отдыхал так уже долгие годы. И его кости ощущаются… легче.

Санс находит Ториэль сидящей за столом с чашкой чая.

— Хей, Т… — начинает он, но его радостное приветствие меняет тон, стоит ему заметить выражение её лица. Она плакала? — Тори?

Ториэль удивлённо глядит на него, утирая глаза рукой.

— Оу, Санс! Ты проснулся. Привет!

Он подходит к ней, и его шаги кажутся немного тяжелее.

— Что-то не так? — Санс как-то причинил ей боль? Эта мысль кажется даже смешной: именно ей следовало быть с ним осторожнее. Но… — Я сделал что-то не так?

— Ох! — говорит она. — Ох, нет. Конечно, нет. Я плачу, потому что счастлива, — Ториэль улыбается настоящей, честной улыбкой, слегка открывающей её небольшие милые клыки. Её взгляд слегка рассеян, и она знает, что Санс это заметил. — Только, — нерешительно продолжает Ториэль, — я счастлива в грустном смысле. Такое вообще возможно? — она поднимает чашку и беспокойно вертит её в руках.

— Эм, может быть? — он осторожно кладёт свою руку поверх её. Ещё несколько секунд Ториэль не отстаёт от чашки, но после снова ставит её на место.

— Одиночество — странная штука, — продолжает она. — Ты не понимаешь, насколько одинок на самом деле, пока это не прекратится. По крайней мере, у меня так.

— Ох, — мягко выдыхает Санс.

— Я многое обдумала. И просто вспомнила об Азгоре, — Ториэль коротко, почти нервно смеётся. — Извини, — она накрывает его руку своей собственной. — Уверена, это грубо: говорить о бывшем со своим нынешним возлюбленным, — её пальцы крепче вцепляются в него.

— Всё нормально, — Санс слегка пожимает плечами. — Мне он нравился.

— Раньше я его ненавидела… — она легко гладит его руку, и скелет не уверен, замечает ли сама Ториэль, что делает. — Я думала, у нас всё продлится вечно. Но этого не случилось, и я осталась одна. Не считая детей. Каждый раз, когда они приходили ко мне, я думала: «В этот раз всё будет по-другому», — но не было. И этим утром я снова сидела здесь и думала: «Как же хорошо не быть одной», — она сжимает его ладонь.

— Ясно, — отвечает он. — Я понимаю.

Ториэль наклоняется к нему чуть ближе и моргает со слезами на глазах.

— Правда?

— Возможно, не с теми же деталями, что у тебя. Но чувство же такое, будто ты получил что-то замечательное, но хочешь плакать, потому что знаешь, что это не навсегда? Да. Это я хорошо понимаю, — теперь её выражение становится любопытным, и ему приходится отвести взгляд. — Не хочу говорить об этом.

Что, если она спросит? Если ей нужна честность? Санс боится, что расскажет ей. Действительно боится, что может.

Но вместо этого Ториэль обнимает его, и он чувствует, как напряжение внутри сходит на нет.

Санс действительно любит эту женщину.

Он берёт её за руки, как только она освобождает его из объятий.

— Но не волнуйся. Я здесь надолго. Обещаю.

Улыбка, которую она ему дарит, настолько яркая, что, кажется, будто под землёй взошло солнце.

— Итак, — говорит Санс, целенаправленно делая свой голос как можно более обычным. — Как ты там сказала, кто я теперь? Твой, эм, возлюбленный?

— Ну конечно! Если хочешь.

— Мне очень полюбилась эта идея, — отвечает он.

И так Санс перестаёт спать в старой кровати Азгора, потому что, в отличие от него, сам скелет достаточно мал, чтобы помещаться в одной вместе с королевой.

Время продолжает идти, секунды превращаются в минуты, месяц следует за месяцем, линейно и неизменно. За исключением, пожалуй, того, что для Санса оно теперь течёт немного быстрее. По его опыту, время улетает, пока ты занят каламбурами, но, как выяснилось, за другими делами оно проходит ещё незаметнее.

И чем больше оборотов совершает часовая стрелка, тем ближе становятся их с Ториэль души.

И это не метафора, точнее, не только метафора. Их любовные ласки движутся по естественному пути, к счастью, возрастания интимности, а души с каждым разом всё приближаются друг к другу, пока наконец не соприкасаются, и магия, циркулирующая вокруг них, больше не принадлежит ей или ему, но им, переплетённая и неотличимая. Древняя естественная последовательность от первого впечатления от новой любви или объекта желания до того, что они, если, конечно, хотели, могли бы описать внешнему миру как брак. Если бы этот самый внешний мир их как-то заботил.

* * *

Но есть, конечно, ещё один этап близости.

Это происходит так: они оба лежат, плотно прижавшись друг к другу, его руки запутались в мехе Ториэль, её — меж рёбер Санса, но физическим телам никто из них уже не уделяет внимания. Её душа бьётся, как сердце, которого, собственно, у скелета никогда не было, и каждое движение посылает импульсы удовольствия через него, заставляя его собственную душу дрожать и трепетать в ответ. Ториэль тихо вскрикивает от срезонировавших чувств. Чувств, которые Санс испытывает практически вместе с ней, ведь её душа почти, но не совсем, становится частью его.

— Санс, — говорит она, а в её голосе парадоксальная смесь нетерпения и сомнения. — Можно мне?.. — движения души Ториэль становятся на мгновение иными, более направленными и сильными. — Ты не против, если?..

Санс сам не уверен, способен ли сейчас выговорить хоть слово, но точно понимает, что она от него хочет. Не то чтобы он сам не думал об этом. Не представлял, на что это будет похоже. И скелет не может придумать ни единой причины не делать этого, учитывая, что обычные последствия для них не совсем применимы. А ещё если учесть, как сильно он её обожает.

— О, чёрт, да. Пожалуйста! — говорит Санс.

Звучит почти отчаянно, и Ториэль смеётся. Боже, ему так нравится заставлять её смеяться в постели, пусть даже и ненамеренно.

— Ты такой нетерпеливый, любимый, — говорит она, и удивительно, сколько может появиться в её голосе одновременно теплоты, счастья и возбуждения только из-за Санса.

На мгновение он снова физически ощущает своё тело, когда Ториэль целует его в череп, а затем это чувство исчезает, поглощенное более ярким, сильным ощущением.

Её магия мчится в него непривычным, более глубоким образом, посылая толчки удовольствия прямо через него, пока кульминация его бытия не смягчится и расширится, раскрываясь ей.

Она толкает свою душу в его. Их края перекрываются и смазываются, затем они становятся одним целым, они — СансТориэль, и они делают нечто потрясающее.

Это не длится долго, но и не нужно. На секунду время полностью останавливается, давая распробовать момент его самого впечатляющего удовольствия в жизни. Или, Санс готов поспорить, во всех жизнях, которые у него когда-либо были.

Они оба кричат, и к окончанию процесса они уже два отдельных монстра.

Два чрезвычайно довольных монстра.

— Вау, — ухитряется сказать Санс через некоторое время.

Ториэль кивает и издаёт какие-то бессвязные счастливые звуки, похожие на скулящие всхлипы. И это нормально. Слова действительно не кажутся сейчас такими уж необходимыми.

Его душа слегка побаливает, но в приятном смысле. Лучшим из возможных. Санс понимает, что им стоит повторить. Не сейчас, конечно, это слишком мощно для ежедневного развлечения, но действительно нужно сделать так ещё раз.

«Скажу ей утром», — решает он, прижимаясь к ней ближе, и они оба проваливаются в сон.

* * *

Утром Санс просыпается с настойчивым чувством, что что-то… неправильно? Нет, не так, не совсем, но нечто отличается. Кое-что… странное.

У него не выходит вычленить что-то конкретное. Это в его теле, его магии, его душе? Везде одновременно? Скелет немного сдвигается, плавно перемещаясь под рукой Ториэль, обнимающей его. Её пальцы касаются… чего-то. Чего-то, что он может почувствовать, но не опознать.

Ладно. Это слегка пугает.

Медленно, не торопясь, Санс освобождается из объятий. Ториэль шевелится, но не просыпается, в отличие от его воспоминаний о прошлой ночи, вызывающих как трепет удовольствия, так и уколы беспокойства.

Скелет выходит из комнаты, тихо прикрывает за собой дверь, включает свет и осматривает себя.

Теперь его стало явно больше, чем вчера.

Прозрачная сине-голубая магия заполняет пространство между его нижними рёбрами и тазом. Нерешительно он ощупывает её и обнаруживает, что она крепится в районе позвоночника. При касании магия слегка деформируется, а когда она возвращается в прежнюю форму, ему удаётся различить внутри очертания чего-то. Оно яркое, белое и по форме похоже на душу.

Санс заставляет себя подойти к зеркалу, чтобы рассмотреть лучше.

Да. Да, это беременный скелет, всё ясно. Вообще никаких последствий.

В его глазницах гаснут зрачки, и он долго пялится в эту темноту, ни о чём не думая.

После этого Санс идёт в свою старую комнату и стягивает с кровати одеяло, заворачивается в него и садится в кресло в гостиной, раздумывая, что теперь делать. Но от чего-то в его голове снова и снова вращается одно и то же — мысль о том, как будет счастлив Папирус. Скелет почти слышит его смех и взволнованные визги. Стук его ног, когда он бежит по улице, смущая своего брата до смерти, крича каждому встречному, что скоро станет дядей.

Санс кладёт руку поверх одеяла на непривычный ему живот.

— Чертовски обидно, малой, — тихо говорит он, — что вы двое не можете существовать одновременно.

* * *

Найдя его с утра, Ториэль выглядит сбитой с толку. Это вполне простительно, стоит признать. Санс никогда не просыпается раньше неё, а ещё более удивительно увидеть его сидящим молча в гостиной, завёрнутым только в одеяло.

— Санс? — она улыбается ему, но то, что бы там ни было написано на его черепе, заставляет её лицо дрогнуть. — Боже мой, Санс, что-то случилось?

Он испускает короткий смешок, в котором, впрочем, не так уж и много веселья.

— Да нет, знаешь, просто сидел тут и пытался сам придумать ответ на этот вопрос.

Ториэль подходит к нему, выглядя глубоко обеспокоенной, и кладёт руку на плечо. Довольно приятно. Санс поддаётся импульсу и прислоняется к её руке скулой на секунду, затем вздыхает.

— Мне, эм… У меня есть кое-то, о чём тебе стоило бы знать, но я не знаю, как правильно рассказать, поэтому, наверное, просто покажу, как есть.

Она отпускает свою руку и делает шаг назад, вопросительно наклоняя голову.

— Что бы это ни было, — говорит Ториэль, — тебе не стоит меня стесняться.

Стесняться? Это так он выглядит? Да, наверное, так и есть.

— Ладно, тогда, — произносит Санс, — смотри, — и разворачивает одеяло.

Несколько мгновений она не может понять, что должна увидеть, и скелет наблюдает, как в её глазах мелькает осознание. Ториэль вздыхает, а её руки взлетают, чтобы прикрыть рот.

Конечно, она глубоко шокирована, поражена своим открытием. На один вопрос ответ теперь получен. Да и, в конце концов, разве можно расценивать полузадыхающийся разговор во время секса планированием семьи. Хотя такое могло бы быть вполне объяснимо тем, что Тори всегда была слегка повёрнута на теме детей.

— Санс, ты?..

— Больше не единодушен? — спрашивает он. — Похоже, прошлой ночью было слишком весело для двух монстров, и мы сделали ещё одного.

Скелет наблюдает, как её рука судорожно сжимается и с видимым усилием опускается.

— Я… Я не знаю, что и сказать. Это так неожиданно. Боюсь, я сделала весьма опрометчивое предположение, посчитав, что раз ты отзываешься о себе в мужском роде, то ты на такое не… способен.

— О, — Санс слегка кутается в одеяло, оставляя живот открытым. — Ну, да, понимаешь, пол у скелетов не очень-то много значит. Это в меньшей степени решается телосложением и по большей части личными предпочтениями, — он пожимает плечами. — У нас всё примерно так же, как у призраков. Только не спрашивай, почему они говорят о себе по-другому. Традиции, наверное.

— Извини, я не придавала этому значения, когда встречала других скелетов, — Ториэль выглядит искренне расстроенной. Из-за ошибки, как ему кажется.

— Всё нормально. В смысле, я сам, оказывается, многого о монстрах-боссах не знал. Я-то думал, вы можете иметь детей только друг с другом из-за магии бессмертия.

Она медленно садится на кресло лицом к нему, думая, скорее всего, о том, что это будет долгий разговор.

— Мы не можем родить от монстров других видов, — начинает Ториэль. — Я имею в виду, женщины. Мужчины обычно вообще не могут рожать, только зачинать. Но хотя такое не практикуется, другие монстры могут беременеть от нас.

— Да, — отвечает Санс, указывая на себя. — Я уже заметил.

Это на самом деле вызывает у неё лёгкую улыбку.

— Эти дети не становятся монстрами-боссами, — продолжает она. — Они не наследуют… магию бессмертия. Наш… — Ториэль останавливается на мгновение, будто поражена тем словом, что только что произнесла, а затем говорит уже чуть более тихим голосом: — Наш ребёнок не унаследует.

Не то чтобы подобное имеет вообще какое-то значение.

— Наш ребёнок, — говорит Санс, пробуя слова на вкус, и явно не чувствует себя готовым к полному эмоциональному беспорядку, которые они вызывают. Вместо того, чтобы разбираться в этом ментальном бедламе, он продолжает: — Тебя же… всё устраивает? В смысле, так или иначе всё случится, но… Ну, я пойму, если тебя что-то не устраивает.

Она встаёт, вновь подходит к нему, опускаясь на уровень его глаз, берёт его за руку.

— Конечно, — произносит Ториэль, сжимая его ладонь крепче, — я люблю детей, Санс. Моя жизнь без них почти что пуста. И я люблю тебя. И…

Скелет видит, как её глаза наполняются слезами, и сжимает её руку в ответ.

— И? — почти шепчет он.

— И, — продолжает она, смахивая подступившие слёзы свободной рукой, — я и описать не могу, насколько рада шансу воспитать ребёнка, у которого будет возможность вырасти.

Такого Санс пообещать ей не может.

Ториэль явно различает на его лице вспышку отчаянья.

— Ты не хочешь этого, — тихо говорит она. — Ты не хочешь быть родителем.

— Не в этом дело, — отвечает скелет.

Его мысли наполняют мысли о Папирусе, как ребёнке, так и взрослом. Папирусе, открывающем подарок на день рождения или сидящем с широко раскрытыми глазницами, пока старший брат читает ему историю. Папирусе-малыше, падающем на копчик и сразу же поднимающемся вновь, отказываясь верить, что такая странная новая для него вещь «ходьба» ему неподвластна. Об абсолютной безусловной любви, скрытой под всеми этими подначиваниями.

— Мне нравятся дети, — произносит он, гордый уже тем, что ему удаётся звучать не совсем уж подавленно. — Дати забавные, а иметь своих… Неплохая идея, — «неплохая» — едва ли подходящее слово для тянущей тоски, охватывающей его, но больше сказать нечего. — Просто, — Санс пытается пожать плечами, но выходит больше похоже на дрожь, — я не могу заставить себя поверить, что это действительно случится. Наверное.

— Ну, это всё случилось так неожиданно, — говорит Ториэль. Она обнимает его, крепко прижимая к себе, а её пушистая щека мягко касается его черепа. — Просто подожди, любимый. Просто дай себе немного времени.

* * *

И он даёт. Или, говоря точнее, пользуется тем, что ему дано. Выбора, по большому счёту, другого и нет.

Санс не знает точно, столько придётся ждать. Беременность у скелетов короче, чем у большинства видов монстров: магии нужно сформировать не так уж много физических частей. Как правило, это занимает около четырёх месяцев, но если ребёнок унаследует конституцию Тори, то уйдёт чуть больше времени. Санс, конечно, не специалист в подобных вопросах, но почему-то уверен, что будет именно так.

Между тем он каждую ночь засыпает с ребёнком внутри, а наутро с удивлением обнаруживает его на прежнем месте.

Кажется странным, но ему вполне неплохо в его положении. Да, слегка необычно заиметь новую часть тела и не иметь возможности почесать позвоночник спереди, но не в плохом смысле, за исключением, конечно, тех случаев, когда позвоночник действительно чешется.

С другой стороны, физиологические проявления сводятся лишь к тому, что Санс чувствует себя более сонным и голодным, поскольку растущий ребёнок требует ресурсов, но, поскольку удовлетворение этих потребностей — его любимое занятие на все времена, скелет не особенно страдает. Да и к тому же это прекрасное оправдание для его лени. Чёрт, да даже когда он пытается помочь Тори, мающейся со сборкой кроваток — во множественном числе, ведь первая не соответствовала её высоким стандартам — или убеждающейся, что все каминные принадлежности должным образом притуплены в целях безопасности, та буквально приказывает ему сесть и заняться своими прямыми обязанностями — правильно формировать их ребёнка. Выглядят такие условия весьма приятно.

Ему нравится, когда она нежно кладёт руку на его магию, которую занимает их малыш, и улыбается, нравится её нежное выражение лица, когда Ториэль говорит, что рада возможности пройти всё это вместе с ним. Санс обожает бесконечный поток остроумных каламбуров на тему «мамы» и «папы», генерируемых ею. И ему всё равно, что она использует эти слова зеркально. В конце концов, они могут жить по традициям монстров-боссов, а не скелетов. Да и Ториэль привыкла быть «мамой», а для него оба слова ещё в новинку.

Сансу нравится, что она счастлива. Даже если всё это не придёт ни к чему, если линия времени кончится раньше, чем его беременность, он рад, что может дать ей подобное. Вид Ториэль, полной энергии и нетерпения, не может не вызвать улыбку. Она радуется каждой минуте. Это лучшее решение, которое можно предпринять в подобной ситуации, и он тоже, подобно ей, пытается наслаждаться моментом.

И каждый день с новой силой Санс надеется, что эта линия времени продержится достаточно долго. Потому что ему действительно нравятся мысли о собственном ребёнке. Реальность его существования. Нечёткие отблески души или развивающихся косточек, которые ему удаётся рассмотреть сквозь магию, когда свет падает под правильным углом. Небольшие толчки изнутри, становящиеся всё более частыми, заставляют скелета задуматься, как же ребёнок будет двигаться уже во внешнем мире, что пробуждает воспоминания об очаровательно неуклюжем ползании Папируса.

Счастье и надежда — вещи приходящие, но он не может избавиться от ощущения, что каждый следующий Санс будет вынужден жить с зияющей необъятной дырой внутри, если у этой версии его не будет шанса хотя бы подержать на руках своего ребёнка. А подобное чувство скелету уже было хорошо знакомо.

* * *

Когда время уже подходит, Санс даже не сразу понимает, что стряслось.

Всё начинается со стойкого сильного желания лечь на спину, что едва ли можно назвать необычным для него желанием. И уже лёжа, Санс поначалу думает, что ребёнок сегодня чересчур уж активен. А потом, подождите, что происходит? Откуда это покалывание? Ой. Ой!

К тому времени, когда он докричался до Ториэль, защитный барьер уже начинает растворяться. А когда она приходит, двигаясь быстрее, чем кажется возможным для монстра таких габаритов, уже показывается локоть.

Ториэль говорит что-то, но Санс слишком занят, чтобы вслушиваться в её речь, за исключением той детали, что в ней присутствует много «о!», что даже неплохо, потому что, по крайней мере, он знает, что не один испытывает нечто подобное. Когда она подкладывает ему под голову подушку, скелет наконец понимает, что чуть не вывихнул себе шею в попытках разглядеть, что происходит. Он пытается сказать «спасибо» или что-то в этом роде, но в этот момент из него показывается другая часть тела, и прежде чем у него выходит её идентифицировать, остальная часть пузыря исчезает, а магия впитывается обратно в его кости, принося странное чувство, будто Санс съел самый сытный и вкусный обед в своей жизни.

И на том месте находится крошечный скелет, прислонившийся к его позвоночнику и моргающий от яркости нового для него мира. У него широкие рёбра, как у Санса, но длинные конечности, как у Папируса, когда тот был маленьким. Череп ребёнка имеет животные черты и ещё пока намечающиеся рожки, клыки у него чуть острее обычных. Никаких вопросов, чей это ребёнок. Абсолютно никаких.

Сансу кажется, что ему стоит сказать что-то стоящее, но на ум действительно ничего не приходит.

— Чёрт подери, Тори, мы сделали ребёнка! — выдаёт он.

— Санс, не ругайся при нашем ребёнке! — при этих словах Ториэль смеётся. Смеётся красиво и ярко, как никогда ранее. Скелет не может понять, реакция ли это конкретно на его фразу или на ситуацию в целом. Нет, скорее всего, и то, и другое.

Она поднимает ребёнка, удерживая его одной рукой, а затем приобнимает Санса другой, и каким-то образом они держат его уже вместе.

— Добро пожаловать в мир, дитя моё, — говорит Ториэль, и её голос звучит… торжественно. Ещё одна интонация, которой ранее скелету не приходилось слышать в её исполнении. — Здравствуй, Сариэль.

Сариэль, всё верно. У их ребёнка есть имя. Не то чтобы, конечно, Санс сам бы выбрал что-то подобное. Звучит не очень по-скелетному, и, при всей его безграничной любви к каламбурам, в нём как-то многовато королевской ужасности названий. Но он не имеет ничего против того, чтобы предоставить выбор ей. Косвенная дань памяти старику Азгору — не так уж и плохо. И кроме того, зачем отбирать у Ториэль эту маленькую радость, если скелет сам не ожидал, что линия времени продлится достаточно, чтобы ребёнок успел родиться.

Но ребёнок теперь существует.

И это реальность Санса.

Они теперь не одни в руинах.

* * *

И время продолжает течь. Притом ещё быстрее, что не мудрено с младенцем, которого нужно кормить, купать, развлекать и любить.

Санс старается держаться за каждую минуту. «Теперь, — думает он, — наслаждайся каждым данным тебе моментом. Сейчас и сейчас, и сейчас, и сейчас. Каждый из них ценен, даже когда Сарри плачет без причины или отказывается идти спать».

Каждую ночь, прежде чем уснуть от усталости, он мучает себя вопросом: «Ты бы изменил всё? Если бы можно было бы починить машину, заставить её работать вновь и использовать для контроля за временными потоками, ты бы поменял всё обратно?»

И каждую ночь Санс надеется, что Папирус простил бы его за тот ответ, к которому он из раза в раз приходит. Но, конечно, скелет и так знает наверняка.

Папирус простил бы что угодно. Он бы хотел, чтобы его брат продолжал идти вперёд.

Why did the man throw the clock out the window? He wanted to see time fly. (Зачем выбрасывать часы в окно? Чтобы посмотреть, как летит время.)

* * *

— Санс? — голос Ториэль доносится со стороны кухни.

— Да? — он показывается в дверном проёме и видит, как она сосредоточенно корпит над глазурью для торта. Её фартук слегка испачкан в муке, что вызывает лёгкую вспышку приятных воспоминаний.

— О, вот ты где. Сариэль, похоже, проснулась. Не мог бы ты принести её? Я почти закончила.

— Конечно, Тори.

Санс открывает дверь комнаты, принадлежавшей раньше Азгору. У Тори довольно хороший слух, ей не составляет труда сказать, бодрствует ли ребёнок на другом конце дома. Видимо, это преимущество тех, кто обладает настоящими ушами.

— Уже встала? — спрашивает он, подходя к кроватке. — Это у тебя точно от мамы. Папа бы до сих пор спал.

Малышка не просто проснулась, она поднялась, держась за прутья кроватки.

— Папа! — визжит она и от радости и волнения теряет хватку и приземляется прямо на свою костяную задницу. Пару мгновений Сариэль, кажется, раздумывает, разреветься или хохотать, а затем по комнате разносится её хихиканье.

— Хороший выбор, малая. Всегда лучше смеяться, чем плакать, — Санс наклоняется над достаточно низкой кроваткой и достаёт ребёнка оттуда. Она уже становится слишком тяжёлой, чтобы поднимать её без использования магии. Когда это успело случиться?

Он сажает малышку себе на бедро в позицию, которую уже давно выбрал для себя, как наиболее удобную.

— Так, дружок, знаешь, какой сегодня день?

— Папа! — повторяет она, сжимая ткань его худи и прижимаясь ближе.

— Ну, да. День папы каждый день. Но сегодня ещё и твой день рождения. Ещё глаза на лоб полезут, как увидишь, какие крутые штуки для тебя мама готовит.

Сариэль смеётся. Не важно, что говорит Ториэль о развитии речи у детей, Санс мог бы поклясться, что малая уже понимает шутки.

Он успевает усадить Сариэль на высокий стульчик и надеть ей слюнявчик, когда Ториэль выносит из кухни великолепный глазированный торт и домашнее улитковое мороженое.

— Должна сказать, Санс, — говорит она, выставляя торт на стол, — я очень горжусь тем, что вышло.

— Да, — отвечает он. — Ребёнок вышел вполне ничего.

Они смеются вместе.

— С днём рождения, малышка! — произносит Ториэль, целуя дочь в макушку, а затем начинает петь какую-то праздничную песню монстров-боссов, которую Санс не знает. Хотя ему нравится мелодия. Он мог бы выучить слова и присоединиться в следующем году.

Следующий год. На задворках его сознания вдруг мелькает какая-то мысль. Явно важная.

Он откладывает это на потом и отрезает кусочек торта.

* * *

Вечером Санс укладывает ребёнка в кроватку и сажает рядом подаренную на день рождения новую куклу. Конечно, он тоже гордился тем, что вышло. Швейными делами по большей части занималась Ториэль, но и он сам потратил уйму времени на работу с головой, придавая ей правильную форму черепа. Она сразу заявила, что ребёнок будет очарован игрушкой, и это подтвердилось, ведь теперь Сариэль и на минуту не расставалась с куклой.

— Ночи, Сарри, — прошептал он. — Увидимся утром.

Ториэль уже в постели, её пенсне прочно сидит на носу, а тот утопает в книге. Санс ложится рядом, но не собирается засыпать.

— Тори?

— Хм? — она отрывает взгляд от книги и улыбается ему.

Он почти не может заставить себя задать вопрос, но желание спросить сильнее.

— Как давно я здесь? — Санс считал каждый день жизни дочери, не желая терять память о ней раньше дозволенного. Но до этого? — В смысле, как долго я здесь был до того, как у нас появился ребёнок?

С мягким выражением лица Ториэль садится чуть более прямо и моргает.

— Трудно следить за временем здесь, в руинах, не так ли? Сложнее даже, чем в других частях подземелья. Дай-ка подумать… — она выглядит задумчиво, будто считает в уме. — Полагаю, около двух лет, пока не родилась Сариэль. Может быть, чуть дольше.

Значит, три года. Или больше.

Три года даже без малейшего пятиминутного сбоя. В этом можно быть уверенным. Он научился подмечать подобное.

Это дольше, чем аномалия заходила когда-либо по линии времени. На месяцы.

В нём пробуждается какое-то чувство, и трудно сказать, надежда ли это или страх, или что-то совсем иное.

— Почему ты спрашиваешь? — говорит Ториэль.

— Не знаю. Просто… Трудно представить, как я жил без малявки.

— Мне тоже, — она смотрит на него с любовью.

А после не говорит ничего и целует его в нижнюю челюсть. Санс же касается её губ пальцами — его безгубный аналог поцелуя.

— Люблю тебя, Тори, — он откидывается на подушку и закрывает глазницы.

— И я тебя, — отвечает она. — Спокойной ночи, Санс.

В полусне он представляет, какой вырастет его дочь. Выше него, конечно, потому что, очевидно, почти каждый выше. Сильная, как и её мать, и с выросшими полностью рогами. Женщина, как можно предположить по форме тазовых костей и высоты голоса, хотя судить ещё рано.

Монстр с настоящим чёртовым будущим.

* * *

— Тори, — начинает Санс, растянувшись в своём читальном кресле, несколько дней спустя в один из спокойных моментов, пока Сариэль дремлет. — Я тут подумал.

Ториэль отрывает взгляд от своего шитья.

— О, господи, — говорит она. — Надеюсь, тебе было не слишком тяжело.

Санс смеётся в ответ.

— Хех. Неплохо. Но нет, серьёзно, — он садится чуть ровнее. — Я хочу сходить в Сноудин.

Санс не бывал там с тех пор, как родился ребёнок. Может быть, закупался пару раз, не более. Коротким путём туда-обратно, нигде не останавливаясь и почти ни с кем не общаясь. Только с теми, кто не станет расспрашивать, где он пропадал так долго. Ему просто… не интересен был мир, не включающий в себя Ториэль и дочери.

Но Санс хорошо всё обдумал и пришёл к выводу: руины — прекрасное место для двух изгнанников, чтобы доживать свой век, но что они для ребёнка? Ребёнка, который вырастет? Здесь же нет ничего. Не с кем общаться. Никаких трудностей, стоит освоить все головоломки. Даже нельзя посмотреть на мерцающие камни в сводах пещеры, заменяющие в подземелье звёзды.

— Я думал взять малую с собой, — говорит он настолько небрежно, насколько способен. — Дам ей поглядеть на мир снаружи.

— Нет, — лицо Ториэль становится жёстким и пустым.

— Да ладно, Тори, — продолжает Санс как можно более мягко. — Она рано или поздно выйдет из руин. Нам-то, может быть, и отлично тут жилось бы хоть вечно, но ей нужно… Больше мира, чтобы расти. Ты же сама знаешь.

— Нет, Санс. И ответ окончательный, — она вонзает иголку в детскую рубашку, которую шьёт так, будто та нанесла ей личную обиду.

Он садится ближе к краю кресла.

— Почему нет?

Конечно же, ему всё известно. Нет, потому что все дети, что уходят из руин, никогда не возвращаются. Нет, потому что все они погибли, кроме последнего, худшего из всех.

Санс ненавидит необходимость продолжать этот разговор больше, чем что-либо, но заставляет себя.

— Почему нет, Тори?

— Потому что это небезопасно!

— Ты могла бы пойти с нами.

— Ты знаешь, что я не стану, — говорит она, снова протыкая рубашку. — Мне ясно дали понять, что вне руин я нежеланный гость.

— Прошли годы, Тори. Все давно передумали.

— Это небезопасно! — она почти кричит, но, осознав это, делает глубокий вдох, понижая тон голоса, чтобы не разбудить ребёнка. — Там мне не рады. И моему ребёнку не будут рады. Небезопасно.

— Это же Сноудин, Тори. Я жил там годами. Все меня знают. Уверен, они радушно бы приняли моего ребёнка, и… — Санс сомневается, стоит ли говорить. — И она же не человек. Ни у кого нет причин вредить просто ребёнку.

— Мне всё равно.

— Это не так. И в любом случае я сам могу защитить её.

— Ты? — она смеётся. Смех наполнен грустью и отчаянием, и он его ненавидит.

— Да. Я. И я не позволю ничему с ней случиться. Я обещаю, Тори. Обещаю. Ты же знаешь, как я отношусь к обещаниям.

— Нет.

— Да. Извини, но… да. Ты же сама знаешь, она рано или поздно захочет выйти. Лучше пусть это случится сейчас, пока она под присмотром. Лучше дать ей то, что ей нужно от нас. Разве в этом не заключается смысл воспитания детей?

Теперь Ториэль выглядит разбитой, будто хочет заплакать, но не может. Ему отчаянно хочется подойти к ней и положить руку на плечо, но сейчас это кажется неверным шагом. Взамен Санс смотрит ей прямо в глаза, заставляя её окончательно принять то, что, он уверен, она уже понимает.

Однако Ториэль поднимается из кресла и встаёт прямо и гордо. Чёрт побери, Санс не знает, замечал ли когда-нибудь, насколько она может быть страшной, если хочет.

— Значит, ты сделаешь это? С моим согласием или без?

— Мне бы не хотелось делать этого без твоего согласия, Тори. Я просто хотел, чтобы ты обдумала…

— Это «да», Санс?

Он вздыхает.

— Не знаю. Наверное. Рано или поздно мне придётся. Извини.

— Иди за мной, — она берёт его за руку, поднимает с кресла и ставит на ноги, а затем тащит к лестнице.

— Тори…

— Идём, — говорит она, и он делает. Санс не уверен, есть ли у него выбор. Ториэль чертовски сильна.

Она ведёт его вниз по лестнице, по коридору, ведущему к двери из руин. Что Ториэль собралась сделать? Завалит выход? Очевидно, она знает, что его не остановить подобным. Он может забрать малую, когда захочет, и с того дня, когда его запустили внутрь, дверь ему больше не нужна.

— Ну, хорошо, зачем мы здесь? — внезапно его осеняет другая ужасная мысль. — Ты собираешься меня выгнать?

— Хватит глупостей, — говорит она, и, боже, если она отбросила вежливость, то действительно сильно расстроена.⁽¹⁾ — Мы здесь, потому что я не хочу, чтобы Сариэль слышала, как мы сражаемся.

— Мы не сражаемся, — устало отмечает он.

— Нет, это не так, — отвечает Ториэль. — Если ты хочешь забрать мою дочь, то должен доказать, что достаточно силён, чтобы обеспечить её безопасность.

— Чт… Что? — чего уж он точно не ожидал, так этого.

— Ты слышал меня. Докажи мне. Если не сможешь, то Сариэль останется здесь. Что скажешь?

— Тори, я не хочу с тобой драться.

— Отвечай, Санс.

Он вздыхает.

— Ладно, если ты правда так хочешь, ладно. Но я правда не думаю, что…

Она нападает на него.

Огонь срывается с её рук, шары пламени проливаются градом ярости и отчаяния.

Санс с лёгкостью уклоняется и щадит её в ответ.

Ториэль проделывает свою атаку вновь, а он снова уклоняется.

— Я действительно не хочу драться с тобой, — говорит Санс. — Совсем не хочу.

— Нет! — она возвышается над ним, а её глаза поблёскивают и сужаются. — Если ты любишь меня, если ты любишь нашего ребёнка, то будешь драться! — Ториэль посылает в него ещё больше огненных шаров, но теперь направляет их широкими, сильными жестами. Санс знает, что она не пытается навредить ему, но подозревает, что попасть под её атаки — довольно болезненно.

Он опять уклоняется, а затем замирает.

— Хорошо, — говорит Санс. — Если так нужно, то ладно, — он закрывает глазницы, концентрируется, а когда открывает их снова, половина поля его зрения подёрнута голубым и жёлтым.

Санс поднимает руку. Кости обрушиваются с потолка, вырастают из пола. Бластеры проносятся вокруг Ториэль, а звук их выстрелов настолько громкий, что он боится, что действительно разбудит ребёнка наверху.

Санс опускает руку. Она остаётся стоять неподвижно в окружении синих костей, а пол поблизости до сих пор дымится.

Даже её мех, кажется, совсем не затронут, и он облегчённо вздыхает, когда зрение полностью возвращается к норме, позволяя в этом окончательно убедиться. Его контроль хорош, всегда был хорош, но прошло уже столько времени, и стоило ему причинить ей боль, он бы…

Что ж. Хорошо, что не нужно беспокоиться об этом.

Лицо Ториэль застыло от шока. Несколько секунд они оба молчат: им нечего сказать друг другу. Затем она поднимает руку в знак того, что сдаётся.

Слегка подрагивая, Санс рассеивает оставшиеся кости.

— Достаточно хорошо? — говорит он. — Потому что мне совсем, совсем не хочется повторять.

— С-Санс. Я не… Я не знала, что ты можешь…

— Да, — он продолжает, не в силах остановиться. — Да, ты многого обо мне не знаешь.

Санс поворачивается и идёт наверх по лестнице.

* * *

Позже он сидит на кровати, глядя в никуда, когда она подходит к нему.

— Прости, — мягко шепчет Ториэль, садясь рядом.

— Не стоит, — отвечает Санс. — Мы хотим одного и того же. Ты любишь малую, я люблю малую.

— Знаю. Просто… — она кладёт ему на плечо руку и крепко сжимает.

— Да, — говорит он. — Понимаю. На самом деле, понимаю.

Ториэль прислоняется к нему ближе и обнимает, а Санс думает, что, возможно, всё будет в порядке. И они — все трое — будут в порядке.

---

1) Непереводимая штука. Дело в том, что Ториэль не использует сокращений, вроде it's, совсем. Но конкретно в этой реплике она делает именно так, что говорит о крайней степени расстройства.

Вернуться к тексту